Появление протестантства как символа волевого протеста голоса подданных выражающих свое отношение негодования против прагматического использования символа веры в едином пространстве нормативной этики суверенной целостности социума, в интересах личного обогащения и обслуживания мотивационных издержек власти.
К примеру, в геополитическом пространстве православной организации общности религия всегда представляла оппозицию власти как метафизическое зеркало оценки мирских дел, и с усилением тирании уходила в монашеское противостояние Духа произволу утверждающих себя во времени земных дел (время никоновских реформ). Время атеизма вообще поставило перед собой задачу избавиться от «опиума для народа». Дух власти либо достигал примирения с мотивационным началом жизни или жесткое противостояние авторитету его присутствия. В отличии от православия протестантское пространство организации всегда находило компромисс обоюдного согласия. Скипетру власти наместника Бога противопоставляется скипетр власти правителя, которому доверено свыше правление миром подданных. Интерес народного гласа срастается с интересами социологии жизнеустройства и вписывается в проект высвобождения княжеств от наместничества Папы и необходимости выплачивать из собственной казны дань организации этой целостности. Именно так народный глас обретает свою легитимацию юрисдикции права. О реформации пространственной реорганизации жизни заявляет Лютер. Реформации Мартина Лютера: «Праведный верою жив будет» - подразумевали возрождение духа жизни в вере и противопоставление этой воли авторитарности произволу власти. Но сама реформа лишь ускорила смену формаций феодального строя усилением господства свободного рынка капитала. Ее связывают с буржуазной реформацией, потому как идеология нового видения гармоничного социального единства общности ставит вопрос о материальном обеспечении этой гармонии и «героем дня» становится капитализм. К капитализму относятся как к благодетелю становления будущего и на форе становления этой вечности ему прощаются некие временные грешки, именно так провоцируют формирование дикого капитализма организующего эксплуатацию пролетариата. Но это будет позже, сейчас реформация на подъеме вдохновения жизнью. В этом чисто человеческом порыве негодования Лютера и последующего лютеранского движения обличаются зачатки лобби как политического и идейного лоббирования массовым сознанием. Протестантство объявляет войну эксплуатации Духа жизни, но незаметно для себя срастается с не органичностью этой эксплуатации. «Дракон повержен, да здравствует дракон». И важно то, что фундамент народного гласа приобретает свое покровительство в княжеской власти, обретая вполне социальные черты благозвучности интересов, и в трудах Поппера, отражающего позитивизм разворачивания событийности, стяжают вполне социальный образ нормативного жизнеустройства («Открытое общество и его враги»). Все символы силы лишаются статуса надежности и открытости общества. В виртуальную угрозу реорганизации пространства, разыскиваемую Интерполом, попадают тоталитарные зачатки суверенитета целостности, а вместе с ними все культурные и силовые центры организации общности, не совпадающие с идеологией глобализации мира под единой эгидой социума. Все что не способно войти в парадигму большой игры цивилизованных интересов должно умереть или же патологически утратить духовное возрождение целостности. Все что не способно приклониться перед идолом социальных ценностей демократических достояния объявляется природной дикостью и варварской отметиной. Это то, что сейчас принято называть менталитетом этнического культивирования самосознания жизни и принципиальной невозможности применения одних форм организации к иным геоструктурам пространственной адекватности понимания происходящего. Это сакральное начало разнится и в метафизике понимания жизни и участия самосознания жизни в ее предназначении. Геоструктура ландшафта накладывает свой отпечаток на самосознание организации пространства событийности и экзистенцию восприятия временности жизни. Форма переживания этой экзистенциальности формирует норму понимания действия в границах действительности. Геополитические задатки суши и моря.
Всплеск миссионерского наместничества протестантской евангелизации в страны атеистического и гуманистического коллапса рухнувшей идеологии постсоветского пространства вполне прагматичен и обусловлен подготовкой родины идей сердечной земли (heartland) к целесообразности использования ресурсов новой территории в стратегии экономической централизации мира. Вас будут резать по живому, а вы не плачьте, потому что в либералистическом сознании нет понятия родина! И этот культ цивилизованной действительности поддерживает религия не профессоров, а менеджеров, для которых плотское и материальное гораздо важнее нежели духовное и неосязаемое (идеологическое). И в этом контексте не совсем понятно капитал обретает международную легализацию благодаря религии десокрализации мира (лишение понятия культуры суверенитета, родины зарождения духа жизни) или же евангелизация мира обретает социалогический окрас распространения идеалогии капитала, либерализацией пространства и централизацией атлантизма. Эти атлантические шутники еще в 41г. считали Россию живым трупом, который необходимо переступить, чтобы открыть ворота в Азию. Но, увы, не получилось, этот геополитический труп оказался живее всех живых. И оккультная символика не сработала на приволжских просторах, где русский дух и Русью пахнет.
Позиция протестантства в России может быть только культурно-нигилистической. Это идеологически мотивированное пространство использования ресурсов планеты. Как в космосе фабрика звезд формирует всю таблицу Менделеева так идеология успешной и благополучной жизни формирует в своих рядах идеалогически подкованных либералов представляющих в рядах сердечной земли интересы геополитики атлантизма. И цель – разделение этого сердца на провинции оправдывает любые средства. В ХХI веке мотив предательства – мотив испытания самоценности жизни на ее органичность. И этот приговор заложен в метафизике мира, а не социальном благополучии человека. Это мотивационные тенденции проверки на вшивость. «Ищут обязать Бога даровать мне живот вечный. Но душа человеческая хочет не только числиться в Царстве Божием, но действительно жить в нем». (Архиепископ. Сергий Страгородский).
Протестантство это протест против формы организации жизнеустройства, торгующей священным писанием субъективной потребности присутствия в самосознании идеологии жизни. И это основной козырь утверждения нового вероисповедания расставляющего акценты понимания добра и зла. Но сама проблема кроется в идеологии протеста, отрицающего форму и устанавливающей формальную содержательность образчика – эталона демократической вершины организации общности. Идея начала подменяется идеей социума и цивилизованной привилегированности представлять собой высшую форму развития жизни. Утверждается форма, не содержание, и поэтому утрачивает свое отношение к метафизике жизни. Лютер писал: «Бог не может и не хочет позволить господствовать над своей судьбой никому и придает реализацию судьбы человека самому себе» - как это близко философии того времени. Эгоцентризм общественного сознания становится пирамидой осуществления действительности. Декартовское изречение: «мыслю – существую» - ставит ценность субъекта во главу метафизики мира и это прекрасно вписывается в парадигму лютеранского принципа судьбоносной решимости в организации общности. Если вспомним нынешний либерализм, то он в принципе развивает идею субъективной свободы, как одухотворенного присутствия метафизики жизни, меру которой регулирует неустанный глаз социума. Дух как лекарство, его надо давать маленькими порциями, чтобы не допустить зарождение тоталитаризма. Но у этой медали есть еще и обратная сторона: то, что лишается силы духа, лишается и силы жизни…
Претензия учреждения права «каждого выбирать религию для себя и своих подданных» как желание становления в дифференциации княжеской власти, выходящей из-под власти наместничества Папы спровоцировало войну между католиками и протестантами. Столкнулись доктрины социального и метафизического права учреждения ценности мира, а само столкновение было спровоцировано падением кредита доверия отпущенного соборности жизнеустройства. Такой болезненный выход протестантства из кругов католичества (во Франции Варфоломеевская ночь) неизбежно наложил отпечаток на протестантскую доктрину отношения к традиционному пространству власти организации мира. Мир принципиально стоит в оппозиции евангелизации конфессионального права и если бы был жив Фрейд, он непременно придумал бы некую теорию «Эдипова комплекса» в аналитическом описании нормативной структуры поведения. Мы же сделаем акцент на том, что воинственное отношение к миру не случайно, и оно сохраняется даже в условиях либерализации пространственного жизнеустройства. Дух протестантства впитал в себя правило, вероисповедание, как идея вынужденно отстаивать свое пространство существования – это условие дифференциации воплощения любой идеологии. В противном случае оно нежизнеспособно. Поэтому оно может претендовать на свое бытие только в контексте реформации власти и смены ценностно-социальных приоритетов организации (Европа) или же выстроить жесткую оппозицию социальной ценности, как альтернативную форму организации бытия и вытеснить культурное пространство коренной этнической группы за пределы материка (доктрина Монро) как альтернативу условиям идеологии власти способным нанести ущерб ценностным приоритетам. Таким образом, морфология целесообразности требует от сознания социального отношения к жизни на вершине которого стоит метафизический носитель – субъект. Весь смысл метафизического предназначения концентрируется в субъективном кирпичике построения социума, что позволяет смысловой диапазон его состоятельности придавать социальной организации мира. Так идея предназначения заменяется идеей потребления и удовлетворения этих потребностей. Либерализм это уже сформировавшийся цикл выхода самосознания жизни из метафизики предназначения. И он собственно ничем не отличается от идеи построения коммунизма, хотя и пестрит конфесиональностью вероисповедания. Здесь протестантская этика ставится на службу социальных интересов организации мира. При этом этническое и культурное наследие автоматически переносится в контекст оппозиции, препятствующей целесообразности социальной глобализации. Западное представление о мире – это представление могущества социума, лишенное культурного многообразия и целостности, не представляющие угрозы симбиозу власти и религии. Именно из противостояния метафизики понимания организации пространства жизнеустройства зарождается обоснование доктрины Вильсона и как следствие гегемонии власти США, присваивающих себе жандарма неустанного контроля (имперского кряхтения) в организации мира. Мониторинг это выставление ценностных приоритетов понимания жизнеустройства и снижения рисков в обличении целесообразности этой действительности. В чем же заключаются степени рисков состоятельности человеческого царства и почему они так ревностно отстаивают приоритеты правильной демократии?
Европейское сознание религиозные чаяния раскололи на среднюю Европу и Атлантическую. В геополитическом контексте: сушу и море. Идеологическим концептом примирения стал принцип «чья страна того и вера», разделяющий пространство на традиционализм католичества и социологию гармонии соглашения обретающую свою метафизическую полноценность в протестантской религиозности. Интересы религии совпадают с интересами власти и объединяются в симбиозе. При этом стратегия усиления власти становится стратегией пространственного господства религии, обретающей свой вес и могущество в мире. Такие лозунги как перекуем орала на мечи и завоюем весь мир для господа, имеют вполне пространственно-идеологическую подоплеку. Ибо понятие спасение души и обладание миром контр продуктивны. В библии четко говорится: нельзя одновременно служить Богу и мамоне. Все мирское уничижает духовное и содержательное. Царь горы это уже не спаситель, это царь мира сего. И аксиология развития этих ценностей имеет противоположные силовые пространства организации бытия и ценностные аргументы в осуществлении действительности. В этом смысловой концепт метафизики жизни.
Так если в прошлом веке бурно обсуждалась идеология менталитета русской сердечности, выносящая вердикт: «капитализм невозможен в России», то в нынешнее время эта невероятная возмущенность духа, некогда заражающая даже Европу, молчит, а приращение капитализма осуществляется руками либералистических ценностей и протестантство выступает идеологическим фронтом этой здравомыслящей действительности. Социальное право благополучия выигрывает на фоне органической сердечности и оковы атеизма в этом сыграли не маловажную роль социального отречения от своей родины силы. «Вздох угнетенной твари» лишил сознания ностальгии по родине и обрушил его в дух времени и временности убывающей силы «бездушных порядков» сохранившись лишь в памяти «сердцем бессердечного мира» (Маркс). Присутствие органической действительности в мире мертвецов – и это нам продают за норму поведения и образчик социального жизнеустройства?
Дух протестантства был выращен на рыночной основе, где все продается и все покупается, нужно просто уметь назначить точную цену. Именно в этом смысле он более демократичен и подходит к рыночному обществу: фобии ужаса вечности для него застилает страх утраты нынешнего благополучия (Хайдеггер). Это коммуникативный либералистических подход к прагматизму организации мира. Все должно быть абсолютно подконтрольно поэтому они силятся контролировать и идеологию проявления вечности. И идея выживания временной основы на волнах вечности, как и в бывшем Советском Союзе, политизирует пространство действительности крайне ограничивает свободы более где бы то ни было чтобы сохранить устойчивость системы. Но время неумолимо, а усилие гегемонии власти несоразмерно вырывающимся наружу всплескам разгулявшейся стихии.
Моральная этика идеологии протестантизма обретала свою обусловленность в процессе симбиоза приспособления христианства победившим феодальный строй ограниченности власти буржуазным общественным отношениям. Капиталистические отношения запечатлелись в идеологии протестантской относительности, ищущей для централизованной организации жизнеустройства смысловое идеологическое оправдание. Протестантская евангелизация мира стала выражением стратегий внутреннего экономического благополучия. Собственно именно поэтому в протестантской этике прекрасно уживались течения социального христианства (построения Царства Божия на земле) которое преследовало сугубо материальные юрисдикции благополучия в контексте спасения. Идея Царства Божия на Земле предполагала технологическую возможность пережить планетарную катастрофу. В контексте протестантского теологического модернизма выдвигался лозунг «религиозного социализма», фундаментом выступает ветхозаветная обетованная земля, где лев не ест ягненка, а все населяющие эту землю непременно счастливы. Так вот, этот библейский сюжет обретает значение пространственной целостности, что позволяет частную собственность провозгласить незыблемой ценностью начала организации. Как это близко к протестантской дифференциации и сегрегации обособления, берущего в свою основу не органичность этой пространственности, а право юрисдикции власти его разумной организации. В главу угла ставится место продавливающее пространство бытия и лишь потом самоценность жизни. К тому же очевидно это отражало интересы капиталистического права. «Христианское примирение классов» выдвигалось как условие энтропии затухания силы жизни. Неудивительно в неживом пространстве материальных ценностей самоценность жизни – нонсенс. По сути реформированный капитализм при помощи двойных стандартов обеспечивает свои закулисные интересы эксплуатации, обеспечивающей содержание его несостоятельности – не органичности понимания структуры ценности бытия. Именно поэтому сторонники «новой ортодоксии» предлагали заменить язык библии на язык современного человека и этим мотивированно демифологизировать пространство: придать ему значение социальной ценности как статус бытийствования и этим узаконить неорганичность юридического права вытеснив органические носители в маргиналы и диссиденты. Любое дифференциальное отчуждение от функции жизни должно быть способно продавить свое пространство бытия в противном случае фундамент его бытия будет лишен изначальной основы присутствия: пространственной независимости от, и жизни в том числе. Десакрализируется не только пространство но и ценность знания и это произносят уста исповедующие метафизику жизни! «Мир един как пространственное объединение материальной целостности и открывается разуму как объект научного познания в котором нет места сверхъестественной затаенной функциональной сущности бытия остающейся принципиально недоступной человеческому разуму». Достаточно вспомнить что мир принципиально развивающийся и временный и не в один момент своего развития не обладает достатком и знания в том числе. Чтобы произносить подобное надо апеллировать к бесконечности, времени (материализм), но в таком случае, какое отношение подобное утверждение имеет к вечности? Тем более религиозному исполнению своего метафизического предназначения органического усилия жизни во времени? Это попытка метафизику жизни поставить на служение социальному благополучию. Но это уже не религия, а рыночная спекуляция обретения вечности оптом и по сходной цене. «Будем есть и пить, ибо завтра умрем» так апостол Павел характеризовал пространство беспечности и безответственности по отношению к жизни (бытие к смерти) – в этом заключен весь смысл спекулятивного сознания. И если завтра момент смерти не наступил, то незаслуженное обладание жизнью дарует самосознанию неистовую радость – счастье. Об этом говорил Гегель и чем более незаслуженно обладание, тем более счастливо себя чувствует Царь мира. Паразит никогда не кается в своей деятельности, он просто делает свою работу и она приносит ему удовлетворение. Подобное состояние блефа игры со смертью формирует геополитику атлантического понимания в незаслуженном присвоении себе чужих пространств мира. Психологически это формирует аллегорию удовольствия поедания, когда часть мира становится неотъемлемой составляющей твоего национального организма. Присваивается извне и обеспечивает радость приращения. Проблема в том, что эта безобидная аллегория становится взбесившимся тяготением черной дыры (на определенных этапах утрачивает чувство нормы и контроля) поглощающей материальные ценности объекта права и уже не в состоянии утолить этот голод. Проблема ожирения признается сравнимой с патологией алкогольной или же наркотической зависимости. И эти нормативы нездорового поведения диктуются всему миру как критерии нравственности и социального благополучия. Суша должна пережить абсолютный потоп поглощения мира атлантической властью неорганической ценности (ноосферы) и именно в этой глобализации подразумевается приход конца света, конца истории, конца периодической действительности. Весь мир рухнет в бесконечность ничто.
Идеология «мир человечности для человека» в лице социума становится основным движущим мотивом организации Нового Времени. История разных стран испытывала на себе различные его формы, но принцип прослеживается как в тоталитарном коммунизме, так и в европейском либерализме: жертвы легализации соблазнов и жертвы легализации цепей стали непреклонным условием желания построения нового общества. Цена – девальвация субъективной онтологии предназначения органичности жизни. Пространство разума отрицая метафизику жизни отрицает органичность ее гармонии и как следствие – ведется тоталитарная борьба с носителями мотивационного пространства жизни. Идеология плавно перетекает в метафизику искренности бытия. Лоббирование региональных интересов, обеспечивающее манипуляции самосознанием жизни и приведение собственных интересов в норматив общепризнанной обязательности предъявляет требование к вертикали власти непримиримой борьбы с мотивацией жизни и способов ее проявления в культуре, самобытности, суверенности любой региональной ценности организации, мешающих интересам целесообразности глобализации социума.
Протестантство, произведенное на свет идеологией обличения двойных стандартов, становится жертвой приоритетов региональных интересов над метафизикой жизни и уже обеспечивает своим весом общепризнанности либеральное атташе пространства организации мира. Идеология двойных стандартов пронизывает метафизическое понимание жизнеустройства и уже само понятие спасения трактуется не как возрождение самосознания жизни в духе, а воплоти. А мир царства небесного приобретает черты благополучия земного. Мир человеческий заселяет природу метафизики духа, и сам смысл вечности обретает вполне временные формы. А идея миссионерства наследует идеологию глобализации власти и именно в этом камень преткновения нетерпимости к традиционному носителю мотивации жизни. Это непримиримые враги духовного и плотского начала.
В истории акцент понимания самоценности жизни меняется ступенчато. Сам Лютер открывает свою популярность на недоверии власти наместничества церкви. В картинах используются яркие образы сравнения жития нищего монаха и зажиточного полного яств ни в чем не ограничивающего себя жития церковной власти. Лютер актуализирует несостоятельность власти в организации пространства и обличает формальную некомпетентность, лишенную содержания жизни. В конце жизни он разочаровывается в способности общественного сознания гармонично организовать свое пространство бытия и заключает: «человек это такое кривое дерево, которое не способно выровнять никакая вера». В этом мире, сколько людей, столько и мотивированных представлений об организации жизни и каждая деревня желает своего континентального могущества. Его последователи оказались более предприимчивыми и вложили в субъективные ценности мнения корпоративные приоритеты. Временности субъективной мнительности придается более долговечный статус ценностных интересов родового могущества. Идеология менталитета возглавляет собой проект вечности. На сцену выходит Кальвин! Идеология Кальвина в человеческом мире полностью обеспечивает интересы капитала и поэтому Кальвин и капитализм становятся синонимами. Труженик, обеспечивающий мир материальными ценностями обретает представление праведника жизни и таким образом обретает билет прохождения в рай. Усилия Церкви и Государства в симбиозе осуществления этой идейной перспективы действительности должны объединиться: государство должно сотрудничать с церковью в управлении обществом неуклонно добиваясь божественной справедливости. Вне церкви нет спасения поэтому любое инакомыслие и диссидентство – это преступление против Закона централизованного спасения и оно должно быть исключено из права социального благополучия. Сознание должно приложить все усилия для предопределенности к спасению социологии ценности в противном случае ничто ему не может помочь, и оно будет предопределенно к погибели. Метафизика становится оружием обеспечивающим интересы власти и обслуживает централизованное значение обыденной повседневности социума в претворении рая на Земле. Если философия Нового времени ставит в центр Вселенной разумное организующее начало то протестантская этика водружает на этот пьедестал социум а субъект становится единственным носителем метафизики жизни и кирпичиком мирского общежития, вбирающим в себя идеологию рая. Важно, что благополучие субъекта становится критерием удовлетворения метафизической ценности. Так зарождается консистенция господства обеспечивающая жизнеустройство избранных и рассматривающая весь мир как объект средства достижения целей. Все не презревшие избранности господнего ока все равно предопределены к погибели, поэтому должны послужить как средство своим хозяевам и этим исполнить свое предназначение в сохранении представителей человечества в условиях ограничения ресурсов планеты, ее демографической перенаселенности предопределяющих неизбежность столкновения в борьбе за выживание. Идеология избранности подчеркивает метафизическую ценность труда, позднее эту метафизику будут изображать на воротах концлагерей. Сатана это карикатура Бога и он не гнушается лозунгами силы, отражающими метафизику жизни. Подчинение метафизики жизни это образ господства его власти. Кальвин строит на этом символе свободу праведности мира капитала. В чем собственно «криминал» этого жеста: мир материальных интересов обогащения или же социальной автономии освобождающейся от метафизики жизни подменяет пространством своей целесообразности предназначение органического усилия времени осуществляющем в периоде становления условие вечности. Желание укрепить власть разума над стихией жизни ослабляет присутствие вечности во времени. Отсюда происходит девальвация субъекта восприятия жизни и как следствие обмирщение действительности. Условие состоятельности мира лишает себя метафизики силы и этим ввергает себя в энтропию ничто. Время лишенное истоков вечности (монадология Лейбница) лишается и плода жизни (все усилия отчуждения пространства бытия от функции силы – инчтожны). Отсюда вывод: и капитализм и социум есть неорганические субстраты организации общности и ущербны по своему определению, ибо отчуждены в юрисдикции власти. Лишены функции силы. Поэтому необходимы источники их оживления, в отношении которых они осуществляют эксплуатацию. Идея эксплуатации заложена в любой идеологии, а метафизика дает доступ к самосознанию жизни и возможности легализации ее принципов. Осложняет жизнь органическое и неорганическое пространство принадлежности, ибо органика с низкой энтропией отдает свою энергоемкость для содержания пространств с высокой энтропией. Условие глобализации это желание при помощи стихийной дикости содержать цивилизованную действительность как социально использующее пространство содержание жизни. Носители мотивации жизни не только принципиальная угроза социологии глобализации, но еще и источник поддержания регрессивной дисфункции экономического царства вовлечения жизненных ресурсов. Поэтому об экономике можно сейчас говорить лишь как о пирамиде спекулятивных интересов эксплуатации жизни. И самосознание должно поддерживать этого монстра поглощения жизненной силы под страхом постоянной угрозы условиям выживания. В этом кальвинизм преуспел и сформировал этимологию предопределенности: «до сотворения мира Бога предопределил судьбы людей и поэтому божьему остатку уготовлен рай, остальные должны сгореть как солома в огне гнева и их ждет ад». Желание спастись делами или верой не имеют никакого значения. То, что это положение отстаивает сегрегацию либеральной ценности в субъективном содержании метафизики жизни, не имеет ни малейшего сомнения, но оно еще и позволяет отстаивать позиции антисемитизма, шовинизма, нацизма. Т.е. само положение способно отстаивать региональные этнические интересы и способно оправдать любой зло в целесообразности укрепления власти. Для того чтобы ложь казалась достоверной достаточно снабдить ее истинными ценностями мироустройства и выдать как норму поведенческой ценности. И вся идеология отрицает метафизику жизни только потому, что в ее контексте она не конкурентоспособна. Аксиология ценности построения мира обличает в несовершенстве любое региональное благо как безусловное зло для всего организма. Идея спасения верой, идея жертвы Иисуса Христа и возрождения права духа в мире состояния все это представляется не важным перед желанием владеть миром.
Но оставим метафизику и попробуем оттолкнуться от социального пространства благополучной жизни. Страус вон прячет голову в песок и живет себе благополучно без нервных потрясений, тут же оплачивай личного психоаналитика и никаких тебе удовлетворений жизнью. Так вот, если для Кальвина было важно запустить неживой организм социума и выписать ему кредит доверия как условие целесообразности организации мира, то современное либеральное представление ценностей уже не дорожит этими критериями, ибо воздвигло в культ благополучия символ свободы. Поэтому тоталитарный режим обличается как абсолютное зло и приветствуется безволие стихии (биомасса, планктон энергетических ценностей). Мотивационное основание поп-культуры придадут этой стихийности нужное направление. Здесь предтеча мировоззрения всей постфилософии описывающей состояние социума, общее представление которого сводится к девальвации субъекта содержания жизни. Благополучная жизнь – хорошо, абсолютная свобода – здорово! – только само представление о жизни не может быть освобождено от мотивации жизни. Человек как самосознание уже находится в этом мотивационном поле и мотивация свободы от жизни это абсолютное ничто. Т.е. сознание должно признать свою относительность (не абсолютность), а значит, и принять мотивацию жизни как идентификацию собственного представительства жизни. Это фундаментально! Если же сознание находится в поле ничто, оно ничтожет действительность и сворачивает пространство событийности. Принцип энтропии упрощает структуру бытия и это является КПД действия. Если брать библейский сюжет то все ветхозаветные наказания были связаны с содержательным опустошением действительности. Отступление от Бога есть выход из поля действия в осуществлении действительности, следовательно у этой действительности нет будущего – его усилия есть энтропия ничто. Это собственно объясняет лоббирование успешности жизни, что заставляет выставлять напоказ формальную обязательность присутствия этого успеха. Не обязателен успех в наличии, важно желание обладать этим успехом. Привлечение чужих ресурсов силы к обеспечению этого успеха, который официально выглядит уже как состоявшийся. Лампочка для мотыльков умирающих за идею увидеть солнце. Так в экономику Запада благополучно внедряется экономический успех новаций, технологий и виртуальная среда экономических пузырей адекватно реагирует на эту переоценку собственных возможностей. Почему, не уж то все на столько недальновидны? Нет, просто условия игры таковы и они выступают нормативным поведением осуществления действительности. Пока существует машина эксплуатации мотивационного усилия жизни существует и вероятность создания этих материальных ценностей, а понятие ценности упирается в кредит доверия эксплуатируемой массы, которая доведена до состояния анонимности и служебно обслуживает сам механизм эксплуатации. В понятии успех кроется метафизическое понимание присутствия Бога – функции силы, т.е. то, чем структура якобы уже обладает, а использует рычаги эксплуатации только в силу своего несовершенства. Успех представляет собой метафизически функциональное присутствие силы – потенция действия организующая и воплощающая действительность. Имея при себе потенцию действия всегда можно воссоздать нужное количество ценностей, поэтому из уст официальных представителей Западного мировоззрения звучит: «Америка может расплатиться с любыми долгами, потому что может всегда напечатать нужное количество денег». Усилие Создателя, Творца порождающего из себя любые материальные ценности приравнивается к усилию юрисдикции права присваивающего себе метафизическое основание организации пространства бытия. С позиции успеха демократическое общество либеральных ценностей выдвигается как эталон организации мира и если другое пространство претендует на свою мотивацию отличную от этой экономики власти, то оно объявляется ненадежным, где необходимо прийти и поправить режим в своих интересах эксплуатации предназначения жизни. Но видимость успеха это всегда только форма официозной юриспруденции. Поэтому двойные стандарты это условие внедрения собственных интересов в мотивационное пространства чужих ценностей. Если в ХХ веке мир завоевывали наружной агрессией оккультного противостояния метафизике жизни, то ХХI век – век предательства, в котором агрессия маскируется под благо для всего человечества, а на самом деле преследует цели эксплуатации мира. Почему это актуально для успешного современного общества объявившего себя цивилизованной ценностью?
В библейском сюжете, где экранизируется суд над Иовом, обрисовывается вторая сторона медали успеха и ее отношение к метафизике. Иов – образчик праведности и друзья, пришедшие его утешить, хотят убедить его в том, что он согрешил «покайся и умри» - говорят они. Если его покинул Бог, то он придается ничтожности и единственная возможность для него покаяться и умереть. Т.е. присутствие Бога это гарантия обязательства обеспечения будущего под этим централизующим началом. Но друзья ошибаются в том, что принимают праведность Иова за обнищавшую святость. Они пришли не посочувствовать, а удостоверится в кредите доверия под правом этой централизации. С социальными гарантиями глобальных масштабов все с точностью наоборот. Это нищета святости, выдающая себя за праведность благополучия. И жизнеспособность этой пирамиды зависит от вовлечения в себя энергетических источников дикости, содержащую в себе энергию силы и подтверждающую неорганическую дееспособность. Глобализация мира это условие выживания ущербной для себя организации пространства бытия социума. Энергетическая дикость не должна знать, что ее эксплуатируют, поэтому ей присваивается низший статус колониальной принадлежности. В эту экономическую картину вплетается метафизическая идеология сохранения остатка и невозможности сохранения всего мира. Поэтому если мир должен уцелеть должна уцелеть лучшая часть его представительства. Это конечно же цивилизованное общество – образчик формального благополучия. Весь мир дикости это средство обеспечения жизнеспособности представителей человечества. Поэтому юрисдикция права сохранена за цивилизованным статусом – все остальное объекты использования ценностей мира в том числе и суверены не отождествляющие себя с властью глобализации социума. Что же с теми, кто тоже хотят счастливой жизни образцового благополучия? Чтобы жить благополучно нужно иметь в своем подчинении страны третьего мира, которые смогут природными ценностями принадлежащими человечеству или же собственными экономическими издержками обеспечивать священство этого благополучия и иллюзию присутствия метафизики жизни в противном случае сам спекулятивный мотив счастливой жизни не осуществим вне поля эксплуатации. Нужно выстроить потенциал пирамиды чтобы пользоваться благами цивилизации и оплачивать эту пирамиду должны не благонадежные участники, только вступившие в это пространство в качестве юрисдикции вещи. И как мы знаем право у вещи единственное – быть использованной. Хорошая и правильная вещь только та, которая безотказно обслуживает интересы потребления. Для психологической стабилизации ей рассказывают страшилки: если рухнет пирамида то будет плохо всем. Но при этом проект счастливой жизни остается только достоянием избранных. Это вопрос не благородного возвеличивания субъекта – содержателя всей метафизики жизни – это вопрос выживания. А любой боец знает, на поле сражения любая метода считается эффективной если продлевает время жизни. И если у Кальвина труд был основанием присутствия метафизической самоценности субъекта, его добропорядочности и социальной полезности, то для современной идиллии это смысловое значение вкладывается в технологическую и техническую развитость социума. С молотка уходят уже не физические ценности, а интеллектуальные и метафизические ценности, обеспечивающие спекуляции на критериях веры. Пространство новаций совершает эволюцию технологий. Мир идей становится достоянием объективной реальности и этому двигателю прогресса анонимный субъект выписывает кредит доверия. Цивилизованная благонадежность в отличие от эксплуатируемой дикости пользуется статусом юридического субъекта права отчуждающего в собственное владение Земные ценности, исконно принадлежащие представительству человечества. Достигшие совершенства управляют пространством действительности, все действия по благоустройству этого пространства осуществляет нецивилизованная дикость. Поэтому кризис заставляющий цивилизованное общество трудится выглядит как приговор цивилизации в ее дееспособности управления миром. Цивилизованное представительство общности не должно трудится, его содержание должно обеспечивать технологическое внедрение новаций. И это достояние научной прозорливости называют экономическим прогнозом, скрывающим свою ногату маркетинговыми выпадами завышения ценности событий в осуществлении любых технических достижений. Это спекулятивная биржевая игра на кредитах доверия инвестиций поддерживающих жизнеспособность этой пирамиды. Поэтому привлекают на биржу все, что подлежит обороту финансового действия. Оценивают то, чего еще нет в природе и продают его как свершившееся. Завышают реальную стоимость компаний участников. Только в отличие от Бога каждая из них имеет предел своей стоимости и страховой фонд уставного капитала, давно уже не способного расплатиться с заявленными виртуальными гарантиями ничто. Единственная цель у всего этого пиара – привлечь к себе потенциального зрителя и использовать его вовлеченность в структуру осуществления действительности. Если созерцание становится участием, значит неорганика жизнеспособна. Сделать переливание крови угасающему на глазах покойнику. По своему существу неорганическая структура ущербна, спекулятивное пространство утилитарной действительности обеспечивает потребительскую значимость (не по средствам) и не смотря на то, что это пространство объявляет себя эталоном ценности, оно несет в себе мотивацию ничтожности. Не имеет будущего. И для того чтобы сохранять свою правовую целостность скипетра власти вынуждено бросать в топку ничто чужие культуры и народы, поддерживающие стабилизирующее значение нежизнеспособной структуры. Весь мир должен содержать образец ничтожности, чтобы умереть и тем самым приблизить апокалипсис со сценарием спасения избранного остатка. Последний человек, это цивилизованный человек который норовит умереть последним. Метафизическая доктрина понимания конца света связывает его начало с пришествием лжепророка, появление которого упреждает пришествие Иисуса Христа и организует хаос и неразбериху в понимании ценностей организации жизни. «Приду и не найду веры» - говорит писание. Отсутствие веры это отсутствие причастности самосознания жизни к плану спасения предназначения плода усилия жизни. Лжепророк организует театральную постановку недоверия стихии – колыбели созревания начала жизни и ее силы организации пространства; недоверие власти – символа культивированного содержания в самосознании единства жизни; и последний фронт измены – это недоверие веры – колыбели субъективной организации состояния испытывающей на себе крах субъективной целостности мира. Самосознание и есть субъективная основа бытия ценностей – мера вещей. У Данте последний круг ада – круг измены, заковывающий пространство бытия в лед недоверия. Сколько же нужно исторически эксплуатировать идею веры, чтобы возбудить в ней отрешение недоверия многовековому праву жизни в приделах отчужденной юриспруденции властного господства состояний? Это и есть мотивированное пространство использования самоценности жизни и ее силовой действительности, пространство обогащающее реалиями жертв родину ничто. Враг, разбрасывающий по полю плевелы, на котором должны прорости семена будущих всходов.
И есть еще маленький метафизический нюанс: если конец света связан с пришествием Бога, то спасаются достойные, содержащие в себе идею жизни, а бессодержательная солома придается огню. Если же конец света организовывает последний человек, то спасаются все негодяи, желающие править миром и поэтому отправляющие всех духовно содержательный в иное царство – небесное. Идеология власти не гнушается ничем, ни религией, ни политикой, ни верой. Для достижения цели все средства хороши, а победителей не судят. Если одержал победу, значит богоугодное начало. Только забыли что всем мы потомку проклятого каина, пролившего кровь брата, открывшего для самосознания благоволение Царства Небесного. Не то золото что сияет, а то, что таково по содержанию жизни…
«Оксин» 02.11.2011г.
Всплеск миссионерского наместничества протестантской евангелизации в страны атеистического и гуманистического коллапса рухнувшей идеологии постсоветского пространства вполне прагматичен и обусловлен подготовкой родины идей сердечной земли (heartland) к целесообразности использования ресурсов новой территории в стратегии экономической централизации мира. Вас будут резать по живому, а вы не плачьте, потому что в либералистическом сознании нет понятия родина! И этот культ цивилизованной действительности поддерживает религия не профессоров, а менеджеров, для которых плотское и материальное гораздо важнее нежели духовное и неосязаемое (идеологическое). И в этом контексте не совсем понятно капитал обретает международную легализацию благодаря религии десокрализации мира (лишение понятия культуры суверенитета, родины зарождения духа жизни) или же евангелизация мира обретает социалогический окрас распространения идеалогии капитала, либерализацией пространства и централизацией атлантизма. Эти атлантические шутники еще в 41г. считали Россию живым трупом, который необходимо переступить, чтобы открыть ворота в Азию. Но, увы, не получилось, этот геополитический труп оказался живее всех живых. И оккультная символика не сработала на приволжских просторах, где русский дух и Русью пахнет.
Позиция протестантства в России может быть только культурно-нигилистической. Это идеологически мотивированное пространство использования ресурсов планеты. Как в космосе фабрика звезд формирует всю таблицу Менделеева так идеология успешной и благополучной жизни формирует в своих рядах идеалогически подкованных либералов представляющих в рядах сердечной земли интересы геополитики атлантизма. И цель – разделение этого сердца на провинции оправдывает любые средства. В ХХI веке мотив предательства – мотив испытания самоценности жизни на ее органичность. И этот приговор заложен в метафизике мира, а не социальном благополучии человека. Это мотивационные тенденции проверки на вшивость. «Ищут обязать Бога даровать мне живот вечный. Но душа человеческая хочет не только числиться в Царстве Божием, но действительно жить в нем». (Архиепископ. Сергий Страгородский).
Протестантство это протест против формы организации жизнеустройства, торгующей священным писанием субъективной потребности присутствия в самосознании идеологии жизни. И это основной козырь утверждения нового вероисповедания расставляющего акценты понимания добра и зла. Но сама проблема кроется в идеологии протеста, отрицающего форму и устанавливающей формальную содержательность образчика – эталона демократической вершины организации общности. Идея начала подменяется идеей социума и цивилизованной привилегированности представлять собой высшую форму развития жизни. Утверждается форма, не содержание, и поэтому утрачивает свое отношение к метафизике жизни. Лютер писал: «Бог не может и не хочет позволить господствовать над своей судьбой никому и придает реализацию судьбы человека самому себе» - как это близко философии того времени. Эгоцентризм общественного сознания становится пирамидой осуществления действительности. Декартовское изречение: «мыслю – существую» - ставит ценность субъекта во главу метафизики мира и это прекрасно вписывается в парадигму лютеранского принципа судьбоносной решимости в организации общности. Если вспомним нынешний либерализм, то он в принципе развивает идею субъективной свободы, как одухотворенного присутствия метафизики жизни, меру которой регулирует неустанный глаз социума. Дух как лекарство, его надо давать маленькими порциями, чтобы не допустить зарождение тоталитаризма. Но у этой медали есть еще и обратная сторона: то, что лишается силы духа, лишается и силы жизни…
Претензия учреждения права «каждого выбирать религию для себя и своих подданных» как желание становления в дифференциации княжеской власти, выходящей из-под власти наместничества Папы спровоцировало войну между католиками и протестантами. Столкнулись доктрины социального и метафизического права учреждения ценности мира, а само столкновение было спровоцировано падением кредита доверия отпущенного соборности жизнеустройства. Такой болезненный выход протестантства из кругов католичества (во Франции Варфоломеевская ночь) неизбежно наложил отпечаток на протестантскую доктрину отношения к традиционному пространству власти организации мира. Мир принципиально стоит в оппозиции евангелизации конфессионального права и если бы был жив Фрейд, он непременно придумал бы некую теорию «Эдипова комплекса» в аналитическом описании нормативной структуры поведения. Мы же сделаем акцент на том, что воинственное отношение к миру не случайно, и оно сохраняется даже в условиях либерализации пространственного жизнеустройства. Дух протестантства впитал в себя правило, вероисповедание, как идея вынужденно отстаивать свое пространство существования – это условие дифференциации воплощения любой идеологии. В противном случае оно нежизнеспособно. Поэтому оно может претендовать на свое бытие только в контексте реформации власти и смены ценностно-социальных приоритетов организации (Европа) или же выстроить жесткую оппозицию социальной ценности, как альтернативную форму организации бытия и вытеснить культурное пространство коренной этнической группы за пределы материка (доктрина Монро) как альтернативу условиям идеологии власти способным нанести ущерб ценностным приоритетам. Таким образом, морфология целесообразности требует от сознания социального отношения к жизни на вершине которого стоит метафизический носитель – субъект. Весь смысл метафизического предназначения концентрируется в субъективном кирпичике построения социума, что позволяет смысловой диапазон его состоятельности придавать социальной организации мира. Так идея предназначения заменяется идеей потребления и удовлетворения этих потребностей. Либерализм это уже сформировавшийся цикл выхода самосознания жизни из метафизики предназначения. И он собственно ничем не отличается от идеи построения коммунизма, хотя и пестрит конфесиональностью вероисповедания. Здесь протестантская этика ставится на службу социальных интересов организации мира. При этом этническое и культурное наследие автоматически переносится в контекст оппозиции, препятствующей целесообразности социальной глобализации. Западное представление о мире – это представление могущества социума, лишенное культурного многообразия и целостности, не представляющие угрозы симбиозу власти и религии. Именно из противостояния метафизики понимания организации пространства жизнеустройства зарождается обоснование доктрины Вильсона и как следствие гегемонии власти США, присваивающих себе жандарма неустанного контроля (имперского кряхтения) в организации мира. Мониторинг это выставление ценностных приоритетов понимания жизнеустройства и снижения рисков в обличении целесообразности этой действительности. В чем же заключаются степени рисков состоятельности человеческого царства и почему они так ревностно отстаивают приоритеты правильной демократии?
Европейское сознание религиозные чаяния раскололи на среднюю Европу и Атлантическую. В геополитическом контексте: сушу и море. Идеологическим концептом примирения стал принцип «чья страна того и вера», разделяющий пространство на традиционализм католичества и социологию гармонии соглашения обретающую свою метафизическую полноценность в протестантской религиозности. Интересы религии совпадают с интересами власти и объединяются в симбиозе. При этом стратегия усиления власти становится стратегией пространственного господства религии, обретающей свой вес и могущество в мире. Такие лозунги как перекуем орала на мечи и завоюем весь мир для господа, имеют вполне пространственно-идеологическую подоплеку. Ибо понятие спасение души и обладание миром контр продуктивны. В библии четко говорится: нельзя одновременно служить Богу и мамоне. Все мирское уничижает духовное и содержательное. Царь горы это уже не спаситель, это царь мира сего. И аксиология развития этих ценностей имеет противоположные силовые пространства организации бытия и ценностные аргументы в осуществлении действительности. В этом смысловой концепт метафизики жизни.
Так если в прошлом веке бурно обсуждалась идеология менталитета русской сердечности, выносящая вердикт: «капитализм невозможен в России», то в нынешнее время эта невероятная возмущенность духа, некогда заражающая даже Европу, молчит, а приращение капитализма осуществляется руками либералистических ценностей и протестантство выступает идеологическим фронтом этой здравомыслящей действительности. Социальное право благополучия выигрывает на фоне органической сердечности и оковы атеизма в этом сыграли не маловажную роль социального отречения от своей родины силы. «Вздох угнетенной твари» лишил сознания ностальгии по родине и обрушил его в дух времени и временности убывающей силы «бездушных порядков» сохранившись лишь в памяти «сердцем бессердечного мира» (Маркс). Присутствие органической действительности в мире мертвецов – и это нам продают за норму поведения и образчик социального жизнеустройства?
Дух протестантства был выращен на рыночной основе, где все продается и все покупается, нужно просто уметь назначить точную цену. Именно в этом смысле он более демократичен и подходит к рыночному обществу: фобии ужаса вечности для него застилает страх утраты нынешнего благополучия (Хайдеггер). Это коммуникативный либералистических подход к прагматизму организации мира. Все должно быть абсолютно подконтрольно поэтому они силятся контролировать и идеологию проявления вечности. И идея выживания временной основы на волнах вечности, как и в бывшем Советском Союзе, политизирует пространство действительности крайне ограничивает свободы более где бы то ни было чтобы сохранить устойчивость системы. Но время неумолимо, а усилие гегемонии власти несоразмерно вырывающимся наружу всплескам разгулявшейся стихии.
Моральная этика идеологии протестантизма обретала свою обусловленность в процессе симбиоза приспособления христианства победившим феодальный строй ограниченности власти буржуазным общественным отношениям. Капиталистические отношения запечатлелись в идеологии протестантской относительности, ищущей для централизованной организации жизнеустройства смысловое идеологическое оправдание. Протестантская евангелизация мира стала выражением стратегий внутреннего экономического благополучия. Собственно именно поэтому в протестантской этике прекрасно уживались течения социального христианства (построения Царства Божия на земле) которое преследовало сугубо материальные юрисдикции благополучия в контексте спасения. Идея Царства Божия на Земле предполагала технологическую возможность пережить планетарную катастрофу. В контексте протестантского теологического модернизма выдвигался лозунг «религиозного социализма», фундаментом выступает ветхозаветная обетованная земля, где лев не ест ягненка, а все населяющие эту землю непременно счастливы. Так вот, этот библейский сюжет обретает значение пространственной целостности, что позволяет частную собственность провозгласить незыблемой ценностью начала организации. Как это близко к протестантской дифференциации и сегрегации обособления, берущего в свою основу не органичность этой пространственности, а право юрисдикции власти его разумной организации. В главу угла ставится место продавливающее пространство бытия и лишь потом самоценность жизни. К тому же очевидно это отражало интересы капиталистического права. «Христианское примирение классов» выдвигалось как условие энтропии затухания силы жизни. Неудивительно в неживом пространстве материальных ценностей самоценность жизни – нонсенс. По сути реформированный капитализм при помощи двойных стандартов обеспечивает свои закулисные интересы эксплуатации, обеспечивающей содержание его несостоятельности – не органичности понимания структуры ценности бытия. Именно поэтому сторонники «новой ортодоксии» предлагали заменить язык библии на язык современного человека и этим мотивированно демифологизировать пространство: придать ему значение социальной ценности как статус бытийствования и этим узаконить неорганичность юридического права вытеснив органические носители в маргиналы и диссиденты. Любое дифференциальное отчуждение от функции жизни должно быть способно продавить свое пространство бытия в противном случае фундамент его бытия будет лишен изначальной основы присутствия: пространственной независимости от, и жизни в том числе. Десакрализируется не только пространство но и ценность знания и это произносят уста исповедующие метафизику жизни! «Мир един как пространственное объединение материальной целостности и открывается разуму как объект научного познания в котором нет места сверхъестественной затаенной функциональной сущности бытия остающейся принципиально недоступной человеческому разуму». Достаточно вспомнить что мир принципиально развивающийся и временный и не в один момент своего развития не обладает достатком и знания в том числе. Чтобы произносить подобное надо апеллировать к бесконечности, времени (материализм), но в таком случае, какое отношение подобное утверждение имеет к вечности? Тем более религиозному исполнению своего метафизического предназначения органического усилия жизни во времени? Это попытка метафизику жизни поставить на служение социальному благополучию. Но это уже не религия, а рыночная спекуляция обретения вечности оптом и по сходной цене. «Будем есть и пить, ибо завтра умрем» так апостол Павел характеризовал пространство беспечности и безответственности по отношению к жизни (бытие к смерти) – в этом заключен весь смысл спекулятивного сознания. И если завтра момент смерти не наступил, то незаслуженное обладание жизнью дарует самосознанию неистовую радость – счастье. Об этом говорил Гегель и чем более незаслуженно обладание, тем более счастливо себя чувствует Царь мира. Паразит никогда не кается в своей деятельности, он просто делает свою работу и она приносит ему удовлетворение. Подобное состояние блефа игры со смертью формирует геополитику атлантического понимания в незаслуженном присвоении себе чужих пространств мира. Психологически это формирует аллегорию удовольствия поедания, когда часть мира становится неотъемлемой составляющей твоего национального организма. Присваивается извне и обеспечивает радость приращения. Проблема в том, что эта безобидная аллегория становится взбесившимся тяготением черной дыры (на определенных этапах утрачивает чувство нормы и контроля) поглощающей материальные ценности объекта права и уже не в состоянии утолить этот голод. Проблема ожирения признается сравнимой с патологией алкогольной или же наркотической зависимости. И эти нормативы нездорового поведения диктуются всему миру как критерии нравственности и социального благополучия. Суша должна пережить абсолютный потоп поглощения мира атлантической властью неорганической ценности (ноосферы) и именно в этой глобализации подразумевается приход конца света, конца истории, конца периодической действительности. Весь мир рухнет в бесконечность ничто.
Идеология «мир человечности для человека» в лице социума становится основным движущим мотивом организации Нового Времени. История разных стран испытывала на себе различные его формы, но принцип прослеживается как в тоталитарном коммунизме, так и в европейском либерализме: жертвы легализации соблазнов и жертвы легализации цепей стали непреклонным условием желания построения нового общества. Цена – девальвация субъективной онтологии предназначения органичности жизни. Пространство разума отрицая метафизику жизни отрицает органичность ее гармонии и как следствие – ведется тоталитарная борьба с носителями мотивационного пространства жизни. Идеология плавно перетекает в метафизику искренности бытия. Лоббирование региональных интересов, обеспечивающее манипуляции самосознанием жизни и приведение собственных интересов в норматив общепризнанной обязательности предъявляет требование к вертикали власти непримиримой борьбы с мотивацией жизни и способов ее проявления в культуре, самобытности, суверенности любой региональной ценности организации, мешающих интересам целесообразности глобализации социума.
Протестантство, произведенное на свет идеологией обличения двойных стандартов, становится жертвой приоритетов региональных интересов над метафизикой жизни и уже обеспечивает своим весом общепризнанности либеральное атташе пространства организации мира. Идеология двойных стандартов пронизывает метафизическое понимание жизнеустройства и уже само понятие спасения трактуется не как возрождение самосознания жизни в духе, а воплоти. А мир царства небесного приобретает черты благополучия земного. Мир человеческий заселяет природу метафизики духа, и сам смысл вечности обретает вполне временные формы. А идея миссионерства наследует идеологию глобализации власти и именно в этом камень преткновения нетерпимости к традиционному носителю мотивации жизни. Это непримиримые враги духовного и плотского начала.
В истории акцент понимания самоценности жизни меняется ступенчато. Сам Лютер открывает свою популярность на недоверии власти наместничества церкви. В картинах используются яркие образы сравнения жития нищего монаха и зажиточного полного яств ни в чем не ограничивающего себя жития церковной власти. Лютер актуализирует несостоятельность власти в организации пространства и обличает формальную некомпетентность, лишенную содержания жизни. В конце жизни он разочаровывается в способности общественного сознания гармонично организовать свое пространство бытия и заключает: «человек это такое кривое дерево, которое не способно выровнять никакая вера». В этом мире, сколько людей, столько и мотивированных представлений об организации жизни и каждая деревня желает своего континентального могущества. Его последователи оказались более предприимчивыми и вложили в субъективные ценности мнения корпоративные приоритеты. Временности субъективной мнительности придается более долговечный статус ценностных интересов родового могущества. Идеология менталитета возглавляет собой проект вечности. На сцену выходит Кальвин! Идеология Кальвина в человеческом мире полностью обеспечивает интересы капитала и поэтому Кальвин и капитализм становятся синонимами. Труженик, обеспечивающий мир материальными ценностями обретает представление праведника жизни и таким образом обретает билет прохождения в рай. Усилия Церкви и Государства в симбиозе осуществления этой идейной перспективы действительности должны объединиться: государство должно сотрудничать с церковью в управлении обществом неуклонно добиваясь божественной справедливости. Вне церкви нет спасения поэтому любое инакомыслие и диссидентство – это преступление против Закона централизованного спасения и оно должно быть исключено из права социального благополучия. Сознание должно приложить все усилия для предопределенности к спасению социологии ценности в противном случае ничто ему не может помочь, и оно будет предопределенно к погибели. Метафизика становится оружием обеспечивающим интересы власти и обслуживает централизованное значение обыденной повседневности социума в претворении рая на Земле. Если философия Нового времени ставит в центр Вселенной разумное организующее начало то протестантская этика водружает на этот пьедестал социум а субъект становится единственным носителем метафизики жизни и кирпичиком мирского общежития, вбирающим в себя идеологию рая. Важно, что благополучие субъекта становится критерием удовлетворения метафизической ценности. Так зарождается консистенция господства обеспечивающая жизнеустройство избранных и рассматривающая весь мир как объект средства достижения целей. Все не презревшие избранности господнего ока все равно предопределены к погибели, поэтому должны послужить как средство своим хозяевам и этим исполнить свое предназначение в сохранении представителей человечества в условиях ограничения ресурсов планеты, ее демографической перенаселенности предопределяющих неизбежность столкновения в борьбе за выживание. Идеология избранности подчеркивает метафизическую ценность труда, позднее эту метафизику будут изображать на воротах концлагерей. Сатана это карикатура Бога и он не гнушается лозунгами силы, отражающими метафизику жизни. Подчинение метафизики жизни это образ господства его власти. Кальвин строит на этом символе свободу праведности мира капитала. В чем собственно «криминал» этого жеста: мир материальных интересов обогащения или же социальной автономии освобождающейся от метафизики жизни подменяет пространством своей целесообразности предназначение органического усилия времени осуществляющем в периоде становления условие вечности. Желание укрепить власть разума над стихией жизни ослабляет присутствие вечности во времени. Отсюда происходит девальвация субъекта восприятия жизни и как следствие обмирщение действительности. Условие состоятельности мира лишает себя метафизики силы и этим ввергает себя в энтропию ничто. Время лишенное истоков вечности (монадология Лейбница) лишается и плода жизни (все усилия отчуждения пространства бытия от функции силы – инчтожны). Отсюда вывод: и капитализм и социум есть неорганические субстраты организации общности и ущербны по своему определению, ибо отчуждены в юрисдикции власти. Лишены функции силы. Поэтому необходимы источники их оживления, в отношении которых они осуществляют эксплуатацию. Идея эксплуатации заложена в любой идеологии, а метафизика дает доступ к самосознанию жизни и возможности легализации ее принципов. Осложняет жизнь органическое и неорганическое пространство принадлежности, ибо органика с низкой энтропией отдает свою энергоемкость для содержания пространств с высокой энтропией. Условие глобализации это желание при помощи стихийной дикости содержать цивилизованную действительность как социально использующее пространство содержание жизни. Носители мотивации жизни не только принципиальная угроза социологии глобализации, но еще и источник поддержания регрессивной дисфункции экономического царства вовлечения жизненных ресурсов. Поэтому об экономике можно сейчас говорить лишь как о пирамиде спекулятивных интересов эксплуатации жизни. И самосознание должно поддерживать этого монстра поглощения жизненной силы под страхом постоянной угрозы условиям выживания. В этом кальвинизм преуспел и сформировал этимологию предопределенности: «до сотворения мира Бога предопределил судьбы людей и поэтому божьему остатку уготовлен рай, остальные должны сгореть как солома в огне гнева и их ждет ад». Желание спастись делами или верой не имеют никакого значения. То, что это положение отстаивает сегрегацию либеральной ценности в субъективном содержании метафизики жизни, не имеет ни малейшего сомнения, но оно еще и позволяет отстаивать позиции антисемитизма, шовинизма, нацизма. Т.е. само положение способно отстаивать региональные этнические интересы и способно оправдать любой зло в целесообразности укрепления власти. Для того чтобы ложь казалась достоверной достаточно снабдить ее истинными ценностями мироустройства и выдать как норму поведенческой ценности. И вся идеология отрицает метафизику жизни только потому, что в ее контексте она не конкурентоспособна. Аксиология ценности построения мира обличает в несовершенстве любое региональное благо как безусловное зло для всего организма. Идея спасения верой, идея жертвы Иисуса Христа и возрождения права духа в мире состояния все это представляется не важным перед желанием владеть миром.
Но оставим метафизику и попробуем оттолкнуться от социального пространства благополучной жизни. Страус вон прячет голову в песок и живет себе благополучно без нервных потрясений, тут же оплачивай личного психоаналитика и никаких тебе удовлетворений жизнью. Так вот, если для Кальвина было важно запустить неживой организм социума и выписать ему кредит доверия как условие целесообразности организации мира, то современное либеральное представление ценностей уже не дорожит этими критериями, ибо воздвигло в культ благополучия символ свободы. Поэтому тоталитарный режим обличается как абсолютное зло и приветствуется безволие стихии (биомасса, планктон энергетических ценностей). Мотивационное основание поп-культуры придадут этой стихийности нужное направление. Здесь предтеча мировоззрения всей постфилософии описывающей состояние социума, общее представление которого сводится к девальвации субъекта содержания жизни. Благополучная жизнь – хорошо, абсолютная свобода – здорово! – только само представление о жизни не может быть освобождено от мотивации жизни. Человек как самосознание уже находится в этом мотивационном поле и мотивация свободы от жизни это абсолютное ничто. Т.е. сознание должно признать свою относительность (не абсолютность), а значит, и принять мотивацию жизни как идентификацию собственного представительства жизни. Это фундаментально! Если же сознание находится в поле ничто, оно ничтожет действительность и сворачивает пространство событийности. Принцип энтропии упрощает структуру бытия и это является КПД действия. Если брать библейский сюжет то все ветхозаветные наказания были связаны с содержательным опустошением действительности. Отступление от Бога есть выход из поля действия в осуществлении действительности, следовательно у этой действительности нет будущего – его усилия есть энтропия ничто. Это собственно объясняет лоббирование успешности жизни, что заставляет выставлять напоказ формальную обязательность присутствия этого успеха. Не обязателен успех в наличии, важно желание обладать этим успехом. Привлечение чужих ресурсов силы к обеспечению этого успеха, который официально выглядит уже как состоявшийся. Лампочка для мотыльков умирающих за идею увидеть солнце. Так в экономику Запада благополучно внедряется экономический успех новаций, технологий и виртуальная среда экономических пузырей адекватно реагирует на эту переоценку собственных возможностей. Почему, не уж то все на столько недальновидны? Нет, просто условия игры таковы и они выступают нормативным поведением осуществления действительности. Пока существует машина эксплуатации мотивационного усилия жизни существует и вероятность создания этих материальных ценностей, а понятие ценности упирается в кредит доверия эксплуатируемой массы, которая доведена до состояния анонимности и служебно обслуживает сам механизм эксплуатации. В понятии успех кроется метафизическое понимание присутствия Бога – функции силы, т.е. то, чем структура якобы уже обладает, а использует рычаги эксплуатации только в силу своего несовершенства. Успех представляет собой метафизически функциональное присутствие силы – потенция действия организующая и воплощающая действительность. Имея при себе потенцию действия всегда можно воссоздать нужное количество ценностей, поэтому из уст официальных представителей Западного мировоззрения звучит: «Америка может расплатиться с любыми долгами, потому что может всегда напечатать нужное количество денег». Усилие Создателя, Творца порождающего из себя любые материальные ценности приравнивается к усилию юрисдикции права присваивающего себе метафизическое основание организации пространства бытия. С позиции успеха демократическое общество либеральных ценностей выдвигается как эталон организации мира и если другое пространство претендует на свою мотивацию отличную от этой экономики власти, то оно объявляется ненадежным, где необходимо прийти и поправить режим в своих интересах эксплуатации предназначения жизни. Но видимость успеха это всегда только форма официозной юриспруденции. Поэтому двойные стандарты это условие внедрения собственных интересов в мотивационное пространства чужих ценностей. Если в ХХ веке мир завоевывали наружной агрессией оккультного противостояния метафизике жизни, то ХХI век – век предательства, в котором агрессия маскируется под благо для всего человечества, а на самом деле преследует цели эксплуатации мира. Почему это актуально для успешного современного общества объявившего себя цивилизованной ценностью?
В библейском сюжете, где экранизируется суд над Иовом, обрисовывается вторая сторона медали успеха и ее отношение к метафизике. Иов – образчик праведности и друзья, пришедшие его утешить, хотят убедить его в том, что он согрешил «покайся и умри» - говорят они. Если его покинул Бог, то он придается ничтожности и единственная возможность для него покаяться и умереть. Т.е. присутствие Бога это гарантия обязательства обеспечения будущего под этим централизующим началом. Но друзья ошибаются в том, что принимают праведность Иова за обнищавшую святость. Они пришли не посочувствовать, а удостоверится в кредите доверия под правом этой централизации. С социальными гарантиями глобальных масштабов все с точностью наоборот. Это нищета святости, выдающая себя за праведность благополучия. И жизнеспособность этой пирамиды зависит от вовлечения в себя энергетических источников дикости, содержащую в себе энергию силы и подтверждающую неорганическую дееспособность. Глобализация мира это условие выживания ущербной для себя организации пространства бытия социума. Энергетическая дикость не должна знать, что ее эксплуатируют, поэтому ей присваивается низший статус колониальной принадлежности. В эту экономическую картину вплетается метафизическая идеология сохранения остатка и невозможности сохранения всего мира. Поэтому если мир должен уцелеть должна уцелеть лучшая часть его представительства. Это конечно же цивилизованное общество – образчик формального благополучия. Весь мир дикости это средство обеспечения жизнеспособности представителей человечества. Поэтому юрисдикция права сохранена за цивилизованным статусом – все остальное объекты использования ценностей мира в том числе и суверены не отождествляющие себя с властью глобализации социума. Что же с теми, кто тоже хотят счастливой жизни образцового благополучия? Чтобы жить благополучно нужно иметь в своем подчинении страны третьего мира, которые смогут природными ценностями принадлежащими человечеству или же собственными экономическими издержками обеспечивать священство этого благополучия и иллюзию присутствия метафизики жизни в противном случае сам спекулятивный мотив счастливой жизни не осуществим вне поля эксплуатации. Нужно выстроить потенциал пирамиды чтобы пользоваться благами цивилизации и оплачивать эту пирамиду должны не благонадежные участники, только вступившие в это пространство в качестве юрисдикции вещи. И как мы знаем право у вещи единственное – быть использованной. Хорошая и правильная вещь только та, которая безотказно обслуживает интересы потребления. Для психологической стабилизации ей рассказывают страшилки: если рухнет пирамида то будет плохо всем. Но при этом проект счастливой жизни остается только достоянием избранных. Это вопрос не благородного возвеличивания субъекта – содержателя всей метафизики жизни – это вопрос выживания. А любой боец знает, на поле сражения любая метода считается эффективной если продлевает время жизни. И если у Кальвина труд был основанием присутствия метафизической самоценности субъекта, его добропорядочности и социальной полезности, то для современной идиллии это смысловое значение вкладывается в технологическую и техническую развитость социума. С молотка уходят уже не физические ценности, а интеллектуальные и метафизические ценности, обеспечивающие спекуляции на критериях веры. Пространство новаций совершает эволюцию технологий. Мир идей становится достоянием объективной реальности и этому двигателю прогресса анонимный субъект выписывает кредит доверия. Цивилизованная благонадежность в отличие от эксплуатируемой дикости пользуется статусом юридического субъекта права отчуждающего в собственное владение Земные ценности, исконно принадлежащие представительству человечества. Достигшие совершенства управляют пространством действительности, все действия по благоустройству этого пространства осуществляет нецивилизованная дикость. Поэтому кризис заставляющий цивилизованное общество трудится выглядит как приговор цивилизации в ее дееспособности управления миром. Цивилизованное представительство общности не должно трудится, его содержание должно обеспечивать технологическое внедрение новаций. И это достояние научной прозорливости называют экономическим прогнозом, скрывающим свою ногату маркетинговыми выпадами завышения ценности событий в осуществлении любых технических достижений. Это спекулятивная биржевая игра на кредитах доверия инвестиций поддерживающих жизнеспособность этой пирамиды. Поэтому привлекают на биржу все, что подлежит обороту финансового действия. Оценивают то, чего еще нет в природе и продают его как свершившееся. Завышают реальную стоимость компаний участников. Только в отличие от Бога каждая из них имеет предел своей стоимости и страховой фонд уставного капитала, давно уже не способного расплатиться с заявленными виртуальными гарантиями ничто. Единственная цель у всего этого пиара – привлечь к себе потенциального зрителя и использовать его вовлеченность в структуру осуществления действительности. Если созерцание становится участием, значит неорганика жизнеспособна. Сделать переливание крови угасающему на глазах покойнику. По своему существу неорганическая структура ущербна, спекулятивное пространство утилитарной действительности обеспечивает потребительскую значимость (не по средствам) и не смотря на то, что это пространство объявляет себя эталоном ценности, оно несет в себе мотивацию ничтожности. Не имеет будущего. И для того чтобы сохранять свою правовую целостность скипетра власти вынуждено бросать в топку ничто чужие культуры и народы, поддерживающие стабилизирующее значение нежизнеспособной структуры. Весь мир должен содержать образец ничтожности, чтобы умереть и тем самым приблизить апокалипсис со сценарием спасения избранного остатка. Последний человек, это цивилизованный человек который норовит умереть последним. Метафизическая доктрина понимания конца света связывает его начало с пришествием лжепророка, появление которого упреждает пришествие Иисуса Христа и организует хаос и неразбериху в понимании ценностей организации жизни. «Приду и не найду веры» - говорит писание. Отсутствие веры это отсутствие причастности самосознания жизни к плану спасения предназначения плода усилия жизни. Лжепророк организует театральную постановку недоверия стихии – колыбели созревания начала жизни и ее силы организации пространства; недоверие власти – символа культивированного содержания в самосознании единства жизни; и последний фронт измены – это недоверие веры – колыбели субъективной организации состояния испытывающей на себе крах субъективной целостности мира. Самосознание и есть субъективная основа бытия ценностей – мера вещей. У Данте последний круг ада – круг измены, заковывающий пространство бытия в лед недоверия. Сколько же нужно исторически эксплуатировать идею веры, чтобы возбудить в ней отрешение недоверия многовековому праву жизни в приделах отчужденной юриспруденции властного господства состояний? Это и есть мотивированное пространство использования самоценности жизни и ее силовой действительности, пространство обогащающее реалиями жертв родину ничто. Враг, разбрасывающий по полю плевелы, на котором должны прорости семена будущих всходов.
И есть еще маленький метафизический нюанс: если конец света связан с пришествием Бога, то спасаются достойные, содержащие в себе идею жизни, а бессодержательная солома придается огню. Если же конец света организовывает последний человек, то спасаются все негодяи, желающие править миром и поэтому отправляющие всех духовно содержательный в иное царство – небесное. Идеология власти не гнушается ничем, ни религией, ни политикой, ни верой. Для достижения цели все средства хороши, а победителей не судят. Если одержал победу, значит богоугодное начало. Только забыли что всем мы потомку проклятого каина, пролившего кровь брата, открывшего для самосознания благоволение Царства Небесного. Не то золото что сияет, а то, что таково по содержанию жизни…
«Оксин» 02.11.2011г.
Обсуждения Дух Протестантства (продолжение)