Протестантство (от лат. protestans, род. п. protestantis — публично доказывающий) и в этом смысле публичности оно не избежало и прекрасно исповедует имманентное знание интерпретации библии в керигме, заявляющей о своей наличности и гнушается структуры глубинного понимания метафизики жизни.
Мир Духа остается мифологичной аллегорией сказочников. Но достаточно понять, что человек любую информацию, энергию качества черпает только из жизни и это является неотъемлемой частью вхождения его в структуру бытия, а то, что он привязывает себя к статике, свидетельствует лишь об ограниченности понимания действительности силы, и мы обнаруживаем для себя что легкое отношение к жизни это погрешность парадигмы человеческого понимания мира, пространственной изоляции отчуждаемой от истоков мировой действительности действия. «Человеческое – слишком человеческое» чтобы принимать его за метафизические ценности (Ницше).
В контексте протестантского видения взгляды и практики не нашедшие своего отражения в библии лишаются всякого авторитета присутствия содержания в реальной действительности. Проще это выглядит как: «все другие учения от дьявола». Таким образом, общежитие в земном царстве Духа (уже пришло к вам Царство Божие) или же социология, достигшая своего совершенства (абсолют значения действительности) не нуждающаяся в метафизике жизни, имеет три основных пункта спасения:
1) Спасение осуществляется личной верой, ибо субъект выступает гарантом присутствия метафизических ценностей, статичным фундаментом социума (статичность есть условие функционала девальвации силы);
2) Священство всех верующих – предопределенность спасения как обещание Бога и обещание верности Богу в границах содержания обустройства цивилизованного благополучия (человек обустраивает Царство Божие, Бог обустраивает социум человека);
3) И исключительный авторитет священного писания – теоретизация мнительности, сохраняющая в данном диапазоне иллюзию счастья и отстраненности от реалий метафизики жизни, органичности предназначения и спасения души.
Бог создал мужчину и женщину для создания семьи и рождения детей и при этом социальные ценности поставил выше метафизических. А создал человека, потому что ему было скучно, и сотворил он его для общения. И потому если человек поддерживает общение с Богом, он будет наделен ценностями всего мира и социальным благополучием – умеренная плата за радость общения: "И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею" (Бытие 1:28). Вся эта девственная невинность несет в себе идеологию обмирщения предназначения мира личного, низведение его до социальной полезности и животной независимости самосознания тела от метафизики жизни.
Протестантская этика, поставившая во главу угла библейский источник писания, безусловно, есть действие организации самосознания жизни из лучших побуждений, вопрос не о ее достойности, а проблематичная область коррекций ее ветхости в раскрытии сакральных мистерий царства идей. И самым слабым звеном в ней представляется смысловой диапазон коррекции дефиниций, этимологии истолкования передаваемого смысла из почитаемого ими авторитарного источника библии. При этом истолкование опирается на мнительность (не имея за собой никаких иных корректирующих оснований понимания, практикума) и этой мнительности придается статус священства провозглашенной устами Бога. «Так говорит Творец мира сего и библия свидетельствует, что Его слово – истинно, а человеческое лживо!». В этой связи характерно было бы заметить: «если думаешь что стоишь, оглянись, не упал ли ты» (библия). Всегда существует проблема высказывания и проблема истолкования и от этого нельзя абстрагироваться, тем более придавать собственному чувству понимания абсолютное значение, по крайней мере, если желаешь быть адекватным в определении дефиниций истолкования метафизики жизни. В любом случае структура смыслового диапазона имеет логическую обусловленность, только каждая позиция вероисповедания настаивает на своем мотивационном пространстве организации событийности. Это связано с сакрализацией вхождения сознания в метафизический мир функционала – силы и культурным закреплением этого мистического опыта в культивировании общественного самосознания жизни. Библия как единственный источник вдохновения ослабляет мистический опыт знания, хотя изначально предполагала обозначать собой верность Богу и принадлежность к избранному остатку представительства спасения жизни. Проблема ограниченности сакрального опыта (и активное пренебрежение медитативной ценностью преображения души) стала проблемой ограниченности понимания мистерий жизненной ценности. Весь мир чуда остался принципом адекватного обретения благосостояний и публичным исповедованием этой действительности.
Иконоборчество в протестантизме вменяется в вину православию как не истинной вере, и обличают это они местом из писания: «не сотвори себе кумира». Кумир - предмет слепого поклонения или неодушевленное символическое начало (идол) которое самосознание жизни одухотворяет собственной слепотой веры. Именно поэтому идол требует жертвы и подпитывает свою несостоятельность энергией органического начала. Это основание используется в оккультных сектах почитания величия поглощения силы жизни, и интерпретируются они не иначе как сатанизм. Рассматривать иконоборчество как преткновение роста в духе и подыгрывание формальной созерцательности благочестия и авторитета (жертва популизму посещаемости церкви), но осуждает ли церковь младенчество в духе? Или способна плотская ограниченность быть соблазном духовной посвященности и камнем преткновения в поиске более тонких форм общения с энергией духа силы? Все в этой жизни рождается воплоти и обретает духовные очертания лишь в самосознании жизни. Осуждать же плоть за ее природу это суд над Иовом, открывающий истинные мотивы осуждение суда и наступления благодати по праведности спасения идеи жизни. Бог Сам ради Себя спасает жизнь, а не по достоинству ветхости ее тела. Но вне тела нет и спасения Духа. В слабости плоти Дух достигает своего величия! И чтобы утвердить свою вину в правде надо бы знать смысловые дефиниции отлучения церкви праведной славы: способно ли время судить промысел вечности и воплощение духа силы в культуре состоятельности организующего начала бытия. 2000 лет дух времени трудился над символами силы присутствия вечности во времени, и не уж то протестантское негодование способно оскопить это наследие вечности? А если традиционализм от человеков, то каким образом протестантская мнительность может быть от Бога? И если в писании пророки одухотворенные идеей жизни могли сформулировать замысел божий и обозначить метафизику самоценности жизни, не уж то нынешнее время уже не посещает дух вечности и в нем по определению нет и не может быть символов силы? Т.е. сила писания она в действии и в действительности явления духа, а не авторитарность фарисейского знания об уже ушедших временах. Теоретизировать смысловое посвящение нет надобности, ибо сакрализация таинства осуществляется в действии воплощения действительности будущего. И об этом красноречиво свидетельствует литургия посвящения в символы силы. Все метафизическое пространство символично и отрывает для себя образы действия через символы концентрации волевой решимости. Это посвящение открывает самосознанию истоки веры: ибо без веры Богу угодить невозможно, кому ты служишь, того ты и раб. Раб свободы творческой полноты или же раб мира угасания силы жизни.
Мало того что икона это искусство вдохновения, отражающая близость самосознанию жизни идеи духа – родину его возрождения силы, но еще и в сам образ иконы вкладывается смысловой диапазон реального исторического воплощения духа как пример жития священства открывшего для себя метафизическую область силового диапазона действия в приделах действительности. Сведение всей этой символической доктрины мистерий жизни к необразованности слепой веры – крайне невежественно. В писании ветхозаветного периода представление чуда символизировало собой проявление мира силы через божьего праведника. Праведность и чудо было синонимами богоугодного дела. У пророка просили чуда, подтверждающего его отношение к миру начала творения к миру божественного присутствия творческого начала. Не уж то в наше время буква закона восторжествовала над практикой посвящения в идею жизни? И символ силы уже не в цене? И авторитет культа библии способен поработить духовное предназначение культа жизни? Камни преткновения для эволюции духовного роста различны и чем выше посвящение, тем более одухотворенны эти камни. Но смысл их наличности один – это преткновение в росте. А все что не способно расти – разлагается. Это условие существования, отражающее собой движение мира: миграции восходящей или же нисходящей действительности воплощения качества бытия.
Поклонение идолу слепой веры или образу метафизической силы – это глубина посвящения самосознания и отождествления своей данности в таинствах мистерий жизни. Не уж то следует убить младенческое чтобы провозглашать зрелое? Для каждого образа свой плод посвящения в таинства жизни, потому и написано: «не суди да не судим будешь». Грех и спасение одновременно присутствуют в природе плоти и духа, важен не символ присутствия духа, важна сила его воплощения: «если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» (1-е Кор. 9:11). Здесь присуще органическое понимание мелиорации духа, культивирования почвы временной ничтожности и ожидание плода жизни ведущей в вечность. Отсюда и долготерпение прорастающей жатвы. Библейское писание отстаивает органический статус самоценности жизни, именно поэтому вступает в противоречие с буквой закона. И грех и спасение – фундаментальные категории библейского богословия. И если рассматривать разницу истолкования протестантства и православия, то православная традиция и культура отстаивает приоритеты органичности, высвобождение самобытности из-под пяты властной организации пространства. Западная культура напротив, принимает любую самобытность за стихийность и хаос, поэтому признает юридические основы разумной действительности и в организации метафизического спасения жизни. Отсюда рождается цивилизованная доктрина истолкования пространственной организации: «чья власть, того и вера». Вера выражает официоз пространственной организации власти, а православие, как и всякая традиция в организации этносов культуры целостности и самобытности суверенитета представляют собой конкуренцию. Но это уже вопрос не веры, а юрисдикции отчуждения в право владения.
Соборы синодального священства обсуждающие смысловой диапазон толкования явления духа, будучи вполне человеческим признанием участия в промыслах Божиих ставят акцент на спасении, а не рассеивании участи этого предназначения и отсекая не соответствующее целесообразности этой необходимости вольномышления вполне утверждают метафизический и если хотите философский авторитет смысла организации церкви. Самосознание жизни не может избавиться от плоти человеческой соборности, как собственно и дух утрачивает свое предназначение вне этой точки приложения действия. Если нет этого церковного единства из тел человеческих то мир должен умереть в грехе, а дух отлететь в мир вечности. Нет спасения, каждый забирает свое (Хайдеггеровское истолкование мифологемы сотворения человека: заботой Юпитером и Землей).
Так вот, образ иконы это воплощение символа силы в устоях мира состояний. Если нет символа силы, то нет и причащения, нет и спасения жизни. Весь мир метафизики жизни утрачивает свое предназначение в отсутствии символов силы, организующей пространство действительности и задающего ему мотивацию органического начала, утверждающих относительность приоритетов могущества власти. Власть обличается в своем долженствовании: разделении свободы и ответственности за жизнь. Свобода вне мотивации жизни – это свобода ничто. Священное не имеющее воплощение жизненной силы и потому ничтожащее ее в действительности. Символа же страдающего Христа воплощен в этом мире как победа над смертью и если этот символ тоже идол, каково же воспоминание присутствия вечности свершения в каждом последующем времени благодати? «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1-е Кор. 15:14). Именно то что Христос жил воплоти обозначило возможность спасения мира и искупления человеческой грешной природы. Если нет воплощения духа следовательно и нет воскресения в жизни вечной. Значит, правильно говорили философы Нового Времени: мир обречен относительностью отношений к смерти. Тогда где вера, где надежда, где любовь? Весь смысл метафизики веры как акт спасения сводится к обнаружению в себе содержательного единства соотношения с родиной духа, если нет сомнения в этом достоинстве, нет и искренности открытия для себя истины настоящего бытия. Бытия органического предназначения усилий жизни – времени открывающего сознанию путь вечности. Оковы формальной обусловленности, упускающие метафизику принадлежности к Царству Божию. «Гробы, живущие своей наружностью, а внутренне хранящие нечистоту» (Библия). Органичность идеи воплощения в православии ориентирована не на священство власти, а на пространственную мелиорацию содержания силы. Поэтому и вступает в противоречие с юриспруденцией разумной действительности, как в атеистической, так и в прагматической централизации пространственной власти. Пространство православия не разумно, оно метафизично, потому и определяет собой правильную славу вечности в границах времени и утверждает символы силы дающие жизнь в полноте действия. Полнота силы открывает путь преодоления времени в вечность.
И когда православие отстаивает позиции иконоборчества – это не конфессиональный каприз увеличения паствы и прихода, а принципиальная позиция воплощения духа в органичности пространственного бытия. И, казалось бы, убогое начало явного противоречия по форме оборачивается метафизической силой по содержанию и раздражает своей органичностью и неутомимой настойчивостью вбирающей в себя содержание жизни, не имеющей под собой никаких практических и прагматических намерений, как игра для дураков. Ревность по духу ни это ли наследие родины Духа жизни? Она просто расстраивает силовые и властные структуры цивилизованной централизации власти. Умники не могут прибрать к рукам и расчленить в удобной для себя форме сердечность мира. И этот срам должна вынести на себе их предприимчивость.
Но в область критического стяжания достижений человеческого царствования протестантского суда попадает не только православие, но и другие центры культурной пространственной организации общности. Культурное пространство – это закрытое пространство для социально-либералистических ценностей. Поэтому его характеризуют дикостью неприспособленности к коммуникативной предприимчивости прагматизма. Где религия и вера служат полным комплектом организации социума. Просто программа утилитаризма: «наибольшее количество счастливых и свободных людей» воспринимает веру и религию как выход субъекта за границы рациональной потребности и без этого комплекта он просто не может быть счастлив. И личный психолог, и иллюзия метафизического присутствия, и полные стадионы публичной организации счастья – все это входит в обязательный пакет счастья добропорядочного гражданина мира обслуживающего интересы капитала. В сервис включено все, чтобы ты сохранял служебную обязательность перед системой эксплуатации, делающей свой капитал на твоем падении содержания жизни. Поэтому война пространственных идеологий это война за власть. И если говорит о протестантском критицизме это инструменты, созданные для продвижения собственной идеологии власти. Они вполне поверхностны, но и работа ведется с профанированным полем самосознания жизни. Это все те же атлантические приемы обретающие идеологию согласно собственным интересам и поставленным перед ними целям. К примеру, в католичестве вменяется в вину наместничество Папы, подменяющего собой присутствие Бога. А идея чистилища не позволяет суд Божий вершить человеческим разумением. В библии никак не комментируется подобные нюансы традиционной преемственности мистерий опыта, но если исходить из практической основы сакрализации самосознания жизни, то ярким примером выступает восточная практика. Гуру – учитель – входящий в мистерии сакрализации силы обретает статус ведущего, не потому что он Бог, а потому что он непосредственно находится в общении с силой духовной состоятельности и это общение преображает его качественный статус бытия. В этом контексте не учитывается мнение ученика, ибо он еще не достиг просветления, не имеет представление о нормах поведения в критериях силовой действительности. Практика накладывает меру ответственности собственного поведения и отношения к мистериям силы и если мы вспомним Моисея и его сияющее лицо наводящее ужас на окружающих или ветхозаветное «святая святых» жертвами которого стали сыновья Аарона, мы поймем что теоретизирование или свободное толкование обходится очень дорого. Интересно, что век Нового Времени противопоставил просветлению метафизического разумное просвещение профанированной энерговооруженности эмпирического знания. Некая хитрость натуралистической прозорливости, присваивающая себе опыт силы и избавляющаяся от последствий вхождения в мир метафизики. Так практика мистерий жизни стала достоянием разумной действительности в роли служанки обслуживающей ее эксплуатацию. И если эту практическую базу организации самосознания перенести в соборность Европейского католицизма, то наместничество выглядит как избранность общественного просветления. Литургия инициации символа верности открывающая сознанию действительность духа силы. Соборность церковной сплоченности в символе силы жизни. Но в католицизме наместничеству придается еще и власть объединяющей силы мира. Слабые стороны литургии сакрального не так просты, как выдаются в осуждении профанации. Инициатическая мольба общественного института организации ставит над собой Гуру – учителя, который символизирует собой практическую основу общения с духом жизни. И вполне понятно, почему протестантизму это никак не нравится. Практическая сакрализация таинств в литургии посвящения самосознания мотивации жизни в лице символа силы (наместничества) идеи предназначении отсылающей к родине силы мешает свободе истолкования содержательного значения метафизики жизни. Тем более ставит идею социального спасения под большой вопрос истинности метафизического предназначения мира личного. Протестантство продавливает пространство собственной идеологии толкования. Его устраивает лишь свободное толкование независимости от содержательно-ценностных критериев жизни. Институт ценности у него свой, социальный не совпадающий с идеологией традиции наследия духовной практики.
В контекст идолопоклонства в западном понимании впадает вся метафизика востока как институт практической основы вхождения в мир силы. Весь смысл восточной интерпретации это растворение собственного "эго" в жизненной энергии мира. В этом состоит медитативное начало просветления. А именно, мотивация личного сливается с мотивационным предназначением жизни. Мир игры, дискусра, ереси, свободы истолкования полностью упраздняется, остается лишь мир предназначения. Так вот, чтобы растворить собственное "эго" начинающий сидит перед образом божества (каменной статуи) в медитативной позе и понимание присутствия этого божественного начала мира с которым отождествляется эта форма (ибо нет формы которую не смог бы принять Бог) позволяет избавляться от аксиологии собственной морали ценностей. Эгоцентризм желания владеть умиротворяется присутствием качеством – причиной количественной множественности мира вещей. Происходит почти ницшеанская переоценка ценностей самосозания жизни. Протестанты наверняка нашли бы в этой ситуации поклонение слепой веры. Только если для них идол – это символ власти, то в восточном понимании образ присутствия это избавление от всякой власти мира сего. Предложи им отказ от идеи власти над миром как паритет избавления от власти мира над собой их прагматический смысл евангелизации лишился бы иерархии собственных ценностей. Это о глубине допущения религией господства метафизики жизни над самосознанием жизнеустройства, и профанации понимания чужой культурной традиции обличающей собственную некомпетентность. И опять писание урегулирует мотивации действия: «Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом» (Мк. 10: 43-44). Нет величия в торжестве власти над правом жизни какой бы образ не примиряло господство имманентного над трансцендентным значением целесообразности жизни. Мотивация метафизики остается непорочна ибо Бог поругаем не бывает, а человек посрамляет намерение своей учености.
Что же протестантство, вооружившееся либералистическими ценностями социума и свободным истолкованием библии, оно обретает вполне четкие формы профанирования счастливой ограниченности и социальной полезности мира личного. Это идеология господствующего капитала над правом жизни. С этим связана и его экспансия и либеральные ценности гражданина мира лишенного родины духа, а, следовательно, и защищать нечего и не от кого. Все украдено и продано до вас. А его метафизический экскурс как силлогизм противостояния традиции духа можно трактовать на столько поверхностным пониманием происходящего что его придирки и претензии никак только метафизической неграмотностью не назовешь. И если говорить о мистической практике то всем посвященным в эту сферу доподлинно известно, что глубина погружения не достигается всеобщностью примирения теорий и устранением в них мировоззренчиских и концептуальных противоречий. Форма отражает собственный опыт общения с функцией жизни, когда содержание вводит в единое поле онтологического предназначения органического усилия жизни. В содержательной основе онтологии бытия стоит единственный вопрос: или ты отстаиваешь функциональное право самобытности жизни или для тебя чуждо любое ее проявление и вполне устраивает ничтожность в действительности, преследующей перспективу ничто. Формальность это всегда видимость и лишь содержание отражает могущество силы. Конфессиональное служение духу жизни ориентировано на не формальную, а на содержательную организацию пространства бытия и присутствия в нем аксиологии органической ценности жизни. Они могут быть радикально противоречивы по форме, но каждая достигает уровня погружения самосознания в метафизику жизни благодаря своей обособленности видения и участия в этой действительности. Путь просветления достигается только по доступным метафизическим путям эволюции духа и практику этого духовного возрождения хранит традиционная преемственность. Такой преемственности нет ни в социальном, ни в научном понимании силовой действительности. Все это поверхностные слуги формальной обязательности и только культурная и религиозная основа выступают хранителями мистерий вечности мистического опыта содержания и присутствия духа жизни. Конфессиональная обособленность хранит в себе свое представление идеи вечности и исторически отражает собой критерий взросления самосознания жизни. Поэтому желание хвалится наилучшей верой не только невежественно, но и крайне беспечно, ибо обретающий явное в величественности утрачивает в себе тайное жизни…
Сам дух протестантства преследует собой идеологию десакрализации общества демофилогизацию органичности пространства бытия. Дух протестантской этики "нашел в капиталистическом предприятии свою наиболее адекватную форму, а капиталистическое предприятие… нашло в нем наиболее адекватную духовную движущую силу" (Вебер). Это вполне атеистическая идея, подменяющая собой метафизику жизни социальными программами служебности. И сама тема торжества мнения над мистериями общения одаривающая сакральным опытом предполагает выход самосознания жизни на поверхность в состояние социальной действительности. Так самосознание жизни устраняется от области силы и видит в нем лишь спекулятивный мотив приобретения, а необходимость погружения в полевую мотивацию функционал для него остается пустым звуком, ларчиком, удовлетворяющим потребительские интересы. Сознание обнаруживает себя не открывающим мистические закрома силовой действительности, а хранителем музейных ценностей, которые приобретены в ходе знакомства с Богом. Идеология обладания земным преобладает над спасением духовного предназначения жизни. Обыденная повседневность прибирает к своим рукам все, в том числе и мистические свободы возможности организации жизнеустройства. Даже Наполеон говорил, что религия необходима не в качестве постижения Бога, а как инструмент обретения власти над миром. Все естественные ценности представляют собой инструментарий воздействия на самосознание жизни, важен конечный результат той действительности, в мотивации которой используется это действие. Мотивационное поле ценности, оно всегда присутствует в условиях любого осуществления действительности, независимо от того, признаем мы его наличность или нет. Это мотивационное поле приращения качества жизни и объединения усилий времени в вечность, или же мотивационное поле ничто, ничтожащее действительность и ведущее к месту, которого нет (утопия). Кто исключает это начало любой организации действия находится в границах состояния (состоятеьности), так возник атеизм, выдвинувший аксиому: «бога нет» - но развитие его действительности и даже политическая организация действия осуществлялось в контексте метафизики жизни, он не избежал аксиологии двойственности выбора с заранее известными результатами. Понятие «Бога нет» - реализует свою относительность принадлежности к Богу с отречением представительства: атташе носителя права жизни. Запалом этого нигилизма является отрицание формы, которое в стремлении в бесконечность неизбежно ведет к отречению от содержания. Поэтому и весь смысл атеистического мировоззрения заложен в культ человечности отрицающий право жизни и исторически это выглядит как неустанная борьба с носителями жизни: «И вечный бой, покой нам только снится»…
Проблема конфессионального мировосприятия состоит в том, что протестантство объявляет профанируемую поверхностность мнения доминантой исключающей мистерии опыта в принадлежности к метафизике жизни. И в отличие от атеизма или же гуманизма – прославляющих величие культа человечности над стихиями природного начала и создающих реальную оппозицию метафизическому силовому полю самосознания жизни, харизма протестантского менталитета остается в рядах, из числа избранных. Но в реалиях, как психологическая норма поведения, обуславливает обстоятельность подмены субъективной потребности в метафизике жизни (основного отличия самосознания личного от животной рефлексии) социальным благополучием. Жить хорошо становится престижем, претендующим на отождествление собой: «жить праведно». И если смотреть на историческую деятельность протестантского духа, мы видим расцвет капитализма в освоении новых экономических пространств и симбиоз сросшихся интересов миссионерского вероисповедания новой цивилизации – Запада. Вебер назвал капитализм, который он узрел в средневековом периоде, "авантюрным капитализмом", лишенным представлений органичности, жизни и несущий в себе техногенные ценности мастерской разума. И как следствие – вытеснение этнической самобытности со своих исконных территорий, культурных дефолт и культивирование цивилизации. Именно тогда рождается самосознание либерализма, где исключается принадлежность сознания духу (родине) и навязываются ценности богатой и успешной жизни. Только мечтать не вредно, а богатеев и сейчас всего 1%. Либерализм – это сказка для взрослых необходимая для осуществления мотивационного поля действия, в котором всегда присутствуют интересы третьих лиц. Некое пространство вне сцены основных событий позволяющее манипулировать сознанием масс. О таком мог бы только мечтать любой исторический период развития Европы, когда правитель вынужден был идти на уступки разъяренной толпы чтобы не потерять свою репутацию и вместе с ней и жизнь. Политическое подогревание самосознания либерализма благополучной состоятельностью жизни, по определению содержащего в себе русофобию атлантического интереса и как искус внедрения самосознания личности через его порочность сулит незаслуженное обладание счастьем как аксиому достоинства иллюзии участия в правлении миром. По большому счету это «развод» вовлечения чужих интересов в мотивации осуществления действия. Этот же трюк используют при дрессировке животных. Подогреть самолюбие, чтобы добиться осуществления правильного выбора. Тонкая игра на психической физиологии жизни. Идея благополучия нравиться всем, и кошке приятно, если ее гладят, но достаточно ли она искренна чтобы связать с ней судьбу собственного будущего? Нашим осколкам построения коммунизма в выборе собственной судьбы это выглядит как приговор. Если нет идеи, открывающей сознанию аксиологию силы, то все проекты благополучия это энтропия и обломовщина разложения субъекта восприятия жизни. Нужно стать животным в желании забыть духовное и наслаждаться материальным. И эволюция самосознания жизни таких ошибок не прощает. Сейчас, находясь на перекресте судеб и выбирая лицо своего будущего мира мы должны четко понимать истинные ценности бытия чтобы не организовать свой фундамент на ложной основе. Мы прекрасно помним, что было с тем домом, который был выстроен на песке. Он рухнул. Для этого нужно пройти через огонь разрушения всякой формальности, не искренности присутствия и найти для себя тот кимберлит, по которому способна непреткновенно скользить материковая кора мира. Это библейский меч отделяющий суставы от плоти, изживающий все формальное усилием времени и превозносящий вечное основание искреннего соприсутствия бытия самосознанию жизни.
Итак, что же протестантство, как идея самоорганизации мира? Достаточно задать единственный вопрос: почему протестантство сохраняет свою нетерпимость к традиционализму практически во всех концессиях его современного представительства? – ведь если вспомнить М. Лютера и его борьбу с индульгенциями в претензии на смысловое истолкование стихов писания или Кальвина, который воздвигнул культ труженика на пьедестал Олимпа – спасающейся души – все они не ставили перед собой исторической задачи отречения от преемственности духовного наследия. Или же они испытали на себе влияние моды Нового Времени, как естественного исхода реформации и контрреформации распределения силовых приоритетов влияния на логическое пространство «нормативной этики» и поэтому нигилистические тенденции оказавший глубокое влияние на весь исторический период зарождения просвещения стал логическим развитием событий в резком повороте к «свободе-от» глубин содержательности бытия. И корабль социальных ценностей неизбежно садится на мель, сначала с коммунистическим лозунгом пространственной организации, теперь и либералистическим. Мир человечности не жизнеспособен вне метафизики жизни. Это путь ничтожности и тщетности любого действия в построении собственного пространства ценностей. Печать ничто и здесь оставила свой след на челе организации действительности? Апокалипсис грядет!? Но чтобы не быть голословным и полагаться на эмоциональное стечение случая попробуем представить служение Духу в контексте метафизики жизни, не затрагивая конфессиональное самолюбие моральных социальных и человеческих качеств. Вся история сцены - это сценарий талантливого режиссера, но важнее то, что происходит за кулисами. Мотивационные тенденции всегда обозначают исход событий, поэтому дедушка Кант говорил: важнее быть достойным счастья, нежели казаться счастливым. И его категорический императив был направлен на то, чтобы быть, а не казаться, который собственно приемники следующего поколения объявили в жестокости по отношению к человечности. В контексте ценности жизни ситуация всегда проясняется и понимаешь – все это формы, содержательные мотивы находятся гораздо глубже и требуют от сознания внедрения в мотивацию силы. И мы неизбежно обречены на экскурс в историю, чтобы открыть для себя смысловой диапазон протестантского наследия.
В контексте протестантского видения взгляды и практики не нашедшие своего отражения в библии лишаются всякого авторитета присутствия содержания в реальной действительности. Проще это выглядит как: «все другие учения от дьявола». Таким образом, общежитие в земном царстве Духа (уже пришло к вам Царство Божие) или же социология, достигшая своего совершенства (абсолют значения действительности) не нуждающаяся в метафизике жизни, имеет три основных пункта спасения:
1) Спасение осуществляется личной верой, ибо субъект выступает гарантом присутствия метафизических ценностей, статичным фундаментом социума (статичность есть условие функционала девальвации силы);
2) Священство всех верующих – предопределенность спасения как обещание Бога и обещание верности Богу в границах содержания обустройства цивилизованного благополучия (человек обустраивает Царство Божие, Бог обустраивает социум человека);
3) И исключительный авторитет священного писания – теоретизация мнительности, сохраняющая в данном диапазоне иллюзию счастья и отстраненности от реалий метафизики жизни, органичности предназначения и спасения души.
Бог создал мужчину и женщину для создания семьи и рождения детей и при этом социальные ценности поставил выше метафизических. А создал человека, потому что ему было скучно, и сотворил он его для общения. И потому если человек поддерживает общение с Богом, он будет наделен ценностями всего мира и социальным благополучием – умеренная плата за радость общения: "И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею" (Бытие 1:28). Вся эта девственная невинность несет в себе идеологию обмирщения предназначения мира личного, низведение его до социальной полезности и животной независимости самосознания тела от метафизики жизни.
Протестантская этика, поставившая во главу угла библейский источник писания, безусловно, есть действие организации самосознания жизни из лучших побуждений, вопрос не о ее достойности, а проблематичная область коррекций ее ветхости в раскрытии сакральных мистерий царства идей. И самым слабым звеном в ней представляется смысловой диапазон коррекции дефиниций, этимологии истолкования передаваемого смысла из почитаемого ими авторитарного источника библии. При этом истолкование опирается на мнительность (не имея за собой никаких иных корректирующих оснований понимания, практикума) и этой мнительности придается статус священства провозглашенной устами Бога. «Так говорит Творец мира сего и библия свидетельствует, что Его слово – истинно, а человеческое лживо!». В этой связи характерно было бы заметить: «если думаешь что стоишь, оглянись, не упал ли ты» (библия). Всегда существует проблема высказывания и проблема истолкования и от этого нельзя абстрагироваться, тем более придавать собственному чувству понимания абсолютное значение, по крайней мере, если желаешь быть адекватным в определении дефиниций истолкования метафизики жизни. В любом случае структура смыслового диапазона имеет логическую обусловленность, только каждая позиция вероисповедания настаивает на своем мотивационном пространстве организации событийности. Это связано с сакрализацией вхождения сознания в метафизический мир функционала – силы и культурным закреплением этого мистического опыта в культивировании общественного самосознания жизни. Библия как единственный источник вдохновения ослабляет мистический опыт знания, хотя изначально предполагала обозначать собой верность Богу и принадлежность к избранному остатку представительства спасения жизни. Проблема ограниченности сакрального опыта (и активное пренебрежение медитативной ценностью преображения души) стала проблемой ограниченности понимания мистерий жизненной ценности. Весь мир чуда остался принципом адекватного обретения благосостояний и публичным исповедованием этой действительности.
Иконоборчество в протестантизме вменяется в вину православию как не истинной вере, и обличают это они местом из писания: «не сотвори себе кумира». Кумир - предмет слепого поклонения или неодушевленное символическое начало (идол) которое самосознание жизни одухотворяет собственной слепотой веры. Именно поэтому идол требует жертвы и подпитывает свою несостоятельность энергией органического начала. Это основание используется в оккультных сектах почитания величия поглощения силы жизни, и интерпретируются они не иначе как сатанизм. Рассматривать иконоборчество как преткновение роста в духе и подыгрывание формальной созерцательности благочестия и авторитета (жертва популизму посещаемости церкви), но осуждает ли церковь младенчество в духе? Или способна плотская ограниченность быть соблазном духовной посвященности и камнем преткновения в поиске более тонких форм общения с энергией духа силы? Все в этой жизни рождается воплоти и обретает духовные очертания лишь в самосознании жизни. Осуждать же плоть за ее природу это суд над Иовом, открывающий истинные мотивы осуждение суда и наступления благодати по праведности спасения идеи жизни. Бог Сам ради Себя спасает жизнь, а не по достоинству ветхости ее тела. Но вне тела нет и спасения Духа. В слабости плоти Дух достигает своего величия! И чтобы утвердить свою вину в правде надо бы знать смысловые дефиниции отлучения церкви праведной славы: способно ли время судить промысел вечности и воплощение духа силы в культуре состоятельности организующего начала бытия. 2000 лет дух времени трудился над символами силы присутствия вечности во времени, и не уж то протестантское негодование способно оскопить это наследие вечности? А если традиционализм от человеков, то каким образом протестантская мнительность может быть от Бога? И если в писании пророки одухотворенные идеей жизни могли сформулировать замысел божий и обозначить метафизику самоценности жизни, не уж то нынешнее время уже не посещает дух вечности и в нем по определению нет и не может быть символов силы? Т.е. сила писания она в действии и в действительности явления духа, а не авторитарность фарисейского знания об уже ушедших временах. Теоретизировать смысловое посвящение нет надобности, ибо сакрализация таинства осуществляется в действии воплощения действительности будущего. И об этом красноречиво свидетельствует литургия посвящения в символы силы. Все метафизическое пространство символично и отрывает для себя образы действия через символы концентрации волевой решимости. Это посвящение открывает самосознанию истоки веры: ибо без веры Богу угодить невозможно, кому ты служишь, того ты и раб. Раб свободы творческой полноты или же раб мира угасания силы жизни.
Мало того что икона это искусство вдохновения, отражающая близость самосознанию жизни идеи духа – родину его возрождения силы, но еще и в сам образ иконы вкладывается смысловой диапазон реального исторического воплощения духа как пример жития священства открывшего для себя метафизическую область силового диапазона действия в приделах действительности. Сведение всей этой символической доктрины мистерий жизни к необразованности слепой веры – крайне невежественно. В писании ветхозаветного периода представление чуда символизировало собой проявление мира силы через божьего праведника. Праведность и чудо было синонимами богоугодного дела. У пророка просили чуда, подтверждающего его отношение к миру начала творения к миру божественного присутствия творческого начала. Не уж то в наше время буква закона восторжествовала над практикой посвящения в идею жизни? И символ силы уже не в цене? И авторитет культа библии способен поработить духовное предназначение культа жизни? Камни преткновения для эволюции духовного роста различны и чем выше посвящение, тем более одухотворенны эти камни. Но смысл их наличности один – это преткновение в росте. А все что не способно расти – разлагается. Это условие существования, отражающее собой движение мира: миграции восходящей или же нисходящей действительности воплощения качества бытия.
Поклонение идолу слепой веры или образу метафизической силы – это глубина посвящения самосознания и отождествления своей данности в таинствах мистерий жизни. Не уж то следует убить младенческое чтобы провозглашать зрелое? Для каждого образа свой плод посвящения в таинства жизни, потому и написано: «не суди да не судим будешь». Грех и спасение одновременно присутствуют в природе плоти и духа, важен не символ присутствия духа, важна сила его воплощения: «если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное?» (1-е Кор. 9:11). Здесь присуще органическое понимание мелиорации духа, культивирования почвы временной ничтожности и ожидание плода жизни ведущей в вечность. Отсюда и долготерпение прорастающей жатвы. Библейское писание отстаивает органический статус самоценности жизни, именно поэтому вступает в противоречие с буквой закона. И грех и спасение – фундаментальные категории библейского богословия. И если рассматривать разницу истолкования протестантства и православия, то православная традиция и культура отстаивает приоритеты органичности, высвобождение самобытности из-под пяты властной организации пространства. Западная культура напротив, принимает любую самобытность за стихийность и хаос, поэтому признает юридические основы разумной действительности и в организации метафизического спасения жизни. Отсюда рождается цивилизованная доктрина истолкования пространственной организации: «чья власть, того и вера». Вера выражает официоз пространственной организации власти, а православие, как и всякая традиция в организации этносов культуры целостности и самобытности суверенитета представляют собой конкуренцию. Но это уже вопрос не веры, а юрисдикции отчуждения в право владения.
Соборы синодального священства обсуждающие смысловой диапазон толкования явления духа, будучи вполне человеческим признанием участия в промыслах Божиих ставят акцент на спасении, а не рассеивании участи этого предназначения и отсекая не соответствующее целесообразности этой необходимости вольномышления вполне утверждают метафизический и если хотите философский авторитет смысла организации церкви. Самосознание жизни не может избавиться от плоти человеческой соборности, как собственно и дух утрачивает свое предназначение вне этой точки приложения действия. Если нет этого церковного единства из тел человеческих то мир должен умереть в грехе, а дух отлететь в мир вечности. Нет спасения, каждый забирает свое (Хайдеггеровское истолкование мифологемы сотворения человека: заботой Юпитером и Землей).
Так вот, образ иконы это воплощение символа силы в устоях мира состояний. Если нет символа силы, то нет и причащения, нет и спасения жизни. Весь мир метафизики жизни утрачивает свое предназначение в отсутствии символов силы, организующей пространство действительности и задающего ему мотивацию органического начала, утверждающих относительность приоритетов могущества власти. Власть обличается в своем долженствовании: разделении свободы и ответственности за жизнь. Свобода вне мотивации жизни – это свобода ничто. Священное не имеющее воплощение жизненной силы и потому ничтожащее ее в действительности. Символа же страдающего Христа воплощен в этом мире как победа над смертью и если этот символ тоже идол, каково же воспоминание присутствия вечности свершения в каждом последующем времени благодати? «А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1-е Кор. 15:14). Именно то что Христос жил воплоти обозначило возможность спасения мира и искупления человеческой грешной природы. Если нет воплощения духа следовательно и нет воскресения в жизни вечной. Значит, правильно говорили философы Нового Времени: мир обречен относительностью отношений к смерти. Тогда где вера, где надежда, где любовь? Весь смысл метафизики веры как акт спасения сводится к обнаружению в себе содержательного единства соотношения с родиной духа, если нет сомнения в этом достоинстве, нет и искренности открытия для себя истины настоящего бытия. Бытия органического предназначения усилий жизни – времени открывающего сознанию путь вечности. Оковы формальной обусловленности, упускающие метафизику принадлежности к Царству Божию. «Гробы, живущие своей наружностью, а внутренне хранящие нечистоту» (Библия). Органичность идеи воплощения в православии ориентирована не на священство власти, а на пространственную мелиорацию содержания силы. Поэтому и вступает в противоречие с юриспруденцией разумной действительности, как в атеистической, так и в прагматической централизации пространственной власти. Пространство православия не разумно, оно метафизично, потому и определяет собой правильную славу вечности в границах времени и утверждает символы силы дающие жизнь в полноте действия. Полнота силы открывает путь преодоления времени в вечность.
И когда православие отстаивает позиции иконоборчества – это не конфессиональный каприз увеличения паствы и прихода, а принципиальная позиция воплощения духа в органичности пространственного бытия. И, казалось бы, убогое начало явного противоречия по форме оборачивается метафизической силой по содержанию и раздражает своей органичностью и неутомимой настойчивостью вбирающей в себя содержание жизни, не имеющей под собой никаких практических и прагматических намерений, как игра для дураков. Ревность по духу ни это ли наследие родины Духа жизни? Она просто расстраивает силовые и властные структуры цивилизованной централизации власти. Умники не могут прибрать к рукам и расчленить в удобной для себя форме сердечность мира. И этот срам должна вынести на себе их предприимчивость.
Но в область критического стяжания достижений человеческого царствования протестантского суда попадает не только православие, но и другие центры культурной пространственной организации общности. Культурное пространство – это закрытое пространство для социально-либералистических ценностей. Поэтому его характеризуют дикостью неприспособленности к коммуникативной предприимчивости прагматизма. Где религия и вера служат полным комплектом организации социума. Просто программа утилитаризма: «наибольшее количество счастливых и свободных людей» воспринимает веру и религию как выход субъекта за границы рациональной потребности и без этого комплекта он просто не может быть счастлив. И личный психолог, и иллюзия метафизического присутствия, и полные стадионы публичной организации счастья – все это входит в обязательный пакет счастья добропорядочного гражданина мира обслуживающего интересы капитала. В сервис включено все, чтобы ты сохранял служебную обязательность перед системой эксплуатации, делающей свой капитал на твоем падении содержания жизни. Поэтому война пространственных идеологий это война за власть. И если говорит о протестантском критицизме это инструменты, созданные для продвижения собственной идеологии власти. Они вполне поверхностны, но и работа ведется с профанированным полем самосознания жизни. Это все те же атлантические приемы обретающие идеологию согласно собственным интересам и поставленным перед ними целям. К примеру, в католичестве вменяется в вину наместничество Папы, подменяющего собой присутствие Бога. А идея чистилища не позволяет суд Божий вершить человеческим разумением. В библии никак не комментируется подобные нюансы традиционной преемственности мистерий опыта, но если исходить из практической основы сакрализации самосознания жизни, то ярким примером выступает восточная практика. Гуру – учитель – входящий в мистерии сакрализации силы обретает статус ведущего, не потому что он Бог, а потому что он непосредственно находится в общении с силой духовной состоятельности и это общение преображает его качественный статус бытия. В этом контексте не учитывается мнение ученика, ибо он еще не достиг просветления, не имеет представление о нормах поведения в критериях силовой действительности. Практика накладывает меру ответственности собственного поведения и отношения к мистериям силы и если мы вспомним Моисея и его сияющее лицо наводящее ужас на окружающих или ветхозаветное «святая святых» жертвами которого стали сыновья Аарона, мы поймем что теоретизирование или свободное толкование обходится очень дорого. Интересно, что век Нового Времени противопоставил просветлению метафизического разумное просвещение профанированной энерговооруженности эмпирического знания. Некая хитрость натуралистической прозорливости, присваивающая себе опыт силы и избавляющаяся от последствий вхождения в мир метафизики. Так практика мистерий жизни стала достоянием разумной действительности в роли служанки обслуживающей ее эксплуатацию. И если эту практическую базу организации самосознания перенести в соборность Европейского католицизма, то наместничество выглядит как избранность общественного просветления. Литургия инициации символа верности открывающая сознанию действительность духа силы. Соборность церковной сплоченности в символе силы жизни. Но в католицизме наместничеству придается еще и власть объединяющей силы мира. Слабые стороны литургии сакрального не так просты, как выдаются в осуждении профанации. Инициатическая мольба общественного института организации ставит над собой Гуру – учителя, который символизирует собой практическую основу общения с духом жизни. И вполне понятно, почему протестантизму это никак не нравится. Практическая сакрализация таинств в литургии посвящения самосознания мотивации жизни в лице символа силы (наместничества) идеи предназначении отсылающей к родине силы мешает свободе истолкования содержательного значения метафизики жизни. Тем более ставит идею социального спасения под большой вопрос истинности метафизического предназначения мира личного. Протестантство продавливает пространство собственной идеологии толкования. Его устраивает лишь свободное толкование независимости от содержательно-ценностных критериев жизни. Институт ценности у него свой, социальный не совпадающий с идеологией традиции наследия духовной практики.
В контекст идолопоклонства в западном понимании впадает вся метафизика востока как институт практической основы вхождения в мир силы. Весь смысл восточной интерпретации это растворение собственного "эго" в жизненной энергии мира. В этом состоит медитативное начало просветления. А именно, мотивация личного сливается с мотивационным предназначением жизни. Мир игры, дискусра, ереси, свободы истолкования полностью упраздняется, остается лишь мир предназначения. Так вот, чтобы растворить собственное "эго" начинающий сидит перед образом божества (каменной статуи) в медитативной позе и понимание присутствия этого божественного начала мира с которым отождествляется эта форма (ибо нет формы которую не смог бы принять Бог) позволяет избавляться от аксиологии собственной морали ценностей. Эгоцентризм желания владеть умиротворяется присутствием качеством – причиной количественной множественности мира вещей. Происходит почти ницшеанская переоценка ценностей самосозания жизни. Протестанты наверняка нашли бы в этой ситуации поклонение слепой веры. Только если для них идол – это символ власти, то в восточном понимании образ присутствия это избавление от всякой власти мира сего. Предложи им отказ от идеи власти над миром как паритет избавления от власти мира над собой их прагматический смысл евангелизации лишился бы иерархии собственных ценностей. Это о глубине допущения религией господства метафизики жизни над самосознанием жизнеустройства, и профанации понимания чужой культурной традиции обличающей собственную некомпетентность. И опять писание урегулирует мотивации действия: «Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет вам слугою; и кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом» (Мк. 10: 43-44). Нет величия в торжестве власти над правом жизни какой бы образ не примиряло господство имманентного над трансцендентным значением целесообразности жизни. Мотивация метафизики остается непорочна ибо Бог поругаем не бывает, а человек посрамляет намерение своей учености.
Что же протестантство, вооружившееся либералистическими ценностями социума и свободным истолкованием библии, оно обретает вполне четкие формы профанирования счастливой ограниченности и социальной полезности мира личного. Это идеология господствующего капитала над правом жизни. С этим связана и его экспансия и либеральные ценности гражданина мира лишенного родины духа, а, следовательно, и защищать нечего и не от кого. Все украдено и продано до вас. А его метафизический экскурс как силлогизм противостояния традиции духа можно трактовать на столько поверхностным пониманием происходящего что его придирки и претензии никак только метафизической неграмотностью не назовешь. И если говорить о мистической практике то всем посвященным в эту сферу доподлинно известно, что глубина погружения не достигается всеобщностью примирения теорий и устранением в них мировоззренчиских и концептуальных противоречий. Форма отражает собственный опыт общения с функцией жизни, когда содержание вводит в единое поле онтологического предназначения органического усилия жизни. В содержательной основе онтологии бытия стоит единственный вопрос: или ты отстаиваешь функциональное право самобытности жизни или для тебя чуждо любое ее проявление и вполне устраивает ничтожность в действительности, преследующей перспективу ничто. Формальность это всегда видимость и лишь содержание отражает могущество силы. Конфессиональное служение духу жизни ориентировано на не формальную, а на содержательную организацию пространства бытия и присутствия в нем аксиологии органической ценности жизни. Они могут быть радикально противоречивы по форме, но каждая достигает уровня погружения самосознания в метафизику жизни благодаря своей обособленности видения и участия в этой действительности. Путь просветления достигается только по доступным метафизическим путям эволюции духа и практику этого духовного возрождения хранит традиционная преемственность. Такой преемственности нет ни в социальном, ни в научном понимании силовой действительности. Все это поверхностные слуги формальной обязательности и только культурная и религиозная основа выступают хранителями мистерий вечности мистического опыта содержания и присутствия духа жизни. Конфессиональная обособленность хранит в себе свое представление идеи вечности и исторически отражает собой критерий взросления самосознания жизни. Поэтому желание хвалится наилучшей верой не только невежественно, но и крайне беспечно, ибо обретающий явное в величественности утрачивает в себе тайное жизни…
Сам дух протестантства преследует собой идеологию десакрализации общества демофилогизацию органичности пространства бытия. Дух протестантской этики "нашел в капиталистическом предприятии свою наиболее адекватную форму, а капиталистическое предприятие… нашло в нем наиболее адекватную духовную движущую силу" (Вебер). Это вполне атеистическая идея, подменяющая собой метафизику жизни социальными программами служебности. И сама тема торжества мнения над мистериями общения одаривающая сакральным опытом предполагает выход самосознания жизни на поверхность в состояние социальной действительности. Так самосознание жизни устраняется от области силы и видит в нем лишь спекулятивный мотив приобретения, а необходимость погружения в полевую мотивацию функционал для него остается пустым звуком, ларчиком, удовлетворяющим потребительские интересы. Сознание обнаруживает себя не открывающим мистические закрома силовой действительности, а хранителем музейных ценностей, которые приобретены в ходе знакомства с Богом. Идеология обладания земным преобладает над спасением духовного предназначения жизни. Обыденная повседневность прибирает к своим рукам все, в том числе и мистические свободы возможности организации жизнеустройства. Даже Наполеон говорил, что религия необходима не в качестве постижения Бога, а как инструмент обретения власти над миром. Все естественные ценности представляют собой инструментарий воздействия на самосознание жизни, важен конечный результат той действительности, в мотивации которой используется это действие. Мотивационное поле ценности, оно всегда присутствует в условиях любого осуществления действительности, независимо от того, признаем мы его наличность или нет. Это мотивационное поле приращения качества жизни и объединения усилий времени в вечность, или же мотивационное поле ничто, ничтожащее действительность и ведущее к месту, которого нет (утопия). Кто исключает это начало любой организации действия находится в границах состояния (состоятеьности), так возник атеизм, выдвинувший аксиому: «бога нет» - но развитие его действительности и даже политическая организация действия осуществлялось в контексте метафизики жизни, он не избежал аксиологии двойственности выбора с заранее известными результатами. Понятие «Бога нет» - реализует свою относительность принадлежности к Богу с отречением представительства: атташе носителя права жизни. Запалом этого нигилизма является отрицание формы, которое в стремлении в бесконечность неизбежно ведет к отречению от содержания. Поэтому и весь смысл атеистического мировоззрения заложен в культ человечности отрицающий право жизни и исторически это выглядит как неустанная борьба с носителями жизни: «И вечный бой, покой нам только снится»…
Проблема конфессионального мировосприятия состоит в том, что протестантство объявляет профанируемую поверхностность мнения доминантой исключающей мистерии опыта в принадлежности к метафизике жизни. И в отличие от атеизма или же гуманизма – прославляющих величие культа человечности над стихиями природного начала и создающих реальную оппозицию метафизическому силовому полю самосознания жизни, харизма протестантского менталитета остается в рядах, из числа избранных. Но в реалиях, как психологическая норма поведения, обуславливает обстоятельность подмены субъективной потребности в метафизике жизни (основного отличия самосознания личного от животной рефлексии) социальным благополучием. Жить хорошо становится престижем, претендующим на отождествление собой: «жить праведно». И если смотреть на историческую деятельность протестантского духа, мы видим расцвет капитализма в освоении новых экономических пространств и симбиоз сросшихся интересов миссионерского вероисповедания новой цивилизации – Запада. Вебер назвал капитализм, который он узрел в средневековом периоде, "авантюрным капитализмом", лишенным представлений органичности, жизни и несущий в себе техногенные ценности мастерской разума. И как следствие – вытеснение этнической самобытности со своих исконных территорий, культурных дефолт и культивирование цивилизации. Именно тогда рождается самосознание либерализма, где исключается принадлежность сознания духу (родине) и навязываются ценности богатой и успешной жизни. Только мечтать не вредно, а богатеев и сейчас всего 1%. Либерализм – это сказка для взрослых необходимая для осуществления мотивационного поля действия, в котором всегда присутствуют интересы третьих лиц. Некое пространство вне сцены основных событий позволяющее манипулировать сознанием масс. О таком мог бы только мечтать любой исторический период развития Европы, когда правитель вынужден был идти на уступки разъяренной толпы чтобы не потерять свою репутацию и вместе с ней и жизнь. Политическое подогревание самосознания либерализма благополучной состоятельностью жизни, по определению содержащего в себе русофобию атлантического интереса и как искус внедрения самосознания личности через его порочность сулит незаслуженное обладание счастьем как аксиому достоинства иллюзии участия в правлении миром. По большому счету это «развод» вовлечения чужих интересов в мотивации осуществления действия. Этот же трюк используют при дрессировке животных. Подогреть самолюбие, чтобы добиться осуществления правильного выбора. Тонкая игра на психической физиологии жизни. Идея благополучия нравиться всем, и кошке приятно, если ее гладят, но достаточно ли она искренна чтобы связать с ней судьбу собственного будущего? Нашим осколкам построения коммунизма в выборе собственной судьбы это выглядит как приговор. Если нет идеи, открывающей сознанию аксиологию силы, то все проекты благополучия это энтропия и обломовщина разложения субъекта восприятия жизни. Нужно стать животным в желании забыть духовное и наслаждаться материальным. И эволюция самосознания жизни таких ошибок не прощает. Сейчас, находясь на перекресте судеб и выбирая лицо своего будущего мира мы должны четко понимать истинные ценности бытия чтобы не организовать свой фундамент на ложной основе. Мы прекрасно помним, что было с тем домом, который был выстроен на песке. Он рухнул. Для этого нужно пройти через огонь разрушения всякой формальности, не искренности присутствия и найти для себя тот кимберлит, по которому способна непреткновенно скользить материковая кора мира. Это библейский меч отделяющий суставы от плоти, изживающий все формальное усилием времени и превозносящий вечное основание искреннего соприсутствия бытия самосознанию жизни.
Итак, что же протестантство, как идея самоорганизации мира? Достаточно задать единственный вопрос: почему протестантство сохраняет свою нетерпимость к традиционализму практически во всех концессиях его современного представительства? – ведь если вспомнить М. Лютера и его борьбу с индульгенциями в претензии на смысловое истолкование стихов писания или Кальвина, который воздвигнул культ труженика на пьедестал Олимпа – спасающейся души – все они не ставили перед собой исторической задачи отречения от преемственности духовного наследия. Или же они испытали на себе влияние моды Нового Времени, как естественного исхода реформации и контрреформации распределения силовых приоритетов влияния на логическое пространство «нормативной этики» и поэтому нигилистические тенденции оказавший глубокое влияние на весь исторический период зарождения просвещения стал логическим развитием событий в резком повороте к «свободе-от» глубин содержательности бытия. И корабль социальных ценностей неизбежно садится на мель, сначала с коммунистическим лозунгом пространственной организации, теперь и либералистическим. Мир человечности не жизнеспособен вне метафизики жизни. Это путь ничтожности и тщетности любого действия в построении собственного пространства ценностей. Печать ничто и здесь оставила свой след на челе организации действительности? Апокалипсис грядет!? Но чтобы не быть голословным и полагаться на эмоциональное стечение случая попробуем представить служение Духу в контексте метафизики жизни, не затрагивая конфессиональное самолюбие моральных социальных и человеческих качеств. Вся история сцены - это сценарий талантливого режиссера, но важнее то, что происходит за кулисами. Мотивационные тенденции всегда обозначают исход событий, поэтому дедушка Кант говорил: важнее быть достойным счастья, нежели казаться счастливым. И его категорический императив был направлен на то, чтобы быть, а не казаться, который собственно приемники следующего поколения объявили в жестокости по отношению к человечности. В контексте ценности жизни ситуация всегда проясняется и понимаешь – все это формы, содержательные мотивы находятся гораздо глубже и требуют от сознания внедрения в мотивацию силы. И мы неизбежно обречены на экскурс в историю, чтобы открыть для себя смысловой диапазон протестантского наследия.
Обсуждения Дух Протестантства