Русская адвайта

Главное положение этой философии следующее: "Брахман (абсолютное сознание) реален, мир нереален, джива (индивидуальная душа) и Брахман — одно и то же". Всё, что есть - это сознание, поэтому нет никакого практикующего и ничего, что нужно было бы практиковать, нет никакого ищущего и ничего, что нужно было бы искать. Глубокое постижение этого факта есть просветление. В буквальном смысле "адвайта" означает недвойственность.

В западной традиции исторически сложилось понимание необходимости выбора одного из двух зол: или-или. Именно так - "Или-или" - озаглавлено основное сочинение Кьеркегора, что сослужило великому датчанину плохую службу, поскольку копенгагенские мальчишки постоянно преследовали чудаковатого философа на улицах, издевательски крича ему в спину: "Или-или!" И действительно, человек западной культуры постоянно находится перед лицом какого-нибудь выбора: материализм или идеализм, добро или зло, ум или глупость, любовь или ненависть, рай или ад, бытие или небытие, и т.п. Восточная традиция в этом отношении более многовариантна и, в хорошем смысле, более терпима. Безоговорочной дилемме "или-или" здесь предпочитается параллельное распространение многочисленных и разнонаправленных интеллектуальных моделей ("и это, и то, и многое другое..."), включая совмещение несовместимого, наподобие злого добра и доброго зла. На самом деле, ведь на свете столько зла - к чему же выбирать всего лишь из двух его вариантов? В древности в Китае одновременно распространялись среди различных сословий и в разных исторических областях конфуцианство, даосизм и чань-буддизм. Что касается учения Конфуция, то оно благополучно пережило гонения в эпоху императора Цинь Ши-хуанди, проникло в Японию, где послужило одной из основ кодекса самураев, а в 20 веке повлияло на формирование китайского марксизма. "Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ" — вот лозунг, под которым лидер китайских коммунистов Мао Цзэдун провёл в 1957 году широкую кампанию по усилению гласности и критики.

В Древней Индии были представлены самые разнообразные философские школы, в том числе и находившиеся в оппозиции к традиционной мифологии и к авторитету "Вед", например, локаята. При этом функции рая и ада в индийском мировоззрении выполняла и выполняет намного более многовариантная теория реинкарнации. Основатель адвайты Шанкара учил, что истинным существованием обладает только сознание, условным - физический мир, призрачным - сновидения и миражи и, кроме того, существуют совершенно нереальные идеи, скажем - беременный мужчина. Таким образом, даже сводя всё существующее к абсолютному сознанию, индийская адвайта, согласно принципу "и это, и то, и многое другое..." нагромождает массу совершенно ненужных вариантов несуществования. Если западный рационалист из двух зол выбирает одно, то восточный пессимист оказавшись перед аналогичным выбором, добавляет из бесконечного количества зол в целях дополнительного усиления страданий ещё несколько. Заявленный монизм обращается в плюрализм, недвойственность становится - по меньшей мере, тройственностью и майя (иллюзия) в очередной раз торжествует!

"Люди воображают, что они должны каким-то образом измениться, превратив себя из несовершенных человеческих существ в совершенные, известные как "мудрецы". Абсурдность этого заключается в том, что тот, кто размышляет таким образом, сам является фикцией. Окончательная истина заключается в том окончательном понимании, в котором нет того, кто бы достиг понимания этой окончательной истины. Освобождение – это лишь избавление от идеи того, что есть некто, кто нуждается в освобождении", - прозорливо предупреждает современный учитель индийской адвайты Рамеш Балсекар.

Русский человек мыслит предельными категориями и во все времена остаётся неисправимым мечтателем. Мечты - это поэтический способ думать ни о чём. Мечтать можно даже о том, о чём вообще нельзя думать: если уж мечтать, так ни в чём себе не отказывая.

Поэтому русская адвайта идёт дальше индийской: её смысловое поле заключается в уничтожении возможного путём конструирования невозможного. "Господь создал всё из ничего и этот материал всё время чувствуется", - заметил как-то Поль Валери. Русский мечтатель выбирает подлинное единое - ничего и это ничто оказывается не "по ту сторону", как у Ницше, а принципиально вне пределов досягаемости любых парных категорий, вне добра и зла, которые сами поглощаются ничем. К примеру, когда Достоевский от лица персонажей своих философских произведений выдвигает дилеммы западного образца, сформулированные согласно принципу "или-или", подобные построения имеют лишь видимость дилеммы. Скорее это риторические вопросы, ответ на которые для спрашивающего очевиден:

"Тварь я дрожащая или право имею?" - безусловно, это заявка на обладание правом уНИЧТОжить, по меньшей мере, пару старушек.

"Миру провалиться - или мне чаю не пить?"- ответ однозначен - провалиться, конечно!

Похожую мнимую дилемму встречаем и у Валентина Распутина в романе "Последний срок":

" Конечно, картошку окучивать или выпивать? – Степан развел руки и брезгливо встряхнул их, показывая, что такого вопроса для него не существовало". Вообще, пьяницы - это люди, которые преодолевают интенсивностью пьянства иллюзию "существования". "Меня сожгут, но это лишь эпизод. Мы продолжим нашу пьянку в вечности", - так, кажется, говорил Мигель Сервет? Не считая текущего мгновения, мир состоит из того, что не существует. Да и это мгновение тоже не существует: где оно? Нет ничего вечного, кроме вечности пустоты. Достаточно напиться до ощущения себя центром несуществующего мира (что герои романа "Последний срок" и делают) для того, чтобы увидеть истину, согласно которой чего нет, то есть, а что есть - того нет. Следовательно, ничего нет. Утверждая принцип: "ни это, ни то и ничто другое - а ничто", наиболее последовательная русская адвайта знаменует долгожданный конец онтологической иллюзии. Сознание перестаёт быть силой, производящей призраки.