Традиция и цивилизация

Окутывающая и пронизывающая людей, ежедневное уничтожение тысяч и тысяч наших с тобой современников ведут к резкому снижению концентрации Полей Энергии Сотворения, что способствует беспрерывному увеличению числа больных людей. В такой обстановке не может рождаться здоровый человек, и мы и не видим сегодня ни одного здорового ребенка. Мы констатируем, что следующее поколение гораздо слабее предыдущего» [1]. Таков диагноз современного состояния мира. Философии здоровья, мысли о которой приходили ко мне при знакомстве с информационно-энергетическим учением, открывшим для меня невероятную глубину и даже возвышенность, которую может иметь идеал здоровья, будет посвящена следующая глава. В этой же я хотела бы немного поразмышлять о самых общих условиях, в которых этот идеал должен (но может ли?) реализовываться. Речь идет о самых общих проблемах цивилизационного процесса.

Нельзя не видеть, что современная цивилизация разрушает среду обитания человека, а культура разоряет гармонию его душевного строя. Но цивилизация и культура сегодня лишь обнаружили катастрофические следствия тех далеких сдвигов в умах и поведении людей, которые произошли задолго до исторического времени. Как волна-убийца рождается далеко в океане и там она почти незаметна, но на берегу от нее нет спасения, так и незаметные для поверхностного наблюдателя смещения в сознании и культуре в отдаленном от нас времени, в конечном счете, вырастают до угрозы существованию самого человечества. Неужели, действительно, катастрофа человека и его земного дома стала уже неотвратимой? Об этом сейчас говорят многие, но сколь немногие это все же осознают!

Свирепое разграбление человеком природы, жестокость по отношению к себе подобным, да и не только к подобным, но и ко всему живому, искаженное представление о самом себе, все это неизбежно ведет к гибели человека и самой Земли. Есть ли надежда на спасение? Конечно, надеяться на существующие религии или на власть, правительства, на науку или философию здесь не приходится. Все эти формы социальной и культурной жизни не только не удерживали падающего, но часто даже подталкивали падающего, обеспечивали «прогресс», так сказать. И хотя сейчас любой социальный порядок немыслим без таких форм, а порядок, во всяком случае, лучше, чем просто хаос, но все же наличный порядок, как на Западе, так и на Востоке довольно скверный во многих отношениях. Причину повсеместной деградации упомянутых форм следует искать не только в социальных, экономических, психологических факторах, но и в гораздо более глубоких и скрытых вещах, чем простые очевидные исторические факты, наподобие разделения труда, разрушения локальных культур или увеличения рациональности в социальных отношениях. И такие скрытые от взора большинства современных философов «вещи» суть метафизические принципы. Наука ориентируется, в основном, на физику; это ее образец знания; человек как предмет науки есть, прежде всего, тело, правда, отличающееся от просто физического тела тем, что оно наделено психикой и, к тому же, вступает в социальные отношения, которые имеют свою историю. Она абстрагируется от человека как духовного существа, сводя духовное начало к психике и ее объективациям в религии или искусстве. Науки о духе, вопреки мнению неокантианцев и представителей философии жизни, суть противоречие в понятии, ибо дух не может быть ни объектом, ни предметом, он сам есть начало всяческих предметов и объектов. Знания о Духе и духовные знания могут быть чем угодно, но только не наукой. А человек есть то, что он знает. Об этом были прекрасно осведомлены «священные науки», ныне практически никому не доступные.

Современная наука нацелена не только на познание мира, но и на господство над природой, такова ее движущая сила. Поэтому быстрее всего развиваются те области науки, которые имеют практические выходы в технологию. Самые передовые технологии неизбежно связаны не с потребностями мирной, гармоничной жизни, а с войной, реальной или потенциальной. Война, говоря уже совсем определенно, является мотором цивилизации. Война и стремление к господству – две неразрывно связанные между собой вещи.

Что же религия? Не есть ли это достойный противовес материализму науки? Ведь любая религия полагает человека существом духовным, говорит о невидимом, неведомом и до конца непознаваемом начале всего существующего, о Боге. В этом, конечно, честь ей и хвала, ведь она тем самым постоянно напоминает о едином истоке, о духовном принципе, лежащем в начале любой традиции и культуры. Но современные господствующие религии являются социокультурными институтами, и, будучи организованными по законам, согласно которым строятся все социальные институты, они включены полностью в ненормальный строй социумов нашего времени. А строй этот (не зависимо от того, как он называется, демократия, автократия или еще как-нибудь) ненормален хотя бы потому, что в нем нет принципа иерархии, согласующего разные уровни духовного совершенства. Зато в нем есть псевдоиерархия, основанная на виртуальных вещах: фиктивном капитале (а капитал всегда по своей сути фиктивен, так как он есть «мертвое время»), на страхе и на обмане. Как сказал Шри Ауробиндо, сейчас миром правят двое из падших ангелов, «Лорд Обман и Лорд Смерть».

В силу того, что любой социокультурный институт несет на себе печать всего социума, то и религия, волей-неволей проникаясь всем, что присуще данному социуму, сама впитывает в себя и многие его культурные стандарты, а не только задает их. Ведь, как говорили классики марксизма (иногда и враги Традиции умели выражать свою мысль очень метко): жить в обществе и быть свободным об общества – нельзя! Но дело даже не в том, что религия и, в частности, церковь подвержена всему, что царит в данном обществе, а в том, что она не может ответить на сегодняшние запросы души, а богословие старается скорее приспособиться к информационному и цивилизационному «взрыву», нежели указывать Путь для постижения мира и человека. Вот современная религия и гордится тем, что она почти не противоречит науке. Однако истинное согласование все частные культурные институты и формы могут найти только на уровне метафизики.

Согласно концепции Р.Генона, религия несет в себе только отдельные элементы Традиции, причем, отдельные религии похожи на обрывки некогда единой картины, которую по ним уже невозможно восстановить, или на осколки большого зеркала, в которых отражается очень маленький кусочек пространства. Бессмысленно стараться их приладить друг к другу, тем более что она, религия, опирается, главным образом, на чувство, а не на чистый интеллект. Согласие же в чувствах может быть только временным и даже, чаще всего, кратковременным.

Но и научная рациональность, ядро которой составляет рассудок, тесно связанный с эмпирическими данными, тоже не достигает чистого интеллекта (это не то же самое, что кантовские идеи разума, существующие только в модальности «как если бы», являющиеся только регулятивными идеями). В этом смысле, они обе, и наука, и религия, легко теряют из виду метафизические ориентиры.

В качестве социального института религия тоже рассматривает человека как объект (а не как субъект), но если для науки это объект теоретического рассмотрения, то для религии это, по преимуществу, объект контроля и управления, и управление осуществляется в расчете на чувства, и в первую очередь, чувство страха. При этом, ни наука, ни религия, как им кажется, не нуждаются ни в какой метафизике и прекрасно уживаются друг с другом, как и с остальными социальными институтами. Социум замещает всякую метафизику, он для всех и Бог и царь! А социум насквозь пропитан господством и стремлением к господству. И чем теснее сливается в «симфонии» институт религии с другими социальными установлениями (исполнительной властью, образованием, институтом собственности и другими социальными структурами), тем больше приходится ему, этому институту религии, опираться на чувство (под предлогом веры) вместо интеллекта, тем меньше в нем осознаются и принимаются всерьез метафизические принципы; говоря со всей определенностью, стремление к господству в социуме и метафизика исключают друг друга.

Естественно, что для каждой точки зрения существует и свой горизонт видения, охвата явлений и событий, существуют особые приемы для их объяснения. Современная ментальность, в основном, ограничена прикладными целями и материалистическими представлениями о мире, и этот ее горизонт принимается ею за границу мира, за ним для нее ничего не существует, исходя из этого, она стремится объяснить загадку мира и тайну человека.

Классическая точка зрения, получившая в философии и богословии имя телеологии, то есть учения о целесообразности, сегодня прочитывается как «антропный» принцип, согласно которому законы природы должны действовать так, чтобы могло возникнуть сознание, точнее говоря, мог бы возникнуть человек, обладающий сознанием, способным эти законы постигать и, следовательно, сформулировать этот принцип. Это тот самый «круг», о котором говорили античные скептики. А по смыслу это есть усилие объяснить творение без Творца. Возможно, что этот принцип следовало бы сформулировать более точно, но от этого его суть не меняется – сознание человека исполняет роль цели. Но можно расширить этот принцип и на место человека поставить, например, собаку, она тоже вполне успешно, хотя и по-своему, постигает эти законы, можно на место собаки поставить вообще любое существо. Тогда мы получаем классический телеологический принцип: в мире процессы протекают не только законосообразно, но и целесообразно; мы опускаем все тонкости обсуждения этого вопроса в философии, поскольку этот принцип невозможно ни доказать, ни опровергнуть, как и связанный с ним теологический принцип, т.е. утверждение существования Бога, можно только сказать, что существование Бога гораздо меньше нуждается в подтверждении и доказательстве, чем существование человека, который тщится такие доказательства выдвинуть.

Принцип целесообразности, признание того, что цель присуща не только сознанию и деятельности конкретного человека, но природе вообще, всему творению, все это придает и человеческим действиям, истории, культуре, цивилизации совершенно другое освещение. Ставится вопрос о смысле истории, о ее цели: вообще, только в свете этих принципов (телеологического и теологического) история и культура приобретают смысл. Тогда только есть основание считать каждого человека целью в себе, уникальным, «штучным» творением Бога, и у этого уникального творения тоже неповторимая цель, которую никто во всей Вселенной не может достичь, кроме него. Индусы говорят: «Лучше плохо исполненная своя Дхарма, чем хорошо – чужая». Обычно слово «Дхарма» переводят на русский словами «закон», «порядок», иногда даже «право». Генон в своем очерке «Размышления об индуизме» [2] пишет, что этот санскритский термин происходит от корня, означающего «переносить, поддерживать, утверждать», и по своему смыслу восходит к слову «дхрува», означающее «полюс». Т.е. в этом термине явно присутствует символизм центра мира. Традиционные индуистские Писания приписывают человеческой жизни четыре типа целей: Артха, Кама, Дхарма, Мокша. Мокша, т.е. освобождение, находится по ту сторону проявленного мира, а Дхарма есть высшая цель проявленного мира, она непосредственно связана с духовной реализацией человека.

Если высшей целью человека является его духовная реализация и в мире царит не только законосообразность, но все в нем происходит целесообразно и даже целенаправленно, то тогда моменты «вмешательства» в историю, в становление цивилизаций и культур непонятных для человека сил, как бы он их не представлял себе и как бы он не объяснял их присутствие в своей жизни, обретает метафизическое измерение. Можно приписывать поворотные моменты в истории человечества решениям Абсолютного Духа, как это делал Гегель («узловая линия мер» в истории). Можно все относить за счет пассионариев, как предложил Л.Гумилев, или же за счет пришельцев, Великих Посвященных и прочих «влияний». «Пришельцы» легко могут вызывать недоверие и опасение (для них Земля – чужбина, к тому же слишком плотно эта идея эксплуатируется массмедия). «Посланники» же вызывают даже некоторое удивление, поскольку их послания всегда по непонятной причине переворачиваются их учениками и последователями и превращаются в нечто неузнаваемое; их сторонники и последователи к тому же непрестанно между собой воюют. В отличие от этого метафизическое измерение как бы раскрывает наш проявленный мир, создает в нем просвет, в этом измерении каждый может обратиться к самому себе как к центру мира, воспринимая окружающую его природу не как враждебную себе, а напротив, как содействующую. Но, обратившись к самому себе, разве каждый не остается один на один с самим собой? Да, в себе он обретает спасение, Бога и исток жизни. Здесь нет, и не может быть посредников. Что же тогда? Получается, что бесполезно изучать другие традиции, даже если среди своих, местных вариантов традиции мы можем обрести лишь одни пустые скорлупы, оболочки, без живого духовного наполнения? Отнюдь нет! Ведь «другие» это те же самые мы, только мы себя в них не узнаем. Как только мы это постигаем, путь становится открытым, препятствия тают на глазах. Ведь человек больше, чем его мысль о самом себе, как о существе конечном, не напрасно его называют микрокосмом, аналогом Космоса. Причем, эта аналогия признается и на Востоке, и на Западе. И только как аналоги Вселенной люди могут быть уравнены, оставаясь каждый уникальным творением Бога.

Традиционализм, основателем которого считается Р.Генон, является мистической и эзотерической доктриной мироздания, судьбы человечества, его истории и доступных человеку познаний мира. В этой доктрине утверждается духовная, сверхчеловеческая сущность Единой Традиции, частными и ограниченными вариантами которой являются конкретные исторические культуры. Иными словами, утверждается трансцендентность Принципа Единой Традиции по отношению к эмпирической истории человечества. История выстраивается в циклическом времени, концептуальным образцом которого выступает членение временных периодов в индуизме на юги и манвантары.

Традиционализм утверждает универсальность принципов цивилизации, но он эти принципы не извлекает из наличного материала, то есть из разнообразных культурных форм, существующих в настоящее время или существовавших в обозримом прошлом. Иными словами, принципы эти не извлекаются из эмпирических данных. Они считаются метафизическими и неисторическими, в истории они только лишь проявляются. Противоположным основанием утверждения универсальности цивилизационного процесса для большинства размышляющих на эту тему как раз является видимая (доступная для узнавания) картина истории, высший принцип которой может быть каким-то образом дан для познания. Достаточно вспомнить Гегеля и его рассказы о развертывании Абсолютного Духа через все ступени сознания. Развертывается же он в физическом, наличном мире. Во всех случаях образцом и вершиной такого развития оказывался западный мир, критерием, как правило, выступали наука (полагаемая как место истины), техника, этический прогресс или же накопление материального богатства. Материальная сторона, безусловно, принималась всеми как достижение. Критики же цивилизации ограничивались ее моральной и духовной стороной, разложение и деградация которой представлялась как распад основ цивилизации. Критерии высокого развития всегда берутся из арсенала представлений участников и сторонников этого развития.

Термин цивилизация в этом случае употребляется в единственном числе. Противники этой позиции говорят о многих цивилизациях, иногда отождествляя с ними особенности каждой более или менее отличимой от других культуры. Однако утверждать единственность цивилизации можно и на других основаниях, а именно, на том, что человечество есть единое целое и проходит единый путь своего становления. При этом необходимым предположением становится телеологическая природа истории. Иными словами, за видимыми рисунками событий просматривается целесообразный порядок и целенаправленная воля, превосходящая наше эмпирическое разумение. Тогда цивилизация едина, а ее исторические варианты суть реализация различных ее аспектов, возможностей, в определенном смысле, пробы и ошибки. Такой подход как раз свойственен, по сути, традиционализму, хотя его представители называют цивилизациями как раз эти конкретные исторические варианты упомянутого единства, которое носит имя Единой Духовной Традиции. В отличие от картины единого поступательного и разумного хода истории, направляющейся из царства необходимости в царство свободы, традиционализм усматривает ее движение в противоположном направлении, точнее говоря, из царства духовной жизни в хаотическое и катастрофическое состояние крайней материализации.

Вопрос о количестве цивилизаций, их размерности и параметрах связан с широко распространенным мнением о «восходящем развитии» или прогрессе человечества. И опять, критерии взять больше не откуда, как только из арсенала того, кто оценивает этот прогресс. Если просвещенческий, а впоследствии и материалистический взгляд на историю этот прогресс уверенно утверждает, то традиционализм столь же уверенно его отрицает, а утверждает, напротив, регресс. На то, что материальный прогресс представляется очевидным, традиционалист отвечает: современный человек уже настолько деградировал, что не может себе даже вообразить, каково его истинное (здоровое) состояние, ведь этот прогресс творится за счет чего-то невосполнимого.

Существует водораздел между научным (социологическим, историческим) и метафизическим рассмотрением истории и тех «сущностей» (сообществ, групп, культур, цивилизаций), которые в этой истории неким образом пребывают и претерпевают изменения или их провоцируют. Он лежит не в том, как эти сущности понимаются, а в том, что причины их образования и смысл их существования полагается совершенно различным образом.

В традиционализме иерархия мыслится иначе, чем при обычном употреблении этого слова. Иерархия тоже строится не по эмпирическим критериям, то есть никакие заслуги в материальной области деятельности не определяют позиции в этой иерархии. В ней не может быть какой-нибудь «экономической элиты», тем более, финансовой, спортивной, политической. Элита может быть только духовной и интеллектуальной. Причем не образование и обучение в нашем смысле, то есть накопление сведений и навыков, ведут к обретению позиции в иерархии, а только качество субъекта и посвящение. Эрудиция ничем не может помочь в обретении особого качества знания в каждом конкретном случае. То есть, если верхний уровень иерархии нарушен (интеллектуальная элита), то его нельзя восполнить, обучив «подножье» пирамиды: кто был ничем, тот никогда не станет всем или хотя бы кем-нибудь, кем-то. Обретение качества происходит через посвящение.

Характерно отношение к переломным моментам истории, например, к эпохе так называемого осевого времени. Теоретики истории цивилизаций видят в этом смену всего строя жизни, возникновение новых социальных и культурных институтов, новых идеологических форм. Почему они вдруг возникают – то ли из-за развития производительных сил и производственных отношений, то ли по причине смены ступеней развертывания Абсолютной Идеи, то ли из-за относительного перенаселения, - объяснения привлекаются из той же плоскости, в какой обнаруживаются и сами рассматриваемые феномены. Смена типов цивилизаций есть для них эмпирический факт. Возникновение трансцендентного «иного мира» (боги архаического человечества были, как считают исследователи, невидимым продолжением жизненного повседневного порядка, «предками») рассматривается как эволюция или революция типов социальной и культурной организации. Для традиционализма причина таких важных изменений коренится в общем характере проявления духовного принципа. Высшая Духовная Традиция (она едина для всего цикла проявления, а значит, для всех обществ и цивилизаций) со временем, по ходу истории, удаляется из форм повседневной жизни, становится достоянием исключительных, замкнутых сообществ и групп. Иными словами, она становится эзотерической, недоступной для непосвященных. Необходимость в развитии и формализации (все возрастающей со временем) новых социальных институтов и культурных форм можно понять как замещение и восполнение утраченного духовного и интеллектуального смысла. Так, в возникших новых религиях, наряду с глубокими традиционными символами, возникают различные доктрины, происхождение которых можно назвать чисто человеческим, источником коих является чувство и воображение. Чем дальше та или иная религии отходит от изначальной Традиции, тем больший вес приобретают эти, чисто человеческие моменты. Они представляются важными с точки зрения социальной функции религии, поставляя для данного общества формулы целей, элементы мировоззрения, ритуалы, образцы поведения и чувствования, интегрируя его таким образом. Но именно эта чисто человеческая составляющая религий ведет к образованию закрытых сообществ, к противостоянию с другими, где в роли интегрирующей идеологии выступают другие варианты религий. Чем дальше от Традиции, тем вероятнее война всех против всех. Чем более формализованы религии, тем вероятнее религиозные войны.

Обычное возражение в адрес любой теории нисхождения от более высокого уровня к современному состоянию человечества состоит в том, что археология не предоставляет никаких данных, подтверждающих эту точку зрения. Однако это возражение может быть аннулировано с точки зрения традиционализма тем, что с эзотерической точки зрения высшее состояние мира отделено от низшего, нисходящего состояния как бы непроницаемым экраном. Подобно тому, как больной человек просто не знает (не помнит), что такое здоровье, хотя может встречать здоровых людей каждый день, так и деградирующее человечество просто не видит более высокое (здоровое) состояние, утраченное, как представляется, навсегда. Даже если бы археологи и нашли что-нибудь, они не могли бы это опознать как знак более высокого развития. К тому же, на самом деле, такие следы нередко встречаются на Земле: Великая Пирамида, Пирамиды в Америке, Стоунхендж, Баальбек и т.п. Слишком много свидетельств, и они еще не поняты!

Наши идеи относительно хода истории неизбежно остаются только идеями; мы можем только строить гипотезы относительно общего рисунка событий, их смысла, влияний друг на друга, не говоря даже о так называемых движущих силах истории и о характере исторического времени. Теоретические конструкции науки истории и философии истории неизбежно остаются только гипотезами, в том числе, и потому, что из бесчисленного количества событий надо выбирать некие «значимые» и затем их между собою связывать, оправдывая устанавливаемые связи тоже весьма произвольно, исходя из собственных представлений о жизни. История всегда строится от современности назад, в прошлое, а излагается наоборот, от условного «начала» к настоящему времени, как будто книга, которая читается с конца к началу. Образно эту ситуацию можно себе представить как экран (на нем отображено все прошлое, из которого мы различаем лишь очень малую часть). На этом экране множество точек (это события, о которых по некоторым причинам остались различимые следы на экране). Исследователь или философ смотрит на этот экран (ведь он не может видеть непосредственно все прошлое, в лучшем случае, только фрагменты своей прошедшей жизни). Чтобы объяснить видимую картину на экране, в которой невозможно найти смысл и порядок, он либо соединяет какие-то точки между собой, полагая, что они и в действительности были связаны причинным образом, либо накладывает свою конфигурацию, свой контур, соответствующий его идее относительно связи событий, пренебрегая остающимися точками, как несущественными. Гегель, очевидно, идет вторым путем. Он строит контур, по его представлениям, поступательного обнаружения Истины за ее недостаточными или превращенными формами. Этот контур начинается и заканчивается в его собственной философии. Только на первый взгляд это кажется несколько странным и натянутым. То же хотел сделать и Кант (устранив прежнюю метафизику и создав окончательную, неопровержимую, научную), то же намеревался сделать Гуссерль. Вообще, для философа это отнюдь не странная идея. Она вытекает из главной установки западной философии надежно установить если не саму Истину, то, по крайне мере, выстроить путь к ней из утверждений, основанных на достаточных основаниях, которые выдвигает и принимает сам автор.

Гегель шаг за шагом «помогает» Истине своим рассуждением расти и созревать по ходу становления разных исторических форм сознания. Он утверждает прогресс в постижении Истины. Он абсолютный антитрадиционалист. Согласно Генону, напротив, Истина все более и более закрывается от деградирующего человечества. Правда, причины этой деградации он представляет несколько абстрактно, согласно традиционному взгляду сменяется все целиком состояние мира. Предыдущее состояние оказывается непроницаемым для последующего.

Формой проявления истины для Гегеля являются ступени развития сознания и самосознания. Они разворачиваются в социальной жизни, в искусстве, религии, философии и науке. Первый момент самосознания дает начало диалектике господства, власти, которая объективируется в социальной жизни.

Воля к власти противоположна в определенном (важном) отношении воле к жизни. Власть и господство имеет своей противоположностью рабство и подчинение. Первым шагом самосознания в этой диалектике является готовность принести в жертву жизнь не только другого, но и свою: «Каждый идет на смерть другого» и «Риском жизнью подтверждается свобода» [3]. Поэтому противостояние господина и раба идет не на жизнь, а на смерть. Власть есть возможность односторонне реализовать такую жертву. Власть, господство над вещью есть работа над ней, абсолютная власть есть абсолютное разрушение вещи. Раб – это вещь, наделенная самосознанием. Поэтому абсолютная власть над человеком есть его уничтожение. Вещь выступает посредником в отношениях «раб и господин»: раб над ней работает, а господин ее потребляет, то есть уничтожает, оставляя за рабом не уничтоженными только те способности, которые необходимы для подготовки вещи к уничтожению (потреблению). Ее подлинный инструмент – уничтожение жизни. Идеально выражено это в «Скупом рыцаре» А.С.Пушкина. Власть здесь выступает в своем настоящем обличии, то есть в виртуальном, небытийном обличии денег. Деньги, как концентрат мертвого времени, не ведают никаких жизненных человеческих отношений, но требуют абсолютной жертвы всем жизненным и человеческим.

Гегель как бы излучением своего гениального ума осветил сумрак этих всепроницающих взаимных отношений господства и рабства, «тайнообразующих» все прочие социальные, личные и культурные явления. Это тот элемент, из которого с разными модуляциями строятся все социальные институты, они же и обслуживают этот основной элемент сублимации воли к власти. А.Платонов так разъяснил древнюю идею о мудрецах во власти словами своих героев: «Поумнеть можно на изделиях, а власть – там уже умнейшие люди: там от ума отвыкают! Если б человек не терпел, а сразу лопался от беды, как чугун, тогда б и власть отличная была!» и: «Власть – дело неумелое, в нее надо самых ненужных людей сажать»[4].

Истинная противоположность власти есть не абстрактная (отрицательная) свобода, которую якобы граждане ей делегируют через политические институты, а полнота жизни. Воля к жизни есть первая и естественная потребность каждого существа, обитающего на нашей планете Земля. Древняя мудрость находила вполне естественную и органичную возможность не сталкивать эти множественные проявления единой воли к жизни в неразрешимых противоречиях. «Никто не нарушает ничьих границ» ― утверждается в Ригведе. Мы, конечно, не знаем, как реально жили люди в те далекие времена. Важно, что предписывалась такая норма и утверждалась такая возможность гармоничного «мирного сосуществования» всех со всеми, в отличие от современной «войны всех против всех». Нарушение динамичной и многосложной гармонии было вызвано таинственной причиной, когда власть человека в своем мире (где человек для себя и царь и бог) как бы вывернулась наизнанку и обернулась страстью к господству над мирами других людей. Это только современному человеку представляется нормальным устройство общества на фундаменте власти и подавления воли другого, господства и рабства, подчинения. Он не может иначе помыслить себе организацию совместной жизни, ведь добровольно никто не захочет предпочесть общественный интерес – личному; интересы с момента этого тайного нарушения уже никак не могут совпасть. Личная воля всегда оказывается «злой» по установленным с этого же момента критериям, а свобода – отрицательной. Отрицательную свободу каждого надо согласовывать с такой же свободой других (договор), а злые воли, само собой, надо подчинять «доброй», то есть господствующей, овладевшей инструментами власти (концентрированным мертвым временем, то есть ценностями данного сообщества, оружием, собственностью, которая имеет смысл только тогда, когда что-нибудь можно отнять у кого-нибудь). Социальные и культурные институты суть каркас[5] этой многовековой болезни социума, за счет этого каркаса он и существует. Его невозможно сломать или разобрать, «разморозить», потому что просто все рассыплется как песок. Каждая личность-песчинка воспроизводит внутри себя этот ледяной каркас, сотканный из модуляций того же основного элемента «господства и рабства», так что «выдавить» раба можно только вмести с господином. Личность-песчинка в процессе социализации уже давно пожертвовала своим «жизненным миром», который можно теперь так называть лишь в насмешку, потому что он состоит не в «познании самого себя», а в принятых в данном социуме нормах, ценностях и сведениях, в ограниченном наборе «данных». Внутри этого «жизненного мира» тоже воспроизводятся отношения раба и господина, человек якобы должен быть господином самого себя. Господином своих страстей и т.п.: вопреки распространенному мнению о том, что человек стал рабом своего тела, надо заметить, что как раз, наоборот, к телу, к своему собственному организму человек вынужден относиться как господин к рабу. Эта установка является следствием противопоставления духа и тела, когда «тело» понимается лишенным духа и сознания, как и вся несколько обделенная «природа», которая тоже, якобы, всего этого лишена. Поэтому природа тоже выступает в роли раба, правда, она на это, оказывается, и не думает соглашаться. И мнимому «господину» приходится за это расплачиваться. Гегель проницательно обозначил поле, на котором развертывается диалектика раба и господина (меняющихся своими местами, как в танце), очертив его страхом смерти, готовности к ней и к принесению ей в жертву другого. Это отношение не рождается в социуме, оно рождается в сознании и производит социокультурные формы.

Слово традиция означает «передача», однако, чаще под этим имеют в виду не способ передачи, а то, что передается. При этом в истории мысли под традицией понимались довольно разные вещи. Иногда с традицией отождествлялась вся культура, ведь она же передается во времени от поколения к поколению. В противоположность такому широкому пониманию традицией или традициями нередко называют обычаи, нравы и верования, распространенные среди тех или иных народов, общностей или групп. Различают также «большую» и «малую» (локальную) традиции.

Интерес к проблеме традиции в европейской науке и в общественном сознании связан, в принципе, с двумя историческими обстоятельствами. Первое состоит в ускорении социальных изменений, приведших к революциям становления современной западной цивилизации, а второе заключается в расширении исторического кругозора европейцев, столкнувшихся с другими культурами в своей повседневной жизни (а не только в рассказах путешественников, которые можно было принять за сказки или вовсе игнорировать). Иными словами, проблема традиции обозначила относительность собственной культуры, осознание этой относительности и попытку «исправить положение».

Принципиально различаются два подхода к решению вопроса относительно того, чем является Традиция в жизни человека и тех сообществ, в составе которых он эту жизнь проводит. Первый ответ, и он же наиболее распространенный в сегодняшней науке и философии, состоит в том, что каждое сообщество имеет свои традиции, они передаются во времени, то есть, транслируются и сами являются способами трансляции образцов поведения, мышления, чувствования, взаимных отношений между людьми. Эти социокультурные традиции суть продукты жизнедеятельности соответствующих сообществ и они же суть регуляторы этой жизнедеятельности, то есть они представляют собой неким образом фиксированный опыт конкретного исторического сообщества или даже социальной группы. В этой плоскости рассмотрения традиции обычно противопоставляют инновациям, нововведениям, и, следовательно, традиции подлежат оценке, являются объектом не столько интеллектуального познания, сколько аффективного (эмоционального) и ценностного отношения. Иными словами, традиции суть продукт социума и носят исторический и, в этом смысле, эмпирический характер, хотя в них речь может идти о метафизических предметах. В таком случае содержание традиций (пусть даже и метафизическое) не принимается всерьез, то есть оно не признается априори истинным именно потому, что оно есть содержание обычаев, сложившихся верований, религиозных и других форм социальной жизни. Их содержание фактично, оно признается отвечающим фундаментальным условиям человеческого существования, архетипично, но вопрос об истинности здесь не стоит. Так рассматривает традицию социология, психология, этнография при всех модификациях, которые могут в деталях расходиться, но в принципе сходятся. Традиция при этом как таковая не считается неким священным предметом, а полагается, что напротив, она и есть механизм сакрализации тех или иных социальных функций и ролей. То есть на самом деле эти предметы не священны, но в целях нормального функционирования сообщества они считаются священными, в них верят. Понятно, что так понятая традиция чаще всего противопоставляется рациональному началу и вообще всякому интеллектуализму. Она оказывается объектом веры, чувства, преданности, принимается практически бессознательно. Человек с самого рождения оказывается окутанным традициями, которые сопровождают его до самой смерти, и он может этого даже не осознавать.

Второй подход, развитый Р. Геноном и другими мыслителями, близкими ему по своим воззрениям, отличается мистической окраской, в нем четко различаются два уровня рассмотрения: явный, профанный, т.е. доступный обыденному сознанию, и скрытый, тайный, священный, доступный сознанию, освободившемуся от ограничений профанного видимого мира. Скрытое, тайное, эзотерическое знание открывает совершенно иную панораму истории человечества, отличную от той картины, которую рисует эмпирическое познание исторических «фактов».

Традиция едина, и это изначальное единство находится вне исторического времени, оно вообще вне человеческой истории. Она имеет божественное, духовное происхождение. Так называемое мифологическое время, «время óно», не считается здесь продуктом воображения или памятью бессознательного. Время «начала» в высшей степени реально и как раз оно и есть время Традиции. Это полностью согласуется с утверждением о божественном происхождении Вед в индуизме, впрочем, практически в каждой культуре указывается на божественный источник знания, письменности, устного предания, других культурных установлений и норм. Антропологи называют таких «авторов» знаний, норм и прочих установлений культурными героями, однако, они полагают, что такие герои суть продукт исторической мифологизации, то есть это герои-мифы. При чем миф, конечно, понимается как несущий в себе ценностное и аффективное значение, но не является знанием. Доктрина Единой Духовной Традиции, напротив, полностью разделяет позицию Вед, да и сами мифы не считает вымыслами, сказками, а демонстрирует их эзотерическую, «оборотную» сторону, показывая, что их видимая, профанная сторона есть шифр знания о законах духовного мира. Напротив, сторонники концепции «традиции-обычая» интерпретируют символизм мифа, как правило, через соотнесение с социальными и природными явлениями при довольно узком понимании природы и общества.

К Единой Духовной Традиции, о которой говорит Р.Генон, принадлежит не только существующее сейчас человечество, она охватывает собою все космические циклы, то есть она объемлет все универсальное существование. В нашем цикле изначальное знание о Традиции предоставляет индуизм, причем, в историческом времени, когда Веды были записаны и разделены в соответствии со стихиями (неразделённая Веда соответствует эфиру), это изначальное знание становится трудно доступным, оно становится в этом смысле тайным, эзотерическим. Возникает иллюзия разнообразия учений: ведизм, брахманизм, индуизм, тантризм. Однако это лишь «развертки», конкретизация учения Вед, всё, что из учения Вед не выводимо или противоречит ему, должно быть исключено из Традиции. Однако учение Вед, а тем более, ведические ритуалы, какими они были «в начале» (в более светлые эпохи), теперь уже не могут практиковаться и быть поняты как таковые, они комментируются и истолковываются, упрощаются и приспосабливаются к уровню сознания современного человека.

Но в историческое время мы можем обнаружить великое разнообразие культур, религий, верований, нередко таких странных и противоречащих друг другу. При этом каждая из них, как правило, считает только себя истинной, а остальные ложными или даже демоническими, а другие народы – варварскими. Как все это согласуется в единстве, если на протяжении всей известной истории человечества мы видим лишь раздоры и войны, в том числе и религиозные?

На этот вопрос ученые, занимающие позицию позитивной и рационалистической науки (социологи, антропологи, историки), с одной стороны, и традиционалисты, с другой, дают совершенно разные ответы. Для первых, если обнаруживается сходство некоторых черт в различных культурах, то инварианты (неизменные компоненты и структуры) ищутся на уровне психологии, особенностей социального устройства или исторических обстоятельств, в которые попадали носители этих культур. То есть отмечаются эмпирические, по существу, случайные аналогии, обобщая которые ученые делают далеко идущие выводы. Традиционалисты же, напротив, считают все существующие на Земле культуры и цивилизации вариантами проявления трансцендентных эмпирическому познанию принципов, которые носят не материальный, а духовный характер, имеют нечеловеческое происхождение, то есть эти принципы нельзя выдумать, создать произвольно или же познать, не возвысив свое сознание до необходимого уровня.

Здесь уместна аналогия с цветом и светом. Луч белого света содержит в себе все оттенки цветов; они, цвета, там не «смешаны», а суть одно. Когда же мы смешиваем отдельные цвета, то есть краски (аналогия сложившихся и проявленных форм), мы не получаем белого цвета, а если смешать все цвета, краски, то получится грязный, почти черный цвет. Белый цвет, если смешивать элементы его состава, превращается в черный! Изначальная Традиция – это «белый свет», содержащий в себе все потенции, все варианты исторических религий и культур, их многоцветную мозаику, разворачивающуюся в пространстве и времени. Как раз методы и установки современной науки в этой области приводит к такому смешению, когда основным цветом оказывается серый.

Согласно теории Генона, культуры (во французском языке чаще используется слово цивилизация с тем же значением) не вырастают одна из другой подобно ветвям дерева, не являются прямыми наследницами друг друга, хотя все они и живут за счет единого невидимого «метафизического ствола» Традиции. Их можно представить себе скорее как проявленные отпечатки или же проекции некой не проявленной (если принять геометрический образ, то многомерной) сущности на плоский «экран» физического, воспринимаемого чувствами мира явлений. Интересно, что сам материальный мир возникает в ходе этого проявления, то есть «экран» создается вместе с «отпечатками»! Эти отпечатки или проекции несут в себе только определенные аспекты или даже фрагменты, черты, но они не вмещают Традицию полностью, однако и не являются полностью чуждыми ей, в противном случае они просто не могли бы существовать. Духовная Традиция, трансцендентная миру явлений, полностью явлена лишь в первые мгновения мирового цикла (Сатья-Юги). Развертывание ее во времени, или точнее говоря, развертывание времени в пространственно-материальный мир есть нисхождение. Абсолютного разрыва с Традицией тоже не может быть, в таком случае пространственно-временной материальный мир мгновенно свертывается. Но это происходит уже в самом завершающем периоде цикла, очевидно, в конце Кали-Юги.

В самом общем виде позицию Р.Генона можно сформулировать следующим образом:

Существует изначальная Духовная Традиция, охватывающая собою все Универсальное Существование. Существуют различные типы цивилизации, как и различные типы людей, причем, эти различия не случайны. В процессе нисхождения Традиции различия сначала увеличиваются в соответствии с градацией ступеней сознания, а затем (в эпоху уже близкую к нам) происходит их хаотическое смешение, возникает псевдо- и антитрадиция. Нельзя утверждать превосходство того или иного типа цивилизации в абсолютном смысле; в едином плане Универсального Существования все они занимают свое место. Нет прямой линейной зависимости между ними. Общее движение во времени всей последовательности представляет собою нисхождение от более полного и истинного Знания к смешанному, искаженному, частичному типу ментальности, не способной уже вместить в себя это Знание.

Для постижения эзотерических связей, пронизывающих Универсальное Существование и символически представляемых Традицией с ее конкретными воплощениями в той или иной культуре, религии, цивилизации, недостаточно познания, ориентированного на материальный мир, то есть чувственно-рационального. Необходимо развивать высшие способности, а именно, интеллектуальную интуицию. Целью же изучения различных духовных традиций, существующих и существовавших в историческом времени, должно быть формирование подлинной интеллектуальной элиты, которая ориентировалась бы на постижение высших принципов и была бы способна действовать в согласии с ними. От формирования и качества этой элиты зависит весь порядок жизни и устройство сообщества, его нормальность, что означает для каждого человека, живущего в этом сообществе, возможность духовной реализации, какую бы социальную позицию он ни занимал. Именно она, элита, ответственна за трансляцию истинного Знания из бесконечного божественного вселенского источника в мир воспринимаемых чувствами и умами форм и имен, то есть в привычный для нас мир конечного опыта, физический мир. Традиция, таким образом, понимается как истинное Знание и высший интеллект. Она транслируется не во времени, по горизонтали, так сказать, а из вечности во время, при этом выбор нужного момента во времени, когда будут открыты тем или иным людям или сообществам Знания, невозможно предсказать, исходя из представлений нашего ограниченного опыта. Дух, как говорится, дышит, где хочет.

Очевидно, что такое понимание Традиции значительно отличается от распространенного представления о ней, как о прошлом опыте, свернутом в устойчивых культурных формах и социальных институтах, передающемся от одного поколения к другому. Чуждая метафизики наука всегда имеет в виду только близкие к нам в историческом времени конкретные социокультурные стандарты, образцы, фрагменты, которые по какой-либо причине выжили в соревновании с другими соседними, современными им, более ранними или более поздними, стандартами, образцами, фрагментами, даже обрывками. Эти обрывки и фрагменты прошлой культуры (своего общества или какого-то другого) нередко составляют архаический слой в составе актуально действующей культуры, слой, по преимуществу не осознаваемый, принимаемый фактически и бессознательно. В этом смысле, поскольку такие образцы и фрагменты действительно могут содержать не только следы эмпирического опыта, но и аспекты метафизической Традиции, она может присутствовать и не быть различаемой большинством людей в каждом элементе культуры. Не различается она из-за особой «оптики» общеупотребимых элементов культуры. Например, на полу лежит ковер, в середине которого выткан большой кругло-квадратный «цветок». Если в него вглядеться и вдуматься, то можно увидеть и «прочесть» мандалу, а в ней ведь заключена определенная метафизика, эзотерическое представление о мире. Так мы буквально попираем ногами Традицию, не замечая ее присутствия.

Таким образом, первое принципиальное отличие в понимании того, что есть Традиция, заключается в ее отношении со временем, в первую очередь, конечно, историческим, но не только. Понимание исторического времени зависит, разумеется, от метафизической концепции времени. О том, что такое время Традиции, переживание которого еще сохранялось в архаических обществах, М.Элиаде пишет: «В таких обществах считалось, что миф передает абсолютную истину, так как повествует священную историю, то есть стоящее выше человека откровение, имевшее место на заре Великого Времени, в священное время начал in illo tempore. Будучи реальным и священным, миф становится типичным, а, следовательно, и повторяющимся, так как является моделью и, до некоторой степени оправданием всех человеческих поступков. Другими словами, миф является истинной историей того, что произошло у истоков времени, и предоставляет образец для поведения человека. Копируя типичные поступки бога или мистического героя, или просто подробно излагая их приключения, человек архаического общества отделяет себя от мирского времени и магическим образом снова оказывается в Великом священном времени»[6]. Исключительное значение, признаваемое за «началами», имеет разные варианты и, разумеется, встречается повсюду. Отсюда и повсеместно встречающаяся идея восстановления, возрождения, воскресения чудесным образом или с помощью различных духовных практик, и связанная с этим цикличность времени. Возврат к началам равноценен исцелению от страданий существования в историческом времени. Наиболее разработанной и философски осмысленной эта концепция времени была в индуизме с его делением на юги, манвантары. Р.Генон тоже принимает индуистскую концепцию деления временных периодов. К тому же время качественно, циклично, при чем конец и начало цикла лежат вне времени, вне проявленного мира. Время – это творческая сила (шакти Брахмана, например, у Бхартрихари, это кукловод, душа Вселенной)[7].

Нередко традиционное общество отождествляют с примитивными, до письменными, до индустриальными племенами, живущими вдали от центров западной цивилизации, т. е. просто противопоставляют его современному состоянию западной цивилизации. В этом случае, принимают близкое к обыденному представление о времени как о линейной, необратимой направленности или же более чувственный образ потока, реки времени. В таком случае «традиционное общество» начинает «скользить» по оси исторического времени вспять, не встречая на своем пути какого-то определенного своего образа. Традицией в таком случае можно назвать все, что кануло в прошлое, но, тем не менее, может быть как-то предъявлено для современности. Отсюда возникает определение традиции как наследия, а вместе с этим и неопределенность относительно того, что можно признать традицией, а что таковой не является. При этом наследовать оказывается можно все что угодно. И почему-то это следует считать традицией на том только основании, что примерно так переводится это слово. Иными словами, это понятие приобретает исключительно охранительный и в то же время негативный оттенок. Оно противопоставляется современности, а современность постоянно «скользит» по оси времени. Отсюда две противоположные, но между собой связанные установки по отношению к таким «историческим традициям». С одной стороны, уважение и демонстративная приверженность к ним (в основном, к внешним формам, конечно), а с другой стороны, призывы «начать всё с начала», начать историю с чистого листа, потому что состояние, признаваемое современным (в данный момент истории) представляется невыносимым по какой-то причине. Очевидно, что в таком случае на самом деле и нет никакой традиции, а под этим скрывается только проблема модернизирующегося или вообще изменяющегося общества или группы. Это его проекции на неподвижный экран прошлого, проекции его собственного беспокойства. Тогда проблема оборачивается простым консерватизмом, который сопротивляется нововведениям всякими обманными методами, как представляют дело его противники.

Иначе говоря, это вопрос об инвариантах культуры в историческом времени, в чем, пожалуй, согласны обе, схематично изложенные нами позиции. Для позитивной науки традиция – это обобщение коллективного опыта; транслируются же результаты этого обобщения как нечто повторяющееся (например, через подражание), то есть как инварианты, относительно неизменные образцы. Для эзотерического традиционализма, напротив, традиция есть принцип, делающий возможным вообще всякий опыт и культуру; принцип, хотя он явно нигде не формулируется, можно сопоставить с Абсолютной Идеей Гегеля, по отношению к которой сама природа и все человеческое существование суть инобытие. Первая точка зрения неизбежно ведет к эволюционизму, когда прогресс осуществляется через накопление опыта и традиция есть продукт этого опыта, то есть память. Вторая предполагает план творения, вселенский замысел, развертывающийся и воплощающийся не совсем явным образом по ходу истории, а опыт пребывания и действия человека в проявленном физическом мире становится возможен только благодаря тому, что Единая Духовная Традиция невидимо присутствует в истории. Культура как память есть отрицание ее метафизической составляющей, без трансцендентного «окна» она превращается в культуру компьютера. Для второй точки зрения традиция передается не только и не столько по горизонтали, как эстафета, сколько из некоего невидимого вневременного «штаба», причем «распоряжения» этого штаба не обязательно зависят от непосредственно предшествующих состояний. Говоря современным научным языком, ноосфера Земли есть источник этих «распоряжений», выступающих для конкретной культуры как особая культурная традиция. Ноосфера как ментальный план самой Земли, а не как результат умственной деятельности человечества, хотя и оно принимает активное участие в ее жизни. Понятие традиции коррелирует с понятием сущности (ведь сущность тоже есть инвариант явлений и свойств), из чего следует, что традиция не где-то вне культуры или она какая-то ее часть, а что она присутствует в каждом элементе культуры, но со временем ее черты становятся все менее и менее различимы. Они не различимы из-за особой оптики повседневности, как в рисунке ковра мы не видим мандалу.

Процесс потери из виду высших принципов в повседневной жизни связан со «спуском» от золотого века к железному, от Сатья- к Кали-Юге. Сами принципы не могут исчезнуть, просто большинство людей не руководствуются ими в своей деятельности. Последствия этого – искажения буквально во всем, в природе, в сознании, даже в самом организме человека.

Если верить свидетельствам древнего, давно прошедшего времени, – а почему бы им и не поверить? – то в начале пребывания человека на нашей Земле люди жили очень долго, библейские персонажи жили каждый много сотен лет. Веды говорят, что в Сатья-Юге люди жили по тысячи лет, китайские «предки» тоже были долгожители, а для даосизма долголетие (и бессмертие) всегда считалось высшей ценностью. Почему мы должны считать такое долголетие мифом? Только потому, что современный человек не может пока этого достичь? На самом деле в этом нет ничего невероятного. Ученые говорят, что клетки человеческого организма рассчитаны на еще более долгую жизнь. Причины же такого сокращения, прямо скажем, дегенерации, лежат не на поверхности. В Библии сказано, что после потопа Бог сократил срок жизни людей. Да, были такие древние люди, которые жили по тысяче и более лет, последующие поколения стали называть их богами. Именно эти «боги» и были, вероятно, так называемыми культурными героями практически для всех культур народов, населяющих или когда-то населявших Землю. Они давали народам священные знания. Фу-си дал древнему народу в Китае И-Цзин. Ва-су-дева (Вйасадева) дал народу, населявшему Индию, Веды. Все библейские персонажи до потопа жили каждый много сотен лет, Ма-фу-са-ил (Мафусал), дедушка Ноя, даже стал символом долголетия. Правда, библейская история не называет его значимых деяний в какой-либо сфере. Бог, однако, решил сократить дни этих долгожителей до ста двадцати: «Воззрел Господь Бог на землю, и вот, она растленна, ибо всякая плоть извратила путь свой на земле» (Быт. 6. 12). Действительно, зачем так долго было им жить, лучше всех сразу утопить! Решил и сделал.

Мне показалось интересным в этой не очень прозрачной истории созвучие древних имен. Возможно, что это фантастическое сближение, но реальность всегда фантастичнее любого вымысла. Пусть не говорят, что все эти древние долгожители обитали в разных концах Земли. Это сейчас расстояния кажутся для нас большими, потому что мы их с трудом преодолеваем, да и то не сами, а с помощью громоздкой техники. Если же представить себе, что время жизни человека древности было больше, по крайней мере, в десять раз, чем сейчас, то, конечно же, у него и времени было в десять раз больше, чтобы освоиться на всей Земле, она ему была как дом родной, как родная деревня или привычное кочевье. Ведь должен же быть согласован масштаб времени с масштабом пространства! В таком случае, почему бы ни прочесть «Ва-су-дева» как божественный Фу-си (дева – божественный), и его же как Ма (то есть «Я») Фу-са-ил (то есть тоже Фу-си божественный, ил, эл – также значит «божественный») Впрочем, о нем ничего конкретного в этом плане не говориться; возможно, что на роль культурного героя больше подошел бы Мельхиседек (Ва-су, Фу-си, Фу-са, Хи-си – одно и то же). Раз они были мудрецами, а людей не Земле тогда было не так много, то почему бы им всем троим не совпасть в одном лице? Ведь хронология относительно древних времен вещь весьма ненадежная и даже сомнительная, все они жили до потопа, относительно супруги-сестры Фу-си, Нюйвы, даже утверждается в китайской мифологии, что она «ремонтировала» небосвод после его разрушения (боги разыгрались, произошел потоп, небосвод развалился)! Другие ограничения (культурные и языковые различия, пространственные дистанции и т.п.) тогда явно не играли никакой роли. Ведь потоп изменил не только срок жизни, но и все духовные, и психические возможности человека. Сейчас нам все, что написано в древних книгах, может казаться мифом и вообще чем-то невероятным. Однако, если человечество едино по своему происхождению, то нет ничего невероятного в том, что культурных героев было не столько, сколько мы насчитывает в настоящее время разных культур и языков, а гораздо меньше. Возможно, что их было всего семь, как это полагали древние: семь риши (в индуизме), семь мудрецов в античной Греции, которые, вероятно, тоже воспроизводили более древнее представление о числе родоначальников культуры. Вероятно, что эти семь древних персонажей должны соответствовать семи уровням божественной структуры человека (в йоге, например, семи чакрам). Каждому уровню – свой риши, учитель-поэт-хозяин-автор, центр божественной энергии. Впрочем, это соответствие я вывожу просто по аналогии, хотя именно аналогия в традиционализме есть вполне законный метод размышления.

Непроницаемая водная преграда отделяет нас от нашего же прошлого, на эту зеркальную поверхность-преграду мы и проецируем самих себя настоящих, полагая, что такими люди были в далеком «допотопном» прошлом. И видим в той древности, которая на самом деле близка к нам, состояния варварства и дикости. Но это наше «мифотворчество», навязываемое прошлому, оно есть лишь проекция ограниченности нашего собственного понимания, наших возможностей. Эти «варварские» состояния мы принимаем для человеческой цивилизации в качестве исходных. Подтверждения же этому находим среди примитивных племен, образ жизни и культура которых, как нам представляется, сохраняет черты начальных времен человеческой цивилизации. Хотя такое предположение на первый взгляд и кажется весьма правдоподобным, но в действительности такие племена являются, скорее всего, примером деградации от более высокого уровня культуры, образцом забвения своих истоков. Они могут сохранять совершенно непонятно каким образом полученные знания высокого метафизического порядка. Иными словами состояние дикости и варварства может быть вполне вероятно следствием деградации, а не отсталости.

Тот факт, что археологи не находят следов высокой цивилизации, предшествующей нашему историческому времени, может быть объяснен по-разному. Во-первых, мы не знаем, что мы ищем и что надо искать, во вторых, самое вероятное, что прежние цивилизации настолько превосходили современную, что они жили, не оставляя следов, то есть не нарушали гармонии Земли и Вселенной, не оставляли «мусор» от своей деятельности на Земле.

Во многом причиной такой аберрации исторического зрения может быть характерное для современной западной цивилизации отношение к природе, и даже не столько отношение к ней, сколько вообще идея природы, принятая в ней к руководству. Эта идея вырабатывалась при слиянии разных культурных потоков: эллинизма, иудаизма (как такового и через посредство Каббалы, алхимии и прочих тайных наук), христианства, влияния арабской культуры. Это понятие (природы) было ядром становящейся науки. Оно вызревало долго и с переменным успехом, чтобы придти к современному его истолкованию, на котором покоится весь корпус естественных наук. Его не было в других культурах, так что можно говорить о современной идее «природе», как о неком уникальном эксперименте над сознанием человека. Существует ли на деле что-либо, соответствующее этому понятию? Ведь технология и так называемые успехи науки еще не доказывают ее существования. Гипотезы науки должны просто не противоречить друг другу и специально ставящимся экспериментам, но ни то, ни другое не может быть доказательством существования этого мнимого предмета, природы, представляемой именно таким образом. Каким же? Коротко говоря, предмета, лишенного самодеятельного духовного начала, лишенного свободы воли, лишенного мысли, желания, чувства. То есть представляемого как «мертвая» природа. Очевидно, что для традиционного человека таковая не существовала. Да она не существует и для поэтического сознания, которое в этом ближе к истине:

«Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик, -
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык…»
Истина вещей видится в их завершении:
«Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И божий лик изобразится в них» (Ф.И.Тютчев).
Если природа лишена души, если Бог, сотворив природу, отошел от дел и предоставил все «законам природы», то есть формальному рационализму безжалостного и безличного «судопроизводства» могучих, но слепых сил, то к ней нельзя и обращаться, с ней нельзя общаться. Она превращается в объект, который ведь все равно не слышит, не внемлет! Вообще, это понятие невозможно привести к строгому определению, оно довольно парадоксально и как бы создано для того, чтобы производить неопределенности и двусмысленности. В современном виде оно кристаллизовалось в противопоставлении к идее свободы.

Немецкая классическая философия этому противопоставлению уделяла особое внимание. И.Кант свободой называл идею разума, в отношении закономерностей природы она выступает как «начало причинной цепи», как бы спусковой крючок действия, но в самой природе мы ее обнаружить никак не можем. Без идеи свободы невозможна нравственность, культура, искусство, государство и право (ведь если не предполагать свободу воли, то человека нельзя судить ни за какие поступки, то есть он становится невменяемым). Для Гегеля природа это инобытие Духа, только в человеке дух обретает присущую ему свободу. Насилию природы человек противопоставляет негативность и насилие рассудка, он становится господином природы. Природа для Гегеля это то, что лишено самосознания, она «вещь», опосредующая отношения раба и господина.

Последователи немецкой классической философии и просто большинство философов принимают противопоставление природы и свободы, настолько убедительно и впечатляюще в ней была представлена эта оппозиция. Но не пришло ли время пересмотреть соотношение этих понятий? При всей многозначности термина «природа» в нем можно выделить два совершенно разных потока смыслов: природа как порождающий принцип, творящий индивидуальную форму, и, с другой стороны, природа как тотальность всего существующего, исключая специфически человеческие определения, то есть «всё минус человек». Для западной иудео-христианской традиции только в человеке есть свобода, индивидуальность, историчность. Значит, «Божий лик» никогда не изобразится в водах природы, если он не изображается в них всегда. Значит, только человек есть образ Божий. Все время, в течение трех тысяч лет казалось, что Бог отдыхает после семи дней творения, а Он, оказывается, умер, такое резюме вывел Ф.Ницше из всей этой идеологии. Но такой вывод естественно складывается не только в уме больного человека, но и в умах больного человечества. Действительно, если Бога нигде нет в тотальности природы, то Его нигде нет. Его место только в сознании (среди идей разума, для Канта), в сознании абсолютной сущности, то есть в религии, для Гегеля. Сверхчувственное потустороннее есть лишь «пустая тьма», по его выражению: «Лишь в самосознании как понятии духа - поворотный пункт сознания, где оно из красочной видимости чувственного посюстороннего и из пустой тьмы сверхчувственного потустороннего вступает в духовный дневной свет настоящего»[8]. Красочная видимость (покров Майи) скрывает только пустую тьму, если в тотальности природы нет ни свободы, ни личности, ни историчности. Бог не глядит в ее воды, в ее многообразии форм нет никакого смысла. Значит, она лишена мысли, она – неживая. И Солнце не брат наш и вода не сестра наша. Природу можно испытывать, наблюдать, устраивать ловушки, расследовать ее преступления (эксперименты) и т.п. Потустороннее пусто, поскольку неизвестно. А если вспомнить, что в результате развития философской мысли в этом русле сознание стало трактоваться только как негативность (как «ничто» у Ж.П.Сартра), то лишилось смысла все.

Человек перестал прислушиваться к голосу Вселенной, хотя сам он есть свернутая вселенная. Он отделил себя от нее экраном незнания. На этом экране начертал свой «проект» природы, какой она ему представилась на этом экране. Поскольку непосредственный доступ к истинному знанию, которым исполнена Божественная Вселенная, оказался для него закрытым, то он стал восстанавливать хотя бы какую-нибудь связь, какой-нибудь канал, доставляющий частичные познания. Стали развиваться различные духовные практики, мобилизующие психические силы человека, находиться ритуалы, частично восстанавливающие связь с духовным миром, складываться религии, собирающие воедино схемы этой деятельности. Чем дальше уходил образ Божественной Вселенной, и чем больше взгляд человека упирался в экран «красочной видимости чувственного посюстороннего», тем темнее и страннее казалось пространство за «экраном», превращаясь в «пустую тьму сверхчувственного потустороннего».

В любой культуре, сколь ни была бы она не традиционной, все равно скрыто присутствуют элементы Традиции, без которой она вообще лишилась бы источника духовной энергии. В европейской культуре таким элементом как раз и была концепция микро и макрокосма, то есть человека как аналога Вселенной.