«Принесение жертв, учение, дарения, подвижничество, правдивость, всепрощение, смирение, нестяжательство – таков, говорят, восьмеричный путь дхармы. Первые его четыре ветви ведут путем предков; …Остальные (четыре ветви) – это путь богов»[1].
Дхарме (закону) подчинена вся жизнь человека на Земле, имеющая высшую цель, освобождение (мокша). На этом пути есть этап, на котором человек испытывает всю сложность личной и совместной с другими жизни, период постижения любви. Кама и Шрингара («эстетическая» любовь, т.е. слитая с любованием прекрасным, восторг) эти два модуса единого божественного начала любви выступают здесь его учителями и руководителями. Бходжа, автор эстетического трактата «Шрингара Пракаша», утверждал, что «любая эмоция, достигшая высшей ступени, трансформируется в любовь»[2].
В любви приходят к высшей гармонии все способности Души. О таком неуловимом «предмете», как любовь, говорят не только мыслители традиционной культуры Востока, где какое-то равновесие «закона» и энергии любви находилось и поддерживалось в течение длительного исторического времени, о ней говорят и западные философы, которым положено любить истину и только истину. И чем больше о ней говорят, тем меньше ее остается, тем непонятнее становится, как вообще она возможна. Со времен Платона «небесная любовь» ставится выше земной, и она одна лишь есть путь к истине. А с приходом христианства земная любовь становится чем-то вроде проявления животного начала в человеке, кое надлежит укрощать и всячески скрывать. При столкновении с западной цивилизацией, в ментальности традиционного общества происходит нарушение равновесия.
Чувственная любовь предстает в виде страсти и оказывается препятствием на пути спасения. Если считать общество времени создания Махабхараты традиционным, то этому обществу удавалось, установив довольно жесткую нормативную систему, укротить, как представляется извне, эту неведомую, но и неотвратимую, постоянно присутствующую творческую силу Вселенной, которую на Западе называют ёмким словом Любовь. Однако, как только разделяют любовь на романтическую и плотскую, небесную и земную, любовь к Богу противопоставляют любви к человеку, выделяют всевозможные виды любви, сразу становится понятным, что речь уже идет о нормативной системе, а не об этой творческой силе Вселенной.
Разумеется, что эта вселенская энергия одна и для Востока, и для Запада. Различие заключается в устройстве нормативной системы, которая охватывает собою все стандарты культуры, начиная от норм поведения, обычаев, включая стандарты нравственности, права, законы, и вплоть до религиозных установлений, в том числе и религиозной догматики. Идеальное устройство человеческого сообщества (золотой век, время Óно, Крита юга) скрыто плотной непроницаемой завесой нашего сознания, структурированного уже стандартами современной западной цивилизацией. Да и восточные культуры для нас предстают уже сквозь этот же фильтр, не следует обольщаться, что, оставаясь в информационном поле западной культуры, кому-нибудь удастся вжиться в образ той, давно ушедшей счастливой эпохи.
Современная же западная ментальность, как она сама о себе свидетельствует в лице многих известных философов и ученых, является репрессивной по отношению к внутреннему миру человека, деформирует его психику. Западная цивилизация сделала попытку преодолеть репрессивность путем простой отмены некоторых запретов, в частности в отношении проявления любви. Т.е. произошло легальное ослабление морали, укорененной в христианских нормах и догмах. Это привело, разумеется, к непредсказуемым и довольно неприятным последствиям.
Индийское общество отличалось устойчивостью нормативной системы, хотя репрессивный характер и здесь проявлялся в очень большой степени, в особенности, по отношению к женщине. Как и в любом патрицентрическом обществе женщина была полностью зависимой, Тем более удивительным является столь тонко разработанная и развитая здесь философия и эстетика любви.
Возможно, что правы те исследователи, которые видят причину такой устойчивости культуры вообще и культуры в сфере семейных и любовных отношений в том, что она не просто идеалистична, но глубоко укоренена в духовном мире, который пропитывает все элементы как личной, так и коллективной жизни. Это похоже на иммунитет, когда «организм» культуры, хотя и встречается с чуждым ей и несовместимым началом, но может локализовать и нейтрализовать его. Этот культурный иммунитет есть признак высокой степени интеграции, целостности культуры.
Как пишет Р.Шапинская в цитированном выше тексте, в индийском обществе принятие европейских стандартов во многом остается теоретическим, а в обыденной жизни все следуют, сознательно или бессознательно, традиционным устоям в семейной жизни и в сексуальном поведении. Т.е. традиция в этом отношении оказалась довольно устойчивой. Это, конечно, не означает, что она не испытывает никакого напряжения, хотя бы от такого раздвоения.
Ключом к разгадке такой устойчивости может быть, наверное, то, что в традиционном индуизме не было такого жесткого противопоставления тела и духа, телесная жизни вся понималась как проникнутая духовным началом, боги присутствовали буквально в каждом моменте жизни и в каждой клеточке тела.
Естественно, что и в духовной практике, в отличие от христианской аскезы, тело не было «врагом», а скорее, союзником, м.б. средством, но речь не шла о простом отречении от всякой телесности при жизни. В индуизме «эротика» и «аскетизм» не отрицают друг друга: «По сути дела, индуизм на определенном этапе своего развития пришел к синтезу любви и отречения: в полноте наслаждения любовной страстью обретается высшее религиозное чувство, а слитая с ним эротика становится неотъемлемой от религии»[3]. В то же время, аскет рискует потерять заслуги, полученную в подвигах энергию (тапас) при встрече с искусительницей (апсарой). Т.е. отношение к любви отнюдь не однозначно. Устойчивость и гармония социальных отношений достигается за счет репрессивности норм (обращенной на свободное проявление женского принципа), свойственной патрицентрическому обществу вообще, но в первую очередь тонкой разработкой, аналитикой различных дисциплин, регулирующих понимание соответствующих сторон жизни, тщательной проработкой соответствующих норм поведения, контролем над изучением первых и исполнением последних.
Иными словами, культура, озабоченная сохранением традиции, прилагает усилия по устранению неизбежных противоречий, гасит их за счет одной из сторон. На самом деле, это не свойственно Традиции как таковой, о существовании которой в ее первичном истинной проявлении говорится во многих священных писаниях мира. В тех исторически известных обществах, которые мы привыкли называть традиционными (исторические традиции воплощают только отдельные аспекты первоначальной Единой Традиции), центральной фигурой является воин, царь (в изначальной традиции центральной фигурой были божественные певцы-творцы, они же маги, риши). Индийский эпос, как и греческий, рассказывает нам о войне. Героический эпос известен во многих древних культурах. Но это ведь традиция, развертывающаяся в направлении нисхождения, деградации.
Начало нисхождения отмечено расщеплением высших способностей человека, т.е. отделением мышления от воли, мысли от желания. Фигура риши, помимо прочего, предъявляет образ гармонии, не рассеченного единства мысли, желания, чувства. Разрушение гармонии сокращает эти способности души, сжимает каждую из них в самой себе. Сила (т.е. реализация мира желания) начинает противостоять отныне мудрости, миру мысли. Высшая изначальная магия, т.е. могущество мысли, ее способность реализовываться уступила место разделенным и, разумеется, сжавшимся противостоящим друг другу способностям души. Чувство противостоит разуму, воля, чтобы проявиться, прибегает к насилию, и все вместе способности вынуждены теперь обращаться для реализации своих программ к внешним, материальным и все более и более грубым средствам.
Великие культуры Востока нашли некий, весьма утонченный механизм «торможения» в этом движении, принудительном для всего современного состояния мира. Важной частью этого механизма является философия любви. В идеальном плане (не в практике конкретных жизненных отношений) здесь утверждалась утонченная гармония отношений, с минимумом лицемерия в смысле признания божественности великой магической силы женского начала (например, в символизме Шакти), вселенской энергии любви, что, конечно, не мешало на уровне практической жизненной морали подчинять это божественное начало доминирующей в патрицентрическом обществе функции обеспечения нужд непрекращающейся войны.
Вся история делится на периоды «до войны», «во время войны» и «после войны». Воины (кшатрии, цари, раджи) суть центры, от которых и в связи с которыми стали выстраиваться все события. В этом Запад не отличается от Востока. Разница в степени катастрофичности, европейская (а теперь и вообще западная) история – это раздвинутая до глобальных масштабов трагедия, идущая от одной катастрофы к другой. История восточных культур – это постоянные ухищрения и старания удержаться над пропастью, избежать катастроф. И Восток, и Запад, если говорить о культурах, репрессивны, но поразительная разница в разработке средств по смягчению и «приживлению» репрессивных норм к «духовному телу» человека. Восток, видимо, дольше сохранял свое родство с изначальной Традицией, чем Запад.
Однако сегодня ситуация одинакова и для того, и для другого. И эта ситуация поразительно напоминает «завязку» главного сюжета Махабхараты: на первый взгляд не очень важные события: нарушения, даже вынужденные и неизбежные Дхармы, религиозного нравственного закона, отречение Бхишмы от потомства ради счастья отца, (ведь его обет был самоволием), и последовавшие за этим уже нарастающие отступления от божественного закона других персонажей, ведет в конечном счете к великой битве, гибельной для большинства участников событий. Буря начинается с легкого дуновения. Иными словами, все невольно готовили сей Армагеддон.
Похожая на эту символическую картину, изображающую неудержимую деградацию событий, возникает ситуация и сейчас. Только сейчас невозможно найти умного комментатора и знатока закона, каким был Видура, сын служанки, сводный брат царей (интересно, что один из них слепой, но сильный, а другой слабый, но зрячий, так символически представлено разделение неких двух начал).
Современные философы, скорее всего, работают на приближение очередной великой битвы, в которой уже не будет победителей. Россия – это не Восток, и, конечно же, не Запад. Но она и не какая-то особая цивилизация, как думали евразийцы. Россия должна сыграть роль «сводного брата» этих «царей», двух несводимых друг к другу типов цивилизаций. Но только сыграть эту роль более успешно. Т.е. ее позиция в этой опасной истории определяется не влиянием или склонностью, близостью к одной из этих цивилизаций, не определяется она и ее собственным прошлым. Она задана будущим, в этой драме она должна сыграть роль интеллектуального центра, в Махабхарате символически эту роль выполняли не высшие Варны (не брахманы и не цари), ее выполнял именно этот сводный брат.
К сожалению, наши «интеллектуалы» сейчас практически все заражены имперской идеей, т.е. больны комплексом власти. Комплекс власти, вместе с ориентацией культуры на патрицентрический идеал воина, исключают по определению исполнение роли хранителя высшего знания, тем более этот комплекс исключает возможность обращения к той вселенской творческой энергии любви, которая дает доступ к этому знанию.
Второй важный смысловой эпизод Махабхараты – убийство брахмана (между прочим, вместе с женой и в момент любовного экстаза, т.е. отъятие жизни существующей и будущей) кшатрием (царем) – есть переломный момент в нисхождении иерархии на все более низкие ступени, на одну за другой. Что это означает символически? Это жертва высшим знанием и бесконечной жизнью, принесенная воином. А еще яснее, это любовь, принесенная в жертву. Чему? Ничему. Случаю.
Современная культура тоже без всякого осознания приносит в жертву любовь, высшее знание и саму жизнь. Чему? Ничему. Безумию. Исток современных катастрофических событий, сегодняшней «великой битвы» лежит тоже в поначалу малозаметных искажениях своей божественной природы, заключающей в себе таинственное равновесие двух начал. Эти начала или принципы противоположены и соединены в божественной гармонии любовью, этим вечным законом Вселенной.
В любви приходят к высшей гармонии все способности Души. О таком неуловимом «предмете», как любовь, говорят не только мыслители традиционной культуры Востока, где какое-то равновесие «закона» и энергии любви находилось и поддерживалось в течение длительного исторического времени, о ней говорят и западные философы, которым положено любить истину и только истину. И чем больше о ней говорят, тем меньше ее остается, тем непонятнее становится, как вообще она возможна. Со времен Платона «небесная любовь» ставится выше земной, и она одна лишь есть путь к истине. А с приходом христианства земная любовь становится чем-то вроде проявления животного начала в человеке, кое надлежит укрощать и всячески скрывать. При столкновении с западной цивилизацией, в ментальности традиционного общества происходит нарушение равновесия.
Чувственная любовь предстает в виде страсти и оказывается препятствием на пути спасения. Если считать общество времени создания Махабхараты традиционным, то этому обществу удавалось, установив довольно жесткую нормативную систему, укротить, как представляется извне, эту неведомую, но и неотвратимую, постоянно присутствующую творческую силу Вселенной, которую на Западе называют ёмким словом Любовь. Однако, как только разделяют любовь на романтическую и плотскую, небесную и земную, любовь к Богу противопоставляют любви к человеку, выделяют всевозможные виды любви, сразу становится понятным, что речь уже идет о нормативной системе, а не об этой творческой силе Вселенной.
Разумеется, что эта вселенская энергия одна и для Востока, и для Запада. Различие заключается в устройстве нормативной системы, которая охватывает собою все стандарты культуры, начиная от норм поведения, обычаев, включая стандарты нравственности, права, законы, и вплоть до религиозных установлений, в том числе и религиозной догматики. Идеальное устройство человеческого сообщества (золотой век, время Óно, Крита юга) скрыто плотной непроницаемой завесой нашего сознания, структурированного уже стандартами современной западной цивилизацией. Да и восточные культуры для нас предстают уже сквозь этот же фильтр, не следует обольщаться, что, оставаясь в информационном поле западной культуры, кому-нибудь удастся вжиться в образ той, давно ушедшей счастливой эпохи.
Современная же западная ментальность, как она сама о себе свидетельствует в лице многих известных философов и ученых, является репрессивной по отношению к внутреннему миру человека, деформирует его психику. Западная цивилизация сделала попытку преодолеть репрессивность путем простой отмены некоторых запретов, в частности в отношении проявления любви. Т.е. произошло легальное ослабление морали, укорененной в христианских нормах и догмах. Это привело, разумеется, к непредсказуемым и довольно неприятным последствиям.
Индийское общество отличалось устойчивостью нормативной системы, хотя репрессивный характер и здесь проявлялся в очень большой степени, в особенности, по отношению к женщине. Как и в любом патрицентрическом обществе женщина была полностью зависимой, Тем более удивительным является столь тонко разработанная и развитая здесь философия и эстетика любви.
Возможно, что правы те исследователи, которые видят причину такой устойчивости культуры вообще и культуры в сфере семейных и любовных отношений в том, что она не просто идеалистична, но глубоко укоренена в духовном мире, который пропитывает все элементы как личной, так и коллективной жизни. Это похоже на иммунитет, когда «организм» культуры, хотя и встречается с чуждым ей и несовместимым началом, но может локализовать и нейтрализовать его. Этот культурный иммунитет есть признак высокой степени интеграции, целостности культуры.
Как пишет Р.Шапинская в цитированном выше тексте, в индийском обществе принятие европейских стандартов во многом остается теоретическим, а в обыденной жизни все следуют, сознательно или бессознательно, традиционным устоям в семейной жизни и в сексуальном поведении. Т.е. традиция в этом отношении оказалась довольно устойчивой. Это, конечно, не означает, что она не испытывает никакого напряжения, хотя бы от такого раздвоения.
Ключом к разгадке такой устойчивости может быть, наверное, то, что в традиционном индуизме не было такого жесткого противопоставления тела и духа, телесная жизни вся понималась как проникнутая духовным началом, боги присутствовали буквально в каждом моменте жизни и в каждой клеточке тела.
Естественно, что и в духовной практике, в отличие от христианской аскезы, тело не было «врагом», а скорее, союзником, м.б. средством, но речь не шла о простом отречении от всякой телесности при жизни. В индуизме «эротика» и «аскетизм» не отрицают друг друга: «По сути дела, индуизм на определенном этапе своего развития пришел к синтезу любви и отречения: в полноте наслаждения любовной страстью обретается высшее религиозное чувство, а слитая с ним эротика становится неотъемлемой от религии»[3]. В то же время, аскет рискует потерять заслуги, полученную в подвигах энергию (тапас) при встрече с искусительницей (апсарой). Т.е. отношение к любви отнюдь не однозначно. Устойчивость и гармония социальных отношений достигается за счет репрессивности норм (обращенной на свободное проявление женского принципа), свойственной патрицентрическому обществу вообще, но в первую очередь тонкой разработкой, аналитикой различных дисциплин, регулирующих понимание соответствующих сторон жизни, тщательной проработкой соответствующих норм поведения, контролем над изучением первых и исполнением последних.
Иными словами, культура, озабоченная сохранением традиции, прилагает усилия по устранению неизбежных противоречий, гасит их за счет одной из сторон. На самом деле, это не свойственно Традиции как таковой, о существовании которой в ее первичном истинной проявлении говорится во многих священных писаниях мира. В тех исторически известных обществах, которые мы привыкли называть традиционными (исторические традиции воплощают только отдельные аспекты первоначальной Единой Традиции), центральной фигурой является воин, царь (в изначальной традиции центральной фигурой были божественные певцы-творцы, они же маги, риши). Индийский эпос, как и греческий, рассказывает нам о войне. Героический эпос известен во многих древних культурах. Но это ведь традиция, развертывающаяся в направлении нисхождения, деградации.
Начало нисхождения отмечено расщеплением высших способностей человека, т.е. отделением мышления от воли, мысли от желания. Фигура риши, помимо прочего, предъявляет образ гармонии, не рассеченного единства мысли, желания, чувства. Разрушение гармонии сокращает эти способности души, сжимает каждую из них в самой себе. Сила (т.е. реализация мира желания) начинает противостоять отныне мудрости, миру мысли. Высшая изначальная магия, т.е. могущество мысли, ее способность реализовываться уступила место разделенным и, разумеется, сжавшимся противостоящим друг другу способностям души. Чувство противостоит разуму, воля, чтобы проявиться, прибегает к насилию, и все вместе способности вынуждены теперь обращаться для реализации своих программ к внешним, материальным и все более и более грубым средствам.
Великие культуры Востока нашли некий, весьма утонченный механизм «торможения» в этом движении, принудительном для всего современного состояния мира. Важной частью этого механизма является философия любви. В идеальном плане (не в практике конкретных жизненных отношений) здесь утверждалась утонченная гармония отношений, с минимумом лицемерия в смысле признания божественности великой магической силы женского начала (например, в символизме Шакти), вселенской энергии любви, что, конечно, не мешало на уровне практической жизненной морали подчинять это божественное начало доминирующей в патрицентрическом обществе функции обеспечения нужд непрекращающейся войны.
Вся история делится на периоды «до войны», «во время войны» и «после войны». Воины (кшатрии, цари, раджи) суть центры, от которых и в связи с которыми стали выстраиваться все события. В этом Запад не отличается от Востока. Разница в степени катастрофичности, европейская (а теперь и вообще западная) история – это раздвинутая до глобальных масштабов трагедия, идущая от одной катастрофы к другой. История восточных культур – это постоянные ухищрения и старания удержаться над пропастью, избежать катастроф. И Восток, и Запад, если говорить о культурах, репрессивны, но поразительная разница в разработке средств по смягчению и «приживлению» репрессивных норм к «духовному телу» человека. Восток, видимо, дольше сохранял свое родство с изначальной Традицией, чем Запад.
Однако сегодня ситуация одинакова и для того, и для другого. И эта ситуация поразительно напоминает «завязку» главного сюжета Махабхараты: на первый взгляд не очень важные события: нарушения, даже вынужденные и неизбежные Дхармы, религиозного нравственного закона, отречение Бхишмы от потомства ради счастья отца, (ведь его обет был самоволием), и последовавшие за этим уже нарастающие отступления от божественного закона других персонажей, ведет в конечном счете к великой битве, гибельной для большинства участников событий. Буря начинается с легкого дуновения. Иными словами, все невольно готовили сей Армагеддон.
Похожая на эту символическую картину, изображающую неудержимую деградацию событий, возникает ситуация и сейчас. Только сейчас невозможно найти умного комментатора и знатока закона, каким был Видура, сын служанки, сводный брат царей (интересно, что один из них слепой, но сильный, а другой слабый, но зрячий, так символически представлено разделение неких двух начал).
Современные философы, скорее всего, работают на приближение очередной великой битвы, в которой уже не будет победителей. Россия – это не Восток, и, конечно же, не Запад. Но она и не какая-то особая цивилизация, как думали евразийцы. Россия должна сыграть роль «сводного брата» этих «царей», двух несводимых друг к другу типов цивилизаций. Но только сыграть эту роль более успешно. Т.е. ее позиция в этой опасной истории определяется не влиянием или склонностью, близостью к одной из этих цивилизаций, не определяется она и ее собственным прошлым. Она задана будущим, в этой драме она должна сыграть роль интеллектуального центра, в Махабхарате символически эту роль выполняли не высшие Варны (не брахманы и не цари), ее выполнял именно этот сводный брат.
К сожалению, наши «интеллектуалы» сейчас практически все заражены имперской идеей, т.е. больны комплексом власти. Комплекс власти, вместе с ориентацией культуры на патрицентрический идеал воина, исключают по определению исполнение роли хранителя высшего знания, тем более этот комплекс исключает возможность обращения к той вселенской творческой энергии любви, которая дает доступ к этому знанию.
Второй важный смысловой эпизод Махабхараты – убийство брахмана (между прочим, вместе с женой и в момент любовного экстаза, т.е. отъятие жизни существующей и будущей) кшатрием (царем) – есть переломный момент в нисхождении иерархии на все более низкие ступени, на одну за другой. Что это означает символически? Это жертва высшим знанием и бесконечной жизнью, принесенная воином. А еще яснее, это любовь, принесенная в жертву. Чему? Ничему. Случаю.
Современная культура тоже без всякого осознания приносит в жертву любовь, высшее знание и саму жизнь. Чему? Ничему. Безумию. Исток современных катастрофических событий, сегодняшней «великой битвы» лежит тоже в поначалу малозаметных искажениях своей божественной природы, заключающей в себе таинственное равновесие двух начал. Эти начала или принципы противоположены и соединены в божественной гармонии любовью, этим вечным законом Вселенной.
Обсуждения Традиция о вечном законе вселенной