В каждом подъезде

С любимым – нелюбимая – идем...
Ночные фонари бросают блики...
Спешит народ – зовет полночный дом...
Поток по Юниону – взляды, лики...

Склонюсь послушать, что он говорит
О бликах, что ложатся, как снежинки...
Склонился б он, услышать, как скулит
Сердечко и от боли стонут жилки...

Проходим мимо световых картин,
И девушек с горящими глазами,
Чье выраженье ясно для мужчин...
Сверхяркие огни глаза терзали...

Мы шли и шли... И вот он – мой подъезд,
Прощаемся... Он улыбнулся...

Жила собака возле дома,
Жила без друга, без заботы.
Она любила всех людей,
Не обходились плохо с ней,
Ни взрослые, ни дети…
Она любила всех на свете!
Но кто-то обошелся плохо,
Выбросив на улицу жестоко,
В щенячьем возрасте, беднягу…
Она простила всех и сразу!
Жила на улице, одна,
Ее все гнали со двора,
А она всех, всех прощав,
Уходила хвост поджав.
В нее кидали все камнями,
Не зная как, тяжело бывает днями,
Переносить обиды и невзгоды,
Переживать капризы сей природы!
Она жила...

Вот прохладнее становится
И закат уж над рекой
Скоро дождь уже начнется
А мы гуляем все с тобой
Ты говоришь мне о друзьях
И о том как ты любила
И что хранится в слезах
Та таинственная сила

Вот подходим мы уж к дому
Уж к подъезду подошли
Ты спросила сколько время
Я ответил без пяти
Я так ждал того момента
Когда подаришь поцелуй
И хоть хмурна была погода
ты сказала: не балуй


И я всю ночь тогда не спал
И о тебе все тосковал
О поцелуе том мечтал
Но я этого не знал
Что...

В каждом окне чья-то жизнь протекает,
Кто-то там весел, а кто-то страдает,
Кто-то находит, а кто-то теряет,
В каждом окне чья-то жизнь протекает!

В каждом окне есть один человек,
Который живет там не день, и не век.
Кто-то там курит, кто чай попивает,
В каждом окне чья-то жизнь протекает!

В каком-то окне день рожденья справляют,
В каком-то целуются, в каком-то рыдают,
В каком-то ругаются, что кто-то играет,
В каждом окне чья-то жизнь протекает!

Ведь в каждом окне загорается...

Presto - темп суеты сует,
время пляшет. Стрелок разбег
усмиряю, зимний рассвет
чист и холоден. Синий снег,
фонарей золотой прищур,
кружева ограды чугунной,
доминантой меняют C-dur
на триоли сонаты Лунной.
Провода призывно поют
под фальшивые скрипы качелей
про мирской покой и уют,
про круженье серых метелей...
И в подъездах-кошачьих селеньях,
укрываясь от стылой зимы,
размурлыкались нотой весенней
повелители вольной тьмы.
В подворотню дудит сквозняк,
барабанной дробью...

Когда все пацаны дружно мячик гоняли,
Когда друзья без тебя по дворам все гуляли,
В выходные они чем заняться не знали,
Мы с тобой пропадали в нашем спортивном зале.

Выходя из подъезда с сумкой спортивной,
Ты встречал тех друзей, и смотря в их глаза,
Только руку протянешь, только скажешь «Привет»,
И пойдёшь по дороге, зная, что тебя ждут дела.

С каждым днём всё звонков меньше и меньше,
С каждым годом друзья пропадают на дольше,
Только ты лишь один каждый день много лет
Точно...

Лежал на лавке рыжий кот,
Нос, прикрывши лапкой, он
Тихо муркал колыбельку,
И засыпал он помаленьку…

Я села рядышком на лавку…
Принесла кусок колбаски.
Он хрюкнул тихо, облизнулся…
Покушал и опять в клубок свернулся!

«Скажи котенок, ты же чей-то!
Может, хозяин ищет счаз тебя?
Может, обижен был ты кем-то?»
Он глянул желтым глазом на меня!

Я отдала ему сосиску...
Он скушал полностью ее…
Пойду, схожу-ка я за миской,
А ты лежи и подожди еще…

Вошла в подъезд, но вышла снова...

И все вернулось, все как прежде,
И за окном привычный снег.
И никакой теперь надежды,
Ты не вернешься, знаю - нет...
И будет лето,
И угрюмо заплачут серые дожди,
А мы столкнемся у подъезда,
Чтоб, не взглянув, опять пройти.
Мне будет не уснуть ночами,
И до сих пор виню себя,
Прости, что так и не сказала,
Как я люблю Твои глаза.

Мча по кругу оборот за оборотом,
мир давно утратил все свои цвета.
Надоела пропитавшаяся потом
бесконечная пустая суета.

Брошу в угол я треух и телогрейку,
облачусь в свою пушистую доху,
выйду, сяду у подъезда на скамейку,
обниму заиндевевшую ольху.

Расскажу ей про характер свой занудный,
про душевную изглоданность и хмурь,
докажу, что не распутный, а беспутный,
что виной всему разухарская дурь.

Перед ней я исповедуюсь, откроюсь,
побреду себе, проваливаясь в снег,
и в...

две молодые одинокие бабы
треп разговоры на кухне
на часах за двенадцать
пятая турка с кофе на плите
четвертая пачка Vogue
пожелтевшие пальцы
разговоры треп разговоры
косметика
шмотки
мужики
немного о книгах

то и дело полуночный треп
срывается на глубокомысленное
хи-хи
хи-хи
хи-хи

наши лица с растаявшей тушью
(страшильные маски)
сморщились от слез
наши губы целованные без любви
загрубели

одинокие красивые бабы –
страшней не придумать недуга
моя
единственная...