Свинцовые тучи

Свет луны мерещится в окошке,
Ветви жжёт свинцовым огоньком
И багрянец весь зимы московской
Снежным расстилается дождём

В краю родном и солнечном навеки
Всё разбавит нежная теплынь,
Растопит льды, сомкнутые над речкой,
И в полноводье отразит земную синь

Где, как не здесь всем сердцем заиграться
Вкусить всю сладость света и любви,
И в руки звёзд всем существом отдаться,
Чтоб в их сиянии себя затем найти

Серый ветер вдали, мокрый снег на висках,
мёртвый свет под свинцовым куполом неба,
беспокойное солнце скользит, как лиса
между глиной осин и берёзовым мелом.

Здесь тебе остаётся всего пара строк
в чёрно-белой февральской тоске бездорожья,
их допишет закат сквозь растаявший смог,
и холодная ночь тишину подытожит.

И опять на дворе инквизиция
Позабытым, откопанным эхом
В фолианте зачата страница
Забеременев нынешним веком

И везут непрестанно составы
Телетайпом и СМИ на газетах
Чередуя обманы с отравой
Разукрасив их чертовым цветом

Кто же вы кто слагает и пишет
Сотни тон к пепелищам потухшим
И когда кто-то там вечный свыше
Сон бездумья и веры разбудит.

Но напрасно золотых колоколен
Льется глас под свинцовое небо
Нету всходов на праведном поле
Люди- зомби по-прежнему нем.

Нордического неба мгла.
Аллей застенчивая россыпь.
Душа с декабрьского дна,
держась за ржавый лучик солнца,
скользит в мерцающий закат.
И разливает зимний яд
сырой сквозняк, как будто отблеск
свинцовой северной волны.
В пустынных переулках - воздух
пронзают плачем фонари.
И угольный беззвёздный холод,
вобрав вечерние огни,
ложится призраком на город,
стирая блеклый след зари.

Смотрят вслед
стервятники звёзд
сквозь разводы луны
на стекле пьяной ночи,
и отравленный воздух
ласкает плоть
тротуаров,
и свинцовый огонь фонарей
обжигает иней
аллей,
и разлуки рубин
разгорается в сердце
последним закатом
зимы.
Всё уходит,
лишь остаётся
голос вдали,
как прощальный отблеск зари,
осветивший дорогу,
где играют искры тепла,
словно мёртвые тени.

И текст болит, и спать мне не дает...
И снится, и пророчит, и пророчит...
И кто - то в Белом по Воду идёт
И знать что я услышу хочет.
Развязаны у слова рукава…

Здравствуй, противостояние белого пера и черных чернил,
Белого листа и типографского свинцового оттиска.
Здравствуй, пророчество и суррогат.
Здравствуй, жизнь и смерть.
Я надеваю сутану белого огня.
Богом у выбора дороги я плачу,
Прижимая жизнь к себе,
А она уходит водой, омывая мои ноги,
И несет эту воду к дереву...

Сквозь облаков табачный дым,
разворошивши солнца улей,
скользнул осенний вздох лазури.
Искрился полдень, вместе с ним
в уставшем сердце догорала
листва осеннего костра.
И чайкой раненой с моста
взгляд в серую прохладу падал,
на плечи волн, в сырую ночь,
в свинцовый сон под вечным илом,
a солнце обжигало глину
сентябрьских аллей и рощ.

Не страшны ни дождь, ни снег,
Если ты со мною рядом,
Самый близкий человек,
Но не понят, не разгадан.

Ураганы не страшны,
Волки, тигры, нож у горла,
Град свинцовый пуль шальных,
Тьма, чума, инфаркт и голод.

Не боюсь с тобой беды.
Но не так уж смел, по сути.
Просто, если рядом ты,
Хуже мне уже не будет.

Сквозь багровый огонь занавесок,
сквозь стекло, что заря перламутром
расписала, сквозь влажные фрески
переулков, сквозь окрики утра,
брось мне весточку взглядом осенним,
мимолётным, прозрачным, незримым,
и, как волны свинцовые ленью
застывают в душе пилигрима,
свет останется (всё остаётся),
будет жить где-то там, по соседству
с тишиной, на страницах неброских
сокровенной ноябрьской пьесы.

Я часто вижу образ твой
И вспоминаю наши встречи...
Тебе я стал совсем чужой;
Тоска легла на мои плечи

Свинцовой, серой пеленой
И было, чуть не погубила.
Тонул в печали я немой,
И жить, казалось, нет уж силы.

Душа моя тебя звала
Сквозь муки, боль и расстоянье.
Любовь меня с ума свела.
В любви и радость, и страданье.

И вот полгода уж прошло,
И улеглись земные страсти,
И солнце яркое взошло,
Сменив душевное ненастье.

Ведь правду люди говорят,
Что раны наши время лечит...