Поэт в Нью-Йорке

Как тебе живется в облаке иллюзий?
Отчего не видишь мир во всей красе? -
Смотришь ли, из страха что тебя осудят,
Если не увидишь там, где видят все...

Ты идешь гуськом, за тысячами судеб,
Главная забота – «чтобы с той ноги»...
Но тропа, старея, вряд ли позабудет -
Смельчака, безумца ль - первые шаги

В красоте творит непризнанный художник,
Красотой живет непонятый поэт,
Ты же на Неё взираешь осторожно:
- Если восхищусь, Меня одобрят? Нет?

Если же «глупец» твой взгляд не...

Тот, кто за истину не дрался,
Перо певца вовек не тронь!
Морозный вихрь не раз пытался
Задуть свечи моей огонь.

Порок, что ненавидит честность,
Скрипит натужною пилой,
И даже малая известность
Чревата критикой презлой.

Но не умолкнет наша лира,
И мы оставим до поры
На совести больного мира
Такие правила игры.

Немало песен будет спето,
Кровь не остынет, горяча,
Покуда в сердце у поэта
Горит небесная свеча.

Ты тогда еще была несвободной
И поэтому ответила: «Нет!»
Заходила ты в автобус до Гродно.
На Кубань родную я брал билет.

Парк запрудили ромашки,
Нас опьянял аромат.
Словно беспечные пташки,
В рай мы летели и в ад.

А потом мы повстречались на пляже,
И опять ты непреклонной была.
Отказалась ты от помощи даже,
Когда очень далеко заплыла.

Парк запрудили ромашки,
Нас опьянял аромат.
Словно беспечные пташки,
В рай мы летели и в ад.

Как то вечером ты плакала в сквере...

Однажды ведьма с карими глазами...
Влюбилась в безызвестного поэта...
А он с другими изменял часами...
И пострадал, конечно же, за это...
Она его любила и страдала...
Всё сердце в ранах от любовных мук...
А он, скотина, лез под одеяло...
Ласкать других знакомых ей подруг....
Немного зелья подмешала в чашу...
И превратила в волка -одиночку...
Любовь ведь зла!
И бедная колдунья...
Поставила на ловеласе точку...

Его Онегин и Татьяна
Людмила, что верна Руслану,
Коварный, злобный Черномор,
Фарлаф спесивый и надменный,
Гордый Ратмир и Ленский верный
И Ольга – Танина сестра,
Та, что печали неверна,
Тазит, воспитанный в покое,
Не знающий основы боя…
Как много их, кого мы любим,
И захотим да не забудем.
А почему? Да потому.
Они принадлежат Ему
Поэт писал так просто, ясно
Легко, игриво и прекрасно.
И о серьёзном говорил
Так просто, словно он шутил…
Со дня того века промчались...

Гордиться не имеет смысла.
К чему? Мы все не без греха!
Поэт и тот не бескорыстен
В том, что касается стиха!

Мы все тщеславьем одержимы,
Нас манят слава и успех,
И до тех пор, пока мы живы,
За нами следом ходит грех.

И чтобы мы ни совершали,
Нам льстит чужая похвала!
Как часто меряем грошами
Свои поступки и дела.

В любви и то не бескорыстны -
Нам нужен всем надежный тыл!
А сколько грешных было мыслей?!
А кто, хоть раз не согрешил?

И даже на вершине славы,
Вполне...

О, стихотворец! Что тут скажешь?
Зря к коньячку икорку мажешь.

На Фета ты нагнал бы скуку,
И Пушкин не подал бы руку.

Он, хоть и пил "клико" порою,
Но только, милый, не с тобою.

Не путай мыло и мочало,
Начни, приятель, всё с начала.

Чтоб гениальным стать поэтом,
Попробуй... водку с винегретом.

Я помню вас! Вы неизменно
Блестите в памяти моей —
Звезда тех милых, светлых дней,
Когда гуляка вдохновенный,
И полный свежих чувств и сил,
Я в мир прохлады деревенской,
Весь свой разгул души студентской
В ваш дом и сад переносил;
Когда прекрасно, достохвально,
Вы угощали нас, двоих
Певцов,— и был один из них
Сам Пушкин (в оны дни опальный
Пророк свободы), а другой...
Другой был я, его послушник,
Его избранник и подружник,
И собутыльник молодой.
Как хорошо тогда мы жили!
Какой...

Выходил я вечерами
Под берёзой посидеть,
Чтоб дотронуться руками
До её ветвей и спеть,
Песню ту, что напевала
По ночам мне в детстве мать.
Через год её не стало
И не мог я засыпать,
А лежал, ревел в постели
До шести часов утра.
В зиму ту одни метели
Завывали у окна…
До сих пор метель кружится
И душе покоя нет,
Под берёзою садится
Песню петь уже поэт.
Со слезами вспоминая
Материнскую любовь
И куплеты воспевая
Под гитару с грустью вновь.

Всехристианнейший поэт, изгой и странник одинокий,
Ношу в миру нагрудный крест как память сердцу о Христе.
В век проходимцев и лжецов, в век беспощадный и жестокий,
Стремлюсь, чтоб публика моя хранила души в чистоте.

Пусть мне теперь не суждено быть знаменитым и всехвальным
И горделиво поучать в венце почётном мудреца.
Во все века Господень путь путём был скорбным и опальным,
Но только избранным дано – глаголом возжигать сердца.

Поскольку я познал и сам злословья лютое распятье
И...