Пейзажные

Задерните шторы
Претит мне осенняя серость
И морось дождя навевает уныние дней
И сырость промозглая пакостно в кожу мне въелась
К груди подползает, стремится устроиться в ней

Задерните шторы
И окна закройте поглуше
Пусть в доме горит теплотой электрический свет
Я так не хочу растратить тот век, что отпущен
На серую жизнь и осенний, сыреющий плед

Задерните шторы
Я буду сидеть у камина
Смотреть на огонь, пусть он с треском повеет теплом
Пусть искр веселье чарует, как звук...

На плечах берёзки стайка веселит,
По душе неброский воробьишек вид.
Прыгают по веткам, только без листвы,
Проводили лето, ждут теперь зимы.

То дожди, то ветер, стало холодней,
Высохли травинки на землице всей.
Не согреют пташек голые стволы,
И они резвятся в дебрях наготы.

Корма им подкину, пусть себе клюют,
Всё же с ними в зиму маленький уют.
Я их только вижу, сразу крошки счастья
В душу проникают мне среди ненастья.
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь. 2013

Осенняя полутьма –
страницы забытой книги.
Чешуйки асфальта, рыбьи
глаза дождливого неба.
Тумана застывшая пемза
на кальке точёных берёз.
Зари проталина, сера
вдоль смальты дорожных полос.
Змеиная кожа да кости.
Ноябрь подбирает слова.
Осенняя полутьма.
Лакуны осеннего солнца.
Рассвета ржавая оспа,
как автопортрет в углу.
Свечи поминальной проседь,
поддевшая ветра золу.
Скрипицей натянута осень,
соломой седеет рассвет,
ты тёплого слова попросишь,
но ветер сведёт всё на нет...

Янтарный свет вечернего разлива,
Синеют голубые небеса.
Волна взрывается, как пена пива,
Скрывая побережий телеса.

И из бокала вечного вливает,
Окутывая хмелем томный взгляд,
Любовный шквал к тебе моя родная.
Я задыхаясь пью его в закат.

Витает взвесь прикрытого соблазна,
В осадок не уходит ничего.
Сошлись с тобою мы не для показа,
Мы встретились для чувства своего.
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь, 2013

Пусть говорят все про монеты и котлеты,
А я нашёл определение мофеты.
Понятней людям было чтоб любого пола,
Мофета - затухающая фумарола.

Её не надо путать только с сольфатарой,
Слегка с другими компонентами для пара.
Но если невзначай флюид пошёл в разгон,
Сей резкий выхлоп называется грифон.

А выброс кипятка тут гейзером зовут.
Фонтаны эти все с вулканами живут,
Особенно их много, говорят, в кальдере,
Спросите вулканолога, он в деле.
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь, 2013

На лугу серебряные кони,
Свет над лугом в дымке голубой,
Затаился ветер на затоне,
Прислонившись к зарослям щекой.
Я гляжу в смятении на чудо,
Слышу, как вздыхают облака
И звенит, звенит роса повсюду,
Где бы не ступала их нога.
Тихий храп, скольжение, ни звука,
Гривы - по некошеной траве,
Ночь стоит, беспомощна - безрука,
Растворившись в буйном волшебстве.
Ах, какой красавец-жеребёнок,
Как шаги его божественно легки,
Но пейзаж картины странной тонок.
Он, как призрак, девственной...

Скоро будет вьюга,
Листья шелестятся,
Да, моя подруга,
Нам пора прощаться.

Скоро ты уходишь,
Оставив холод снежный,
В памяти глубокой
След свой безмятежный.

Мне приятно вспомнить,
Как же сладко было,
И как в эту пору
Ты любви учила.

Разочарованья
Не прошли сторонкой,
Но их заглушил он,
Смех наш с тобой звонкий.

Да, ведь все проходит,
Время нас не спросит.
Через год вернешься.
До свиданья, осень!

Осенний листопад на плечи мне упал,
Теперь я офицер октябрьского толка.
Внезапно для себя командующим стал,
И не жалею о такой судьбе нисколько.

Листва моих солдат не ведает преград,
Земля на данный миг в атаке стала нашей.
И пусть то будет лишь опять моя игра,
Зато победа так изящна и блестяща.

Придём ещё не раз и завоюем вас.
Вы будете сходить с ума от удивленья.
Конечно нелегко войной идти подчас,
Огнём гореть и уходить потом в забвенье.

В промокшем даже дне не истребим...

Я снова брошен в море,
приписанное кисти Айвазовского,
изломанный челнок,
худая шлюпка,
что отдаётся шлюхой
зелёно-фиолетовой волне,
и тонет в мёде грозового неба,
и в меди хлёсткого норд-веста
щепкой тлеет.
Я снова, погружением зрачка
в холодную изрезанную рану
стенающей марины,
чернила памяти вечерней разливаю
по первым строкам Книги Бытия.
Туманный брег к гортани ночи липнет,
я слеп от брызг и криков синевы;
я снова брошен, как комочек глины,
в печь раскалённого холста...

Словно вскрытая рана
прорывается
голубовато-серая кровь зимы
из-под сна заливных облаков.
Скрипка снега играет
двадцать четвёртый каприс Паганини.
Ветер застрял в ветвях
росписью по керамике.
Швейцары дорожных столбов
приоткрывают глаза,
анонсируя рыхлой суглинок ночи, где иней,
как лиманные лечебные грязи,
оцепляет больное сердце.
Аорта неба
качает холодный воздух.
Снег перевязывает буро-чёрные язвы
травы; на больное место
ложится кошка. Тоскливо.
Уютно поздно. Порознь со всем...