Благовещенский погост деревня Тимошкино

Историю печальную
Поведал мне мой дед...
Влюбился он отчаянно
В свои семнадцать лет.
Приехала к родным своим
Девченка погостить,
Окрепнуть и набраться сил,
И в чем-то подсобить.
Послушная и кроткая,
Для мамы свет в оконце,
Росла полусироткою
Под дождиком и солнцем.
Еще не примеряла
Венчальную фату.
Мальчишек избегала,
Завидев за версту.
В неполные шестнадцать
Едва лишь расцвела,
И замуж собираться
Ей не пришла пора.
Но поспевала всюду,
Порхала, словно птица.
Ну как в такое...

Осень красками покрыла
город - все дорожки просто
золотые и унылость
видно только на погосте.

Моя беда, мои жиды,
Лев Гурвич и Мариенгоф,
Порой им поверял мечты,
Давал им пищу, деньги, кров.

Казалось, что они просты,
Для дружбы мало б надо слов,
И ставил в вазу я цветы,
И песней славил я жидов.

Смеялись вместе мы порой,
А плакали всегда порознь,
В печальной жизни, за игрой
Картёжной как-то повелось.

Когда ж я приносил вина,
Не пили милые друзья,
Я выпивал вино до дна,
И часто делался свинья.

Лев Гурвич и Мариенгоф
Соседи были – не разлей,
Но от безденежья, каков...

Блики на льдине окна –
словно вечерние ангелы бьются в агонии фар.
Да что им здесь делать, ангелам,
детям небесных кремовых вотчин,
гарью позорить снежные крылья,
когда встал
пробкой сплошной городской разлив,
когда за ночью
следует ночь, еще темней
карьерным наростом
(немые погосты
и те поживей,
чем вешалки, стулья в мыли)
Да что им здесь делать,
а нет, все-таки, есть что,
и это что, найти, удержать, размножить бы…
Если бы верить, но веры –
кот наплакал, хлебные крошки
для...

Жил да был художник Пауль Клее
Где-то за горами, над лугами.
Он сидел себе один в аллее
С разноцветными карандашами,

Рисовал квадраты и крючочки,
Африку, ребенка на перроне,
Дьяволенка в голубой сорочке,
Звезды и зверей на небосклоне.

Не хотел он, чтоб его рисунки
Были честным паспортом природы,
Где послушно строятся по струнке
Люди, кони, города и воды,

Он хотел, чтоб линии и пятна,
Как кузнечики в июльском звоне,
Говорили слитно и понятно.
И однажды утром на картоне...

Спит зайчонок скоро его год.
Скоро встанет по земле пойдет.
И в друзья себе кота возмет.
Люди скажут - здравствуй Новый год!

Я хочу чтоб ты счастливым был.
В каждый дом лишь счастье приносил.
Чтобы жизнь текла своей рекой.
Чтобы доме был мир и покой.

Чтоб рожали доченьки детей.
Чтоб на свете не было потерь.
Чтоб на свете не было разлук.
Ты мой друг и я твой друг.

Что нам суждено на небесах.
Все за нас давно уж решено.
Ты Господь нас строго не суди.
Погостить к нам в гости...

Друг мой преданный, родной,
Хватит пить, гулять, ругаться.
Дома ждёт жена и дочь,
Они хотят тебя дождаться.

И обнять, поцеловать
В час вечерний после смены
На пороге, как всегда,
Хоть в руках твоих пакеты.

Но, а ты в дверях шатаясь
Ничего не объяснив,
Тихо спать тайком ложишься
Сигарету докурив.

Дочь вновь спрашивает маму:
«Мы гулять, пойдём сейчас?»
«Папа твой устал родная.
Так устал, что не до нас.

Вот пойдём мы в выходные
И на горку и в кино.
Только жди всегда ты...

Как много внимания мы придаём мелочам,
От главного нас уводящих, с дороги сбивающих.
О том, что нас мучает, спать не даёт по ночам,
Мы пишем романы, поэмы, словами играючи.

Весна, пробуждение - это вам не пустяки.
А летом жарища от страсти, всё испепеляющей.
Сентябрь, бабье лето, прощания, птиц косяки,
От душ чьих-то стылых и зимних ветров улетающих.

А дальше позёмка, сугробы нам ставят заслон.
Приехали, словом, и дальше нам двигаться незачем.
Сбылось, не сбылось, было или быльём...

Мир реальный, как хаот,
Разных лиц водоворот.
Жизнь диктует свой формат,
Главным сделав лишь наряд.
Тело - для души тюрьма.
В сердце скорбь, тоска и тьма.
К звездам мчится паладин,
В небе он совсем один.
Скачет странник в даль, в Агост,
Может, честный там погост.
Не покинет смелых вера.
Жизнь - всего лишь в смерть пещера.

Я уже отвык от холодов, Север не забыт, но так далёк,
Где горел пожар младых годов, тлеет только малый уголёк.
Там, где ветер скулы обжигал и казался бесконечным бег.
Снегом заметает пьедестал, где творил железный человек.
Павших и уставших поднимал и совсем не мыслил про износ:
«Некогда им думать про финал!»- вслед однажды кто-то произнес.
Сверху только панцирь, глубже суть, мягкий и ранимый сердцем врач,
Чтож уже назад не повернуть, под гору несётся время вскачь.
Четверть века...