Глава 3
МОДЕЛЬНЫЙ ПОДХОД К ПОНЯТИЮ СВОБОДА
Цель этой главы — на основе модельного подхода дать по возможности широкое определение свободы и показать, как эти подход и определение «работают» при разрешении тех или иных конкретных общественных проблем. Параллельно показать, к каким ошибкам приводят различного рода не ¬модельные подходы к понятию «свобода».
Первое, что в данном случае следует из модельного под¬хода (см. гл. 1) — это то, что нет единственных и абсолют¬ных понятий, что каждый может вводить любые понятия, в том числе и свободы по-своему, заботясь лишь, в первую очередь, о его строгости и однозначности, а во-вторых, о со¬ответствии той задаче, для решения которой вводится поня¬тие.
Несмотря на такую свободу в определении «свобода», я попробую сформулировать некое максимально (на сегодня) общее определение, из которого все прочие, пригодные для решения конкретных задач, получались бы как частный случай. Или, иными словами, найти общий метод и общий базис для всевозможных определений свободы, а также получить какие-то достаточно общие выводы относительно возмож¬ностей ее в человеческом обществе.
Исходить я буду из все того же ньютоно-лагранжевского подхода к моделированию произвольных процессов. Ко¬нечно, между механическими системами, для которых был развит упомянутый подход и системой «человеческое общест¬во» есть огромная разница и это может вызвать у читателя априорное отталкивание от такой попытки. Вот-де опять ме¬ханическое описание общества. Ведь уже когда-то пробовали и давно было доказано, что... Ну, и так далее. Поэтому сна¬чала я попытаюсь несколько удобрить почву, по возможнос¬ти размягчив предубеждения.
Я уже писал раньше, что ньютоно-лагранжевский подход давно вышел за пределы механики, что он пронизывает на сегодня все естественные науки, что он вошел и в общественные, и что, вообще, во всех случаях, когда мы хотим дать математическое описание произвольного процесса, мы можем представлять его как движение точки в n-мерном пространст¬ве параметров, описывающих процесс. Движение, подчинен¬ное фундаментальным законам модели, ограничениям-свя¬зям, начально-граничным условиям, и обусловленное, влияемое со стороны внешних для системы воздействий. Само собой разумеется, что параметры, фундаментальные законы, законы свя¬зи и так далее для системы «общество» будут весьма отлич¬ны от того же в механической, либо физической, либо в био¬логической системе. Но это не устраняет возможности, даже без строгого введения всех параметров, связей и воздейст¬вий, описывающих общественный процесс, сделать кой-ка¬кие общие выводы (в частности, о свободе), отправляясь от ньютоно-лагранжевского подхода.
Ньютоно-лагранжевская механика не дает определения свободы, но она вводит понятие меры ее, именуемой числом степеней свободы системы. Под последним понимается число параметров, которые можно изменять независимо друг от друга.
Понятие «меры свободы», естественно, связано с понятием «свободы», но не обязательно вводить сначала второе, чтобы из него вывести первое. Можно и нао¬борот. Например, из того, как в механике введена мера сво¬боды, очевидно, что там подразумевается собственно под свободой, а именно — отсутствие ограничений на любые воз¬можные изменения параметров механической системы. Сле¬дуя механике, я начну с введения меры свободы общества, рассматриваемого как система, точнее не с введения, а с объяснения, что таковая мера в принципе может быть введена (существует) и как примерно ее можно вводить.
Конечно, механическое перенесение меры свободы с механической системы на человеческое общество было бы просто оскорблением для последнего. Но если не механическое, то другое дело и тогда возникает только вопрос как. Как можно видоизменить понятие меры свободы, пригодное для механической системы, чтобы оно стало пригодным для системы «общество», и можно ли это сделать вообще?
Почему мера свободы механической системы не подходит к обществу? Прежде всего потому, что возможности из¬менения разных параметров в системе «общество», то есть разные свободы (замечу для наглядности о каких параметрах и изменениях, в принципе, может идти речь: скажем, изменение места жительства, места работы, публичные вы¬сказывания, участие в демонстрациях, но также курение, переход через улицу, причем где угодно и как угодно, летание с аппаратами и без оных, зарезать кого-нибудь или ограбить и т. д. и т. п.) по-разному ценятся человеком, а тем более разными людьми. Поэтому число (сумма) свобод, на которые нет ограничений, не годится. Но если бы, скажем, речь шла о мере свободы общества в оценке одного человека, то указанное несоответствие легко устранимо следующим изменением определения меры. А именно, под мерой в этом случае следует понимать не просто количество — сумму сво¬бод, на которые нет ограничений, а эту сумму, но с весовы¬ми коэффициентами, отражающими степень предпочтитель¬ности разных свобод в глазах индивидуума. То есть
S=∑fi
где fi — весовой коэффициент при i-й свободе.
Полученная таким образом оценка кажется предельно субъективной. Она, действительно, весьма субъективна в определенном смысле, но есть и такой смысл, в котором она вполне объективна: она объективно отражает мнение данного индивидуума о сравнительной ценности свобод. Вопрос лишь в том, какого смысла объективность нам нужна. Рассмотренная - важна лишь в характеристике самого индивиду¬ума. Но если мы произведем осреднение индивидуальных оценок, то получим результат, который также будет в опре¬деленном смысле не вполне объективен (так как, хотя и нет единого субъекта, который бы вполне определял эту оценку, однако может быть сильное влияние какой-то незаурядной личности на общественное мнение). Но тот смысл, в котором эта оценка вполне объективна, а именно, — она объективно отражает существующее общественное мнение по предмету, независимо от того, как последнее сложилось и хорошо это или плохо, — этот смысл является весьма важным для рас¬сматриваемого вопроса. Дело не только в том, что аналогич¬ным способом мы выбираем правительство и решаем еще ряд вопросов в демократическом обществе, дело в еще очень важной свободе — праве людей на собственное мнение, даже если оно ошибочно. Поэтому для целого ряда общест¬венных проблем, связанных со свободой, рассмотренная оценка с ее объективным смыслом, является не только при¬емлемой, но и единственно приемлемой, или, по крайней ме¬ре, наиболее приемлемой.
Не мешает, однако, понимать наличие и другого смысла объективности весовых коэффициентов, смысла, который вытекает из внутренней, природной, генной предрасположенности человека, разной к разным свободам. Человек может непра¬вильно оценивать эту свою предрасположенность, тем более, что человек влияем и находится под сильным воздействием окружающей среды, включая воспитание и общественные связи, но это не мешает существованию этой предрасположенности. Разница между самосознанием человека и его внутренней природой является настоль заез¬женным коньком всей постфрейдовской психологии и лите¬ратуры, что я не чувствую никакой необходимости и мне включаться в этот хор, умножая аргументы. Правда, разницу эту я понимаю не совсем по фрейдистски, но поскольку для меня сейчас важно утвердить сам факт существования внут¬ренней природы человека и несовпадения ее с самосознани¬ем его, то я и позволю себе, не входя в детали, сослаться на постфрейдовскую психоаналитическую литературу и литера¬турный психоанализ, с которыми, именно в смысле сущест¬вования разницы, я вполне согласен.
Как и прежде, от индивидуальной предрасположенности можно перейти к средней по обществу. Само собой, что мы не можем сегодня сделать это количественно ни для индивидуума, ни для общества, и допустим даже, что не сможем этого сделать вообще никогда. Тем не менее, признание факта существования, как уже говорилось, играет роль тео¬рем существования в математике и может использоваться для получения важных выводов.
Более того, только признание последней объективности, делает осмысленными попытки людей влиять друг на друга с помощью идей и убеждений. В противном случае, получается экзистенционалистское «бэ-э»: «Ты хочешь убедить меня в чем-то, потому, что ты так чувствуешь, но ведь я-то чувствую иначе, а объективности под этим все равно ни¬какой нет. Так не пошел ли бы ты...».
Итак, с помощью так или иначе определенных весовых коэффициентов можно поправить механическую меру свободы системы — «число степеней свободы». Достаточно ли это¬го, чтобы она стала пригодной для системы «общество»? Для того, чтобы показать, что нет, и выяснить, как ее еще нужно поправлять, рассмотрим очень важное в механике и имеющее отношение к предмету, понятие «связи». Оно имеет то отношение к предмету, что наличие связей, которые есть ни что иное, как ограничения, накладываемые на возмож¬ность изменения параметров системы, влияет на меру сво¬боды системы, а именно — сокращает ее. В частности, мож¬но завязать систему так, что никакие изменения параметров в ней будут вообще невозможны и тогда число степеней свободы ее будет равно нулю.
В механике связи подразделяются на абсолютные, или абсолютно-жесткие, и на гибкие, или упругие. Последние отличаются от абсолютных тем, что они допускают перемещение в том направлении, в котором они его и ограничива¬ют, но перемещение это требует усилия, ве¬личина которого зависит от величины перемещения. Абсолютные связи являются част¬ным случаем упругих, когда потребное усилие, необходимое для минимального перемещения, бесконечно. Разумеется, что в реальной действительности нет ничего абсолютною, в том числе — абсолютных связей. Но как уже было сказано (глава 1), любое наше номинал-определение описывает лишь пустое множество. В этом смысле любая упругая связь при задании точного закона соответствия между си¬лой и перемещением описывает также лишь пустое мно¬жество. При расширении же номинал-понятия за счет до¬пусков абсолютная связь становится весьма важным и со¬держательным понятием в механике даже без указания величин допусков (например, при битье лбом об стенку, последнюю вполне можно рассматривать как абсолютное препятствие, хотя в принципе можно и повредить ее).
Понятие числа степеней свобод введено для механических систем только с абсолютными связями. Так что, даже при переходе к механическим системам, в которых помимо абсолютных, есть упругие связи, нужно было бы уже расширять понятие меры свободы системы. При переходе же к системе «общество» нужно учесть, что понятия абсолютных и упругих связей решительно недостаточно для описания ка¬чественного разнообразия связей в обществе. Я хочу дать лишь один пример: ограничение, обусловленное вероятностью каких-то негативных последствий при попытке реализовать соответствующую свободу. Например, опасность гулять ве¬чером по улицам города в ситуации сильно развитой прес¬тупности (скажем, в Нью-Йорке). Свобода, о которой идет речь, достаточно существенна, ограничение не абсолютное и как упругое его нельзя описывать, но можно описать как вероятностное.
Возникает вопрос, как отразить в мере свободы общества наличие неабсолютных, да к тому же еще разной природы (упругих, вероятностных и прочих) связей? Это можно сде¬лать с помощью коэффициентов аналогичных весовым. При этом, мера свободы примет вид:
S=∑fi∙∏Kij
где Kij - коэффициенты, учитывающие характер j-той связи, аложенной на изменение i-того параметра. (В случае, если связь обуславливает зависимость между возможными изменениями нескольких параметров, всегда можно принять пра¬вило, по которому все параметры в этой связи, кроме одного, будут полагаться независимыми, и тогда связь будет отно¬ситься только к этому последнему).
Коэффициенты Кij являются функционалами от функций, описывающих саму связь. Скажем, в случае упругой связи существует зависимость между возможным изменени¬ем параметра и усилием, которое необходимо для этого приложить. Например, ∆ɑi—изменение i-того параметра сис¬темы, Fj—усилие, необходимое для достижения этого изменения в соответствии с j-той связью.
∆ɑi =ȹij(Fj) — функция, описывающая саму связь.
Соответствующий этой связи коэффициент Kij = Kij(ȹij).
Характер функции ȹij определяется характером самой упругой связи. Это может быть функция линейная, нелинейная, непрерывная, разрывная и т. д. В частности, при опре¬деленном усилии связь может вообще исчезать (разрушаться или освобождаться), а до этого быть абсолютной и т. п.
Функционал Kij(ȹij) зависит от нашей внутренней природы или от того, как мы относимся к тем или иным ограничениям на данную свободу. Именно, благодаря тому, что он отражает наше отношение к различным ограничениям на свободу (осознанное или нет) оказывается принципиально возможным учесть (соизмерить) в одной мере связи раз¬личной физической природы, как то упругие, вероятностные и любые другие (для вероятностных, например, аргументом функционала Kij будет не ȹij, а функции, описывающие вероятность неприятного результата с учетом степени самой неприятности.).
Разумеется, что практическое применение функционалов, даже если мы будем объективировать их в смысле осредненного общественного мнения, а не в смысле нашей внут¬ренней природы, является настоль сложным, что вряд ли осуществимо. Меня, однако, интересует сам факт существования такой меры, и прежде всего во втором смысле объек¬тивности, и мы видим, что наличие разнообразнейшей при¬роды связей и ограничений в обществе, необычайно осложняя вычисление меры свободы общества, существованию ее не противоречит.
Небольшое отступление. Не пытаясь строить функционалы Kij, проведем кое-какие рассуждения об их свойствах, то есть по поводу нашего отношения к различ¬ным ограничениям на свободу. Очевидно, что в случае аб¬солютных связей, коэффициенты Kij следует полагать рав¬ными нулю — возможностей изменения нет ни при каких усилиях, ни с какой вероятностью и ни с какими опасностя¬ми. При отсутствии j-той связи Kij логично принять равным единице. И казалось бы, все прочие возможные значения должны располагаться между нулем и единицей, между случаями абсолютного ограничения и полного отсутствия ог¬раничения. Однако, это не так и обусловлено это нашей внутренней природой в одном случае или связанным с ней сознательным отношением к различным ограничениям - в другом. Вследствие этого, Kij может иметь максимум при каких-то промежуточных значениях ограничений, т.е. когда ограничения есть, не равны нулю и в то же время – не абсолютны.
Чтобы лучше понять это, обратим внимание на существование крепкого сцепления в нашем сознании (или под¬сознании) между свободой и природой, несмотря на то, что реализация многих свобод человека в природе требует затрат усилий больших, чем в аналогичных случаях в обществе. Кроме того, природа не знает юридических ограничений на свободу (включая «Не убий»), а также общественных институтов для их охраны, но именно поэтому вероятностные ограничения, связанные с опасностью, в ней больше, чем в обществе (если мы имеем ввиду не прирученную природу в виде горшка с цветком или городского парка). Но поскольку трудности и опасности и их преодоление до определенной меры оцениваются человеком положительно, то ценность соответствующей свободы, при реализации которой преодо¬леваются трудности и опасности, увеличивается по сравне¬нию с ценностью этой же свободы в безопасной ситуации. Поэтому природа и олицетворяет максимальную и даже безграничную свободу для большинства людей, а не только в воспаленном мозгу небезызвестного географа, вопившего: «На волю в Пампасы»!
Другое дело, насколько представление о безграничности или хотя бы максимальности свободы в природе соответствуют действительности. Причем не для львов и слонов, хотя и для них есть свои ограничения (львы, например, делят все пространство на эксплуатационные участки и в чужом охотиться нельзя), а для человека. Конечно, романтическая мечта о свободе рисует нам этакого отважного Соколиного Глаза, бесстрашно пробирающегося через джунгли с ружьем. Но возникает вопрос: при чем же здесь ружье? Ведь это же продукт товарного производства в высокоорганизованном об¬ществе. Тут тебе и восьми, а может и четырнадцатичасовой рабочий день, и начальство, а может, и профсоюз, и, безус¬ловно, полиция и армия, потому что если уж ружья есть, то не только ж для охоты. Нет, ружье придется убрать. Лука со стрелами также попрошу не давать. Ибо хоть его в принципе и может сделать сам охотник, но ведь его нужно сначала изобрести, а изобретение мало-мальски приличного лука и мало-мальски приличных стрел дело поколений первобытных людей, объединенных в первобытное общество. Последнее обстоятельство существенно, иначе не было бы передачи информации.
Вообще, существовал ли когда-нибудь человек необщественный? То есть не убежавший от общества и прячущийся от него, а человек на стадии, когда никакого общества не было? — Факт не доказанный. Но может быть, в пер¬вобытном обществе он был более свободен, чем современ¬ный? Ну, чем современный, сидящий в концлагере — конеч¬но, но в полном объеме не берусь исследовать этот вопрос.
Вот то, что первобытный человек не был абсолютно свободен — это можно сказать с уверенностью. Даже переменить общество своих надоевших соплеменников для него было практически невозможно. Да и власть, пусть избранных, старейшин, существовала, и надо сказать без обязательной ротации. Не следует забывать и грозных для безоружного человека хищников, враждебные племена и тому подобное. Не мешает сравнить также необходимость почти безвылазно сидеть в пещере, да и, уходя, не слишком удаляться от нее, с нынешней свободой передвижения по морям и континентам (тоже, правда, не безграничной, особенно в соцстранах).
Так что лозунг «Назад в пещеры!» вызывает сомнение не только с точки зрения утраты комфорта в виде теплого санузла и душа, но и с точки зрения самой свободы тоже. Следует отдавать себе отчет, что история человечества или хотя бы история научно-технического прогресса не являет собой непрерывного убывания свободы за счет роста удобств. Скажем, изобретение самолета дало человеку новую свободу, свободу летать, которой у него раньше не было. Но это не устраняет того обстоятельства, что безграничное изгнание трудностей и опасностей из нашей жизни не обя¬зательно приводит к непрерывному росту свободы. Лишь до определенной меры. И не только потому, что это устранение сопряжено, как правило, с утверждением каких-то институтов и норм, так или иначе ограничивающих нашу свободу напрямую (вроде паспортной и иных систем контроля и ин¬станций его осуществляющих), но также и в силу нашего отношения к трудностям и опасностям и свободе, с ними связанной. Поэтому общество американского исторического дикого Запада воспринималось его современниками (да и большинством нынешних американцев) как более свободное, чем благопристойные и лучше защищенные от произвола центральным правительством и его полицией Восточные Штаты. Аналогичную параллель можно проводить между казачеством времен его зарождения и централизованной силь¬ной Московией, ну и т. д. (Само собой, что отсюда не стоит делать вывод, что разбойники с дикого Запада были защит¬никами свободы, а шерифы — ее душителями).
Возвращаемся к мере свободы. С помощью коэффициен¬тов мы получили оценку ее, учитывающую и наше разное отношение к разным свободам, и качественное разнообразие связей, ограничивающих свободу в обществе. Достаточно ли этого? — Нет! Мы знаем, что человеческая свобода подразделяется на две категории: «свободу для» и «свободу от». «Свобода для» это - свобода человека делать то, что ему хочется. «Свобода от» это - свобода не делать то, что ему не хочется, но что его заставляют. До сих пор рассматривалась и получила отражение в мере только «свобода для». Возникает вопрос: можно ли в принципе ее соизмерить со «сво¬бодой от» и как?
Вернемся к механике, а именно к понятию «освобождение от связей». Для изучения движения механической несвобод¬ной, то есть со связями, системы (или точки) можно условно отбросить связи, заменив их реакциями и рассматривая полученную систему как свободную, но такую, что в числе внешних воздействий на нее будут и реакции связей. То есть влияние связей соизмеряется с влиянием внешних воздействий. «Свобода для» определяется ограничениями-связями. «Свобода от» связана с необходимостью и принуждением что-то делать. Необходимость и принуждение играют в обществе ту же роль, что и внешние воздействия для меха¬нической системы, хотя качественно содержание необходимости — принуждения гораздо богаче. Это указывает путь для соизмерения, с учетом, естественно, вышерассмотренных видов (смыслов) объективности искомой меры.
Прежде всего, в отдельных случаях принуждения выражаются через ограничения. Например, запрет — ограничение евреям царской России проживать за пределами черты осед¬лости равносилен принуждению проживать внутри этой чер¬ты. В подобных случаях, введение в меру принуждения и связанной с ним «свободы от» можно делать просто через соответствующую «свободу для» и ее ограничения.
Такое выражение естественно, не всегда возможно, но есть другой путь, в основе которого внутренняя природа человека и ее взаимоотношение с принуждением и ограничениями. То есть, как и прежде это не путь практического вычисления меры свободы общества, а путь доказательства ее существования. Осознавая это и учитывая, что разраба¬тываемая формула для меры свободы общества носит лишь иллюстративный характер, рассмотрим (для наглядности же) как в нее должны войти принуждения или «свободы от». Формула примет вид: S = fiKij - rк,где rk - коэффициенты, оценивающие соответствующие при¬нуждения.
Из вышерассмотренного уже ясно, что rк не только могут быть больше единицы, но могут приближаться к значе¬нию fiKij, то есть к цене всей той «свободы для»,
которая предоставлена человеку природой и обществом, по крайней мере в осознанной оценке самого индивидуума. Под¬тверждением этого являются случаи самоубийства в качест¬ве протеста против какого-то принуждения. Самоубийство, если причиной его является принуждение, ставит знак ра¬венства в сознании самоубийцы между этим принуждением или определяемой им «свободой от» и всем множеством «свобод для», которые у него были.
Этот пример говорит нам еще о двух вещах: о необы¬чайно широком диапазоне индивидуального осознанного от¬ношения разных людей к разным свободам, и, во-вторых, что гегелевская «свобода как осознанная необходимость» — не пустое определение, поскольку субъективное осознание свободы индивидуумом есть также одна из объективных ха¬рактеристик (причем исключительно важная для самого ин¬дивидуума), а значит осознание им необходимости каких-то принуждений (скажем, подчиняться любой власти, поскольку она об Б-га, или осознание биологической необходимости добывать себе пропитание и т. п.) может в высшей степени изменить представление его о мере своей персональной сво¬боды. Не следует все же забывать о существовании внутрен¬ней природы человека,, не зависящей от его сознания. Мера свободы, предоставляемая человеку обществом и определяе¬мая через его внутреннюю природу, не связана и не зависит от осознания им каких бы то ни было необходимостей. И хотя сознание и осознание могут и очень сильно отвлекаться от подлинной внутренней природы их. носителя, но не до бесконечности. Кроме того, это расхождение между само¬осознанием сам ¬осознанием и нашей действительной предрасположенностью и потребностями не может не порождать душевной дисгар¬монии. Все это не учитывается в гегелевской «осознанной необходимости».
Можно предположить по аналогии с ограничениями, что не только сознанием мы можем воспринимать какие-то не¬обходимости положительно, но и наша внутренняя природа может обуславливать тот факт, что минимум выражения rk будет достигаться не при полном отсутствии необходимостей-принуждений, а при каком-то их оптимальном значении. Это тяжело доказать, но в пользу этого говорят такие наблюдения, как, например: избавление от всех обязан¬ностей, включая, скажем, заботу родителей о\ детях, ощуще¬ние принадлежности своей к народу и налагаемых этим обязательств и т. п. приводит, как правило, к ощущению внутренней дисгармонии и пустоты. Однако это ощущение не обязательно должно быть связано и выражаться в тер¬минах свободы.
Итак, выше предложена (точнее показано существование) объективная мера свободы общества, причем не одна, а, по крайней мере, две. Одна - базируется на осознанном восприя¬тии свободы индивидуумами общества,) а другая на природе человека с ее потребностями в различных свободах и отно¬шением к различным ограничениям и принуждениям. Нали¬чие нашего сознания, в одном случае, и нашей объективной внутренней природы, в другом, являются теми факторами которые позволяют соизмерять в единой мере все качествен¬ное разнообразие свобод человека, ограничений на них в обществе, и принуждений, как рассмотренных выше, так и вообще мыслимых.
Можно ли удовлетвориться последней формулой —мо¬делью для меры свободы общества? Это зависит от того, чего мы хотим от этой формулы. Как уже было сказано, она не претендует на то, чтобы по ней можно было вычислять упомянутую меру в конкретных случаях. Она лишь иллюстри¬рует принципиальную возможность построения такой меры и, значит, факт ее существования и качественную структуру ее. Поэтому заведомая грубость апроксимации и наличие в ней неразработанного вида функционалов Ки и гrк, для которых принимается (в- модельном1 смысле) лишь сам факт их существования и весьма общие свойства, рассмотренные выше, приемлемы для поставленной цели. Моя задача была лишь показать, что никакие известные мне свойства объекта (свободы в обществе) не вступают в противоречие с сущест¬вованием меры свободы общества и предложенная модель этой меры качест¬венно соответствует той самой существующей реальности, которую она описывает.
Полагая, что я это сделал, я могу перейти к выводам из факта существования меры свободы общества и ее ка¬чественной структуры, разобранной выше.
Прежде всего на основе, предложенной модели меры сво¬боды я попытаюсь получить по возможности универсальный подход к самому понятию «свобода». Собственно, мера сво¬боды фактически уже определяет содержание понятия сво¬боды. Можно было бы сказать, что свобода — это то, мера чего рассмотрена выше. Но можно дать и прямое (что бо¬лее привычно) определение, которое, однако, будет менее точным. В этом определении свобода; —э это отсутствие любых ограничений и принуждений. Неточность этого определения в том, что максимум свободы (меры свободы) достигается не при полном отсутствии ограничений, а при некотором их оптимуме. Так что лучше пользоваться определением свобо¬ды через ее меру.
Теперь я хочу показать, что предложенное определение свободы обладает универсальностью в том смысле, что про¬чие известные мне определения ее получаются из данного как частные случаи при определенных обстоятельствах и более или менее.оправданных допущениях.
Прежде всего, это уже упомянутая гегелевская «свобода как осознанная необходимость». Она есть ние что иное как рассмотренная выше свобода, в случае, есликогда объективация меры ее осуществляется по сознанию (само осознанию, оцен¬ке) индивидуума. Заметим, что при такой объективации осознание изменяет не только компоненты меры, связанные с необходимостями-принуждениями, но и компоненты связан¬ные с ограничениями на «свободы для». Если к тому же предположить, что принуждения и ограничения совершенно не зависят от нас, скажем «всякая власть от Б-га» и т. п., (что, как я понимаю, и предполагалось Гегелем), то рассмат¬риваемая объективация приобретает, если так можно выра¬зиться, дополнительную объективность. Я имею в виду, что осознавать по-прежнему будет каждый индивидуально, однако объектом осознания будет некая абсолютно объективная необ¬ходимость, независящая не только от того, в какой степени она осознается каждым индивидуумом, но и от деятельности людей. А если так, то становится неважным, каковы дей¬ствительные размеры необходимости или принуждения (раз уж мы не в состоянии их изменить), а важно только наше отношение к ним, т. е. осознание необходимости. Все дело только в том, что даже е^сли и существуют такие абсолютные необходимости и ограничения, то нельзя все же не признать, что огромное количество и тех и других, причем весьма су¬щественных для человека и общества, ни в коей мере аб¬солютными не являются. Обильные революции и смены об¬щественных строев, произошедшие после Гегеля, лучше все¬го иллюстрируют этот факт. Целый ряд принуждений и ограничений, имевших место во фридриховской Германии во времена Гегеля, отпали в демократических государствах в результате человеческой деятельности. (Другое дело, что по¬явились другие ограничения). Более того, в демократическом обществе мы вынуждены постоянно решать, какие свободы мы разрешаем, а какие ограничиваем, и в какой мере. Если мы, скажем, изменяем срок наказания за определенный вид ограбления с трех до пяти лет, то тем самым мы изменяем ограниченияе на свободу совершать данного вида ограбления. Подобного рода изменения есть ежедневная, нормальная за¬конодательная деятельность в каждом государстве.
Таким образом, ограничения и принуждения не обладают вышерассмотренной абсолютностью и, следовательно, геге¬левская «свобода как осознанная необходимость», имеет смысл только как само осознание индивидуумом своей сво¬боды, каковое определение не может быть приемлемо для решения всех проблем, связанных со свободой и, прежде всего, проблем выбора или сравнения того или иного ус¬тройства общества по критерию «свобода».
Юридическое определение свободы. Это определение, при¬нимающее во внимание лишь ограничение свободы законом и отвлекающееся от всех прочих. Определение вполне умест¬ное для решения каких-то общественных проблем, прежде всего юридического толка. Но не вызывает сомнения, что это определение далеко не универсально, что есть свободы и ограничения пна них нею юридической природы, что одни и те же свободы могут ограничиваться как юридически, так и не юридически, и что не обязательно юридическое ограниче¬ние более сильно, чем не юридическое. Нет законов, которые нельзя было бы преодолеть или же обойти (более того, есть мнение, что они только для этого и существуют). Есть за¬коны, которые практически не действуют. С другой стороны, мы знаем, насколько велика сила ограничения общественным мнением, принятостью, стереотипом и т. п.
Рассмотрим теперь марксистское, точнее энгельсовское, определение свободы «как преодоления необходимости». Оно также может быть получено из выше предложенного универ¬сального, если мы будем рассматривать только те ограни¬чения, которые имеют отношение к необходимости, да к то¬му же преодоленной или преодолеваемой. Определение, правда, расплывчато и с другой стороны, отдает бросающей¬ся в глаза узостью, но, тем не менее, тоже не пустое: пре¬одоление необходимости и прочих препятствий — важный элемент жизни и в определенных психологических обстоя¬тельствах, а, следовательно, в определенных задачах можно отвлечься от прочих ограничений на свободу, тем более, что, как мы знаем, наличие некоторого количества препятствий увеличивает очарование свободы. Но' принять это за опре¬деление, претендующее на всеобщность, — а как же тогда быть со свободами, на которые нет сегодня никаких оргграни-чений? Или точнее, вчера не было, сегодня они уже появ¬ляются, а завтра мы будем уже просто задыхаться от огра¬ничений на них. Возьмем, например, свободу побыть наедине с природой. Недавно мы попросту не замечали ее, а сегодня нужно преодолевать здоровенные необходимости для ее реа¬лизации, а завтра это уже будет попросту невозможно. Точно так же, с какой стати нужно пренебрегать теми свободами, которые на сегодня полностью ограничены непреодолимыми препятствиями. Сегодня непреодолимыми, а завтра будут преодолимыми. В прошлом у человечества не было самоле¬тов и мы не могли летать, а сегодня мы, конечно, не согла¬симся за просто так отказаться и от этой, и ^от многих других свобод, дарованных нам наукой и, техникой.
Все вышесказанное служит аргументом в пользу того, что если мы хотим максимально широкого и универсального оп¬ределения свободы, то должны рассматривать ее как от¬сутствие ограничений на все мыслимые действия, перемеще¬ния и изменения, плюс отсутствие принуждения к каким-либо действиям, перемещениям и изменениям.
Теперь я хочу проиллюстрировать, как выше предложен-нный подход, без применения количественных оценок, может помочь при решении реальных проблем общества, связанных с теми или иными свободами. Но прежде, чем перейти к животрепещущему примеру нужно уточнить кое-какие мо¬менты, касающиеся системы «общество». Дело в том, что эта система, для которой мы, люди, как уже было сказано (главы 1, 2), являемся не только элементами, составными частями, но и факторами внешнего воздействия на процессы в ней текущие и даже на условия-связи. В частности, запре¬щая или разрешая юридически какие-то свободы, мы, вообще говоря, изменяем систему, накладываем на нее новые или отменяем существующие связи. Таким образом, с помощью юридического законодательства интегральная мера свободы человеческого общества может быть весьма и весьма изме¬няема. Однако, не всегда юридическое разрешение или сня¬тие юридического запрещения свободы изменяет интеграль¬ную меру в сторону увеличения. Причина этого, прежде всего, в вышеупомянутом факте, что составляющие меры свободы достигают своего максимума не при полном отсут¬ствии ограничений на соответствующие свободы, а при не¬котором оптимуме их. Но гораздо более существенная при¬чина—это природа общества, которая обуславливает связь между различными свободами (или ограничениями на сво¬боды), такую, что увеличение одних свобод может, вообще говоря, приводить к сокращению других. В частности, как уже было сказано, помимо юридических, в обществе есть огромное количество всяких прочих ограничений на свободу, стак или иначе связанных между собой и с юридическими. Это - и вышеупомянутые ограничения, обусловленные приня-тостыо, стереотипом и т. п. Но кроме них, это и такие связи, как — производственные отношения, необходимость товарооб¬мена, транспорт, всевозможные виды обслуживания, завязы¬вающие и пере завязывающие общество. И необходимость управления с прененриятнейшими бюрократическими связя¬ми. И факт существования государств с возможностью войн, и вообще внешней политикой. Да иИ даже сам факт высокой^ плот¬ности населения — это, безусловно, ограничение на выше-4 упомянутую свободу быть наедине с природой.
Вся эта совокупность связей и помимо юридических зап¬ретов определяет некую интегральную меру свободы в об¬ществе. Добавление юридических запретов может снижать и, каюк правило, снижает эту меру, что особенно очевидно в тоталитарных государствах. Но не всегда, не во всяком кон¬кретном случае. Вообще, как это ни парадоксально, целый ряд запрещающих различные свободы законов созданы для того,, чтобы защитить другие свободы, которые считаются обществом более важными. Например, небезызвестный1 анти¬трестовский закон в США запрещает свободу объединения предпринимателей в союзы, тресты и тому подобное свыше определенных размеров, во избежание захвата ими монопо¬лии производства товаров. Однако закон этот создан именно для защиты свободы конкуренции и частной инициативы, свободы, которая была сочтена американским обществом за более важную и существованию которой наличие монополий и, следовательно, неограниченной свободы объединения в тресты препятствовали.
^Не следует, отсюда делать, конечно, чрезмерных обобще¬ний и забывать, что большинство законов защищает все же не свободу, а какие-либо другие ценности (чаще всего ма¬териальные). Или если и защищают свободу, то, тем не менее, та свобода, которая запрещается этим законом, гораздо цен¬нее для общества, как например, в случае законов, защи¬щающих свободу власти (то есть попросту власть) против свободы граждан в тоталитарных государствах. Но я здесь не рассматриваю пока что ни какого-либо конкретного зако¬нодательства, ни конкретных законов, и хочу лишь показать в принципе возможные отношения закона со свободой и со свободами. И в этом смысле, еще раз подчеркиваю, что хотя, как правило, запрещающий закон уменьшает интеграль¬ную меру свободы общества, но, в частности, может и уве¬личивать, как уже было сказано, благодаря наличию не только юридических, но и прочих объективно существующих ограничений и связи между ними.
Теперь можно перейти к реальной проблеме.
Рассмотрим проблему свободы печати и разумных огра¬ничений на нее. Проблема весьма животрепещущая и важ¬ная для любого демократического общества, но я рассмотрю ее на примере Израиля, где в период, когда создавалась эта философия (примерно 12 лет назад1980 – 1982гг.) проблема эта была особенно остра. и достаточно остра и сегодня и где с состоя¬нием этой проблемы я лучше знаком, чем в других местах. Острота проблемы состояла в непрерывных утечках через средства информации секретных сведений с закрытых засе¬даний правительства. Правительство высказывало упреки в адрес израильской прессы (весьма, надо сказать, деликат¬ные). В ответ часть этой прессы (левой) и вообще левые деятели поднимали большой шум по поводу посягательств на священную свободу печати и через то на демократичес¬кие устои общества в целом. Проблема, вполне подходящая для того, чтобы взглянуть на нее с позиции вышеизложен¬ного. Замечу предварительно, что свобода не является един¬ственным критерием для решения любых общественных проб¬лем и данной, само собой. При всей моей любви к свободе (а я полагаю, что люблю ее не меньше новоявленных лже¬пророков ее, наживающих себе авторитет бесконечными спе¬куляциями на этом слове), я исхожу из того, что существуют и иные человеческие ценности, которые не всегда могут быть приносимы в жертву любой свободе, как в том* нас пытается убедить экзистенциализм и его последователи. Но в данном случае, при решении- проблемы/ «утечек», я хочу ограничиться рассмотрением только свободы, не принимая во внимание прочих параметров. Это не значит, что к предложенному рассмотрению нельзя будет присоединить того, что параллель¬но происходит с такими категориями, как справедливость, достоинство, ну и кому чего еще захочется, но все это ос¬танется за пределами данной работы. Но, естественно, что я не буду ограничиваться одной лишь свободой, печати, я буду исходить из интегральной меры свободы. А если кто считает, что нет свободы, кроме свободы печати, или что все прочие пренебрежимы в сравнении с ней, то да не скажет этого в бане, чтобы его не забросали шайками.
Я полагаю, что к рассматриваемой проблеме имеют от¬ношение три свободы, которыце войдут в интегральную меру с весовыми коэффициентами, соответствующими их значи¬мости: свобода печати разглашать государственную секретную информацию (я подчеркиваю — не вообще «свобода печати», а именно свобода разглашать секретную государственную информацию, хотя она и часть от вообще «свободы печати»), свобода правительства осуществлять закрытые заседания и национальная свобода Израиля. Я не собираюсь одним ша¬манским завываниям о свободе противопоставить другие такие же: конечно, утечки секретной информации не уничто¬жают национальной независимости Израиля непосредствен¬но. Но в силу реальности, в которой мы живем, они увели¬чивают вероятность утраты ее. В какой мере, а также, в какой мере разрешение «утечек» влияет на интегральную ме¬ру свободы общества, предоставляю мнению читате¬ля. Во всяком случае, выводы следует делать с учетом всех обстоятельств, определяющих проблему и уж, по крайней мере с учетом всех свобод.
Приведу еще примеры возможного приложения модель¬ного подхода к анализу конкретных ситуаций, связанных со свободой.
Наибольшее, причем огромнейшее количество спекуляций на слове свобода совершается в наши дни в сфере, связан¬ной с половой моралью. Когда нас убеждают в необходи¬мости отмены запрещения проституции, гомосексуализма, лесбиианства и порнографии, то помимо таких аргументов, как общественная полезность (в случае проституции, в соот¬ветствии с высоко популярным учением Фрейда) и гуманйность (в отношении к бедным пидорам и лесбианкам) главным является аргумент свободы. При этом постоянно и настоя¬тельно подчеркивается, что предоставление свободы прости¬туткам, извращенцам и порнографии ничьей другой свободы не стесняет и таким образом, в терминах нашей работы, может только увеличивать интегральную свободу общества. Не останавливаясь на том, что даже интегральная свобода не является единственным или абсолютным критерием для решения любых общественных проблем, и не исследуюя воп¬роса, возрастает ли в действительности интегральная свобо¬да от вышеупомянутых разрешений, я хочу лишь подчерк¬нуть, что заявление: «никакие иные свободы при этом не ущемляются» просто ложь, основанная на пренебрежении к этим последним, и непонимании того обстоятельства, что между различными свободами в обществе существует связь. Наиболее ярким примером связи и даже противостояния свобод в сфере половой морали, является взаимоотношение свободы насильника насиловать и, свободы женщин отда¬ваться по своей воле. Правда, никто нигде законодательно не разрешал изнасилование, но мы знаем, что ограничения на свободу обуславливаются не только законом, но также и принятостью и опасностью и т. д. Распространенность же изнасилования, а следовательно и его опасность безусловно возросли с распространением проституции, порнографии, все¬дозволенности и половых извращений. Вот, например, в од¬ной из передач по израильскому телевидению (от 29.6.79) сообщалось, что за минувший год обратились в полицию по поводу изнасилования 300 женщин. Также сообщалось, что, согласно исследованиям, обращается в полицию лишь 10% изнасилованных. Приняв эти данные за среднегодовые, при¬няв средний возраст насилуемых за 20 лет и приняв, что 20 лет назад естественный прирост населения в Израиле был 40 тыс. (из которых 20 —женщины) получим, что 15% жен¬ского населения Израиля изнасилованы, так что для изра¬ильской женщины такое ограничение на ее свободу, как опасность изнасилования, никак уж не является пренебре-жимым, о чем свидетельствуют и призывы полиции к жен¬щинам избегать езды в попутных машинах и т. п.
Мне могут* возразить, что изнасилование существовало всегда. Всегда, всегда, да не всегда в таких масштабах,1 как сейчас. Я не располагаю по этому поводу детальной статис¬тикой и не знаю, существует ли она вообще, но я знаю, что невозможно убедить человека, прожившего жизнь в Совет¬ском Союзе, что распространенность изнасилования там, ска¬жем 30 лет назад была такая же, какой она стала 7—10 лет назад, после того, как упомянутая «новая ментальность» по¬бедно' прокатилась по Союзу, несмотря на формальное со¬хранение «коммунистической морали». Аналогично невозмож¬но убедить израильтянина, что положение в этом смысле, было такое же 30 лет назад, как сейчас. То же будет при сравнении современной Америки с Америкой времен, скажем, Марк Твена и т. д. и т. д. Вышесказанное опровергает и еще одно возможное воз¬ражение, а именно, что рост изнасилований и следовательно соответствующей несвободы для женщин не связан с рас¬пространением свободы проституции, порнографии и т. п. и более того, мол, наличие проституток и легкодоступных жен¬щин уменьшает количество изнасилований. Мы видим, что статистическая корреляция опровергает это возражение (а заодно и посылку Фрейда и фрейдизма, что сексуальная сво¬бода должна привести к уменьшению насилия вообще).
Можно указать и причинную связь между ростом изна¬силований и преувеличенной половой свободой, включающей проституцию, порнографию и т. д. С ростом легко доступнос-ти женщин теряется уважение к ним, которое было воспи¬тано «старой меинтальностью» и которое препятствовало при¬менению к ним силы. Кроме того, преувеличенная половая свобода огрубляет эмоционально и мужчин и женщин. Пер¬вое непосредственно приводит к росту числа изнасилований. Второе приводит часть из женщин к тому, что они сами хотят, чтобы их брали, с большим или меньшим применени¬ем силы. В результате вообще стирается грань между из¬насилованием и нормальным овладением женщиной, как в глазах мужчин, так и в глазах суда. Вот, как, например, определил изнасилование один шестнадцатилетний израиль¬тянин: Если, говорит, пожаловалась, значит, изнасилование, не пожаловалась — не изнасилование. Имелось в виду, что его подход всегда один и тот же, но результаты могут быть разными в зависимости от женщины.
Ситуация осложняется и доходит до парадоксов еще и по причине того, что в преувеличенной погоне за свободой часть женщин позволяет себе соблазнять мужчин как угодно и где угодно, в частности, загорая голыми на общественных пляжах и т. п. Вот, например, была заметка («Маарив» — 16.2.80) об изнасиловании туристки израильским солдатом в районе Шарм-аэль-Шейха. Она загорала голая недалеко от общественного пляжа и он, гуляя, обнаружил ее, подошел и присел возле. Между прочим, туристка и „ииже с ней объяс¬няют свое право загорать голыми в общественных местах свободой: они хотят быть свободными, как в природе. В этом есть явное противоречие с жалобой на изнасилование, по¬скольку природа, в которой все голые, не знает понятия «изнасилования» и там, «кто кого сгреб, тот того в...» и в этом - свобода природы.
Бывают и еще более парадоксальные ситуации с игрой в свободу и изнасилованием. Одна дама пожаловалась на «изнасилования» и на суде сообщила, что она сама напроси¬лась к незнакомому одинокому мужчине на ночлег. Ей было постелено отдельно, а ночью она голая пришла и легла к нему в кровать. После этого — жалоба на изнасилование.
Все это свидетельствует о том, что современное общество пренебрегает свободой женщины не быть изнасилованной, предпочитая ей неограниченную половую свободу, включая проституцию и порнографию. Вопрос только в том, делается ли этот выбор сознательно, или он язвляется результатом одурачивания, с помощью демагогии на свободе и ошибочными теорией и философией в этой области.
Проблема изнасилования - наиболее яркий пример взаимосвязи и противостояния различных свобод, связанных с половой моралью, но не единственный. Можно было бы при¬вести еще много примеров взаимодействия различных свобод, связанных с этой областью, однако разбор их мог бы стать предметом отдельной книги и посему я ограничусь здесь вышесказанным.
В заключение этой главы я хочу привести цитату из Канта (заимствованную из книги Берга «Труды по теории эволюции» и в его же свободном переводе): «Наилучшим гражданским обществом является такое, в котором максимум свободы, т. е. возможность неограниченного антагонизма, со¬четается с точным ограничением свободы при посредстве законов».
МОДЕЛЬНЫЙ ПОДХОД К ПОНЯТИЮ СВОБОДА
Цель этой главы — на основе модельного подхода дать по возможности широкое определение свободы и показать, как эти подход и определение «работают» при разрешении тех или иных конкретных общественных проблем. Параллельно показать, к каким ошибкам приводят различного рода не ¬модельные подходы к понятию «свобода».
Первое, что в данном случае следует из модельного под¬хода (см. гл. 1) — это то, что нет единственных и абсолют¬ных понятий, что каждый может вводить любые понятия, в том числе и свободы по-своему, заботясь лишь, в первую очередь, о его строгости и однозначности, а во-вторых, о со¬ответствии той задаче, для решения которой вводится поня¬тие.
Несмотря на такую свободу в определении «свобода», я попробую сформулировать некое максимально (на сегодня) общее определение, из которого все прочие, пригодные для решения конкретных задач, получались бы как частный случай. Или, иными словами, найти общий метод и общий базис для всевозможных определений свободы, а также получить какие-то достаточно общие выводы относительно возмож¬ностей ее в человеческом обществе.
Исходить я буду из все того же ньютоно-лагранжевского подхода к моделированию произвольных процессов. Ко¬нечно, между механическими системами, для которых был развит упомянутый подход и системой «человеческое общест¬во» есть огромная разница и это может вызвать у читателя априорное отталкивание от такой попытки. Вот-де опять ме¬ханическое описание общества. Ведь уже когда-то пробовали и давно было доказано, что... Ну, и так далее. Поэтому сна¬чала я попытаюсь несколько удобрить почву, по возможнос¬ти размягчив предубеждения.
Я уже писал раньше, что ньютоно-лагранжевский подход давно вышел за пределы механики, что он пронизывает на сегодня все естественные науки, что он вошел и в общественные, и что, вообще, во всех случаях, когда мы хотим дать математическое описание произвольного процесса, мы можем представлять его как движение точки в n-мерном пространст¬ве параметров, описывающих процесс. Движение, подчинен¬ное фундаментальным законам модели, ограничениям-свя¬зям, начально-граничным условиям, и обусловленное, влияемое со стороны внешних для системы воздействий. Само собой разумеется, что параметры, фундаментальные законы, законы свя¬зи и так далее для системы «общество» будут весьма отлич¬ны от того же в механической, либо физической, либо в био¬логической системе. Но это не устраняет возможности, даже без строгого введения всех параметров, связей и воздейст¬вий, описывающих общественный процесс, сделать кой-ка¬кие общие выводы (в частности, о свободе), отправляясь от ньютоно-лагранжевского подхода.
Ньютоно-лагранжевская механика не дает определения свободы, но она вводит понятие меры ее, именуемой числом степеней свободы системы. Под последним понимается число параметров, которые можно изменять независимо друг от друга.
Понятие «меры свободы», естественно, связано с понятием «свободы», но не обязательно вводить сначала второе, чтобы из него вывести первое. Можно и нао¬борот. Например, из того, как в механике введена мера сво¬боды, очевидно, что там подразумевается собственно под свободой, а именно — отсутствие ограничений на любые воз¬можные изменения параметров механической системы. Сле¬дуя механике, я начну с введения меры свободы общества, рассматриваемого как система, точнее не с введения, а с объяснения, что таковая мера в принципе может быть введена (существует) и как примерно ее можно вводить.
Конечно, механическое перенесение меры свободы с механической системы на человеческое общество было бы просто оскорблением для последнего. Но если не механическое, то другое дело и тогда возникает только вопрос как. Как можно видоизменить понятие меры свободы, пригодное для механической системы, чтобы оно стало пригодным для системы «общество», и можно ли это сделать вообще?
Почему мера свободы механической системы не подходит к обществу? Прежде всего потому, что возможности из¬менения разных параметров в системе «общество», то есть разные свободы (замечу для наглядности о каких параметрах и изменениях, в принципе, может идти речь: скажем, изменение места жительства, места работы, публичные вы¬сказывания, участие в демонстрациях, но также курение, переход через улицу, причем где угодно и как угодно, летание с аппаратами и без оных, зарезать кого-нибудь или ограбить и т. д. и т. п.) по-разному ценятся человеком, а тем более разными людьми. Поэтому число (сумма) свобод, на которые нет ограничений, не годится. Но если бы, скажем, речь шла о мере свободы общества в оценке одного человека, то указанное несоответствие легко устранимо следующим изменением определения меры. А именно, под мерой в этом случае следует понимать не просто количество — сумму сво¬бод, на которые нет ограничений, а эту сумму, но с весовы¬ми коэффициентами, отражающими степень предпочтитель¬ности разных свобод в глазах индивидуума. То есть
S=∑fi
где fi — весовой коэффициент при i-й свободе.
Полученная таким образом оценка кажется предельно субъективной. Она, действительно, весьма субъективна в определенном смысле, но есть и такой смысл, в котором она вполне объективна: она объективно отражает мнение данного индивидуума о сравнительной ценности свобод. Вопрос лишь в том, какого смысла объективность нам нужна. Рассмотренная - важна лишь в характеристике самого индивиду¬ума. Но если мы произведем осреднение индивидуальных оценок, то получим результат, который также будет в опре¬деленном смысле не вполне объективен (так как, хотя и нет единого субъекта, который бы вполне определял эту оценку, однако может быть сильное влияние какой-то незаурядной личности на общественное мнение). Но тот смысл, в котором эта оценка вполне объективна, а именно, — она объективно отражает существующее общественное мнение по предмету, независимо от того, как последнее сложилось и хорошо это или плохо, — этот смысл является весьма важным для рас¬сматриваемого вопроса. Дело не только в том, что аналогич¬ным способом мы выбираем правительство и решаем еще ряд вопросов в демократическом обществе, дело в еще очень важной свободе — праве людей на собственное мнение, даже если оно ошибочно. Поэтому для целого ряда общест¬венных проблем, связанных со свободой, рассмотренная оценка с ее объективным смыслом, является не только при¬емлемой, но и единственно приемлемой, или, по крайней ме¬ре, наиболее приемлемой.
Не мешает, однако, понимать наличие и другого смысла объективности весовых коэффициентов, смысла, который вытекает из внутренней, природной, генной предрасположенности человека, разной к разным свободам. Человек может непра¬вильно оценивать эту свою предрасположенность, тем более, что человек влияем и находится под сильным воздействием окружающей среды, включая воспитание и общественные связи, но это не мешает существованию этой предрасположенности. Разница между самосознанием человека и его внутренней природой является настоль заез¬женным коньком всей постфрейдовской психологии и лите¬ратуры, что я не чувствую никакой необходимости и мне включаться в этот хор, умножая аргументы. Правда, разницу эту я понимаю не совсем по фрейдистски, но поскольку для меня сейчас важно утвердить сам факт существования внут¬ренней природы человека и несовпадения ее с самосознани¬ем его, то я и позволю себе, не входя в детали, сослаться на постфрейдовскую психоаналитическую литературу и литера¬турный психоанализ, с которыми, именно в смысле сущест¬вования разницы, я вполне согласен.
Как и прежде, от индивидуальной предрасположенности можно перейти к средней по обществу. Само собой, что мы не можем сегодня сделать это количественно ни для индивидуума, ни для общества, и допустим даже, что не сможем этого сделать вообще никогда. Тем не менее, признание факта существования, как уже говорилось, играет роль тео¬рем существования в математике и может использоваться для получения важных выводов.
Более того, только признание последней объективности, делает осмысленными попытки людей влиять друг на друга с помощью идей и убеждений. В противном случае, получается экзистенционалистское «бэ-э»: «Ты хочешь убедить меня в чем-то, потому, что ты так чувствуешь, но ведь я-то чувствую иначе, а объективности под этим все равно ни¬какой нет. Так не пошел ли бы ты...».
Итак, с помощью так или иначе определенных весовых коэффициентов можно поправить механическую меру свободы системы — «число степеней свободы». Достаточно ли это¬го, чтобы она стала пригодной для системы «общество»? Для того, чтобы показать, что нет, и выяснить, как ее еще нужно поправлять, рассмотрим очень важное в механике и имеющее отношение к предмету, понятие «связи». Оно имеет то отношение к предмету, что наличие связей, которые есть ни что иное, как ограничения, накладываемые на возмож¬ность изменения параметров системы, влияет на меру сво¬боды системы, а именно — сокращает ее. В частности, мож¬но завязать систему так, что никакие изменения параметров в ней будут вообще невозможны и тогда число степеней свободы ее будет равно нулю.
В механике связи подразделяются на абсолютные, или абсолютно-жесткие, и на гибкие, или упругие. Последние отличаются от абсолютных тем, что они допускают перемещение в том направлении, в котором они его и ограничива¬ют, но перемещение это требует усилия, ве¬личина которого зависит от величины перемещения. Абсолютные связи являются част¬ным случаем упругих, когда потребное усилие, необходимое для минимального перемещения, бесконечно. Разумеется, что в реальной действительности нет ничего абсолютною, в том числе — абсолютных связей. Но как уже было сказано (глава 1), любое наше номинал-определение описывает лишь пустое множество. В этом смысле любая упругая связь при задании точного закона соответствия между си¬лой и перемещением описывает также лишь пустое мно¬жество. При расширении же номинал-понятия за счет до¬пусков абсолютная связь становится весьма важным и со¬держательным понятием в механике даже без указания величин допусков (например, при битье лбом об стенку, последнюю вполне можно рассматривать как абсолютное препятствие, хотя в принципе можно и повредить ее).
Понятие числа степеней свобод введено для механических систем только с абсолютными связями. Так что, даже при переходе к механическим системам, в которых помимо абсолютных, есть упругие связи, нужно было бы уже расширять понятие меры свободы системы. При переходе же к системе «общество» нужно учесть, что понятия абсолютных и упругих связей решительно недостаточно для описания ка¬чественного разнообразия связей в обществе. Я хочу дать лишь один пример: ограничение, обусловленное вероятностью каких-то негативных последствий при попытке реализовать соответствующую свободу. Например, опасность гулять ве¬чером по улицам города в ситуации сильно развитой прес¬тупности (скажем, в Нью-Йорке). Свобода, о которой идет речь, достаточно существенна, ограничение не абсолютное и как упругое его нельзя описывать, но можно описать как вероятностное.
Возникает вопрос, как отразить в мере свободы общества наличие неабсолютных, да к тому же еще разной природы (упругих, вероятностных и прочих) связей? Это можно сде¬лать с помощью коэффициентов аналогичных весовым. При этом, мера свободы примет вид:
S=∑fi∙∏Kij
где Kij - коэффициенты, учитывающие характер j-той связи, аложенной на изменение i-того параметра. (В случае, если связь обуславливает зависимость между возможными изменениями нескольких параметров, всегда можно принять пра¬вило, по которому все параметры в этой связи, кроме одного, будут полагаться независимыми, и тогда связь будет отно¬ситься только к этому последнему).
Коэффициенты Кij являются функционалами от функций, описывающих саму связь. Скажем, в случае упругой связи существует зависимость между возможным изменени¬ем параметра и усилием, которое необходимо для этого приложить. Например, ∆ɑi—изменение i-того параметра сис¬темы, Fj—усилие, необходимое для достижения этого изменения в соответствии с j-той связью.
∆ɑi =ȹij(Fj) — функция, описывающая саму связь.
Соответствующий этой связи коэффициент Kij = Kij(ȹij).
Характер функции ȹij определяется характером самой упругой связи. Это может быть функция линейная, нелинейная, непрерывная, разрывная и т. д. В частности, при опре¬деленном усилии связь может вообще исчезать (разрушаться или освобождаться), а до этого быть абсолютной и т. п.
Функционал Kij(ȹij) зависит от нашей внутренней природы или от того, как мы относимся к тем или иным ограничениям на данную свободу. Именно, благодаря тому, что он отражает наше отношение к различным ограничениям на свободу (осознанное или нет) оказывается принципиально возможным учесть (соизмерить) в одной мере связи раз¬личной физической природы, как то упругие, вероятностные и любые другие (для вероятностных, например, аргументом функционала Kij будет не ȹij, а функции, описывающие вероятность неприятного результата с учетом степени самой неприятности.).
Разумеется, что практическое применение функционалов, даже если мы будем объективировать их в смысле осредненного общественного мнения, а не в смысле нашей внут¬ренней природы, является настоль сложным, что вряд ли осуществимо. Меня, однако, интересует сам факт существования такой меры, и прежде всего во втором смысле объек¬тивности, и мы видим, что наличие разнообразнейшей при¬роды связей и ограничений в обществе, необычайно осложняя вычисление меры свободы общества, существованию ее не противоречит.
Небольшое отступление. Не пытаясь строить функционалы Kij, проведем кое-какие рассуждения об их свойствах, то есть по поводу нашего отношения к различ¬ным ограничениям на свободу. Очевидно, что в случае аб¬солютных связей, коэффициенты Kij следует полагать рав¬ными нулю — возможностей изменения нет ни при каких усилиях, ни с какой вероятностью и ни с какими опасностя¬ми. При отсутствии j-той связи Kij логично принять равным единице. И казалось бы, все прочие возможные значения должны располагаться между нулем и единицей, между случаями абсолютного ограничения и полного отсутствия ог¬раничения. Однако, это не так и обусловлено это нашей внутренней природой в одном случае или связанным с ней сознательным отношением к различным ограничениям - в другом. Вследствие этого, Kij может иметь максимум при каких-то промежуточных значениях ограничений, т.е. когда ограничения есть, не равны нулю и в то же время – не абсолютны.
Чтобы лучше понять это, обратим внимание на существование крепкого сцепления в нашем сознании (или под¬сознании) между свободой и природой, несмотря на то, что реализация многих свобод человека в природе требует затрат усилий больших, чем в аналогичных случаях в обществе. Кроме того, природа не знает юридических ограничений на свободу (включая «Не убий»), а также общественных институтов для их охраны, но именно поэтому вероятностные ограничения, связанные с опасностью, в ней больше, чем в обществе (если мы имеем ввиду не прирученную природу в виде горшка с цветком или городского парка). Но поскольку трудности и опасности и их преодоление до определенной меры оцениваются человеком положительно, то ценность соответствующей свободы, при реализации которой преодо¬леваются трудности и опасности, увеличивается по сравне¬нию с ценностью этой же свободы в безопасной ситуации. Поэтому природа и олицетворяет максимальную и даже безграничную свободу для большинства людей, а не только в воспаленном мозгу небезызвестного географа, вопившего: «На волю в Пампасы»!
Другое дело, насколько представление о безграничности или хотя бы максимальности свободы в природе соответствуют действительности. Причем не для львов и слонов, хотя и для них есть свои ограничения (львы, например, делят все пространство на эксплуатационные участки и в чужом охотиться нельзя), а для человека. Конечно, романтическая мечта о свободе рисует нам этакого отважного Соколиного Глаза, бесстрашно пробирающегося через джунгли с ружьем. Но возникает вопрос: при чем же здесь ружье? Ведь это же продукт товарного производства в высокоорганизованном об¬ществе. Тут тебе и восьми, а может и четырнадцатичасовой рабочий день, и начальство, а может, и профсоюз, и, безус¬ловно, полиция и армия, потому что если уж ружья есть, то не только ж для охоты. Нет, ружье придется убрать. Лука со стрелами также попрошу не давать. Ибо хоть его в принципе и может сделать сам охотник, но ведь его нужно сначала изобрести, а изобретение мало-мальски приличного лука и мало-мальски приличных стрел дело поколений первобытных людей, объединенных в первобытное общество. Последнее обстоятельство существенно, иначе не было бы передачи информации.
Вообще, существовал ли когда-нибудь человек необщественный? То есть не убежавший от общества и прячущийся от него, а человек на стадии, когда никакого общества не было? — Факт не доказанный. Но может быть, в пер¬вобытном обществе он был более свободен, чем современ¬ный? Ну, чем современный, сидящий в концлагере — конеч¬но, но в полном объеме не берусь исследовать этот вопрос.
Вот то, что первобытный человек не был абсолютно свободен — это можно сказать с уверенностью. Даже переменить общество своих надоевших соплеменников для него было практически невозможно. Да и власть, пусть избранных, старейшин, существовала, и надо сказать без обязательной ротации. Не следует забывать и грозных для безоружного человека хищников, враждебные племена и тому подобное. Не мешает сравнить также необходимость почти безвылазно сидеть в пещере, да и, уходя, не слишком удаляться от нее, с нынешней свободой передвижения по морям и континентам (тоже, правда, не безграничной, особенно в соцстранах).
Так что лозунг «Назад в пещеры!» вызывает сомнение не только с точки зрения утраты комфорта в виде теплого санузла и душа, но и с точки зрения самой свободы тоже. Следует отдавать себе отчет, что история человечества или хотя бы история научно-технического прогресса не являет собой непрерывного убывания свободы за счет роста удобств. Скажем, изобретение самолета дало человеку новую свободу, свободу летать, которой у него раньше не было. Но это не устраняет того обстоятельства, что безграничное изгнание трудностей и опасностей из нашей жизни не обя¬зательно приводит к непрерывному росту свободы. Лишь до определенной меры. И не только потому, что это устранение сопряжено, как правило, с утверждением каких-то институтов и норм, так или иначе ограничивающих нашу свободу напрямую (вроде паспортной и иных систем контроля и ин¬станций его осуществляющих), но также и в силу нашего отношения к трудностям и опасностям и свободе, с ними связанной. Поэтому общество американского исторического дикого Запада воспринималось его современниками (да и большинством нынешних американцев) как более свободное, чем благопристойные и лучше защищенные от произвола центральным правительством и его полицией Восточные Штаты. Аналогичную параллель можно проводить между казачеством времен его зарождения и централизованной силь¬ной Московией, ну и т. д. (Само собой, что отсюда не стоит делать вывод, что разбойники с дикого Запада были защит¬никами свободы, а шерифы — ее душителями).
Возвращаемся к мере свободы. С помощью коэффициен¬тов мы получили оценку ее, учитывающую и наше разное отношение к разным свободам, и качественное разнообразие связей, ограничивающих свободу в обществе. Достаточно ли этого? — Нет! Мы знаем, что человеческая свобода подразделяется на две категории: «свободу для» и «свободу от». «Свобода для» это - свобода человека делать то, что ему хочется. «Свобода от» это - свобода не делать то, что ему не хочется, но что его заставляют. До сих пор рассматривалась и получила отражение в мере только «свобода для». Возникает вопрос: можно ли в принципе ее соизмерить со «сво¬бодой от» и как?
Вернемся к механике, а именно к понятию «освобождение от связей». Для изучения движения механической несвобод¬ной, то есть со связями, системы (или точки) можно условно отбросить связи, заменив их реакциями и рассматривая полученную систему как свободную, но такую, что в числе внешних воздействий на нее будут и реакции связей. То есть влияние связей соизмеряется с влиянием внешних воздействий. «Свобода для» определяется ограничениями-связями. «Свобода от» связана с необходимостью и принуждением что-то делать. Необходимость и принуждение играют в обществе ту же роль, что и внешние воздействия для меха¬нической системы, хотя качественно содержание необходимости — принуждения гораздо богаче. Это указывает путь для соизмерения, с учетом, естественно, вышерассмотренных видов (смыслов) объективности искомой меры.
Прежде всего, в отдельных случаях принуждения выражаются через ограничения. Например, запрет — ограничение евреям царской России проживать за пределами черты осед¬лости равносилен принуждению проживать внутри этой чер¬ты. В подобных случаях, введение в меру принуждения и связанной с ним «свободы от» можно делать просто через соответствующую «свободу для» и ее ограничения.
Такое выражение естественно, не всегда возможно, но есть другой путь, в основе которого внутренняя природа человека и ее взаимоотношение с принуждением и ограничениями. То есть, как и прежде это не путь практического вычисления меры свободы общества, а путь доказательства ее существования. Осознавая это и учитывая, что разраба¬тываемая формула для меры свободы общества носит лишь иллюстративный характер, рассмотрим (для наглядности же) как в нее должны войти принуждения или «свободы от». Формула примет вид: S = fiKij - rк,где rk - коэффициенты, оценивающие соответствующие при¬нуждения.
Из вышерассмотренного уже ясно, что rк не только могут быть больше единицы, но могут приближаться к значе¬нию fiKij, то есть к цене всей той «свободы для»,
которая предоставлена человеку природой и обществом, по крайней мере в осознанной оценке самого индивидуума. Под¬тверждением этого являются случаи самоубийства в качест¬ве протеста против какого-то принуждения. Самоубийство, если причиной его является принуждение, ставит знак ра¬венства в сознании самоубийцы между этим принуждением или определяемой им «свободой от» и всем множеством «свобод для», которые у него были.
Этот пример говорит нам еще о двух вещах: о необы¬чайно широком диапазоне индивидуального осознанного от¬ношения разных людей к разным свободам, и, во-вторых, что гегелевская «свобода как осознанная необходимость» — не пустое определение, поскольку субъективное осознание свободы индивидуумом есть также одна из объективных ха¬рактеристик (причем исключительно важная для самого ин¬дивидуума), а значит осознание им необходимости каких-то принуждений (скажем, подчиняться любой власти, поскольку она об Б-га, или осознание биологической необходимости добывать себе пропитание и т. п.) может в высшей степени изменить представление его о мере своей персональной сво¬боды. Не следует все же забывать о существовании внутрен¬ней природы человека,, не зависящей от его сознания. Мера свободы, предоставляемая человеку обществом и определяе¬мая через его внутреннюю природу, не связана и не зависит от осознания им каких бы то ни было необходимостей. И хотя сознание и осознание могут и очень сильно отвлекаться от подлинной внутренней природы их. носителя, но не до бесконечности. Кроме того, это расхождение между само¬осознанием сам ¬осознанием и нашей действительной предрасположенностью и потребностями не может не порождать душевной дисгар¬монии. Все это не учитывается в гегелевской «осознанной необходимости».
Можно предположить по аналогии с ограничениями, что не только сознанием мы можем воспринимать какие-то не¬обходимости положительно, но и наша внутренняя природа может обуславливать тот факт, что минимум выражения rk будет достигаться не при полном отсутствии необходимостей-принуждений, а при каком-то их оптимальном значении. Это тяжело доказать, но в пользу этого говорят такие наблюдения, как, например: избавление от всех обязан¬ностей, включая, скажем, заботу родителей о\ детях, ощуще¬ние принадлежности своей к народу и налагаемых этим обязательств и т. п. приводит, как правило, к ощущению внутренней дисгармонии и пустоты. Однако это ощущение не обязательно должно быть связано и выражаться в тер¬минах свободы.
Итак, выше предложена (точнее показано существование) объективная мера свободы общества, причем не одна, а, по крайней мере, две. Одна - базируется на осознанном восприя¬тии свободы индивидуумами общества,) а другая на природе человека с ее потребностями в различных свободах и отно¬шением к различным ограничениям и принуждениям. Нали¬чие нашего сознания, в одном случае, и нашей объективной внутренней природы, в другом, являются теми факторами которые позволяют соизмерять в единой мере все качествен¬ное разнообразие свобод человека, ограничений на них в обществе, и принуждений, как рассмотренных выше, так и вообще мыслимых.
Можно ли удовлетвориться последней формулой —мо¬делью для меры свободы общества? Это зависит от того, чего мы хотим от этой формулы. Как уже было сказано, она не претендует на то, чтобы по ней можно было вычислять упомянутую меру в конкретных случаях. Она лишь иллюстри¬рует принципиальную возможность построения такой меры и, значит, факт ее существования и качественную структуру ее. Поэтому заведомая грубость апроксимации и наличие в ней неразработанного вида функционалов Ки и гrк, для которых принимается (в- модельном1 смысле) лишь сам факт их существования и весьма общие свойства, рассмотренные выше, приемлемы для поставленной цели. Моя задача была лишь показать, что никакие известные мне свойства объекта (свободы в обществе) не вступают в противоречие с сущест¬вованием меры свободы общества и предложенная модель этой меры качест¬венно соответствует той самой существующей реальности, которую она описывает.
Полагая, что я это сделал, я могу перейти к выводам из факта существования меры свободы общества и ее ка¬чественной структуры, разобранной выше.
Прежде всего на основе, предложенной модели меры сво¬боды я попытаюсь получить по возможности универсальный подход к самому понятию «свобода». Собственно, мера сво¬боды фактически уже определяет содержание понятия сво¬боды. Можно было бы сказать, что свобода — это то, мера чего рассмотрена выше. Но можно дать и прямое (что бо¬лее привычно) определение, которое, однако, будет менее точным. В этом определении свобода; —э это отсутствие любых ограничений и принуждений. Неточность этого определения в том, что максимум свободы (меры свободы) достигается не при полном отсутствии ограничений, а при некотором их оптимуме. Так что лучше пользоваться определением свобо¬ды через ее меру.
Теперь я хочу показать, что предложенное определение свободы обладает универсальностью в том смысле, что про¬чие известные мне определения ее получаются из данного как частные случаи при определенных обстоятельствах и более или менее.оправданных допущениях.
Прежде всего, это уже упомянутая гегелевская «свобода как осознанная необходимость». Она есть ние что иное как рассмотренная выше свобода, в случае, есликогда объективация меры ее осуществляется по сознанию (само осознанию, оцен¬ке) индивидуума. Заметим, что при такой объективации осознание изменяет не только компоненты меры, связанные с необходимостями-принуждениями, но и компоненты связан¬ные с ограничениями на «свободы для». Если к тому же предположить, что принуждения и ограничения совершенно не зависят от нас, скажем «всякая власть от Б-га» и т. п., (что, как я понимаю, и предполагалось Гегелем), то рассмат¬риваемая объективация приобретает, если так можно выра¬зиться, дополнительную объективность. Я имею в виду, что осознавать по-прежнему будет каждый индивидуально, однако объектом осознания будет некая абсолютно объективная необ¬ходимость, независящая не только от того, в какой степени она осознается каждым индивидуумом, но и от деятельности людей. А если так, то становится неважным, каковы дей¬ствительные размеры необходимости или принуждения (раз уж мы не в состоянии их изменить), а важно только наше отношение к ним, т. е. осознание необходимости. Все дело только в том, что даже е^сли и существуют такие абсолютные необходимости и ограничения, то нельзя все же не признать, что огромное количество и тех и других, причем весьма су¬щественных для человека и общества, ни в коей мере аб¬солютными не являются. Обильные революции и смены об¬щественных строев, произошедшие после Гегеля, лучше все¬го иллюстрируют этот факт. Целый ряд принуждений и ограничений, имевших место во фридриховской Германии во времена Гегеля, отпали в демократических государствах в результате человеческой деятельности. (Другое дело, что по¬явились другие ограничения). Более того, в демократическом обществе мы вынуждены постоянно решать, какие свободы мы разрешаем, а какие ограничиваем, и в какой мере. Если мы, скажем, изменяем срок наказания за определенный вид ограбления с трех до пяти лет, то тем самым мы изменяем ограниченияе на свободу совершать данного вида ограбления. Подобного рода изменения есть ежедневная, нормальная за¬конодательная деятельность в каждом государстве.
Таким образом, ограничения и принуждения не обладают вышерассмотренной абсолютностью и, следовательно, геге¬левская «свобода как осознанная необходимость», имеет смысл только как само осознание индивидуумом своей сво¬боды, каковое определение не может быть приемлемо для решения всех проблем, связанных со свободой и, прежде всего, проблем выбора или сравнения того или иного ус¬тройства общества по критерию «свобода».
Юридическое определение свободы. Это определение, при¬нимающее во внимание лишь ограничение свободы законом и отвлекающееся от всех прочих. Определение вполне умест¬ное для решения каких-то общественных проблем, прежде всего юридического толка. Но не вызывает сомнения, что это определение далеко не универсально, что есть свободы и ограничения пна них нею юридической природы, что одни и те же свободы могут ограничиваться как юридически, так и не юридически, и что не обязательно юридическое ограниче¬ние более сильно, чем не юридическое. Нет законов, которые нельзя было бы преодолеть или же обойти (более того, есть мнение, что они только для этого и существуют). Есть за¬коны, которые практически не действуют. С другой стороны, мы знаем, насколько велика сила ограничения общественным мнением, принятостью, стереотипом и т. п.
Рассмотрим теперь марксистское, точнее энгельсовское, определение свободы «как преодоления необходимости». Оно также может быть получено из выше предложенного универ¬сального, если мы будем рассматривать только те ограни¬чения, которые имеют отношение к необходимости, да к то¬му же преодоленной или преодолеваемой. Определение, правда, расплывчато и с другой стороны, отдает бросающей¬ся в глаза узостью, но, тем не менее, тоже не пустое: пре¬одоление необходимости и прочих препятствий — важный элемент жизни и в определенных психологических обстоя¬тельствах, а, следовательно, в определенных задачах можно отвлечься от прочих ограничений на свободу, тем более, что, как мы знаем, наличие некоторого количества препятствий увеличивает очарование свободы. Но' принять это за опре¬деление, претендующее на всеобщность, — а как же тогда быть со свободами, на которые нет сегодня никаких оргграни-чений? Или точнее, вчера не было, сегодня они уже появ¬ляются, а завтра мы будем уже просто задыхаться от огра¬ничений на них. Возьмем, например, свободу побыть наедине с природой. Недавно мы попросту не замечали ее, а сегодня нужно преодолевать здоровенные необходимости для ее реа¬лизации, а завтра это уже будет попросту невозможно. Точно так же, с какой стати нужно пренебрегать теми свободами, которые на сегодня полностью ограничены непреодолимыми препятствиями. Сегодня непреодолимыми, а завтра будут преодолимыми. В прошлом у человечества не было самоле¬тов и мы не могли летать, а сегодня мы, конечно, не согла¬симся за просто так отказаться и от этой, и ^от многих других свобод, дарованных нам наукой и, техникой.
Все вышесказанное служит аргументом в пользу того, что если мы хотим максимально широкого и универсального оп¬ределения свободы, то должны рассматривать ее как от¬сутствие ограничений на все мыслимые действия, перемеще¬ния и изменения, плюс отсутствие принуждения к каким-либо действиям, перемещениям и изменениям.
Теперь я хочу проиллюстрировать, как выше предложен-нный подход, без применения количественных оценок, может помочь при решении реальных проблем общества, связанных с теми или иными свободами. Но прежде, чем перейти к животрепещущему примеру нужно уточнить кое-какие мо¬менты, касающиеся системы «общество». Дело в том, что эта система, для которой мы, люди, как уже было сказано (главы 1, 2), являемся не только элементами, составными частями, но и факторами внешнего воздействия на процессы в ней текущие и даже на условия-связи. В частности, запре¬щая или разрешая юридически какие-то свободы, мы, вообще говоря, изменяем систему, накладываем на нее новые или отменяем существующие связи. Таким образом, с помощью юридического законодательства интегральная мера свободы человеческого общества может быть весьма и весьма изме¬няема. Однако, не всегда юридическое разрешение или сня¬тие юридического запрещения свободы изменяет интеграль¬ную меру в сторону увеличения. Причина этого, прежде всего, в вышеупомянутом факте, что составляющие меры свободы достигают своего максимума не при полном отсут¬ствии ограничений на соответствующие свободы, а при не¬котором оптимуме их. Но гораздо более существенная при¬чина—это природа общества, которая обуславливает связь между различными свободами (или ограничениями на сво¬боды), такую, что увеличение одних свобод может, вообще говоря, приводить к сокращению других. В частности, как уже было сказано, помимо юридических, в обществе есть огромное количество всяких прочих ограничений на свободу, стак или иначе связанных между собой и с юридическими. Это - и вышеупомянутые ограничения, обусловленные приня-тостыо, стереотипом и т. п. Но кроме них, это и такие связи, как — производственные отношения, необходимость товарооб¬мена, транспорт, всевозможные виды обслуживания, завязы¬вающие и пере завязывающие общество. И необходимость управления с прененриятнейшими бюрократическими связя¬ми. И факт существования государств с возможностью войн, и вообще внешней политикой. Да иИ даже сам факт высокой^ плот¬ности населения — это, безусловно, ограничение на выше-4 упомянутую свободу быть наедине с природой.
Вся эта совокупность связей и помимо юридических зап¬ретов определяет некую интегральную меру свободы в об¬ществе. Добавление юридических запретов может снижать и, каюк правило, снижает эту меру, что особенно очевидно в тоталитарных государствах. Но не всегда, не во всяком кон¬кретном случае. Вообще, как это ни парадоксально, целый ряд запрещающих различные свободы законов созданы для того,, чтобы защитить другие свободы, которые считаются обществом более важными. Например, небезызвестный1 анти¬трестовский закон в США запрещает свободу объединения предпринимателей в союзы, тресты и тому подобное свыше определенных размеров, во избежание захвата ими монопо¬лии производства товаров. Однако закон этот создан именно для защиты свободы конкуренции и частной инициативы, свободы, которая была сочтена американским обществом за более важную и существованию которой наличие монополий и, следовательно, неограниченной свободы объединения в тресты препятствовали.
^Не следует, отсюда делать, конечно, чрезмерных обобще¬ний и забывать, что большинство законов защищает все же не свободу, а какие-либо другие ценности (чаще всего ма¬териальные). Или если и защищают свободу, то, тем не менее, та свобода, которая запрещается этим законом, гораздо цен¬нее для общества, как например, в случае законов, защи¬щающих свободу власти (то есть попросту власть) против свободы граждан в тоталитарных государствах. Но я здесь не рассматриваю пока что ни какого-либо конкретного зако¬нодательства, ни конкретных законов, и хочу лишь показать в принципе возможные отношения закона со свободой и со свободами. И в этом смысле, еще раз подчеркиваю, что хотя, как правило, запрещающий закон уменьшает интеграль¬ную меру свободы общества, но, в частности, может и уве¬личивать, как уже было сказано, благодаря наличию не только юридических, но и прочих объективно существующих ограничений и связи между ними.
Теперь можно перейти к реальной проблеме.
Рассмотрим проблему свободы печати и разумных огра¬ничений на нее. Проблема весьма животрепещущая и важ¬ная для любого демократического общества, но я рассмотрю ее на примере Израиля, где в период, когда создавалась эта философия (примерно 12 лет назад1980 – 1982гг.) проблема эта была особенно остра. и достаточно остра и сегодня и где с состоя¬нием этой проблемы я лучше знаком, чем в других местах. Острота проблемы состояла в непрерывных утечках через средства информации секретных сведений с закрытых засе¬даний правительства. Правительство высказывало упреки в адрес израильской прессы (весьма, надо сказать, деликат¬ные). В ответ часть этой прессы (левой) и вообще левые деятели поднимали большой шум по поводу посягательств на священную свободу печати и через то на демократичес¬кие устои общества в целом. Проблема, вполне подходящая для того, чтобы взглянуть на нее с позиции вышеизложен¬ного. Замечу предварительно, что свобода не является един¬ственным критерием для решения любых общественных проб¬лем и данной, само собой. При всей моей любви к свободе (а я полагаю, что люблю ее не меньше новоявленных лже¬пророков ее, наживающих себе авторитет бесконечными спе¬куляциями на этом слове), я исхожу из того, что существуют и иные человеческие ценности, которые не всегда могут быть приносимы в жертву любой свободе, как в том* нас пытается убедить экзистенциализм и его последователи. Но в данном случае, при решении- проблемы/ «утечек», я хочу ограничиться рассмотрением только свободы, не принимая во внимание прочих параметров. Это не значит, что к предложенному рассмотрению нельзя будет присоединить того, что параллель¬но происходит с такими категориями, как справедливость, достоинство, ну и кому чего еще захочется, но все это ос¬танется за пределами данной работы. Но, естественно, что я не буду ограничиваться одной лишь свободой, печати, я буду исходить из интегральной меры свободы. А если кто считает, что нет свободы, кроме свободы печати, или что все прочие пренебрежимы в сравнении с ней, то да не скажет этого в бане, чтобы его не забросали шайками.
Я полагаю, что к рассматриваемой проблеме имеют от¬ношение три свободы, которыце войдут в интегральную меру с весовыми коэффициентами, соответствующими их значи¬мости: свобода печати разглашать государственную секретную информацию (я подчеркиваю — не вообще «свобода печати», а именно свобода разглашать секретную государственную информацию, хотя она и часть от вообще «свободы печати»), свобода правительства осуществлять закрытые заседания и национальная свобода Израиля. Я не собираюсь одним ша¬манским завываниям о свободе противопоставить другие такие же: конечно, утечки секретной информации не уничто¬жают национальной независимости Израиля непосредствен¬но. Но в силу реальности, в которой мы живем, они увели¬чивают вероятность утраты ее. В какой мере, а также, в какой мере разрешение «утечек» влияет на интегральную ме¬ру свободы общества, предоставляю мнению читате¬ля. Во всяком случае, выводы следует делать с учетом всех обстоятельств, определяющих проблему и уж, по крайней мере с учетом всех свобод.
Приведу еще примеры возможного приложения модель¬ного подхода к анализу конкретных ситуаций, связанных со свободой.
Наибольшее, причем огромнейшее количество спекуляций на слове свобода совершается в наши дни в сфере, связан¬ной с половой моралью. Когда нас убеждают в необходи¬мости отмены запрещения проституции, гомосексуализма, лесбиианства и порнографии, то помимо таких аргументов, как общественная полезность (в случае проституции, в соот¬ветствии с высоко популярным учением Фрейда) и гуманйность (в отношении к бедным пидорам и лесбианкам) главным является аргумент свободы. При этом постоянно и настоя¬тельно подчеркивается, что предоставление свободы прости¬туткам, извращенцам и порнографии ничьей другой свободы не стесняет и таким образом, в терминах нашей работы, может только увеличивать интегральную свободу общества. Не останавливаясь на том, что даже интегральная свобода не является единственным или абсолютным критерием для решения любых общественных проблем, и не исследуюя воп¬роса, возрастает ли в действительности интегральная свобо¬да от вышеупомянутых разрешений, я хочу лишь подчерк¬нуть, что заявление: «никакие иные свободы при этом не ущемляются» просто ложь, основанная на пренебрежении к этим последним, и непонимании того обстоятельства, что между различными свободами в обществе существует связь. Наиболее ярким примером связи и даже противостояния свобод в сфере половой морали, является взаимоотношение свободы насильника насиловать и, свободы женщин отда¬ваться по своей воле. Правда, никто нигде законодательно не разрешал изнасилование, но мы знаем, что ограничения на свободу обуславливаются не только законом, но также и принятостью и опасностью и т. д. Распространенность же изнасилования, а следовательно и его опасность безусловно возросли с распространением проституции, порнографии, все¬дозволенности и половых извращений. Вот, например, в од¬ной из передач по израильскому телевидению (от 29.6.79) сообщалось, что за минувший год обратились в полицию по поводу изнасилования 300 женщин. Также сообщалось, что, согласно исследованиям, обращается в полицию лишь 10% изнасилованных. Приняв эти данные за среднегодовые, при¬няв средний возраст насилуемых за 20 лет и приняв, что 20 лет назад естественный прирост населения в Израиле был 40 тыс. (из которых 20 —женщины) получим, что 15% жен¬ского населения Израиля изнасилованы, так что для изра¬ильской женщины такое ограничение на ее свободу, как опасность изнасилования, никак уж не является пренебре-жимым, о чем свидетельствуют и призывы полиции к жен¬щинам избегать езды в попутных машинах и т. п.
Мне могут* возразить, что изнасилование существовало всегда. Всегда, всегда, да не всегда в таких масштабах,1 как сейчас. Я не располагаю по этому поводу детальной статис¬тикой и не знаю, существует ли она вообще, но я знаю, что невозможно убедить человека, прожившего жизнь в Совет¬ском Союзе, что распространенность изнасилования там, ска¬жем 30 лет назад была такая же, какой она стала 7—10 лет назад, после того, как упомянутая «новая ментальность» по¬бедно' прокатилась по Союзу, несмотря на формальное со¬хранение «коммунистической морали». Аналогично невозмож¬но убедить израильтянина, что положение в этом смысле, было такое же 30 лет назад, как сейчас. То же будет при сравнении современной Америки с Америкой времен, скажем, Марк Твена и т. д. и т. д. Вышесказанное опровергает и еще одно возможное воз¬ражение, а именно, что рост изнасилований и следовательно соответствующей несвободы для женщин не связан с рас¬пространением свободы проституции, порнографии и т. п. и более того, мол, наличие проституток и легкодоступных жен¬щин уменьшает количество изнасилований. Мы видим, что статистическая корреляция опровергает это возражение (а заодно и посылку Фрейда и фрейдизма, что сексуальная сво¬бода должна привести к уменьшению насилия вообще).
Можно указать и причинную связь между ростом изна¬силований и преувеличенной половой свободой, включающей проституцию, порнографию и т. д. С ростом легко доступнос-ти женщин теряется уважение к ним, которое было воспи¬тано «старой меинтальностью» и которое препятствовало при¬менению к ним силы. Кроме того, преувеличенная половая свобода огрубляет эмоционально и мужчин и женщин. Пер¬вое непосредственно приводит к росту числа изнасилований. Второе приводит часть из женщин к тому, что они сами хотят, чтобы их брали, с большим или меньшим применени¬ем силы. В результате вообще стирается грань между из¬насилованием и нормальным овладением женщиной, как в глазах мужчин, так и в глазах суда. Вот, как, например, определил изнасилование один шестнадцатилетний израиль¬тянин: Если, говорит, пожаловалась, значит, изнасилование, не пожаловалась — не изнасилование. Имелось в виду, что его подход всегда один и тот же, но результаты могут быть разными в зависимости от женщины.
Ситуация осложняется и доходит до парадоксов еще и по причине того, что в преувеличенной погоне за свободой часть женщин позволяет себе соблазнять мужчин как угодно и где угодно, в частности, загорая голыми на общественных пляжах и т. п. Вот, например, была заметка («Маарив» — 16.2.80) об изнасиловании туристки израильским солдатом в районе Шарм-аэль-Шейха. Она загорала голая недалеко от общественного пляжа и он, гуляя, обнаружил ее, подошел и присел возле. Между прочим, туристка и „ииже с ней объяс¬няют свое право загорать голыми в общественных местах свободой: они хотят быть свободными, как в природе. В этом есть явное противоречие с жалобой на изнасилование, по¬скольку природа, в которой все голые, не знает понятия «изнасилования» и там, «кто кого сгреб, тот того в...» и в этом - свобода природы.
Бывают и еще более парадоксальные ситуации с игрой в свободу и изнасилованием. Одна дама пожаловалась на «изнасилования» и на суде сообщила, что она сама напроси¬лась к незнакомому одинокому мужчине на ночлег. Ей было постелено отдельно, а ночью она голая пришла и легла к нему в кровать. После этого — жалоба на изнасилование.
Все это свидетельствует о том, что современное общество пренебрегает свободой женщины не быть изнасилованной, предпочитая ей неограниченную половую свободу, включая проституцию и порнографию. Вопрос только в том, делается ли этот выбор сознательно, или он язвляется результатом одурачивания, с помощью демагогии на свободе и ошибочными теорией и философией в этой области.
Проблема изнасилования - наиболее яркий пример взаимосвязи и противостояния различных свобод, связанных с половой моралью, но не единственный. Можно было бы при¬вести еще много примеров взаимодействия различных свобод, связанных с этой областью, однако разбор их мог бы стать предметом отдельной книги и посему я ограничусь здесь вышесказанным.
В заключение этой главы я хочу привести цитату из Канта (заимствованную из книги Берга «Труды по теории эволюции» и в его же свободном переводе): «Наилучшим гражданским обществом является такое, в котором максимум свободы, т. е. возможность неограниченного антагонизма, со¬четается с точным ограничением свободы при посредстве законов».
Обсуждения Неорационализм. Глава 3
Кроме того, такой человек не имеет свободы, ибо является рабом своих вредных привычек. Не он управляет своим поведением и привычками, а вредные привычки порабощают его сознание, лишая его любви и свободы, как главных человеческих ценностей.
Поэтому такой человек не имеет ни любви, ни свободы. Но и любовь и свобода не даются легко, им надо учить и за них надо бороться. Говорить или писать о любви и свободе еще не значит строить свою жизнь в соответствии с этими началами.
Поэтому Россия прежде всего должна научиться понимать любовь и свободу, а когда она научиться этому, то вопрос об алкоголе и табаке и "гудеж" по этому поводу отпадет сам собой и станет неактуальным для любящих и действительно свободных людей, людей, свободных от своих вредных привычек.
Свобода без любви есть многополярный хаос, анархия, любовь без свободы есть однополярная тирания, диктатура.
Гармония мира заключается не в его многополярности или однополярности, а в единстве в многообразии и в многообразии в единстве, в гармоничном сочетании абсолютного и относительного.