Не в силе Бог, а в правде

Алексáндр Гéльевич Дýгин — российский общественный деятель, философ, политолог, социолог. Его политическая деятельность направлена на создание евразийской сверхдержавы через интеграцию России с бывшими советскими республиками в новый Евразийский Союз (ЕАС) (Википедия).

Для Александра Гельевича Дугина постфилософия выступает интерпретацией общего представления о назревающей смене парадигм, от премодерна через модерн к постмодерну, и наступления манифестации программной перспективы постмодерна на онтологию бытия, где меняются и взаимно исключают друг друга понятия объективной и субъективной реальности и вступают в силу новые законы пространственной организации значения быть. Парадигма представлена как пространственная организацией субъекта, задающего онтологии объекта определенный порядок в понимании бытия – Космос. Но если в премодерне человек выступает посредником осуществления космического порядка, то в модерне принимает на себя авторские обязательства по организации пространства в контексте разумной действительности. В постмодерне обе эти кимберлитовые плиты материков, ценностей понимания идеи бытия сталкиваются. С этого момента сознание не может относится к объективной реальности аллегорически, как это было в храме лона природы, или гносеологически, как это осуществлялось в мастерской царства разума в приделах знания. Аксиома выбора организации пространства бытия становится принципиально судьбоносной. Осуществляется незримая война за постмодерн, то отрицание отрицания, которое должно выявить позитив бытия. Теперь субъективная реальность становится не просто судьбой собственной, а судьбой мира! Все эти нюансы субъект-объектных отношений несет в себе понимание парадигмы. Парадигма это принципиально пространственное понятие перспективы, она изучает качественное пространство бытия и ее онтологическую аномалию мира количества. Нужно понимать, что не существует количества вне качества. Если мы убираем единицу, исчезает любое множество. Количество это прогрессия клонирования дискретной величины в длительности времени. Материалистическое представление о том, что из количества рождается качество – ложно, ибо не учитывает пространственную перспективу отношений взаимозависимости. Количество вообще не самостоятельно и как инерционная, низшая форма организации бытия не может производить из себя высшую степень организованной действительности. Это касается и эволюции, где вид выступает точкой приложения действия, а не причиной рождения нового качества. Человек рождается не из обезьяны, а из пространства бытия организованного действия. Обезьяна в этом случае лишь адаптация, импортирующая способностью рефлектировать инновации качественного чуда. Глупо думать, что обезьяна в границах обыденной деятельности может осуществить эволюцию вида из страха быть съеденной или помочится не в том месте. Идея пространственного детерминизма не исключает перспективу временной свободы. Напротив, перспектива временной свободы меняет устойчивость главенствующих доминантных признаков, вводя в игру новых игроков актуальности. Во всех нюансах, где считается, что количество порождает качество, причину его рождения можно соотнести с пространственной организацией отношений взаимозависимости. Понятие качества рождает органическая идея относительности отношений, а не механичность, соединяющая в множество конгломерат детерминизма. Итак, если мы понимаем под бытием витализм – жизнь, должны связывать объективную реальность с пространственной организацией бытия – Космосом и перспективы ее разворачивания в стреле времени. Изучение же объективной механичности сущего лишает пространство перспективы жизни, убивает в нем жизнь. В парадигме самосознание жизни объединяет пространственную перспективу бытия со своей судьбой. Вся постфилософия и судьба Европы, как ожидание наступления ночи это не фатальная неизбежность, это логическое завершение собственного выбора. Пространственной перспективы и собственной судьбы бытия. Эту перспективу угасания функции действия обеспечивает идеология парадигмы Нового Времени. Радикальный субъект потому и остается на поверхности в искаженном пространстве бытия гносеологией знания, что он не связан ни с субъектом познания, ни с объектом познания, он принадлежит судьбе мира, проигрываемой и разворачивающейся в онтологии перспективы понимания ценности бытия. Он преследует конечную цель аксиологии жизни, а не абстрактную бесконечность изменчивости. В границах инерционной действительности затухающей памяти времени радикальный субъект остается последним оплотом гносеологии знания. Понимания объективной реальности. Что реально, а что нет? Радикальный субъект принципиально не видит различия между гносеологией кодовой организации Бога (премодерн) и гносеологией ничто (модерн). Его космическое яйцо закрыто и для верха и для низа. Он и есть автономный независимый полис наличествующего времени. Проигрываемой для себя действительности, которая исполняет сценарий своего абсолюта.

Наряду с философией Запада, философией власти разума над органичностью бытия, которая привела нас к судьбоносному пришествию фатальной неизбежности ночи бытия, должен существовать выбор оптимистической философии – философии сердца. Ларчик, несущий в себе сокровище бытия через всю ночь пессимизма. Это философия возрождения, не просвещения «рацио», а святости «сердца», освященной способностью видеть свет вечности. Это философия органического чувства, философия сердечности, сердцевины стволового начала организации пространства бытия – родина сердечной земли, культура сердца и сердечной ценности бытия. Геопространство сакрального присутствия идеи бытия. Это свет горящей свечи и пока она горит, тьма не объемлет его. «Если сердце имеет доводы, которые не понимает разум, значит, необходимо найти разум, который использовал бы, как свои, доводы сердца» (Н. Аббаньяно).

Парадигма — это нечто, что предшествует различению области онтологии (бытия) и гносеологии (познания). … Парадигма — явление достаточно трудное для схватывания, даже загадочное. Дело в том, что вся наша структура мышления основана на наличии субъекта и объекта познания. И мы рассуждаем, в какой степени субъект познания, то есть человеческое познание, связано с бытием, — здесь мы можем говорить об онтологии субъекта, — и мы можем говорить об онтологии объекта, то есть того, что познается в его связи с бытием. Но мы в принципе не привыкли мыслить онтологию и гносеологию в том изначальном единстве, где еще нет разделения на объект и субъект (А. Дугин «Постфилософия» Три парадигмы в истории мысли). http://www.platonizm.ru/book/export/html/124

Еще ни одна дисциплина не изучала пустоту окружающую мир сущего. К ней всегда относились как к предикату эмпирической данности. Вспомним Ньютона: «черный ящик пустоты, в которой упорядочивает свое бытие сущее космоса», или Эйнштейна: «пространство-время есть способ бытия сущего». И отделяя и присоединяя идею бытия к сущему мы оставляем ей предикативную форму не самостоятельности. Она не имеет у нас отношения к бытию полноты (скорее ничто), хотя, логически не вписывается и в бытие сущего. Бытие сущего автономно само достаточно в пространстве и времени. Но что есть пространство, время, и почему они обеспечивают ему эту стабилизирующую устойчивость самодостаточности. Эти атрибуты принадлежать к идее организации бытия, но к сущему отношения не имеют. А лишь к бытию. Пустота вокруг сущего – абсолютная тайна, на которую мы навешиваем ярлыки своего незнания. Так рождаются эфир-вакуум, но все это категории сущего, а не бытия. Так вот, философии постмодерна предстоит выяснить для себя, чем же является пустота вокруг сущего? Это почти поэтическая, или художественная стратегия изучающая перспективы пространственной организации. В конечном счете понятие симметрии или гармонии – это тоже пространственные прерогативы. Сущее, попадая в это пространство просто не может вести себя иначе. Оно исполняет отведенную ему роль перспективы аксиологии ценности бытия. А мы подвергаем сущее сумасшедшему анализу, ставим под сомнение само явление феномена, дробим его, пытаясь выявить фундаментальную часть становления и присвоить этой частичке фундамента идею бытия. Но этот метод не приводит нас к жизни, а ведет в бесконечность отрицания бытия в границах сущего. Это потому, что мы сознательно находимся в аксиологии пространственной перспективы ничто – нигилизм. Это перспектива сворачивания пространства событийности и в нем нет бытия, поэтому растворяется и сущее. Нас выдавливает на поверхность вероятной памяти явления. И мы считаем, что эта мысль достойна объяснить космическую упорядоченность мира? Субъект изживает все свое содержание и живет «поверхностью кожи» (Делёз). Это и есть жизнь? Жизнь осуществляется в перспективе разворачивания пространства событийности, а не ее сворачивания. Напротив, изживания поверхностности присутствия и раскрытия в себе содержания бытия. Именно пустота открывает нам перспективу полноты бытия, и именно сознание должно войти в мистерии бытия и осуществить как свою мотивацию жизни. Идея ценности бытия и строит всю онтологию мира таким, каким мы его знаем. Парадигма присваивает свойство атрибута пространственной перспективе, как организации осуществления качества бытия любого сущего (от качества глагола действия до качества инерционной действительности). Поэтому парадигма идеологического выбора и есть наша судьба. Именно парадигма формирует уровень качества отношений относительности бытия и можно сказать что это качество рождается из ничто! Качество рождается из пустоты взаимозависимости, обуславливающей отношения, именно поэтому каждая личность несет в себе неповторимую особенность. Конечно, несет в себе генетику тела своих родителей, но самосознание особенно (не имманентно содержанию мира, а трансцендентно), ибо несет в себе образ вечности. Рождение из чего-то это причинно-следственная проекция хронологии времени. Но рождение мира осуществлялось до времени и в качественной среде вечности. Поэтому наш Космос количественно достаточен (расширяется в бесконечности), но качественно не завершен. Количество есть производная качества и не может родить из себя вечность. Это иллюзия, ибо рождение осуществляется даже в нашем мире (воплощения, чудо), как проявление относительности отношения бытия в качественной среде содержания явлением проекционной необходимость быть. Наш мир существует, потому что его заставляют быть, не дают схлопнуться пространству событийности. А все потому, что наш мир беременен идеей бытия, сохраняющей отношение своей относительности к централизующему началу полноты вечности. В нашем мире идея бытия дифференцируема и отчужденна в собственный пространственно-временной континуум. И поскольку дифференциация есть частная организация идеи быть, то содержание идеи бытия принципиально субъективно. При этом судьба мира и судьба человека обретают одно аксиологическое поле ценности бытия. И если ведущим выступает субъект, концентрирующий своей структурой относительность отношения к вечности, то пространственная перспектива способствует сближению частной организации бытия с централизующим основанием целого. А если ведущим основанием ценности выступает не субъект и его содержание бытия, а сущее мира, то пространственная перспектива сворачивает события актуальности, а субъект восприятия переходит в идеологический нигилизм, требуя подмены трансцендентной природы полноты бытия имманентной достаточностью. И как следствие выход за границу организующего начала (центра), за круг отношений относительности, изживая идею бытия и прерывающий отношение к вечности. Здесь можно видеть роль материализма и идеализма в стратегии перспективы управления идеей бытия. Я бы сказал, борьба власти формы в господстве над содержанием, или же выход содержания из темницы частной организации бытия в аксиологию полноты. Поскольку это аксиологическая борьба осуществления ценности бытия, то платоновская идея суицида не решает ее перспективы. Это идея воплощения символов веры или же символов власти за право управлять идеей бытия. Чей скипетр вертикали организующего начала поведет нас в будущее. Эта задача неразрешена еще с тех исторических времен, когда Иисус говорил Пилату о существовании какой-то истины, а тот не желал его слушать, потому как для него правда власти материального могущества была выше чем истина жизни. Власть же не должна быть мирской, а принципиально народной, тогда и сохранит свою органичность. Церковь возрождает аксиологию бытия вечности, а суверенность право на целостность в становлении этой национальной идентичности во времени. Все что не возрождает дух полноты управления пространством бытия в вечности есть пространственная перспектива «мироправителей тьмы века сего, духов злобы поднебесной». Церковь и государство потому и достигают симфонии, гармонии народа богоносца, что сочетают несоединимое – осуществляют перспективу вечности. Государственный суверенитет выступает хранителем ценности кода вечности в геопространстве евразийского бытия. Организация управления пространством бытия входит в свой метафизический план генеалогии предназначения. Разделение сердечности есть расхищение Царства Божия души народа. Кто разрушит содержание вечности в сердце мира – того покарает Бог. Противопоставление суверенитета полноты и метафизики жизни есть ничтожность всякого усилия. Это судьба нигилизма, воздвигающая отчужденные структуры времени, лишенные перспектив вечности, культурной и идеологической преемственности. Ну а идея владычества внешней власти над органичностью внутреннего и есть война метафизики души с порабощением ее аксиологией материальных ценностей в глобализации поглощения горизонтом всего мира. Мир без души бытия – это мир ночи, когда пропадает последний луч света. Пространство перспективы поглощает мрак. Все носители бытия становятся вне закона, потому что представляют потенциальную угрозу власти мрака над душевным светом. Но с метафизической стороны мрак ждет неорганический мир перерождения сущего в ничто, носители же полноты бытия откроют для себя вечность. Нельзя легализовать легитимность управления пространством бытия власти довлеющей над органичностью в контексте абсолютных ценностей организующего начала жизни. Потому обман легален, как грех погрешности мира. Перспектива огрехов мира – ничто. Но различие нации от этноса заключается в том, что народная воля сама выбирает свою судьбу – имеет перспективу нового пространственного измерения. Поэтому смерти подобно выдать кредит доверия имманентным символам мрака управления собственным пространством бытия в определении судьбы отношений относительности в пространственной перспективе будущего народной воли. Власть стремится изгнать из пространства бытия все символы веры и перекодировать представление о понятии бытия (атеизм, либерализм), чтобы не была видна временность и утопичность этой перспективы. Власть мира над самосознанием жизни перекодирует код вечности, воруя у мировоззрения его доверие и собственную судьбу. Кто сохранит в себе код вечности, сохранит и преданность отношения к жизни. Он останется в перспективе раскрытия для себя вечности. Воистину «начертание на руку и чело» - есть управление над действием и пониманием истинных ценностей, забвение стратегии бытия в самосознании жизни. Недопустимо признать легитимность управления инерционным символом власти в правлении пространством бытия Космоса - порядка, форма должна обеспечивать содержание, а не порабощать и выдавливать за рамки бытия органичность жизни. Тем более доверить иерархии власти будущее народной воли. Мы все состоим в одной партии, «партии жизни» и единственной для нее авторитетной иерархией выступает метафизическая структура осуществления предназначения личного. Можно эксплуатировать институт церкви, но нельзя изменить потребность самосознания в вере в Бога. Эта вера изначальная, и на сколько мы бережем ее от власти формы, на столько она и могущественна в нашей жизни ибо осуществляет судьбу предназначения в вечности. Вселенская Церковь в душе человеческой, а не в институтах власти. Это метафизический концепт, исключающий всякую социальную претензию на веру. Вера должна использоваться по назначению, а не в желании обогатить свой быт. Соборность русской души есть принцип сохранения триединого пространства бытия, противляющийся бинарной логике Гегеля (третьего не дано) – исключающей из гносеологии знания судьбу русского посвящения в вечность. «Соборность — это свободное единство основ Церкви в деле совместного понимания ими правды и совместного отыскания ими пути к спасению, единство, основанное на единодушной любви к Христу и божественной праведности» (Д.А. Хомяков). Триединство тела души и духа в пространственной организации бытия заставляет русскую ментальность по-своему смотреть на порядок целевой и ценностной доминанты (Киевская Русь, социализм в отдельно взятой стране). Нет необходимость перекодировать в свой код весь мир. Народное выражение: за Бога, Царя и Отечество, для нас и сейчас звучит актуально, потому собственно за границами сердечности нас так и воспринимают как Империю. А формула: «Православие, Самодержавие, Народность» - это не блажь, это состояние русской души. И если самодержавие, как сохранение целостности сердечного геопространства перешло эстафетой отречения от самодержца к «диктатуре пролетариата», - не утратило и сейчас принцип сердечной целостности Евразийского континента. Внешнее желание поделить сердце и внутренняя воля сохранить верность пришествию идеи бытия в мир формальной обремененности и сейчас сталкиваются в понимании необходимости осуществить царство власти или царства абсолюта. Нас не принимают в цивилизованное общество только потому, что мы ментально несем в себе иной код перспективы развития идеи бытия, который исключает стратегии власти в завоевании мира. Православие как метафизический путь приятия собственной судьбы в народной зрелости этноса; самодержавие, как самодостаточность пространственной организации содержания идеи вечности в органическом единстве субъективной реальности; народность, как единство многообразия, принимающее в лоно бытия любые формы содержания вечности. Это три слона, на которых стоит культура русской души. Состояние витальной природы, проникающей в мистерии бытия вечности. Судьба народа, государства в наших руках. Нельзя торговать душой народа в угоду обретения материальных ценностей мира. Жить одним телом, означает гнить внутренне, умирать в душе.

Идея глобализации мира всегда будет преследовать геопространство сердечной целостности, испытывая его на прочность. Это единственный шанс ризомы поглощающей субъективную реальность мира. Чтобы превратить мир в поверхность, превратную созерцательность ощущения кожей, нужно лишить сознания всех метафизических источников управления идеей бытия. Десакрализировать поверхность событийности, профанировать восприятие и сделать поведение индивида предсказуемым. Это три условия анонимности, изживающей внутренний мир предназначения. Человек должен стать планктоном, обслуживающим структуру управления. Этим объясняются информационные атаки на церковь и государственность, отстаивающих культурный суверенитет идентичности нации. В контексте власти формы объявляется абсолютный запрет на духовные и душевные ценности пространственной организации бытия. Поэтому оценка демократичности страны осуществляется на взаимовыгодной основе: обещанием свободы за право управлять твоей собственной судьбой. И если эффективность управления не достигнута, значит, страна считается потенциально не свободной. Управляемый хаос на ближнем Востоке – это плоды освобождения индивида от культуры, национальности и религии. Но вопрос состоит в том, приемлема ли такая свобода для выбора судьбы национального содержания стратегии бытия. Ведь именно идея содержания бытия решает быть судьбе национальной идентичности в этом качестве или не быть. Утратить свою самобытность, означает стать средством управляемого хаоса. Поэтому к лоббированию идею демократизации общества нужно относится неоднозначно. Это троянский конь, который разрушит многовековую органичность содержания вечности. А идея модернизации догматов церкви это абсолютный апофеоз власти горизонта над содержанием вечности. Навести порядок в структуре сердечной содержательности, означает ни много ни мало, как прямое требования убить его. Даже атеистически настроенные большевики не позволяли себе такой вольности. Воевали с телом, но не с духом народа.

Субъект есть онтологическая основа бытия. Субъективная мера (микрокосм) представляет собой основание стабильности упорядочения пространства Космоса. Космоса организации структуры бытия. Столкновение онтологий феноменальной и ноуменальной действительности обуславливают качественные параметры содержания идеи бытия в миру. В космологии этот пограничный момент возникает в период рождения Вселенной, когда из сингулярности онтологического хаоса рождаются физические постоянные бытия. Сознание же имея выход за грань состоятельности (в дом бытия), в перспективе приближается к этой онтологии вечности и испытывает на себе весь пространственный детерминизм перерождения. Новое качество жизни рождается в муках и поисках собственного лица своего будущего.

Вот здесь и заключается вся тонкость понятия парадигмы: на самом деле парадигмы бывают разными -- есть черное и черное. Черное потому, что если нет субъекта и объекта, то всё слито, нечего познавать, ничего не ясно. Но черное и черное могут быть различными. Мы можем сравнивать между собой различные неопределенности, различные туманности, различные предсистемности. Понятно, как можно сравнивать между собой системы. Но парадигмальный анализ приглашает нас сравнивать между собой предсистемы, то есть такие матрицы, из которых только еще могут родиться различные системы. Это сравнение нескольких разновидностей «животворящей тьмы», которая может породить огромное количество существ и вещей, а затем вобрать их назад. Сама парадигма не только не является проявленной системой, философским учением, религиозной догматикой, но она и не может быть проявленной, поскольку все, что проявлено, обладает определенной внутренней структурой, соответственно, о качестве и точности парадигмы мы можем судить, исключительно прослеживая некие тончайшие процессы генезиса тех или иных идей, взглядов, состояний (А. Дугин «Постфилософия» Три парадигмы в истории мысли). http://www.platonizm.ru/book/export/html/124

Примем за исходную точку вступающего в силу постмодерна (постиндустриального общественного сознания идеи бытия) приглашение профессора Дугина в контекст постфилософии и положение его радикального субъекта. Сойдемся тет-а-тет с постмодернистской реальностью рожденной актуальностью нашего времени для обоснования дискурсивной онтологии собственной судьбы в перспективе вхождения сознания в необходимость вечности. При этом перспектива субъекта выступает ключевой фигурой в разворачивании и схлопывании пространственной организации бытия, ничтожности и вечности нашего выбора. Онтология мира становится судьбой субъекта. Постмодерн наступает, и мы должны понимать, как вести себя, чтобы не утратить в человеке образ организующего начала и не быть отчужденным правом собственности, изгнанной из перспективы мотивации жизни. С этого момента мы не принадлежим власти спекулятивного разума Нового Времени и его методе (спекуляции отметаются как утопии) и открываем для себя новый критерий ценности бытия – перспективу вечности в мотивации жизни. Это художественная, органичная перспектива восприятия пространственной необходимости бытия связывающая эстетичность симметрии меры и мораль аксиологии жизни и ценности бытия в единую теорию описания стратагемы идеи «быть». Это теория пространственной организации всего, представляющая собой разность потенциалов усилия жизни. Органичность целостности бытия в генеалогии родства самосознания жизни с идеей вечности. Без перспективы вечности организация пространства бытия не имеет своей целевой и ценностной доминанты. Мы не можем позволить себе такую блажь как симулякр (Делёз), копир не имеющий своего оригинала и умирающий в момент становления на экране онтологии неконтролируемых событий. Стать модой хронологии мелькающих картинок, этого не вынесет даже радикальный субъект. Субъективная реальность всегда обременена структурой и в этом ее предназначение жизни. Код предназначения идее вечности. Если хотите «партийная» (Гегель) верность началу своего «девства» (Флоренский).

Кризис мысли: «Философия постепенно экстрагируется из нашего бытия. И никто, по-видимому, об этом особенно не жалеет. В отличие от пенсионеров, которые требуют льгот, философы не устраивают шествий, маршей. Бедные философы просто исчезают -- как некий аромат, как полузаметный привкус, как тонкая атмосфера, как легкий газ, испаряющийся моментально. Вместе с философами исчезает современная философия. Она тоже становится неопределенной, ускользающей… Чем сегодня заниматься философу? Может быть, историей философии? Но это уже скорей история, чем философия. Можно думать о том, как раньше люди писали на глиняных дощечках, как интересовались проблемами бытия или проблемами сознания. Это действительно любопытно, но это «необязательный» интерес к деталям прошлого, которое навсегда и бесповоротно прошло. Философия в наше время -- все что угодно, но только не судьба» (А. Дугин «Постфилософия» Три парадигмы в истории мысли). http://www.platonizm.ru/book/export/html/124

«В новые времена иссякает в господствующем сознании творческое дерзновение. Думают о чем-то, пишут о чем-то, но были времена, когда думали и писали что-то, когда было то, о чем теперь вспоминают, о чем пишут исследования. Наша эпоха потому, быть может, так «научна», что наука говорит о чем-то, а не что-то» (Н. Бердяев «Философия свободы»).

«Философия перестала быть сакраментальной, как была в древности и в средние века, она подверглась обмирщанию и стала философией полицейской, неблагодатной. … Гносеология несет чисто полицейскую службу и сама себя сознает полицейской» (Н. Бердяев «Философия свободы»). http://www.vehi.net/berdyaev/filos_svob/index.html

Наука изучает, как устроен мир, но она ничего нам не говорит «почему он так устроен?». Переход от «Как?» к «Почему?» - это принципиальная граница всякого научного знания. На стороне «Как?» всегда присутствует идея сущего, ибо отсылает к определению способности быть (достаточному основанию), значение, же которое занимает это определение в общей картине иерархии бытия, принципиально не рассматривается. Считается что иного бытия просто нет, хотя само движение во времени представляет собой миграционную перспективу качественно различной организации бытия (от низшего к высшему). Откуда же осуществляется приращение этого качества покрыто тайной ничто. Научная обусловленность сформирована на парадигме отрезка, т.е. не принимает ни органичности верха, ни ничтожности низа. Она замкнута в момент становления и рассматривает его как единственную реальность. Поэтому для науки перспективы просто нет. Движение в пространстве еще фигурирует, вытекает из эмпирического опыта (материя существует в движении), но движения во времени, как движение вообще куда-то, просто отсутствует. Именно поэтому наука работает с сущим и игнорирует пространство перспективы, как собственно и присутствие субъективной реальности в опыте, задающей эту перспективу восприятия. Пространственно-временной континуум присутствует лишь как предикат существования. В физике, социологии, геополитике это может и оправдано, но искажает картину понимания бытия, ибо бытие не принадлежит сущему, оно ссужается ему во временную аренду. И находясь в движении во времени сущее и бытие никогда не совпадают. Это разность потенциалов присущая фундаменту временного бытия, которая заставляет мир меняться. Когда произойдет объединение сущего и бытия необходимость всякого развития иссякнет. Река времени перестанет течь, потому как разность потенциалов ее берегов достигнет равновесия вечности. Вечность это океан, принимающий бурные потоки рек и очищающий их от инерционной действительности. Океан это стихийное присутствие в вечности, дистанционное производящий из себя миры сущего. Возвращение реки в лоно океана есть преодоление этой отчужденности. Именно поэтому вечность не нуждается ни во времени центростремительного течения, ни в пространстве – отчуждения содержания сущего от все-возможности. Однажды достигшее достатка, не имеет нужды в изменении. И лишь стихии разрывают его целостность извергая фаллическое семя в почву относительности сохранения отношения с идеей бытия. Именно так появился и наш мир в момент сингулярности разворачивания пространственно-временного континуума.

В силу границы дисциплин научного знания изучающего явление, а не его перспективу, наука просто исключает из своего ведомства все вопросы связанные с бытием и не может даже поставить перед собой вопрос: «почему мир таков, каков он есть?». Наука изучает частную организацию способности быть и ничего не говорит нам об общем представлении структуры и иерархии бытия. И когда Гегель говорит что «бытие это пустое понятие» - он в принципе обслуживает интересы науки, урезая метафизику до пределов разумной действительности (это после того, как Кант уже урезал ее до пределов чистого разума), основанной на привычке опыта общения с эмпирикой мира. Т.е. если бы мы имели опыт сотворения чуда, то могли бы не доверять эмпирике, а когда над умами владеет авторитет науки и профанирует любой опыт до пределов разумной действительности, то конечно, структура бытия совершенно не имеет значение. И здесь, структуру бытия приписывают идее сущего. После того как способности быть приписывают различные возможности (дополнительные пространственные измерения), то любая способность ограничена в возможности только временем. Возникают проекции рассеивания ценности бытия: параллельные Вселенные, волюнтаризм собственного счастья, путешествие во времени. Упускается один момент, что возможность перспективы не принадлежит сущему, - это прерогатива бытия. «Вы не свои и куплены дорогой ценой» (Библия). Возможность сущего погружена, ограничена структурой возможности текущего времени и высвобождается в контексте отношений относительности бытия, как перспектива. Она действительно управляет своей судьбой, но не может изменить структуру организации бытия. Желание выпасть из уз своей относительности ввергает ее в тотальную ничтожность. Утрачивается аксиологическая актуальность идеи бытия и сворачивается пространство событийности (социализм, фашизм). Осталась единственная утопия – либеральная стратегия отчуждения.

С позиции перспективы весь наш мир есть форма детерминизма, которая мотивирует, стимулирует и управляет нашим поведением. Мы полагаем, что нам что-то хочется. На самом деле оно уже заложено в необходимости нашего хотения. Все зависит от того, в каких отношениях с бытием мы состоим и чего добиваемся, реального освобождения в новом качестве значения быть, или же зависимости, лишающей перспективы развития и формирующей патологии деградации. В православной традиции в постоянном борении за освобождение души это формы преткновения в росте. В контексте знания и веры не так утонченны эти различия как в ношении смиренной и праздной одежды, подчеркивающих, внутреннюю и внешнюю достаточность и не исключающих возможность одинаково кичится во временном ветхом мире этой полнотой. Любой абсолют – соблазн и представляет собой форму преткновения. Но если брать не созерцательность, а участие в онтологической перспективе, открывающей для себя опыт, то научное знание принципиально остается созерцательным, даже когда апеллирует к опыту. Вера же не терпит гносеологии знания. Это всегда прыжок веры и как правило, связанный с собственной судьбой. Вера осуществляет еще не состоявшееся во времени, существующее только в проекте. И поэтому наука обличает ее в царстве гносеологии: «вы можете верить во все что хотите, но есть то, что есть». Как искусно обрезается перспектива, и познающего сталкивают с детерминизмом качества настоящего. Но закон тождества не исключает необходимости развития, он не абсолютен. И когда мы говорим о вере подразумевается сфера восприятия, в которой созревает качество бытия будущего. Т.е. предмета настоящего это касается только как точка приложения действия. Вера высвобождает перспективу освобождения, а знание обосновывает детерминизм времени в моменте становления и претензии сущего на единое пространство и время. Я бы сказал, временная организация бытия лишена своей глубинной структуры и поэтому осуществляет свое бытие на поверхности. И поскольку время ставит под сомнение каждый момент бытия между «быть» и «не быть», то обладая единственное право присутствия на поверхности, сущее борется за свое пространство и время перед абсолютным страхом быть стертым и исчезнуть. Оно отстаивает свое право временной наличности. Именно поэтому оно кричит о своем присутствии, чтобы оставить впечатление в памяти времени и тем самым продлить свое бытие. Но сама назойливость делает его скоротечным и не основательным в потоке мелькающих кадров временного склероза. Знание не нуждается в мотивации жизни, оно спекулятивно и потому владеет лишь гносеологической, виртуальной перспективы отвлеченности разума от перспективы разворачивания пространства бытия. Довольствуется детерминизмом и копошится в мышиной возне своего времени. Ему не нужна стратегия, свобода, перспектива жизни, оно требует факт. Даже не смотря на то, что сама интерпретация факта никогда не может быть однозначной. Поскольку это граница, то переход в свою перспективу обуславливает необходимую интерпретацию. Но сам критерий оценки бытия с позиций частного или целого – не выработан. Да науку собственно и удовлетворяет подобная двойственность (Богу Божие, а кесарю кесарево), ибо в разрабатывании перспективы она проиграет. Нет общего представления о пределах развития и аксиологии прогнозируемого будущего. Что развивается и куда идет? – совершенно не явно. Только здесь кесарь выступает хозяином собственного мира, отметающим все претензии Бога на управление собственным пространством бытия (Притча о злых виноградарях от Матфея 21:33-46). Идет война за власть, а не за понимание человеческого микрокосма в устройстве мирового Космоса. Абсолютной истиной по отношению к относительной правде выступает всегда полнота объединяющая собой и объясняющая в себе все пространство организации бытия. Метод же исключения онтологий из гносеологии знания означает ущербность и ограниченность методологии познающего. И научная парадигма, оставаясь замкнутой в границах отрезка, никогда не сможет создать картину полноты мира, потому что обосновывает мировоззрение «как» состоялась формальная обусловленность частной организации бытия, но упускает момент «почему» эта организация состоялась и в чем состоит относительность целого в отношении к частному. Она выступает как мировоззрение по отношению к постмодерну, предъявляющему к гносеологии критерий оценки выбора собственной судьбы. Примено так же мировоззрение премодерна соотносилось с гносеологией Нового Времени.

«… что человек есть мост, а не цель; что он радуется

своему полдню и вечеру как пути, ведущему к новым утренним

зорям:
Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или

мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для

сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором» (Ницше «Так говорил Заратуштра).

Чтобы обосновать относительность бытия в границах отношений этой относительности нужно лишить ее ширмы абсолюта. Занавес раздвигается, и бытие абсолюта становится достоянием времени. До этого любая вечность, претендующая на роль абсолюта, принадлежит миру сущего. И своим телом скрывает от нас отношение относительности бытия.

«"Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил

сверхчеловек" -- такова должна быть в великий полдень наша

последняя воля!» (Ницше «Так говорил Заратуштра»).

В контексте времени, в контексте изменяющейся действительности абсолют недостижим, это принципиально ноуменальная область структуры. И раскрывается она для нас в качественном пространстве отношений относительности бытия. Если самосознание лишено перспективы метафизики жизни оно становится жертвой ничто. Последним субстанциональным оплотом мира сущего остается субъективная реальность. Можно сказать, что из этого первокирпичика и основан весь наш мир. Мы нашли неделимый атом, который представляет качество, а не вульгарную бесконечность. Найти в субъективной реальности человека – это «покруче» частиц Хиггса. Ибо именно через человека, как образа подобия Бога формируется вся метафизика организации отношений относительности бытия. Вся структура обеспечивающая возможность непосредственно данной пространственно-временной организации бытия в способности быть. Та «до матричная» основа, которая задает пространственные перспективы протяженности мира и алфавит качественного содержания его сущего.

«Знание насильственно» - утверждал Бердяев, и потому с помощью детерминизма оскопления аксиологии жизни нельзя достичь свободы в полноте, можно лишь развить детерминизм до своего логического конца – идеи ничто. Он понимал, что дом бытия у сознания не «в миру», а в вечности и со свободой предшествующей началу творения связывал судьбу человека. Свобода до начала творения – это полнота идеи бытия, полнота свободы действия. Поэтому рационализации мышления, как проекции Логоса Бердяевым противопоставляется человеческий инструментарий освобождения от детерминизма: «мир ни есть мысль … мир есть страсть и страстная эмоция» (Бердяев). Именно в эмоциональной сфере восхищения сознания объединяются мотивация жизни с судьбой. Судьба есть ключ перехода от гносеологии детерминизма знания к онтологии жизни. Непонимание необходимости аксиологии мотивированного поля жизни уводит сознание в безличную природу интерпретации, порождая новое знание о знании и исключая из этого знания знание о бытии. Бытие, судьба и онтология жизни – вот три слона, на которых зиждется пространственная перспектива разворачивания идеи бытия и созревания ее полноты освобождения от детерминизма формы. Это то, что заставляет жить, а не просто бороться за существование в абсолютном детерминизме порабощения и эксплуатации органического начала.

Философия свободы у Бердяева начинается как проблема самосознания не имеющая своих аналогов происхождения в мире. Эта проблемная область субстанциональности отсылающая к вечному и потому обремененная верой. И если говорить о судьбе человека нельзя игнорировать онтологический проект человечности в человеке, осуществляющий собой предназначение личного. Дом бытия для человека не мир, а вечность. Именно это заставляет его не довольствоваться настоящим и искать абсолют будущего. «Философия свободы есть философия богочеловечества» (Бердяев). Вера человека это состояние его полноты. И когда нам говорят, что надо оскопить метафизику личного нас принуждают вывести сознание в суперпозицию (полуживой, полумертвый), и вместо органичной личности получаем киборга для построения гражданского общества. Полнота личности в ее органичности, в гармонии полноты между духом, душой и телом. Избавление от части полноты, не вмещающейся в перспективу знания ввергает сознание в ничтожность своей природы, подменяя ее механичностью. «У Ньютона этот деистский бог уподобляется «часовщику», «великому механику». Бог становится рациональной гипотезой, необходимой для того, чтобы объяснить вещи, которые пока рационально не понятны» (А. Дугин). Механичность стремится подменить собой любое органическое содержание жизни. Механическое сознание получает дополнительную свободу. Все части взаимозаменяемы и можно всегда осуществить капитальный ремонт, вернув механического монстра к жизни. В организме устранение нефункциональных частей ведет к травмам несовместимым с жизнью. Пространство становится механически более мобильно, но теряет ценность и цель жизненной перспективы. Идея же бытия отпадает сама собой, как область, лишенная возможности использования. Все что не может обеспечить обыденную повседневность пользой для механического пространства организации – бесполезно. Бесполезные вещи забывают, выбрасывают или, по меньшей мере, желают от них избавиться. Идея бытия и аксиология жизни попадают в такую категорию ненужных вещей. Сам субъект становится анонимной вещью, открытой для пользования. В структуре использования обретают статус достаточного основания только нужные вещи. Субъект утрачивает качество бытия и становится придатком количественного мира. «Речь идет о качестве жизни, о направлении нуменальной воли, а не о количестве даровитости, не о великих только людях» (Н.Бердяев «Философия свободы»). http://www.vehi.net/berdyaev/filos_svob/index.html

Если мы предположим, что идея совпадения сущего и бытия может быть осуществлена в границах континуума имманентной полноты, ведь Откровение, как раз и говорит о таком времени, то у нас остаются категории организации бытия: пространство и время, не вписывающиеся с эту кальку понимания происходящего. В границах времени сущее и бытие никогда не совпадают. Остается зазор, как и в субъекте организации качества определения значения быть в границе феноменальной и ноуменальной действительности. Если мы называем действительностью производную функции в инерции действия, то чем большей является действительностью функциональная полнота бытия. И для нас она ничтожна только в силу того, что система нашего качества восприятия не открыла ее актуальность. Может быть, мы сами менее существенны в отношении к ее полноте. Это зависит от того, в какой половине стакана мы находимся: «в той, где стакан наполовину полон или же в той, где он на половину пуст?». Если мы судим о бытии с позиции пустоты, то интерпретируем идею бытия только в модусе протяженности. А если мы находимся в половине, где стакан полон – то тогда модус мышления отражает творческое начало полно достаточности бытия. Способность производить из себя миры сущего выступает критерием верификации этой полноты возможности. Вообще, понятие Бог онтологически обосновано, ибо Он является творческим началом нашего мира. И если бы не был таковым, не был бы и абсолютом. Абсолют выступает стабилизирующим началом достаточного основания мира. И не удивительно, что мир стремится к абсолюту, ибо видит в нем полноту содержания силы. Это стремление обоюдное, и если бы не было таковым, не осуществим был бы и план возвращения «блудного сына» в Дом бытия – Царство Божие. Можно антропологизировать идею Бога или выносить Его за скобки собственного нигилизма, но нельзя исключить из онтологической полноты, а еще более из аксиологической полноты идеи мира эту фигуру. Если мир утратит функцию света, его поглотит тьма ничтожности. Форма временной функции без содержания вечности – мертва. Мы полагаем что живем, на самом же деле мы умираем, продлевая свою казнь временем. И только в контексте вечности формируется оптимизированная философия возрождения идеи жизни. Все другие перспективы развития ожидают хандра, нужда и суицид. Когда придут эти трое нищих обнажающих боль отчаяние и скорбь, наступит «конец истории». Сознание покинет органичность бытия, и в силу вступит «тело без органов» с его механической взаимозаменяемостью отдельных узлов. Глаза смогут выполнять функцию ног (перспектива станет пространственным движением), уши функцию рук (гармония слушания симфоний небесных сфер станет основным принципом «прибрать к своим рукам» все, что плохо лежит)… Это результат выталкивания субъективной реальности на поверхность материальных ценностей аксиологии мира. Конец истории это растворение субъективной реальности в объективной ничтожности мира. Субъект утрачивает всякие критерии верификация и становится внешним ему самому аксиологией угасания мирской действительности.

«Можно спросить: либерализм это освобождение индивидуума от чего? От чего хочет освободиться индивидуум? Ответ простой – от всего вообще; от всего внеиндивидуального; от всего того, что привязывает этого индивидуума к какой бы то ни было внеиндивидуальной системе, структуре общества. Свобода индивидуума от государства, от класса, от коллектива, от этноса (отсюда права человека, толерантность, нормы политкорректности). От каких бы то ни было запретов, которые препятствуют его самоидентификации» (А. Дугин).

Атамизированное общество лишено содержания глубины – Софии. Возьмем природный световой, корпускулярно-волновой дуализм. Корпускула желает освободится от электромагнитной волны своего света. Если бы существовал корпускулярный гуманизм, наверняка он вывел бы такую формулировку. Уж кому как не корпускуле настаивать на либеральной свободе? Почему корпускула должна лететь в границах волновой дискретности, ведь она желает быть свободной и достойна этой свободы. И вот, мы освобождаем корпускулу от детерминизма волны. И что? Свет пропадает. Частица утрачивает то качество полноты, которым обладала в границах электромагнитного поля. Идея индивидуального освобождения это жертва, абсолютный путь жертвы, привносящий жертвоприношения на алтарь своей мечты. Жертва всем качеством содержания бытия. А форма, лишенная содержания жизни устраняется природой мира. Мир есть мера между функцией содержания бытия и инерцией сущего. Глупо думать, что машины возьмут на себя роль необходимости содержать человека. Механичность чужда эволюции. Если же человек не будет нести на себе бремени жизни, он станет жертвой фатальной случайности. Его пространство событийности будет сворачиваться, пока не свернется до нуля. И мы испытаем на себе участь динозавров. Другие же виды примут на себя обремененность содержанием жизни – будут эволюционировать, осуществляя плановую необходимость базы носителя самосознания жизни. Именно поэтому в границах наступающего ничто у дикаря будет больше шансов выжить, нежели у цивилизованного представителя. Предчувствуя это, цивилизация мстит своим диким братьям по разуму. Стратегия выжженной земли.

И что касается самоидентификации, - индивидуальный код идентичности всегда может быть ассимилирован культурой пространственной организации бытия, может быть перекодирован и стерт с лица феноменального мира как представительство полнодостаточного качества организации бытия. Из всех этносов Земли только еврейский (евангельский) культ пережил свое рассеивание и не растворился в других культурных этносах и народностях. Но для него стимулом сохранения выступало само Евангелие, которое породило множество вероисповеданий и религий мира. Евреи как левиты, среди остальных колен Израилевых. Т.е. субстанцией сохранения самоидентичности выступает идеология содержания перспективы вечности в пределах времени, как геопространственная связь самосознания жизни с ландшафтом географии и их единства в организации идеи бытия. Стратегия этого объединения формирует и быт культуры. В истории, переселение народов стало точкой отсчета приятия на себя кода самобытности. Если самосознание лишить содержания вечности оно потеряет и свою идентичность. Время, порвавшее преемственность с вечностью может не восстановить код организованного пространства никогда. Мы ведаем эту связь в преемственности «Третьего Рима» с роковым фатумом судьбы Византии и ощущаем ее кармическую передачу в наше пространство организации бытия. Культура нашей самобытности не избежала и этого влияния со стороны права осуществлять свое бытие. Утратить свою идентичность, следовательно, потерять суверенитет, культуру и религию. Три фундамента пространственной перспективы (пространство в котором русская душа живет своей полнотой) их нераздельность и не соединенность обеспечивает национальное чудо – София. Этой самобытностью пространственной организации бытия единства в многообразии не страдает никто на планете Земля. Сердечная земля обременена идеей жизни. Если мы последовательно осуществим либерализм в атомизации общества, мы убьем народную душу. Будем мечтать быть гражданами мира, но останемся киниками, продавшими вечность за страсти конформизма времени. Киники же обретали титул гражданина мира в приверженности к космополитизму за право отвергать комфорт и сохранять в себе самобытность и верность своей природе. Весь же смысл космополитизма есть отступление от Космоса и выход за границы его порядка. Именно поэтому свобода исключает всякий порядок полноты. А лишая сущее структуры бытия выталкивает самосознание на поверхностность временного мелькания (несвязных отрывков и сюжетов отсутствующего присутствия). Именно это связывает либерализм с идеологией киников. Смещение меры пространственной организации бытия в сторону ничтожности духа, оставляя на поверхности рефлексии лишь материальные ценности мира количества. Там дикое освобождение, здесь цивилизованная свобода, вовлекающая в свое безумие весь мир. Но если в кинической культуре довлел над сознанием витализм жизни, над современным миром занесен дамоклов меч механичности. Мы остаемся заложниками идеи ничто, лишенные всяких средств содержания бытия. Идея ничто, она абсолютна, и не остановится ни на каком относительном условии исполнения ее программной обязательности. Если в сознании нет содержания света, ночь придет однозначно.

«А пока ничто не реализовано, выковывая волю к нему, философ Жиль Делез предлагает нам промежуточную конструкцию – ризому. Ризома – это то, что приходит на смену субъекта или индивидуума в постмодерне. Ризома – по- гречески клубень, грибница, растение, которое отличается от остальных тем, что растет не вертикально, а горизонтально. Оно растет под землей, создавая систему грибниц или разветвленных корневищ. Ростки и корни эта сеть может пустить в любом месте. Поэтому ризома, может появиться там, где ее не ждут. В какой-то момент в ризоме образуется луковица, которая дает вверх стебель, а вниз корни. И, казалось бы, мы можем вырвать стебель с корнями. Но ризоме ничего от этого не будет, потому что это была только бесконечно малая часть сети подземных, невидимых корней, которые продолжаются во всех направлениях и могут появиться внезапно в другом месте. Ризома дает новые всходы. … Поэтому, когда ризома в конкретный момент дает всходы и корни, она уподобляется обычному существу с его прошлым (корнями) и его будущим стеблем), с его идентичностью. Идентичность всегда вертикальна, ризоматическая идентичность, напротив, принципиально горизонтальна, а вертикальна лишь спорадически, игровым образом. Ризома не просто против эго» (А. Дугин «Постфилософия» Три парадигмы в истории мысли). http://www.platonizm.ru/book/export/html/124

Можно обосновать стратегию отрицания бытия в сущем, но проблема в том, что в нигилизме этого отрицания исключается и само сущее. Сам факт исключения человека в человеке заставляет переосмыслить действительность. Ведь когда Ницше говорит «мы убили Бога» - он объявляет наступление времени траура по человеку. В трауре растворяющегося человека в ризоме формируется антропологический нигилизм заката идеи бытия. Человек ощущает в «тошноте» (Сартр) окружающей его действительности собственную деструктивность (Фромм). И с этого момента возникает дилемма, куда обратить эту деструктивность, метафизически ориентированную против идеи бытия? Вовнутрь себя, или вовне? С человеком это понятно, психическая болезнь или же неадекватность поведения. Но нас интересует вопрос организации пространства бытия! И что мы видим с европейской ментальностью? Это взрыв пространственной деструктивности вовне. Начиная с крестовых походов и заканчивая Второй Мировой Войной. Это всегда претензия на чужие территории и всегда воля к власти. Что же с сердечной землей? Там происходит ассимиляция в процессе биения сердца, а кризис деструктивности разражается вовнутрь себя самой. В космологии есть такое понятие «критическая масса». Если масса звезды не набирает критической массы, то взрыв происходит вовне. Если критическая масса преодолевается звездой, взрыв происходит вовнутрь себя. И в первом и во втором случае деструктивность есть смещение меры в сторону ничтожности бытия. Что нас отличает от американского либерализма, так это то, что мы уже переболели болезнью ничтожности и властью формы над содержанием бытия. Выработали слабенький, но иммунитет! Мы понимаем, что либерализм хоть и представляет собой хроническое течение болезни отчуждения от основ организации содержания бытия, но все равно он есть болезнь. И к нему не иначе как к болезни нельзя относится. Можно жалеть больного, который оказался в группе риска, но нельзя принимать в преемственность подобную болезненную идеологию организации пространства бытия. Осчастливить же сознание до такой степени, чтобы оно покончило с суицидом – это мало чем отличается от наркотической зависимости. Проблема в том, что пока зло не обличено и сохраняет свою легальность как во времена «опиумной войны» - оно неподсудно и выступает с позиции блага и добродетели. Но у нас времени на то, чтобы проводить очередной эксперимент со своей страной. Нам предстоит проявить характер веры верности в идею вечности осуществления бытия.

«Злое дело похоже на нарыв: оно зудит, и чешется, и нарывает, -- оно говорит откровенно.

"Гляди, я -- болезнь" -- так говорит злое дело; в этом откровенность его.

Но мелкая мысль похожа на грибок: он и ползет, и прячется, и нигде не хочет быть, пока все тело не будет вялым и дряблым от маленьких грибков.

Но тому, кто одержим чертом, я так говорю на ухо: "Лучше, чтобы ты вырастил своего черта! Даже для тебя существует еще путь величия!"» (Ницше «Так говори Заратуштра»).

Путь величия, иметь мужество сохранять открытость своего откровения в осуществлении своих намерений. Ризома перекодирования мира, осуществляющая власть аксиологии материала над самосознанием жизни, сохраняет свою потаенность. Ноуменально не проявлена по отношению к феноменальной природе явления. Остается под коверной возней, не узнаваемой органическим иммунитетом. Но все тайное станет явным. Невозможность обличить болезнь формирует обреченность принципиальной непостижимости борьбы с нею. Пока она не охватит органичность и не выйдет наружу как откровенное зло. Но вялому организму уже не справится с этой напастью. Эта мировая афера лишена всякого величия, ибо поставила перед собой задачу победить органичность в миру, пробудив к жизни вирус СПИДа – абсолютную свободу от жизни. Такая задача была не по карману даже для величия волюнтаризма. Провозгласившего себя сущностью все-возможности. Управляющей судьбами и народами, но потерявшему в пространстве непримиримой войны и собственную судьбу. Эта не проявленная задача лоббирования внешнего интереса проникновения в пределы душевной соборности сердца разделяющая его полноту бытия на левых и правых. Непримиримых борцов и предателей. Как обличить зло, если оно и есть ты сам, борющийся с идеей полноты бытия? Или где найти национальную идею, чтобы осуществить вечность во времени тотального падения силы? Чем гуще ночь, тем менее надежды дождаться расцвета.

Продолжение следует...