По сути вся философия Канта о том, что надежда умирает последней, поскольку за пределами мира феноменов разуму не удалось найти ничего, что можно было бы признать однозначно сущим (непреходящим), кроме самих — однозначно мессианских! — попыток разума найти нечто непреходящее.
gif · 489 КБ
Надежда умирает последней. Лучше Варлама Шаламова об этом не скажешь:
«Именно в это время я стал понимать суть великого инстинкта жизни — того самого качества, которым наделен в высшей степени человек. Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади — я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи, побоев, и хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей. И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье созданье, и не потому, что у него удивительный большой палец на каждой руке. А потому, что был он (физически) крепче, выносливее всех животных, а позднее потому, что заставил свое духовное начало успешно служить началу физическому». (...)«Человек живет не потому, что он во что-то верит, на что-то надеется. Инстинкт жизни хранит его, как он хранит любое животное. Да и любое дерево, и любой камень могли бы повторить то же самое. Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы подтянуты, воспалены, берегитесь обнажить свое сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки силы против чего-либо, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить».
Но ведь об этом именно Инстинкте жизни, называя его Волей к Власти, пишет Альфред Боймлер комментируя Ницше:
«Идея цели и воления отправляет нам всю реальность вплоть до повседневных представлений. Всюду мы находим целесообразность в природе — но то, что мы хотим, и то, что мы делаем, это нечто разное. И никакой мост нельзя перебросить от того к этому(…) Имеется только терминологическое, а не фактическое противоречие, когда Ницше иногда совершенно отрицает существование воли, а затем все же говорит о воле к власти. То, что он отрицает, это осознанная, целеполагающая воля, которая принадлежит к вымышленным сущностям внутреннего мира. Поэтому принцип этого учения гласит: «Здесь достаточно чувств и мышления. Воление как нечто третье это лишь воображение». Воля к власти это не воление (Wollen), но способность (Konnen), это реально работающее единство, на чьем месте идеализм позволяет действовать сознанию. Ошибка прежних философов заключалась в том, что они приписывали единство сознания тому, что в действительности образует единство энергии, которую Ницше называл волей к власти».
Нерон в 68-м году новой эры раз десять пробормотал: «Какой великий артист умирает!» и всё никак не мог броситься на меч, хотя он чётко понимал, что если не сведёт счёты с жизнью сам, сенат, вероятно, велит распять его за пожёг древнейших храмов Рима, либо утопить в кожаном мешке со змеёю за убийство собственной матери. Сил на самоубийство у бывшего императора не было вовсе. Так что пришлось императорскому секретарю Эпафродиту пронзить горло Нерона тупым театральным мечом... И какой уж там, япона вошь, «Живём мы все ради долга», если зачастую нет даже сил руки на себя наложить во избежании куда более страшных мук!
Итак, для успешной деятельности сила первична и человек есть только высшее продолжение мира животного, как бы сей факт кому ни не нравился. Вот почему рецензент полагает себя вправе сказать рецензиату, перефразируя известную эпиграмму XIX века:
Верить уху иль не верить?
Слышу овамо и семо:
Огорчает очень Мэри
Фреда Боймлера система?
Полно, Мэри! Ты не сетуй!
Без хвоста твоя ведь попа
И тебе ущерба нету
В том, что было до потопа…
Иммануил Кант допустил ошибку, либо намеренно смухлевал — коли он сам признавал, что интенсивность угрызения совести может быть исчезающе мала — против исходных посылок своего же метода, доказывая Бытие Божие от наличия совести у разумного существа, в меру его разумности.
«Владычество на основании грубой силы, присущее всем животным сообществам, уже у шимпанзе (Pan troglodytes) сопровождается актами неоправданной жестокости в отношении слабейших. Эта тенденция достигает своего полного развития в примитивных людских сообществах и в обществах развитых среди детей и подростков. Жалость, или идентификация чужих страданий со своими собственными, возникает [значительно] позже; далее эта самая жалость быстро систематизируется, преобразуясь в нравственный закон» — приводит Уэльбек факты, установленные современной этологией. И эти факты говорят отнюдь не в пользу кантовской концепции совести, как неотъемлемой и непреходящей части всякого рассудка!
«Чем менее отделены интересы и деятельность юного индивида от рационально организованной педагогами-взрослыми жизни подросткового коллектива; чем меньше у этого индивида свободного времени для жизни вне правил коллектива, тем быстрее определится его (индивида) нравственный облик» — подаёт руку Антону Семёновичу Макаренко создатель «Гитлерюгенда» Бальдур фон Ширах.
Дословно:
«Всюду, где развеваются знамена «гитлерюгенда», каждый юный немец найдёт друзей, братьев и сестёр, связанных единой верой, единым мировоззрением. Это счастье — быть частицей масс!» — говорил фон Ширах.
«Мы все (...) составляем один коллектив, который называется: трудовая колония имени Горького. Каждый из вас должен всегда это помнить, каждый должен знать, что он — горьковец, должен смотреть на другого горьковца, как на своего ближайшего товарища и первого друга, обязан уважать его, защищать, помогать во всём, если он нуждается в помощи, и поправлять его, если он ошибается. У нас будет строгая дисциплина». — говорил Макаренко.
Надежда, как феномен воли, первичнее совести, как феномена разума. Ведь именно Воля, а не Ум есть Первоединое Плотина, раз она выходит за свои изначальные пределы абсолютно самопроизвольно и спонтанно, т. е. в порядке мастурбации и поллюций соответственно.
Воля, в качестве целокупности энергии, по выхождении, в следствии переизбытка, за пределы Самоё Себя, как тотального единства, воплощается во всё наличное многообразие явлений и предметов, становясь членораздельным Умом. Плотин говорит об этом так:
«Коль скоро в этом мире есть высшее, то, значит, должно быть и низшее; для поддержания разнообразия во вселенной малое должно сопутствовать большому. Поэтому, вместо того, чтобы жаловаться высшему на факт существования низшего, мы должны благодарить его за то, что и нижайшее не оставлено его попечительством. (...)Так [Ум] и творит всё бесконечное многообразие своих понятий, целокупно и единовременно пребывая в каждом из них. Из него, как из единого корня, произрастает всё прочее, и каждая веточка несёт на себе его божественный след. Что-то держится поближе к корню, более уподобляясь ему, что-то же, в процессе роста, всё больше удаляется, приобретая другие черты. И так до тех пор, пока не завершается всё это, так сказать, древо, украшенное пышной листвой и многими плодами. В своём истоке всё неподвижно, далее же всё движется и изменяется, проникнутое божественными смысло-формами, каждая из которых сама стремится стать как бы малым деревцем».
При этом Воля, как таковая, не имеет никакой определённой формы и определённого смысла (отсюда, кстати, и принцип Неопределённости, открытый Гезенбергом), не будучи, стало быть, ни вещью, ни даже разновидностью материи. Словом, она не есть феномен для Ума, с его смысловой дискретностью. Хоть Воля и оставила в Уме свой неизгладимый след в виде единства восприятия, но Сама по Себе она для него есть лишь кантова недосягаемая Ding an Sich.
Оставленный след побуждает всякий разум, как в случае с поиском йетти, строить догадки о том, кто бы мог его оставить, волей-неволей рисуя наследившего в своём воображении. Всякую мысль подводит субъект под единство своего восприятия, которое проявляется как определенная интенсивность чувств и воображения конкретного индивида.
А, следовательно, утверждение платонизма о том, что Бог творит сущности мыслью о них, справедливо, правда, лишь в субъективном плане, в отношении не только Ума Господня (для коего оно справедливо в любом случае!), но и вообще всякого рассудка. Но если так, то Бытие Божие есть нечто принципиально недоказуемое, поскольку здесь идея Бога совершенно неотделима от идеи мыслящего субъекта, ибо не ясно толком кто кого воображает: субъект Бога, Бог субъекта, или, быть может, имеет место и то, и другое.
Такова суть кантовской теории познания.
Но вообразить-то, при наличии от природы бурной фантазии, можно о-очень многое, чего нет и никогда не было на свете!
Вот что пишет Виктор Викторович Улин в своём мемуарном романе «Умерший рай»:
«Мгновенно вспомнился один из последних актов гитлеровского самосожжения. Май 45 года. Когда, опасаясь, что по подземным лабиринтам советские войска выйдут к рейхсканцелярии, фюрер приказал открыть шлюзы. И затопить берлинское метро.
Я уже не помню, почему руководители умирающего рейха вспомнили про метро — кажется, там имелась некая тайная станция... Но думаю, что дело было не в ней. Просто нацистские главари, пообещав громко хлопнуть дверью, решили унести ещё несколько тысяч жизней. Поскольку с конца апреля именно в туннелях метро прятались от советских танков гражданские жители. Те, которым не хотелось защищать свой агонизирующий город.
Пришли точные кадры из моего любимого фильма «Oсвобождение».
Потоки мутной воды, хлынувшие через запертые решетки выходов, ревущую от ужаса толпу. И советских солдат, ценой своих жизней разбивавших запоры и открывавших заложникам Гитлера путь к спасению.
Я стоил на мосту через Шпрее. И глядел на шлюз...
И думал: возможно, это и есть тот самый, который велел поднять Гитлер, увлекая за собой в могилу ни в чём не повинных немцев. (Впрочем, последнее неверно. Один из немцев, величайший стратег всех времен и народов Отто фон Бисмарк говорил, что любой народ заслуживает того правительства, которое он имеет. И если немцы в первой половине тридцатых восторженно ревели, увидев фюрера на трибуне — то теперь, в сорок пятом, пришел час расплаты за восторг. Которая, увы, оказалась одинаковой для всех. Вне зависимости от того, кто кричал громче, кто тише, а кто и вовсе через раз...)
И бестелесно проходя сквозь меня, повторяясь в разных формах вдруг поплыли видения. Это была уже не просто тень Гитлера.
Одна за другой летели страницы истории сорокалетней давности. Или даже ещё более ранние.
Грязная пена речных струй, заливающих входы в метро. И крики умирающих. И одновременно, накладываясь на них и многократно отражаясь под сводами реального музея «Пергамон», грохотало — «хайль Гитлер!».
И шли сразу везде и со всех сторон призрачные колонны Вермахта. В одинаковых касках и с одинаковыми ранцами, одинаковые, как оловянные солдатики, от горизонта до горизонта. На Восток.
Над ними бились истерические вопли Геббельса — в которых он сам, вероятно, мало что понимал. Иногда доносились выкрики самого Гитлера. Отрывистые и короткие, не нарушавшие величественной позы. Вскинув одну руку в приветствии, второй он придерживал пряжку своего пояса. Фюрер часами тренировался перед зеркалом, оттачивая лезвие своих публичных выступлений. И выработал наконец оптимальную со всех точек зрения позицию. Где-то блестело безобидное на первый взгляд пенсе Гиммлера. И рядом нависло изборожденное следами студенческих дуэлей тяжелое лицо Кальтенбруннера. И шеф гестапо Мюллер скользил неопознанной тенью с плоским пятном. Ведь о нём, единственном из преступников Рейха, не сохранилось визуальной информации...
Маршировали бледные, как сама смерть, эсэсовцы. На прозрачных чёрных машинах ехало гестапо. И тут же, снова шагали колонны Вермахта. Даже не с пистолет-пулеметами, а с простыми винтовками наперевес. Откуда-то проносились ещё живые штурмовики в коричневых формах, с развевающимися красными знаменами, где лишь угадывались на лету очертания свастики в белом круге...
Эта чужая, давно умершая история сжимала мне горло. Она проходила сквозь меня, не задевая ничего. Но наполняла душу страшным напряжением Словно я мог что-то изменить.
Но я знал, что всё уже давно сделано. Что кругом витают призраки мертвецов, лишь малому числу которых удалось остаться в живых. Сам Рейх давно умер.
Но никогда ещё чужое прошлое не обрушивалось на меня с такой душащей мощью. Как на мосту над мутно-зелёной Шпрее неподалеку от музея «Пергамон». Я слишком долго и слишком глубоко жил историей Третьего Рейха. И оказавшись в его сердце, понял, что такое погружение было небезопасным с душевной точки зрения. Мои сотоварищи курили рядом; кто-то пил пиво, кто-то жевал жвачку. Их окружали безразличные красоты чужого города. А для меня бушевала, рождалась и расцветала вновь история одного из самых страшных периодов человеческой цивилизации... И я должен был что-то сделать, чтобы не допустить внезапно начавшегося повторения пройденного.
Нереальным усилием я в одиночку поднял стокилограммовый фугасный снаряд 203-мм гаубицы Б-4. И таким же ненастояще легким движением«»со звоном" (то есть, по-артиллерийски, услышав удар ведущих поясков о края ствольных нарезов) загнал его в казённик. Провернул на несколько оборотов запорный маховик цилиндрового затвора — практически такое же устройство, каким открывался шлюз. Только на запирание затвора требовалось гораздо меньше времени, и я успел быстрее. Отбежав на несколько шагов, как кольцо парашюта, дернул спусковой шнур. Семнадцатитонное орудие подпрыгнуло, откатившись и разбив гусеницами идеально гладкий асфальт берлинской набережной. Со свистом унесся тяжёлый снаряд, способный пролететь восемнадцать километров и, упав, пробить бетонное перекрытие двухметровой толщины. Эхо загремело под сводами «Пергамона». Всё заволоклось дымом. Животворящим пороховым дымом возмездия, совершенного без малого сорок лет назад. Мысленно повторенного мною.
И мутные воды Шпрее хлынули не вниз, а вверх. Затопляя собою город с останками Рейха, смывая кровь и истлевшие старые черепа, и фаланги гнилых пальцев с намертво вросшими эсэсовскими кольцами «Totenkopf», и расползающиеся клочья фашистских знамён...
Словно снова открылся тот страшный шлюз. Только теперь он смыл тех, кого следовало.
Ясно, что историю нельзя повернуть вспять. Но можно хотя бы избежать иллюзии её повторения.
Дым рассеялся. И я увидел вокруг себя то же самое, что видели остальные.
Весёлую летнюю набережную. Беззаботный гомон. Толпы туристов. Голоногих женщин в мини-юбках.
Победившую и продолжающуюся живую жизнь».
Предложив немцам обменять совесть на великую надежду, Гитлер оказался последовательнее Канта в знании того, что есть Воля У Себя Самоё. Ведь немцы немедля согласились на эту сделку!
Поэтому можно смело сказать, что Адольф Гитлер — есть величайший из последователей Канта.
Другое дело, что, по выражению мудрого Михаила Жванецкого, кто бы не собирался на Майдане и за что б не ратовал, их всё равно обманут...
И пришедшие к власти, на смену поверженному в 45-м нацизму, немецкие либералы и социал-демократы не найдут лучшего средства профилактики рецидивов нацизма и вообще милитаризма в стране, как привить народу культ чувственных излишеств с его легализованной проституцией и марихуаной, с ультрафемизмом и многотысячными гей-парадами на улицах немецких городов, а главное, упадком рождаемости у коренного населения, что называется, ниже плинтуса. Ибо, как показывает биография того же Нерона, нет лучшего способа ослабить свою волю, как по уши погрузиться в разврат и пьянку.
Что же получилось в результате? Вот статистика, приводимая Патриком Бьюкененом в его книге «Смерть Запада»:
Уровень рождаемости в Германии составляет 1.3, что гораздо ниже необходимых [для простого воспроизводства] 2.1. Поэтому будущее немецкой нации выглядит весьма печальным. К 2050 году: двадцать три миллиона немцев умрут; население Германии сократится с восьмидесяти двух до пятидесяти девяти миллионов; количество детей младше пятнадцати лет сократится до 7.3 миллионов человек треть населения Германии будут составлять люди старше шестидесяти пяти лет. Соотношение между пожилыми людьми и молодёжью в Германии будет превышать два к одному в пользу первых.
К сказанному мистером Бьюкененом, Сергей Кара-Мурза добавляет: «За четыре года после поглощения ГДР рождаемость на этих землях упала более чем вдвое! Как сказано в сообщении агентства «Эфе», излагающем данные доклада, «социальная нестабильность и отсутствие будущего привели к головокружительному росту добровольной стерилизации восточных немок — более чем на 2000% за четыре года».
Ну и кто вы после этого, господа демократы, если ни организаторы медленного геноцида немецкого народа? И если верно, что сон разума рождает чудовищ, то вы, господа, ни чуть не меньшие чудовища, чем проклинаемый вами фюрер НСДАП. Ведь разум вторичен в отношении воли, а вы, спустив волю в унитаз распутства, лишили разум народа корня и центровки; он теперь гниёт, стоя засохшим деревом в ожидании очередного исторического пожара иль урагана. Фюрер же просто рассеял волю нации, бросив её на достижение, недостижимого в действительности, мирового господства Германии, сперва, однако, сконцентрировав почти всю её в своих руках. И в этом «почти» — всё его величие!
Полагаю, что в далёком будущем, когда люди наконец научатся методами генной инженерии исправлять уже в зародыше такие ошибки природы, как предрасположенности к сахарному диабету и к гомосексуализму, болезнь Дуана и преждевременное старение организма, они будут проклинать и презирать вас, демократы, за ваш культ распутства и происходящее от него низкопоклонство перед гомосексуалистами, за признание их образа жизни вариантом нормы и отказ от попыток излечить хотя бы предрасположенность к нему. Они будут презирать и проклинать вас не меньше, чем вы презирали и проклинали фашистов за их лютый шовинизм и все зверства порождённые этим шовинизмом. Ведь взращённое вами распутство породило не менее лютое истление.
И когда либералы, пытаясь оправдать своё пораженческое поведение по отношению к упомянутым генетическим болезням, заявляют во всеуслышание, что, дескать, аутисты и больные синдромом Дауна «просто по-другому одарённые люди», а гомосексуалисты — «по-другому моральны», то я, со всей ответственностью, утверждаю, что эти заявления являются пустой демагогией. И если общественность западных стран верит этой демагогии, то лишь в силу впадения своего в некое подобие старческого маразма и старческого же прекраснодушия по причине излишне комфортного образа жизни. «Если хотите растрогаться, не читая книг — поставьте себе клизму» — говорил известный острослов Марк Твен.
Ведь, в первом случае, дарования чистого разума (в математике и в музыке) никак не восполняют утраты основополагающих функций способности суждения бытового рассудка, а, следовательно, дары эти повисают в воздухе, лишаясь привязки к миру явлений; во втором же случае подрывается, в конечном счёте, сама способность субъекта длительное время сосредотачивать внимание на предметах, находящихся в ведении чистого разума, т. е. само единство восприятия оказывается в итоге в нокауте. Таким образом, в первом случае налицо принципиальная недоразвитость рассудка, во втором же — принципиальная недоразвитость или регресс чистого разума. И, естественно, ни то, ни другое не может быть признанно нравственным, ибо кантовский Категорический императив требует признавать таковыми лишь те поступки, определение которых могло бы лечь в основу всеобщего законодательства, тогда как действия, результатом которых является умственная деградация, явно не относятся к числу подобных поступков.
Вот я сейчас пишу это, а перед моим мысленным взором рисуется следующая ироническая фанстасмагория.
2316 год нашей эры. Аудитория кафедры истории XX века Федерального Университета Профсоюзов (сокращённо ФУП), что в Санкт-Петербурге. Ректор ФУП Александр Пропесочинский объявляет студентам о вновь прибывшем столичном госте:
— Сейчас перед вами, господа, выступит доктор физико-математических наук, академик РАН, автор концепции Новой хронологии всемирной истории, Анатолий Николаевич Фомин. Сегодняшняя лекция посвящена недавнему открытию Анатолия Николаевича в изучении такого специфического явления двадцатого века, как фашизм. Прошу Вас, Анатолий Николаевич.
На кафедру выходит худощавый, коротко стриженный шатен среднего роста, с окладистою толстовской бородой.
— Здравствуйте, дорогие слушатели! Открытие, сделанное мною, состоит, вкратце, в следующем:
Никакого блестящего оратора и талантливого массовика, уступавшего в этом искусстве только самому Йозефу Геббельсу, никакого фюрера (офицера) нацистских штурмовых отрядов Хорста Весселя никогда в действительности не существовало. Был лишь молодой сутенёр Хорст Вессель, за умеренную плату, регулярно поставлявший красивых девушек похотливому доктору Геббельсу и потому принятый в ряды НСДАП но особых основаниях. Этот сутенёр был убит выстрелом в голову ухажёром одной из опекаемых им девиц лёгкого поведения. Так уж совпало, что этот ухажёр оказался по совместительству коммунистом, чем незамедлительно воспользовался ушлый Геббельс, раздувший из банальной «бытовухи» политическое убийство, а из Весселя — мученика за идеалы нацизма.
Но это ещё только половина данного сюжета. На рубеже шестидесятых и семидесятых годов двадцатого века, жил в США некий Хаврви Милк — лидер движения гомосексуалистов в борьбе за равноправие. Это был и в самом деле очень талантливый организатор и оратор. Уже будучи членом муниципалитета Сан-Франциско, Харви Милк, вкупе с мэром города, был убит выстрелом в голову психически неуравновешенным католиком по фамилии Уайт, за подрыв традиционных семейных ценностей.
Будучи офицером ВМФ США в отставке и обладая отличным музыкальным слухом, Милк коллекционировал, а иногда и пел, старинные матросские песни, в числе которых была немецкая песня конца девятнадцатого века со словами «Zum letzten Mal wird der Appell geblasen…», подлинный автор которой, увы, неизвестен.
Последним обстоятельством, равно как и тем, что оба упомянутых убийства были совершены одинаковым способом и по якобы идеологическим мотивам, воспользовались в первом десятилетии двадцать первого века прямые наследники Геббельса и его методов — праворадикальные историки, вроде Вольфа Акулова и ему подобных писателей. Во-первых, они приписали Весселю оратоский, организаторский и музыкальный таланты Харви Милка, заявив, что именно Вессель является автором ранее упоминавшейся матросской песни. Во-вторых, эти историки объявили, что Песня Хорста Весселя была — правда, с немного переиначенным текстом — гимном Третьего Рейха и НСДАП. Хотя на протяжении всего двадцатого века единогласно считалось, что таковым гимном официально была песня на музыку Йозефа Гайдна со словами «Deutchland, Deutchland ueber alles, / ueber alles in der Weld»!
Вот до каких вершин фальсификации исторических фактов и просто вранья может дойти фантазия ультраправых, подогреваемая чёрной завистью и лютой ненавистью к ультралевым, уважаемые слушатели!
Лекцию прерывают бурные продолжительные аплодисменты из зала...
А я, отвалившись на спинку кресла, подумал, что пастернаковское «Но кто мы и откуда, / когда от всех тех лет / остались пересуды, / а нас на свете нет?» более всего применимо именно к мученикам радикальных учений, ведь за этими мучениками стоят пропагандисты, заинтересованные лишь в успехе своего учения, которое стремятся всячески опорочить пропагандисты противоположного. И что, поскольку позднейшим историкам приходится изучать предмет преимущественно по писанине пропагандистов, каковыми, впрочем, являются и сами мученики, то мученики последующих учений неизбежно заслоняют от историков мучеников учений предыдущих.
Когда агрессоры, «люди долгой воли», перебьют друг друга в кровопролитных войнах, то, образно говоря, вместе с Гитлером погибнет и Антон Семёнович Макаренко с культом сознательного упорного труда. Ведь военные и трудовые подвиги содеяны были «одним ожесточеньем воли».
И остаётся на исторической сцене обыватель, ещё недавно напевавший в землянке:
Лупят ураганным, Боже помоги,
я отдам Иванам шлем и сапоги,
лишь бы разрешили мне взамен
под фонарём
стоять вдвоём
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.
Большая война и великий труд окончены. Но скоро и ласки Лили перестают радовать, как прежде. Ибо прежнего напряжения больше нет, а расслабиться, не напрягшись перед этим, невозможно.
И тут являются к обывателю господа либералы из Франкфуртской школы социологии и предлагают разрешить, прежде запретные, способы совокупления и некоторые сильные допинги в подспорье остроте ощущений, поскольку, говорят они, вам уже известно из опыта, что лучше заниматься любовью, чем войной.
И соглашается напуганный войною обыватель, коему страх мешает повыгнать из своего дома взашей нарко- вино- и порноторговцев.
Однако, напугав обывателя перспективою войны, либералы-«франкфуртцы» опять-таки повторили трюк, проделанный Гитлером в начале 1933 года, когда перевес нацистов над коммунистами в Рейхстаге был столь невелик, что на следующих парламентских выборах победа могла бы оказаться за Коммунистической партией Германии. И вот, в этой-то точке бифуркации, происходит, организованный неизвестно кем, поджог здания Рейхстага. Гитлер валит всю вину за это преступление на своих политических противников — германских коммунистов. И обыватель ему верит, ибо боятся, что, в условиях Великой Экономической Депрессии 1929 года, в Германии повторится весь ужас русской Гражданской войны 1918 года, последовавший за разгоном Учредительного собрания матросом Железняковым. Этот ужас был известен многим берлинцам по рассказам белоэмигрантов, осевших в городе в начале двадцатых годов. Но красноречивее всего, пожалуй, говорит о нём Доклад Комиссии Слейтера Овермана при Сенате США от 1919 года, так же опубликованный в своё время неслыханным для подобных документов тиражом. Цитирую резюме этого Доклада:
1. Большевики установили правление насилием и подавлением, несравнимое с любой известной истории автократией.
2. Эти яростные защитники права свободного слова, придя к власти, закрыли все газеты, не одобрявшие их политику. Больше всего пострадала социалистическая печать. Даже газеты интернационалистов-меньшевиков, наподобие «Мартова», были подавлены и закрыты, а несчастные редакторы брошены в тюрьму или принуждены бегством спасать свою жизнь.
2. Право публичных собраний отменено. Право голоса отнято у всех граждан, кроме рабочих на фабриках и бедных слуг, и даже рабочие осмеливающиеся голосовать против большевиков отмечаются секретной полицией как контрреволюционеры. В лучшем случае их судьба — быть брошенными в тюрьму, о которой в сегодняшней России воистину можно сказать «многие входят, но немногие выходят».
3. Тягчайшие преступления были совершены большевиками против их социалистических оппонентов. Из бесчисленных казней, совершенных большевиками, значительная доля выпала на головы социалистов, всю жизнь отдавших борьбе со старым режимом, но сейчас объявленных контрреволюционерами (...)
4. Большевики отменили даже наиболее примитивные формы правосудия. Тысячи мужчин и женщин были расстреляны даже без посмешища над судом. Тысячи брошены гнить в тюрьмах в условиях, сравнения для которых могут быть найдены только в мрачнейших летописях индийской или китайской истории.
5. Большевики установили варварские пытки. Допрос заключенных часто производится с револьвером, приставленным к голове несчастного узника.
6. Большевики установили одиозную практику взятия заложников. Хуже того, они бьют по своим противникам через членов их семьи — женщин. До недавнего времени в Петрограде печатался длинный список заложников. БОЛЬШЕВИКИ ЗАХВАТИЛИ ЖЁН ТЕХ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫХ ОНИ НЕ МОГЛИ НАЙТИ, И БРОСИЛИ ЖЕНЩИН В ТЮРЬМУ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ ЯВЯТСЯ И НЕ СДАДУТСЯ МУЖЬЯ.
8. БОЛЬШЕВИКИ, РАЗРУШИВШИЕ РУССКУЮ АРМИЮ (...) НАСИЛИЕМ МОБИЛИЗОВАЛИ ОФИЦЕРОВ, НЕ РАЗДЕЛЯВШИХ БОЛЬШЕВИСТСКИХ ВЗГЛЯДОВ, НО ЧЬИ СПЕЦИАЛЬНЫЕ ЗНАНИЯ БЫЛИ НЕОБХОДИМЫ, И УГРОЗОЙ РАССТРЕЛА НА МЕСТЕ ЗАСТАВИЛИ ИХ СРАЖАТЬСЯ ПРОТИВ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ БЕСПРЕЦЕДЕНТНОГО УЖАСА.
9. Открыто высказываемая амбиция Ленина — зажечь гражданскую войну по всей Европе. Каждая речь Ленина — отвержение конституционных методов и прославление доктрины физического насилия. Имея в виду такие цели, Ленин проводит систематическое уничтожение казнями и организованным голодом любой формы оппозиции большевизму. Система «террора» направлена главным образом на либералов и не-большевистских социалистов, которых Ленин считает наиболее опасными оппонентами.
10. Чтобы поддерживать свою популярность среди рабочих и среди своих наемников, большевики платят поддерживающим их огромные зарплаты посредством бесконтрольного выпуска бумажных денег. Деньги в России сегодня практически утратили всякую прежнюю ценность. Даже по собственным данным большевиков, их годовые расходы превышают доходы на миллиарды рублей.
Таковы факты, которым большевики могут пытаться искать оправдания, но которые они не могут опровергнуть.
Не трудно себе представить, что последовало за признанием правоты гитлеровского обвинения коммунистов в поджоге Рейхстага:
«Арестовав депутатов-коммунистов, но формально не запрещая КПГ и даже оставив её членов в списках для голосования, Гитлер обеспечил себе двойной выигрыш. На выборах КПГ получила почти 5 млн. голосов; в ином случае эти голоса могли быть отданы другим партиям, но поскольку места коммунистов в рейхстаге и прусском парламенте оказались свободными вследствие произведённых арестов, нацисты (...) получили абсолютное большинство в обоих парламентах»[А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 380.].
Сразу затем произошел захват и местной власти по всей Германии: «При помощи акций, напоминающих скорее путч, нацисты уже в первые четыре дня после выборов захватили власть в землях (...), проводя демонстрации на улицах, окружая административные здания и требуя смещения бургомистров, полицай-президентов и, в конечном счете, правительств. В Гамбурге, Бремене, Любеке, Гессене, Бадене, Вюртемберге (...), Саксонии (...) по одной и той же схеме правительство земли заставляли уходить в отставку (...). В Баварии гауляйтер Адольф Вагнер вместе с Эрнстом Рёмом и Генрихом Гиммлером вынудил премьер-министра Хелда уйти в отставку 9 марта и приказал затем подчинённым занять здание правительства» [И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 24–25.] — пишет Владимир Брюханов о действиях почитателей Хорста Весселя.
А это — уже Патрик Бьюкенен о действиях почитателей Харви Милка в год смерти Герберта Маркузе — того самого, который провозгласил, что «лучше заниматься любовью, чем войною»:
«Что есть гомосексуальность — аморальная распущенность или вполне моральный и законный образ жизни? Доктор Чарльз Сокаридес, автор множества книг, лауреат премии Ассоциации психоаналитиков Британского общества здравоохранения, изучал гомосексуальность на протяжении сорока лет. Треть его пациентов после курса лечения вернулись к нормальной жизни, женились или вышли замуж и завели детей. (...)Он пишет: «Активисты не стали мельчить. Они приступили к обработке мировых — не национальных! — светил психологического сообщества и сумели нейтрализовать их полным переосмыслением самого термина «гомосексуальность». В 1972 и 1973 годах они переизбрали руководящие органы Американской психиатрической ассоциации и, проведя ряд маневров и интриг, буквально за ночь «исцелили» гомосексуальность как явление. Ассоциация по их наущению заявила, что влечение к лицам своего пола не является противоестественным. Это всего лишь индивидуальная особенность — столь же нейтральная, как, скажем, леворукость. Тех, кто не соглашался с этим политическим переосмыслением, вскоре заставили замолчать с помощью административных мер. Наши лекции отменялись без предупреждения, наши исследования и статьи без объяснения причин отвергались научными журналами».
Сходство методов тех и других радикалов — убийственное, вопиющее сходство.
Так что в немалой мере прав писатель-католик Уолтер Миллер: «...зло, есть не страдание, а только беспричинный страх перед страданием. Боязнь страдания. Соедините его воедино с его же позитивным эквивалентом — страстным стремлением к земной беззаботности, [к Раю на Земле], и вы получите «корень зла». Уменьшение страдания и увеличение беззаботности было естественной и соответственной целью общества и правителей. Но потом это стало единственной целью, а единственной основой закона — его извращение. И тогда, стремясь только к ним, мы неизбежно обрели их противоположности: максимум страдания и минимум беззаботности. Все беды Мира от меня. Проверьте это на себе. (...) Обвиняя всех, обвиняй даже Бога, но, ох, не обвиняй меня».
Но то, что представляется католику и, шире, христианину, как нечто, не имеющее причины, с точки зрения неоплатонизма и философии Воли в частности, причиной всё же обладает.
Дело в том, что Воля, будучи единой по своей внутренней сути, по выходе за свои начальные пределы, дробится на бесчисленное множество вещей-явлений, которые, в силу нетождествености друг другу, пребывают в вечной вражде друг с другом. А поскольку лучшая защита — суть нападение, то стремящаяся к воссозданию первоначального своего единства Воля, становится в мире феноменов, по преимуществу Волей к Власти. Сильный, отнимая у более слабого часть его Воли, создаёт тем самым иерархическую систему (т. е. «ум», в терминологии Плотина), общая сила которой больше простой суммы сил её составных частей, взятых по отдельности.
Тот же Альфред Боймлер пишет об этом так:
«Сохранять себя в своём бытии — основная тенденция любой власти. Проблематика власти и политическая проблематика вообще начинается с практического объяснения того, что в конкретном случае надлежит сохранить. Жизнь не знает неподвижного состояния, она может двигаться вперед или назад, но не может стоять на месте. Мера заключается не в самой власти, её нужно приложить к власти. В самой себе власть заключает беспокойство, она непрерывно стремится к расширению. Это «плеонексия» власти, о которой говорил ещё Аристотель. Тенденция к сохранению почти всегда получает в реальности такое объяснение, что только расширение власти может гарантировать её сохранение. (...)
«Власть нельзя предоставлять самой себе. Как богатый всегда чувствует себя недостаточно богатым, могущественный чувствует себя недостаточно могущественным».
Воля, будучи едина у Себя Самой, т. е. трансцендентно, отчуждается от этого единства, дробясь на части в мире феноменов и ноуменов, т. е. дробясь иманентно и тарансцедентально. И, становясь Волей к Власти, она неминуемо становится Всегда Страдающей Волею, как об этом учил Артур Шпенгауэр. Нет, неспроста говорил умный император Веспасиан о поверженном Нероне, что «склонность к [упреждающему] насилию есть признак бессилия».
С другой стороны, Варлам Шаламов говорит, предупреждая всякого попавшего на Зону, т. е. ставшего жертвой власти: «Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы подтянуты, воспалены, берегитесь обнажить своё сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки силы против чего-либо, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить. Всякое самоубийство — обязательный результат двойного воздействия, двух, по крайней мере, причин».
Да, глаза у страха действительно могут быть очень велики. Но это означает только то, что если кто-то воспринимает себя более слабым, чем он есть на самом деле, то происходит это лишь в следствии раскординированости его внутренней иерархии, т. е. некоторой утраты разума. Ведь упомянутое Плотином попечительство тем и отлично от деспотизма, что оберегает основные особенности частей, если, конечно, эти особенности не противоречат самому существованию целого.
Однако, та же самая причина, при стабильном успехе, порождает и всякий бред величия, поскольку, как уже было сказано, лучшая защита — суть нападение.
Термин «раскординирована» означает, что либо части системы связаны между собою столь жёстко, что утратили свои основные особенности, и, стало быть, совокупная сила системы уже не больше суммы сил её составляющих по отдельности, если б эти последние оставались по-прежнему полновесными величинами; либо части связаны друг с другом настолько непрочно и случайно, что иерархичность целого представляется всякому незаинтересованному наблюдателю отнюдь не бесспорной.
Следовательно, сон разума может порождать чудовищ только в силу того факта, что разум вторичен в отношении Воли.
А как же всё-таки дарованная Вами надежда, спросим мы фюрера?
На что Гитлер ответит из-за гроба словами одного из русских поэтов:
Но от огня не отрекусь!
Я сам — огонь. Мятеж в моей природе,
Но цепь и грань нужны ему.
Не в первый раз, мечтая о свободе,
Мы строим новую тюрьму.
(...)
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон!
А находящийся где-то неподалёку Георг Гегель, добавит, саркастически улыбнувшись: «Zu Gruende kommen, ist zu Gruende gehen» — («Прийти к основанию, значит прийти к гибели, пойти ко дну»).
Sig Heil!
«Именно в это время я стал понимать суть великого инстинкта жизни — того самого качества, которым наделен в высшей степени человек. Я видел, как изнемогали и умирали наши лошади — я не могу выразиться иначе, воспользоваться другими глаголами. Лошади ничем не отличались от людей. Они умирали от Севера, от непосильной работы, плохой пищи, побоев, и хоть всего этого было дано им в тысячу раз меньше, чем людям, они умирали раньше людей. И я понял самое главное, что человек стал человеком не потому, что он божье созданье, и не потому, что у него удивительный большой палец на каждой руке. А потому, что был он (физически) крепче, выносливее всех животных, а позднее потому, что заставил свое духовное начало успешно служить началу физическому». (...)«Человек живет не потому, что он во что-то верит, на что-то надеется. Инстинкт жизни хранит его, как он хранит любое животное. Да и любое дерево, и любой камень могли бы повторить то же самое. Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы подтянуты, воспалены, берегитесь обнажить свое сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки силы против чего-либо, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить».
Но ведь об этом именно Инстинкте жизни, называя его Волей к Власти, пишет Альфред Боймлер комментируя Ницше:
«Идея цели и воления отправляет нам всю реальность вплоть до повседневных представлений. Всюду мы находим целесообразность в природе — но то, что мы хотим, и то, что мы делаем, это нечто разное. И никакой мост нельзя перебросить от того к этому(…) Имеется только терминологическое, а не фактическое противоречие, когда Ницше иногда совершенно отрицает существование воли, а затем все же говорит о воле к власти. То, что он отрицает, это осознанная, целеполагающая воля, которая принадлежит к вымышленным сущностям внутреннего мира. Поэтому принцип этого учения гласит: «Здесь достаточно чувств и мышления. Воление как нечто третье это лишь воображение». Воля к власти это не воление (Wollen), но способность (Konnen), это реально работающее единство, на чьем месте идеализм позволяет действовать сознанию. Ошибка прежних философов заключалась в том, что они приписывали единство сознания тому, что в действительности образует единство энергии, которую Ницше называл волей к власти».
Нерон в 68-м году новой эры раз десять пробормотал: «Какой великий артист умирает!» и всё никак не мог броситься на меч, хотя он чётко понимал, что если не сведёт счёты с жизнью сам, сенат, вероятно, велит распять его за пожёг древнейших храмов Рима, либо утопить в кожаном мешке со змеёю за убийство собственной матери. Сил на самоубийство у бывшего императора не было вовсе. Так что пришлось императорскому секретарю Эпафродиту пронзить горло Нерона тупым театральным мечом... И какой уж там, япона вошь, «Живём мы все ради долга», если зачастую нет даже сил руки на себя наложить во избежании куда более страшных мук!
Итак, для успешной деятельности сила первична и человек есть только высшее продолжение мира животного, как бы сей факт кому ни не нравился. Вот почему рецензент полагает себя вправе сказать рецензиату, перефразируя известную эпиграмму XIX века:
Верить уху иль не верить?
Слышу овамо и семо:
Огорчает очень Мэри
Фреда Боймлера система?
Полно, Мэри! Ты не сетуй!
Без хвоста твоя ведь попа
И тебе ущерба нету
В том, что было до потопа…
Иммануил Кант допустил ошибку, либо намеренно смухлевал — коли он сам признавал, что интенсивность угрызения совести может быть исчезающе мала — против исходных посылок своего же метода, доказывая Бытие Божие от наличия совести у разумного существа, в меру его разумности.
«Владычество на основании грубой силы, присущее всем животным сообществам, уже у шимпанзе (Pan troglodytes) сопровождается актами неоправданной жестокости в отношении слабейших. Эта тенденция достигает своего полного развития в примитивных людских сообществах и в обществах развитых среди детей и подростков. Жалость, или идентификация чужих страданий со своими собственными, возникает [значительно] позже; далее эта самая жалость быстро систематизируется, преобразуясь в нравственный закон» — приводит Уэльбек факты, установленные современной этологией. И эти факты говорят отнюдь не в пользу кантовской концепции совести, как неотъемлемой и непреходящей части всякого рассудка!
«Чем менее отделены интересы и деятельность юного индивида от рационально организованной педагогами-взрослыми жизни подросткового коллектива; чем меньше у этого индивида свободного времени для жизни вне правил коллектива, тем быстрее определится его (индивида) нравственный облик» — подаёт руку Антону Семёновичу Макаренко создатель «Гитлерюгенда» Бальдур фон Ширах.
Дословно:
«Всюду, где развеваются знамена «гитлерюгенда», каждый юный немец найдёт друзей, братьев и сестёр, связанных единой верой, единым мировоззрением. Это счастье — быть частицей масс!» — говорил фон Ширах.
«Мы все (...) составляем один коллектив, который называется: трудовая колония имени Горького. Каждый из вас должен всегда это помнить, каждый должен знать, что он — горьковец, должен смотреть на другого горьковца, как на своего ближайшего товарища и первого друга, обязан уважать его, защищать, помогать во всём, если он нуждается в помощи, и поправлять его, если он ошибается. У нас будет строгая дисциплина». — говорил Макаренко.
Надежда, как феномен воли, первичнее совести, как феномена разума. Ведь именно Воля, а не Ум есть Первоединое Плотина, раз она выходит за свои изначальные пределы абсолютно самопроизвольно и спонтанно, т. е. в порядке мастурбации и поллюций соответственно.
Воля, в качестве целокупности энергии, по выхождении, в следствии переизбытка, за пределы Самоё Себя, как тотального единства, воплощается во всё наличное многообразие явлений и предметов, становясь членораздельным Умом. Плотин говорит об этом так:
«Коль скоро в этом мире есть высшее, то, значит, должно быть и низшее; для поддержания разнообразия во вселенной малое должно сопутствовать большому. Поэтому, вместо того, чтобы жаловаться высшему на факт существования низшего, мы должны благодарить его за то, что и нижайшее не оставлено его попечительством. (...)Так [Ум] и творит всё бесконечное многообразие своих понятий, целокупно и единовременно пребывая в каждом из них. Из него, как из единого корня, произрастает всё прочее, и каждая веточка несёт на себе его божественный след. Что-то держится поближе к корню, более уподобляясь ему, что-то же, в процессе роста, всё больше удаляется, приобретая другие черты. И так до тех пор, пока не завершается всё это, так сказать, древо, украшенное пышной листвой и многими плодами. В своём истоке всё неподвижно, далее же всё движется и изменяется, проникнутое божественными смысло-формами, каждая из которых сама стремится стать как бы малым деревцем».
При этом Воля, как таковая, не имеет никакой определённой формы и определённого смысла (отсюда, кстати, и принцип Неопределённости, открытый Гезенбергом), не будучи, стало быть, ни вещью, ни даже разновидностью материи. Словом, она не есть феномен для Ума, с его смысловой дискретностью. Хоть Воля и оставила в Уме свой неизгладимый след в виде единства восприятия, но Сама по Себе она для него есть лишь кантова недосягаемая Ding an Sich.
Оставленный след побуждает всякий разум, как в случае с поиском йетти, строить догадки о том, кто бы мог его оставить, волей-неволей рисуя наследившего в своём воображении. Всякую мысль подводит субъект под единство своего восприятия, которое проявляется как определенная интенсивность чувств и воображения конкретного индивида.
А, следовательно, утверждение платонизма о том, что Бог творит сущности мыслью о них, справедливо, правда, лишь в субъективном плане, в отношении не только Ума Господня (для коего оно справедливо в любом случае!), но и вообще всякого рассудка. Но если так, то Бытие Божие есть нечто принципиально недоказуемое, поскольку здесь идея Бога совершенно неотделима от идеи мыслящего субъекта, ибо не ясно толком кто кого воображает: субъект Бога, Бог субъекта, или, быть может, имеет место и то, и другое.
Такова суть кантовской теории познания.
Но вообразить-то, при наличии от природы бурной фантазии, можно о-очень многое, чего нет и никогда не было на свете!
Вот что пишет Виктор Викторович Улин в своём мемуарном романе «Умерший рай»:
«Мгновенно вспомнился один из последних актов гитлеровского самосожжения. Май 45 года. Когда, опасаясь, что по подземным лабиринтам советские войска выйдут к рейхсканцелярии, фюрер приказал открыть шлюзы. И затопить берлинское метро.
Я уже не помню, почему руководители умирающего рейха вспомнили про метро — кажется, там имелась некая тайная станция... Но думаю, что дело было не в ней. Просто нацистские главари, пообещав громко хлопнуть дверью, решили унести ещё несколько тысяч жизней. Поскольку с конца апреля именно в туннелях метро прятались от советских танков гражданские жители. Те, которым не хотелось защищать свой агонизирующий город.
Пришли точные кадры из моего любимого фильма «Oсвобождение».
Потоки мутной воды, хлынувшие через запертые решетки выходов, ревущую от ужаса толпу. И советских солдат, ценой своих жизней разбивавших запоры и открывавших заложникам Гитлера путь к спасению.
Я стоил на мосту через Шпрее. И глядел на шлюз...
И думал: возможно, это и есть тот самый, который велел поднять Гитлер, увлекая за собой в могилу ни в чём не повинных немцев. (Впрочем, последнее неверно. Один из немцев, величайший стратег всех времен и народов Отто фон Бисмарк говорил, что любой народ заслуживает того правительства, которое он имеет. И если немцы в первой половине тридцатых восторженно ревели, увидев фюрера на трибуне — то теперь, в сорок пятом, пришел час расплаты за восторг. Которая, увы, оказалась одинаковой для всех. Вне зависимости от того, кто кричал громче, кто тише, а кто и вовсе через раз...)
И бестелесно проходя сквозь меня, повторяясь в разных формах вдруг поплыли видения. Это была уже не просто тень Гитлера.
Одна за другой летели страницы истории сорокалетней давности. Или даже ещё более ранние.
Грязная пена речных струй, заливающих входы в метро. И крики умирающих. И одновременно, накладываясь на них и многократно отражаясь под сводами реального музея «Пергамон», грохотало — «хайль Гитлер!».
И шли сразу везде и со всех сторон призрачные колонны Вермахта. В одинаковых касках и с одинаковыми ранцами, одинаковые, как оловянные солдатики, от горизонта до горизонта. На Восток.
Над ними бились истерические вопли Геббельса — в которых он сам, вероятно, мало что понимал. Иногда доносились выкрики самого Гитлера. Отрывистые и короткие, не нарушавшие величественной позы. Вскинув одну руку в приветствии, второй он придерживал пряжку своего пояса. Фюрер часами тренировался перед зеркалом, оттачивая лезвие своих публичных выступлений. И выработал наконец оптимальную со всех точек зрения позицию. Где-то блестело безобидное на первый взгляд пенсе Гиммлера. И рядом нависло изборожденное следами студенческих дуэлей тяжелое лицо Кальтенбруннера. И шеф гестапо Мюллер скользил неопознанной тенью с плоским пятном. Ведь о нём, единственном из преступников Рейха, не сохранилось визуальной информации...
Маршировали бледные, как сама смерть, эсэсовцы. На прозрачных чёрных машинах ехало гестапо. И тут же, снова шагали колонны Вермахта. Даже не с пистолет-пулеметами, а с простыми винтовками наперевес. Откуда-то проносились ещё живые штурмовики в коричневых формах, с развевающимися красными знаменами, где лишь угадывались на лету очертания свастики в белом круге...
Эта чужая, давно умершая история сжимала мне горло. Она проходила сквозь меня, не задевая ничего. Но наполняла душу страшным напряжением Словно я мог что-то изменить.
Но я знал, что всё уже давно сделано. Что кругом витают призраки мертвецов, лишь малому числу которых удалось остаться в живых. Сам Рейх давно умер.
Но никогда ещё чужое прошлое не обрушивалось на меня с такой душащей мощью. Как на мосту над мутно-зелёной Шпрее неподалеку от музея «Пергамон». Я слишком долго и слишком глубоко жил историей Третьего Рейха. И оказавшись в его сердце, понял, что такое погружение было небезопасным с душевной точки зрения. Мои сотоварищи курили рядом; кто-то пил пиво, кто-то жевал жвачку. Их окружали безразличные красоты чужого города. А для меня бушевала, рождалась и расцветала вновь история одного из самых страшных периодов человеческой цивилизации... И я должен был что-то сделать, чтобы не допустить внезапно начавшегося повторения пройденного.
Нереальным усилием я в одиночку поднял стокилограммовый фугасный снаряд 203-мм гаубицы Б-4. И таким же ненастояще легким движением«»со звоном" (то есть, по-артиллерийски, услышав удар ведущих поясков о края ствольных нарезов) загнал его в казённик. Провернул на несколько оборотов запорный маховик цилиндрового затвора — практически такое же устройство, каким открывался шлюз. Только на запирание затвора требовалось гораздо меньше времени, и я успел быстрее. Отбежав на несколько шагов, как кольцо парашюта, дернул спусковой шнур. Семнадцатитонное орудие подпрыгнуло, откатившись и разбив гусеницами идеально гладкий асфальт берлинской набережной. Со свистом унесся тяжёлый снаряд, способный пролететь восемнадцать километров и, упав, пробить бетонное перекрытие двухметровой толщины. Эхо загремело под сводами «Пергамона». Всё заволоклось дымом. Животворящим пороховым дымом возмездия, совершенного без малого сорок лет назад. Мысленно повторенного мною.
И мутные воды Шпрее хлынули не вниз, а вверх. Затопляя собою город с останками Рейха, смывая кровь и истлевшие старые черепа, и фаланги гнилых пальцев с намертво вросшими эсэсовскими кольцами «Totenkopf», и расползающиеся клочья фашистских знамён...
Словно снова открылся тот страшный шлюз. Только теперь он смыл тех, кого следовало.
Ясно, что историю нельзя повернуть вспять. Но можно хотя бы избежать иллюзии её повторения.
Дым рассеялся. И я увидел вокруг себя то же самое, что видели остальные.
Весёлую летнюю набережную. Беззаботный гомон. Толпы туристов. Голоногих женщин в мини-юбках.
Победившую и продолжающуюся живую жизнь».
Предложив немцам обменять совесть на великую надежду, Гитлер оказался последовательнее Канта в знании того, что есть Воля У Себя Самоё. Ведь немцы немедля согласились на эту сделку!
Поэтому можно смело сказать, что Адольф Гитлер — есть величайший из последователей Канта.
Другое дело, что, по выражению мудрого Михаила Жванецкого, кто бы не собирался на Майдане и за что б не ратовал, их всё равно обманут...
И пришедшие к власти, на смену поверженному в 45-м нацизму, немецкие либералы и социал-демократы не найдут лучшего средства профилактики рецидивов нацизма и вообще милитаризма в стране, как привить народу культ чувственных излишеств с его легализованной проституцией и марихуаной, с ультрафемизмом и многотысячными гей-парадами на улицах немецких городов, а главное, упадком рождаемости у коренного населения, что называется, ниже плинтуса. Ибо, как показывает биография того же Нерона, нет лучшего способа ослабить свою волю, как по уши погрузиться в разврат и пьянку.
Что же получилось в результате? Вот статистика, приводимая Патриком Бьюкененом в его книге «Смерть Запада»:
Уровень рождаемости в Германии составляет 1.3, что гораздо ниже необходимых [для простого воспроизводства] 2.1. Поэтому будущее немецкой нации выглядит весьма печальным. К 2050 году: двадцать три миллиона немцев умрут; население Германии сократится с восьмидесяти двух до пятидесяти девяти миллионов; количество детей младше пятнадцати лет сократится до 7.3 миллионов человек треть населения Германии будут составлять люди старше шестидесяти пяти лет. Соотношение между пожилыми людьми и молодёжью в Германии будет превышать два к одному в пользу первых.
К сказанному мистером Бьюкененом, Сергей Кара-Мурза добавляет: «За четыре года после поглощения ГДР рождаемость на этих землях упала более чем вдвое! Как сказано в сообщении агентства «Эфе», излагающем данные доклада, «социальная нестабильность и отсутствие будущего привели к головокружительному росту добровольной стерилизации восточных немок — более чем на 2000% за четыре года».
Ну и кто вы после этого, господа демократы, если ни организаторы медленного геноцида немецкого народа? И если верно, что сон разума рождает чудовищ, то вы, господа, ни чуть не меньшие чудовища, чем проклинаемый вами фюрер НСДАП. Ведь разум вторичен в отношении воли, а вы, спустив волю в унитаз распутства, лишили разум народа корня и центровки; он теперь гниёт, стоя засохшим деревом в ожидании очередного исторического пожара иль урагана. Фюрер же просто рассеял волю нации, бросив её на достижение, недостижимого в действительности, мирового господства Германии, сперва, однако, сконцентрировав почти всю её в своих руках. И в этом «почти» — всё его величие!
Полагаю, что в далёком будущем, когда люди наконец научатся методами генной инженерии исправлять уже в зародыше такие ошибки природы, как предрасположенности к сахарному диабету и к гомосексуализму, болезнь Дуана и преждевременное старение организма, они будут проклинать и презирать вас, демократы, за ваш культ распутства и происходящее от него низкопоклонство перед гомосексуалистами, за признание их образа жизни вариантом нормы и отказ от попыток излечить хотя бы предрасположенность к нему. Они будут презирать и проклинать вас не меньше, чем вы презирали и проклинали фашистов за их лютый шовинизм и все зверства порождённые этим шовинизмом. Ведь взращённое вами распутство породило не менее лютое истление.
И когда либералы, пытаясь оправдать своё пораженческое поведение по отношению к упомянутым генетическим болезням, заявляют во всеуслышание, что, дескать, аутисты и больные синдромом Дауна «просто по-другому одарённые люди», а гомосексуалисты — «по-другому моральны», то я, со всей ответственностью, утверждаю, что эти заявления являются пустой демагогией. И если общественность западных стран верит этой демагогии, то лишь в силу впадения своего в некое подобие старческого маразма и старческого же прекраснодушия по причине излишне комфортного образа жизни. «Если хотите растрогаться, не читая книг — поставьте себе клизму» — говорил известный острослов Марк Твен.
Ведь, в первом случае, дарования чистого разума (в математике и в музыке) никак не восполняют утраты основополагающих функций способности суждения бытового рассудка, а, следовательно, дары эти повисают в воздухе, лишаясь привязки к миру явлений; во втором же случае подрывается, в конечном счёте, сама способность субъекта длительное время сосредотачивать внимание на предметах, находящихся в ведении чистого разума, т. е. само единство восприятия оказывается в итоге в нокауте. Таким образом, в первом случае налицо принципиальная недоразвитость рассудка, во втором же — принципиальная недоразвитость или регресс чистого разума. И, естественно, ни то, ни другое не может быть признанно нравственным, ибо кантовский Категорический императив требует признавать таковыми лишь те поступки, определение которых могло бы лечь в основу всеобщего законодательства, тогда как действия, результатом которых является умственная деградация, явно не относятся к числу подобных поступков.
Вот я сейчас пишу это, а перед моим мысленным взором рисуется следующая ироническая фанстасмагория.
2316 год нашей эры. Аудитория кафедры истории XX века Федерального Университета Профсоюзов (сокращённо ФУП), что в Санкт-Петербурге. Ректор ФУП Александр Пропесочинский объявляет студентам о вновь прибывшем столичном госте:
— Сейчас перед вами, господа, выступит доктор физико-математических наук, академик РАН, автор концепции Новой хронологии всемирной истории, Анатолий Николаевич Фомин. Сегодняшняя лекция посвящена недавнему открытию Анатолия Николаевича в изучении такого специфического явления двадцатого века, как фашизм. Прошу Вас, Анатолий Николаевич.
На кафедру выходит худощавый, коротко стриженный шатен среднего роста, с окладистою толстовской бородой.
— Здравствуйте, дорогие слушатели! Открытие, сделанное мною, состоит, вкратце, в следующем:
Никакого блестящего оратора и талантливого массовика, уступавшего в этом искусстве только самому Йозефу Геббельсу, никакого фюрера (офицера) нацистских штурмовых отрядов Хорста Весселя никогда в действительности не существовало. Был лишь молодой сутенёр Хорст Вессель, за умеренную плату, регулярно поставлявший красивых девушек похотливому доктору Геббельсу и потому принятый в ряды НСДАП но особых основаниях. Этот сутенёр был убит выстрелом в голову ухажёром одной из опекаемых им девиц лёгкого поведения. Так уж совпало, что этот ухажёр оказался по совместительству коммунистом, чем незамедлительно воспользовался ушлый Геббельс, раздувший из банальной «бытовухи» политическое убийство, а из Весселя — мученика за идеалы нацизма.
Но это ещё только половина данного сюжета. На рубеже шестидесятых и семидесятых годов двадцатого века, жил в США некий Хаврви Милк — лидер движения гомосексуалистов в борьбе за равноправие. Это был и в самом деле очень талантливый организатор и оратор. Уже будучи членом муниципалитета Сан-Франциско, Харви Милк, вкупе с мэром города, был убит выстрелом в голову психически неуравновешенным католиком по фамилии Уайт, за подрыв традиционных семейных ценностей.
Будучи офицером ВМФ США в отставке и обладая отличным музыкальным слухом, Милк коллекционировал, а иногда и пел, старинные матросские песни, в числе которых была немецкая песня конца девятнадцатого века со словами «Zum letzten Mal wird der Appell geblasen…», подлинный автор которой, увы, неизвестен.
Последним обстоятельством, равно как и тем, что оба упомянутых убийства были совершены одинаковым способом и по якобы идеологическим мотивам, воспользовались в первом десятилетии двадцать первого века прямые наследники Геббельса и его методов — праворадикальные историки, вроде Вольфа Акулова и ему подобных писателей. Во-первых, они приписали Весселю оратоский, организаторский и музыкальный таланты Харви Милка, заявив, что именно Вессель является автором ранее упоминавшейся матросской песни. Во-вторых, эти историки объявили, что Песня Хорста Весселя была — правда, с немного переиначенным текстом — гимном Третьего Рейха и НСДАП. Хотя на протяжении всего двадцатого века единогласно считалось, что таковым гимном официально была песня на музыку Йозефа Гайдна со словами «Deutchland, Deutchland ueber alles, / ueber alles in der Weld»!
Вот до каких вершин фальсификации исторических фактов и просто вранья может дойти фантазия ультраправых, подогреваемая чёрной завистью и лютой ненавистью к ультралевым, уважаемые слушатели!
Лекцию прерывают бурные продолжительные аплодисменты из зала...
А я, отвалившись на спинку кресла, подумал, что пастернаковское «Но кто мы и откуда, / когда от всех тех лет / остались пересуды, / а нас на свете нет?» более всего применимо именно к мученикам радикальных учений, ведь за этими мучениками стоят пропагандисты, заинтересованные лишь в успехе своего учения, которое стремятся всячески опорочить пропагандисты противоположного. И что, поскольку позднейшим историкам приходится изучать предмет преимущественно по писанине пропагандистов, каковыми, впрочем, являются и сами мученики, то мученики последующих учений неизбежно заслоняют от историков мучеников учений предыдущих.
Когда агрессоры, «люди долгой воли», перебьют друг друга в кровопролитных войнах, то, образно говоря, вместе с Гитлером погибнет и Антон Семёнович Макаренко с культом сознательного упорного труда. Ведь военные и трудовые подвиги содеяны были «одним ожесточеньем воли».
И остаётся на исторической сцене обыватель, ещё недавно напевавший в землянке:
Лупят ураганным, Боже помоги,
я отдам Иванам шлем и сапоги,
лишь бы разрешили мне взамен
под фонарём
стоять вдвоём
с тобой, Лили Марлен,
с тобой, Лили Марлен.
Большая война и великий труд окончены. Но скоро и ласки Лили перестают радовать, как прежде. Ибо прежнего напряжения больше нет, а расслабиться, не напрягшись перед этим, невозможно.
И тут являются к обывателю господа либералы из Франкфуртской школы социологии и предлагают разрешить, прежде запретные, способы совокупления и некоторые сильные допинги в подспорье остроте ощущений, поскольку, говорят они, вам уже известно из опыта, что лучше заниматься любовью, чем войной.
И соглашается напуганный войною обыватель, коему страх мешает повыгнать из своего дома взашей нарко- вино- и порноторговцев.
Однако, напугав обывателя перспективою войны, либералы-«франкфуртцы» опять-таки повторили трюк, проделанный Гитлером в начале 1933 года, когда перевес нацистов над коммунистами в Рейхстаге был столь невелик, что на следующих парламентских выборах победа могла бы оказаться за Коммунистической партией Германии. И вот, в этой-то точке бифуркации, происходит, организованный неизвестно кем, поджог здания Рейхстага. Гитлер валит всю вину за это преступление на своих политических противников — германских коммунистов. И обыватель ему верит, ибо боятся, что, в условиях Великой Экономической Депрессии 1929 года, в Германии повторится весь ужас русской Гражданской войны 1918 года, последовавший за разгоном Учредительного собрания матросом Железняковым. Этот ужас был известен многим берлинцам по рассказам белоэмигрантов, осевших в городе в начале двадцатых годов. Но красноречивее всего, пожалуй, говорит о нём Доклад Комиссии Слейтера Овермана при Сенате США от 1919 года, так же опубликованный в своё время неслыханным для подобных документов тиражом. Цитирую резюме этого Доклада:
1. Большевики установили правление насилием и подавлением, несравнимое с любой известной истории автократией.
2. Эти яростные защитники права свободного слова, придя к власти, закрыли все газеты, не одобрявшие их политику. Больше всего пострадала социалистическая печать. Даже газеты интернационалистов-меньшевиков, наподобие «Мартова», были подавлены и закрыты, а несчастные редакторы брошены в тюрьму или принуждены бегством спасать свою жизнь.
2. Право публичных собраний отменено. Право голоса отнято у всех граждан, кроме рабочих на фабриках и бедных слуг, и даже рабочие осмеливающиеся голосовать против большевиков отмечаются секретной полицией как контрреволюционеры. В лучшем случае их судьба — быть брошенными в тюрьму, о которой в сегодняшней России воистину можно сказать «многие входят, но немногие выходят».
3. Тягчайшие преступления были совершены большевиками против их социалистических оппонентов. Из бесчисленных казней, совершенных большевиками, значительная доля выпала на головы социалистов, всю жизнь отдавших борьбе со старым режимом, но сейчас объявленных контрреволюционерами (...)
4. Большевики отменили даже наиболее примитивные формы правосудия. Тысячи мужчин и женщин были расстреляны даже без посмешища над судом. Тысячи брошены гнить в тюрьмах в условиях, сравнения для которых могут быть найдены только в мрачнейших летописях индийской или китайской истории.
5. Большевики установили варварские пытки. Допрос заключенных часто производится с револьвером, приставленным к голове несчастного узника.
6. Большевики установили одиозную практику взятия заложников. Хуже того, они бьют по своим противникам через членов их семьи — женщин. До недавнего времени в Петрограде печатался длинный список заложников. БОЛЬШЕВИКИ ЗАХВАТИЛИ ЖЁН ТЕХ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫХ ОНИ НЕ МОГЛИ НАЙТИ, И БРОСИЛИ ЖЕНЩИН В ТЮРЬМУ ДО ТЕХ ПОР, ПОКА НЕ ЯВЯТСЯ И НЕ СДАДУТСЯ МУЖЬЯ.
8. БОЛЬШЕВИКИ, РАЗРУШИВШИЕ РУССКУЮ АРМИЮ (...) НАСИЛИЕМ МОБИЛИЗОВАЛИ ОФИЦЕРОВ, НЕ РАЗДЕЛЯВШИХ БОЛЬШЕВИСТСКИХ ВЗГЛЯДОВ, НО ЧЬИ СПЕЦИАЛЬНЫЕ ЗНАНИЯ БЫЛИ НЕОБХОДИМЫ, И УГРОЗОЙ РАССТРЕЛА НА МЕСТЕ ЗАСТАВИЛИ ИХ СРАЖАТЬСЯ ПРОТИВ СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ В ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЕ БЕСПРЕЦЕДЕНТНОГО УЖАСА.
9. Открыто высказываемая амбиция Ленина — зажечь гражданскую войну по всей Европе. Каждая речь Ленина — отвержение конституционных методов и прославление доктрины физического насилия. Имея в виду такие цели, Ленин проводит систематическое уничтожение казнями и организованным голодом любой формы оппозиции большевизму. Система «террора» направлена главным образом на либералов и не-большевистских социалистов, которых Ленин считает наиболее опасными оппонентами.
10. Чтобы поддерживать свою популярность среди рабочих и среди своих наемников, большевики платят поддерживающим их огромные зарплаты посредством бесконтрольного выпуска бумажных денег. Деньги в России сегодня практически утратили всякую прежнюю ценность. Даже по собственным данным большевиков, их годовые расходы превышают доходы на миллиарды рублей.
Таковы факты, которым большевики могут пытаться искать оправдания, но которые они не могут опровергнуть.
Не трудно себе представить, что последовало за признанием правоты гитлеровского обвинения коммунистов в поджоге Рейхстага:
«Арестовав депутатов-коммунистов, но формально не запрещая КПГ и даже оставив её членов в списках для голосования, Гитлер обеспечил себе двойной выигрыш. На выборах КПГ получила почти 5 млн. голосов; в ином случае эти голоса могли быть отданы другим партиям, но поскольку места коммунистов в рейхстаге и прусском парламенте оказались свободными вследствие произведённых арестов, нацисты (...) получили абсолютное большинство в обоих парламентах»[А. Буллок. Указ. сочин., т. 1, с. 380.].
Сразу затем произошел захват и местной власти по всей Германии: «При помощи акций, напоминающих скорее путч, нацисты уже в первые четыре дня после выборов захватили власть в землях (...), проводя демонстрации на улицах, окружая административные здания и требуя смещения бургомистров, полицай-президентов и, в конечном счете, правительств. В Гамбурге, Бремене, Любеке, Гессене, Бадене, Вюртемберге (...), Саксонии (...) по одной и той же схеме правительство земли заставляли уходить в отставку (...). В Баварии гауляйтер Адольф Вагнер вместе с Эрнстом Рёмом и Генрихом Гиммлером вынудил премьер-министра Хелда уйти в отставку 9 марта и приказал затем подчинённым занять здание правительства» [И. Фест. Триумф и падение в бездну, с. 24–25.] — пишет Владимир Брюханов о действиях почитателей Хорста Весселя.
А это — уже Патрик Бьюкенен о действиях почитателей Харви Милка в год смерти Герберта Маркузе — того самого, который провозгласил, что «лучше заниматься любовью, чем войною»:
«Что есть гомосексуальность — аморальная распущенность или вполне моральный и законный образ жизни? Доктор Чарльз Сокаридес, автор множества книг, лауреат премии Ассоциации психоаналитиков Британского общества здравоохранения, изучал гомосексуальность на протяжении сорока лет. Треть его пациентов после курса лечения вернулись к нормальной жизни, женились или вышли замуж и завели детей. (...)Он пишет: «Активисты не стали мельчить. Они приступили к обработке мировых — не национальных! — светил психологического сообщества и сумели нейтрализовать их полным переосмыслением самого термина «гомосексуальность». В 1972 и 1973 годах они переизбрали руководящие органы Американской психиатрической ассоциации и, проведя ряд маневров и интриг, буквально за ночь «исцелили» гомосексуальность как явление. Ассоциация по их наущению заявила, что влечение к лицам своего пола не является противоестественным. Это всего лишь индивидуальная особенность — столь же нейтральная, как, скажем, леворукость. Тех, кто не соглашался с этим политическим переосмыслением, вскоре заставили замолчать с помощью административных мер. Наши лекции отменялись без предупреждения, наши исследования и статьи без объяснения причин отвергались научными журналами».
Сходство методов тех и других радикалов — убийственное, вопиющее сходство.
Так что в немалой мере прав писатель-католик Уолтер Миллер: «...зло, есть не страдание, а только беспричинный страх перед страданием. Боязнь страдания. Соедините его воедино с его же позитивным эквивалентом — страстным стремлением к земной беззаботности, [к Раю на Земле], и вы получите «корень зла». Уменьшение страдания и увеличение беззаботности было естественной и соответственной целью общества и правителей. Но потом это стало единственной целью, а единственной основой закона — его извращение. И тогда, стремясь только к ним, мы неизбежно обрели их противоположности: максимум страдания и минимум беззаботности. Все беды Мира от меня. Проверьте это на себе. (...) Обвиняя всех, обвиняй даже Бога, но, ох, не обвиняй меня».
Но то, что представляется католику и, шире, христианину, как нечто, не имеющее причины, с точки зрения неоплатонизма и философии Воли в частности, причиной всё же обладает.
Дело в том, что Воля, будучи единой по своей внутренней сути, по выходе за свои начальные пределы, дробится на бесчисленное множество вещей-явлений, которые, в силу нетождествености друг другу, пребывают в вечной вражде друг с другом. А поскольку лучшая защита — суть нападение, то стремящаяся к воссозданию первоначального своего единства Воля, становится в мире феноменов, по преимуществу Волей к Власти. Сильный, отнимая у более слабого часть его Воли, создаёт тем самым иерархическую систему (т. е. «ум», в терминологии Плотина), общая сила которой больше простой суммы сил её составных частей, взятых по отдельности.
Тот же Альфред Боймлер пишет об этом так:
«Сохранять себя в своём бытии — основная тенденция любой власти. Проблематика власти и политическая проблематика вообще начинается с практического объяснения того, что в конкретном случае надлежит сохранить. Жизнь не знает неподвижного состояния, она может двигаться вперед или назад, но не может стоять на месте. Мера заключается не в самой власти, её нужно приложить к власти. В самой себе власть заключает беспокойство, она непрерывно стремится к расширению. Это «плеонексия» власти, о которой говорил ещё Аристотель. Тенденция к сохранению почти всегда получает в реальности такое объяснение, что только расширение власти может гарантировать её сохранение. (...)
«Власть нельзя предоставлять самой себе. Как богатый всегда чувствует себя недостаточно богатым, могущественный чувствует себя недостаточно могущественным».
Воля, будучи едина у Себя Самой, т. е. трансцендентно, отчуждается от этого единства, дробясь на части в мире феноменов и ноуменов, т. е. дробясь иманентно и тарансцедентально. И, становясь Волей к Власти, она неминуемо становится Всегда Страдающей Волею, как об этом учил Артур Шпенгауэр. Нет, неспроста говорил умный император Веспасиан о поверженном Нероне, что «склонность к [упреждающему] насилию есть признак бессилия».
С другой стороны, Варлам Шаламов говорит, предупреждая всякого попавшего на Зону, т. е. ставшего жертвой власти: «Берегитесь, когда приходится бороться за жизнь в самом себе, когда нервы подтянуты, воспалены, берегитесь обнажить своё сердце, свой ум с какой-нибудь неожиданной стороны. Сосредоточив остатки силы против чего-либо, берегитесь удара сзади. На новую, непривычную борьбу сил может не хватить. Всякое самоубийство — обязательный результат двойного воздействия, двух, по крайней мере, причин».
Да, глаза у страха действительно могут быть очень велики. Но это означает только то, что если кто-то воспринимает себя более слабым, чем он есть на самом деле, то происходит это лишь в следствии раскординированости его внутренней иерархии, т. е. некоторой утраты разума. Ведь упомянутое Плотином попечительство тем и отлично от деспотизма, что оберегает основные особенности частей, если, конечно, эти особенности не противоречат самому существованию целого.
Однако, та же самая причина, при стабильном успехе, порождает и всякий бред величия, поскольку, как уже было сказано, лучшая защита — суть нападение.
Термин «раскординирована» означает, что либо части системы связаны между собою столь жёстко, что утратили свои основные особенности, и, стало быть, совокупная сила системы уже не больше суммы сил её составляющих по отдельности, если б эти последние оставались по-прежнему полновесными величинами; либо части связаны друг с другом настолько непрочно и случайно, что иерархичность целого представляется всякому незаинтересованному наблюдателю отнюдь не бесспорной.
Следовательно, сон разума может порождать чудовищ только в силу того факта, что разум вторичен в отношении Воли.
А как же всё-таки дарованная Вами надежда, спросим мы фюрера?
На что Гитлер ответит из-за гроба словами одного из русских поэтов:
Но от огня не отрекусь!
Я сам — огонь. Мятеж в моей природе,
Но цепь и грань нужны ему.
Не в первый раз, мечтая о свободе,
Мы строим новую тюрьму.
(...)
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон!
А находящийся где-то неподалёку Георг Гегель, добавит, саркастически улыбнувшись: «Zu Gruende kommen, ist zu Gruende gehen» — («Прийти к основанию, значит прийти к гибели, пойти ко дну»).
Sig Heil!
Обсуждения Рецензия на работу Кант свобода и щепотка морали
С теплом, Зуф.
Однако, возникает вопрос о самом целеполагании подобного "микшевания". Если предположить, что ты (как автор) озаботился, чтоб читатель не воспринимал > себя более слабым, чем он есть на самом деле, ... в следствии раскординированости его внутренней иерархии то, возможно, для лучшего понимания феномена, развернуть исследование упомянутого тобой (и Плотином!) лучшего аспекта власти - > ..попечительства? Heil!