Философия – искусство осознания

Мысль очищенная, мысль творческая имеет природу вдохновения, откровения, приема волны, приходящей извне, – из пространства, зазора, пустоты, бесконечности, т.е. той реальности, о которой сказал Гераклит: «Все течет». Очищение мысли заключается в достижении чистоты выражения ее текучести, т.е. выражения ее как пути к источнику, не как результата (ставшего). Поэтому философская мысль и является чем-то, к чему можно "подключиться", но что нельзя "зафиксировать".

Творчество мысли – это изменяющее влияние, которое она оказывает на "принимающий прибор", это откровение текучей сущности, захлестывающей, затопляющей и оживляющей мир установленных фактов, мир ставшего, чья вторичность и преходящесть заключается в том, что он определяется и формируется посредством запаздывания, неуспевания, отмирания, оставления. Становление, о котором здесь идет речь, не может пониматься в духе Гегеля, потому что философская мысль никогда не достигает обладания "законом" становления, тем более не может она задавать его. Описанная ситуация временного разрыва между мыслью как определением мира, мира фиксаций, является, с точки зрения иррационализма, фатальной, трагической, хотя и отнюдь не скорбной, или жалкой.

Иррационалистический заряд философствования всегда направлен на очищение мысли текущей от напластований понятийности, т.е. на открытое приятие зазора, разрыва, пространства, и все большее расширение его, все большую трансформацию и преодоление мира разумной понятийности. В этом смысл ницшевского "падающего – толкни". Иррационализм не спасает, совсем наоборот, он губит – но лишь открывая необходимость отмирания в истоке творческом.

Собственно, эта особенность иррационалистической философии основывается на том, что ею отвергается справедливость и оригинальность укрывающего действия "истины", спасения, и на том, что она преодолевает страх и отчаяние перед уничтожением. Триумф иррационализма происходит в предании любых ограниченных форм смысла фатальному, сметающему потоку мудрости бесконечности, сияющей бездны, в которой исчезает все "слишком человеческое", а мир обретает иррациональную осмысленность. Такова идея "вечного возвращения" Ницше. Таков полный путь иррационального философствования.

Но иррационализмом называют и другое, не достигающее "выздоровления", мышление, которое останавливается на стадии разочарования в разуме, и тем самым навсегда остается шутом при дворе рациональности. Таков экзистенциализм Камю, например. Если "абсурд" остается негативной позицией личности, то философия здесь просто оказывается отключенным прибором, и все ограниченности рациональности остаются в ней в неприкосновенности, – в силу сохранения человеческого основания.

Неудивительно, что философы этого круга всегда стремились спустить "успешных" иррационалистов, иррационалистов триумфа, – каковы Ницше и Кьеркегор, – до уровня своего понимания, акцентируя их как личностей. Для этого Ясперс, например, изобразил Ницше как эдакого экстравагантного и эксцентричного, но в глубине души настоящего христианина, – такого же, как сам Ясперс. Для этого и Камю, и Шестов, и Батай – немало потрудились в деле изображения Ницше и Кьеркегора эдакими героями человечества.

Сам прием обращения к личности философа для "корректирования" его философии является довольно незатейливым маневром, представляющим философствование как своего рода мечтательность.

Иррациональность становится препятствием, препятствие становится принципом, "позицией", принцип становится лозунгом, а лозунг, по сути, является лишь указателем на героическое лицо (личность), его провозглашающее. А личности все равно, в каком месте и времени она находится, т.к. по сути, ее родина – это музей или выставка, она повисла в вечности позы, вне пространства, вне потока становления. То, что окружает личность – не тайна, не богатство смысла, а презираемое "ничто".