Код доступа

Который должен был символизировать наступление Золотого века, а Золотой век символизировать должен был маленький мальчик, сын бедного пекаря, которого вымазали золотой краской и мальчик этот выползал в самый торжественный момент из чрева поверженного рыцаря, символизирующего Железный век, и читал заученное приветствие герцогу. Мальчик приветствие прочитал, праздник кончился, а через несколько дней помер то ли от пневмонии, то ли еще что. Видимо, что-то было там с золотой краской не то. Это очень известный исторический эпизод и, в общем, детей с тех пор веков 5 золотой краской не красили.

Но, вот, у нас организаторы Экономического форума питерского решили почти повторить подвиг, и в интернете бушует скандал по поводу приема, заданного господином губернатором в Санкт-Петербурге Георгием Полтавченко, где там детей встречают дамы в золотых париках и платьях, где в бассейне, изображая богов ветра, торчали 4 детские головки, как раз торчавшие как гильотины посеребренные, высовывались они из бассейна и должны были, изображая богов ветра, дуть кораблики. По мнению организаторов праздника, это символизировало рождение Санкт-Петербурга. Там еще были серебряные девушки и юноши, водолазы на высоком шесте, катер, который во всю эту феерию привозил господина Полтавченко. И я думаю, что заключительной кульминацией такого праздника были слова Владимира Владимировича Путина, сказанные на следующий день. Когда его спросили «А чего там с рублем?», потому что он упал на 60 копеек снова, «Рубль шевелится, значит, живой», - ответил Владимир Владимирович.

Вот так получилось, что когда это все происходило, я была в Литве, маленькой, достаточно бедной демократической стране, где там приемная у премьер-министра хуже, чем приемная любого российского начальника департамента в сильно задрипанном министерстве. И, вот, из Литвы, из Европы это смотрелось как-то совершенно дико. Все дико смотрелось. И вот эти вот фантастические празднества, за которые в любой европейской стране правительство просто немедленно бы поперли. И мнение о том, что таким образом можно привлечь инвесторов. Потому что, извините, пирами а-ля Моро можно инвесторов только распугать. И вот это вот замечание насчет того, что «Рубль шевелится, значит, живой». Потому что, все-таки, долгая власть заставляет утрачивать чувство реальности. Ну, можно было многое ответить. Можно было ответить, что да, вот, рубль падает, потому что нефть падает. Можно было ответить, что да, мы не будем поддерживать курс рубля, поляна – это доллары, потому что эти доллары иначе осядут в чьих-то карманах. И, в общем-то, это будут не карманы простых жителей – в основном, это будут карманы банков, которые будут таким образом себя спасать.

Можно было сказать, что, в конце концов, есть плюс в падении курса рубля, потому что ослабление национальной валюты ведет к улучшению торгового баланса страны. Но там: «Рубль шевелится, значит, живой».

Я вот как-то представила себе, что это говорит любой европейский политик. И самое смешное, что вот это, ну, точно так же, как и празднества, может ему стоить кресла.

+7 985 970-45-45. Еще несколько у меня вопросов по поводу того, что происходило на этой неделе. Вот, спрашивают меня, можно ли было Собчак давать премию Патриарху за исчезающие часы? Как-то меня потрясает сама формулировка вопроса. То есть часы можно закрашивать Фотошопом, но обращать на это внимание нельзя. Спрашивают по поводу драки в Кировской области. Еще не очень понятно, что там произошло – там была драка между русскими и дагестанцами, которая, естественно, началась с бытовухи, а кончилась тем, что 100 русских приехало на дагестанскую лесопилку. Знаете, я – человек простой, и я всегда предварительно, на первый взгляд виновников драки определяю по тому, кто является атакующей стороной. Вот, если 2 чеченца на своем Мерседесе догоняют автобус, заходят к водителю в кабину и заявляют после этого в объяснениях, что «И тут этот водитель на нас напал», то я считаю, что напали чеченцы. А если после бытовухи 100 русских приехали на дагестанскую лесопилку и после этого нехорошие дагестанцы на них напали, то, извините, я считаю, что виноваты русские. Это так, предварительно, на первую прикидку. Конечно, наверное, потом будут какие-то подробности.

Очень много вопросов про наезд на Евгения Ройзмана. Наезд абсолютно по той же схеме, что в 2003 году. Пытаются закрыть реабилитационный центр, пытаются у женщин, которые там проходят реабилитацию, добыть показания о том, как их били, истязали, насиловали, оскорбляли и так далее в надежде, что наркоман вообще существо не твердое, когда у него ломка, он ради того, чтобы получить наркотик, сделает что угодно, и уж, конечно, он скажет, что человек, который его спасает, там сволочь вонючая, его бил, за волосы таскал. Все это мы уже проходили. Во всяком случае, Женя мне сказал, что это не имеет никакого отношения к каким-то приказам из Кремля, что все это делают те самые менты, которые из Москвы были присланы в Свердловск, как многократно Женя говорил, на прокорм. И, вот, из-за его кампании против этих ментов, потому что, судя по тому, что мы видим, что говорит Евгений Ройзман, что говорят другие СМИ, «Ура.ру», ну, это как совсем простые люди, которые приехали в Екатеринбург кормиться и просто настолько нагло облагали город данью, что город не выдержал и, скорее всего, при Колокольцеве, я думаю, эти люди будут сняты. И, вот, видимо, они просто решили разобраться на каком-то своем местном уровне. Единственное, что я должна сказать, что, конечно, разборка-то на местном уровне, но это укладывается в неприятную схему, ту, о которой я говорила, схему наступления реакции, при которой дана общая команда «Фас». И одни люди пытаются выслужиться перед Путиным, а другие люди как вот эти екатеринбургские менты, решают свои собственные проблемы. И на самом деле, им-то кажется, что они решают свои собственные проблемы, а, конечно, власти они гораздо большие проблемы создают, потому что Евгений Ройзман – один из тех немногих людей, слово которых в России имеет значение. Это один из тех немногих людей, слово которых имеет значение, а живет он при этом не в Москве, а в провинции. И он заработал свое право назначения тяжелейшим подвижничеством. А исполняя те обязанности, которые не исполняют менты, крышующие наркоманов, и одновременно работая и пытаясь спасти самый страшный класс, который есть в России, подкласс, сословие наркоманов, людей, которые, в общем-то, уже практически не люди. Ройзман помогает им стать людьми. Дай бог всем нам такого подвижничества.

+7 985 970-45-45. Конечно, одна из самых важных вещей на этой неделе – это 22 июня, годовщина, как пишут, начала Великой Отечественной войны. Я уже много раз говорила и повторяю, что Великая Отечественная война – это искусственная историческая дата, которая призвана разделить в сознании советских людей Вторую мировую войну, которая началась 1 сентября 1939 года, через неделю после подписания пакта Молотова-Риббентропа, и которая началась тем, что войска Гитлера вошли в Польшу, а через 17 дней в ту же самую Польшу вошли войска Сталина и они разделили Польшу между собой. И эта дата призвана искусственно разделить тот период Второй мировой войны, когда Сталин воевал на стороне Гитлера, и тот период Второй мировой войны, когда Сталин и Гитлер воевали друг с другом.

Как я уже сказала, я на этой неделе была в Литве и, вот, из Литвы искусственность этой даты особенно, надо сказать, видна, потому что напомню, что, собственно, происходило в Литве. В Литве в 1918 году была провозглашена независимость. Тут же началась война Литвы с Польшей, потому что когда-то это было единое государство. Более того, люди, которые воевали между собой, нередко были братьями в прямом смысле слова. Потому что, например, человеком, который воевал против России и против Литвы, с польской стороны был знаменитый маршал Пилсудский, а у него был брат, которого звали тоже Пилсуцкий. Соответственно, брат Пилсудский (другой брат) был от той же матери и отца, он был одним из тех людей, который был взят для подписания мирного договора с братом. Потому что так получилось, что один брат был поляк от одного и того же отца, а другой брат от одного и того же отца и матери был литовец. Вернее, они так считали себя. Причем, один был патриотом великой Польши, а другой, ну, особенно ничем не прославился, просто его взяли на подписание мирного договора, потому что там брат Пилсудский.

Примерно то же самое было с первым президентом Польши Габриэлем Нарутовичем, который был убит буквально через несколько дней после избрания, потому что это был большой польский патриот, а, вот, его брат Станисловас Нарутавичус был один из тех людей. которые подписали акт о независимости Литвы. То есть один брат от одной отца и матери был поляк, а другой от отца и матери снова был литовец, и один был пламенным патриотом Польши, а другой был пламенным патриотом Литвы.

Это я к тому, что поляки в 1918 году заняли Вильнюс, то есть свой польский город Вильно. До 1939 года они там сидели, в 1939 году Вильно захватывает Красная армия, и Сталин как большой мастер шахматной игры отдает этот город обратно литовцам и просит взамен, ну, такую малость, «Ну, разместите, пожалуйста, мои военные базы у вас, ну, там, где-то 25 тысяч человек». И в 1940 году, естественно, предъявляется новое требование, потому что с одной из военных баз пропадает солдат Красной армии. На самом деле, как я понимаю, этот солдат пошел куда-то к проститутке в Вильнюс. Когда его стали добывать от этой проститутки испуганные литовские власти, он в ужасе застрелился, потому что представлял, что с ним было бы. Москва предъявляет ультиматум, но одновременно практически предъявила ультиматум всем трем прибалтийским республикам. Но в данном случае ультиматум, предъявленный Литве, выглядел так: «Вот, пожалуйста, выдайте главу вашего МВД и главу вашей госбезопасности, которые зверски замучили нашего солдата». Вот, министр иностранных дел передал этот ультиматум, на следующий день пошел снова на встречу, ему говорят «Уже не надо никакого ответа на наш ультиматум, нас он не интересует».

И входит Красная армия, начинается оккупация. Потом гитлеровская оккупация, потом тяжелейшие годы партизанской войны и такого, выборочного геноцида литовского народа, в ходе которого 360 тысяч человек в Столыпинских вагонах поехало в Сибирь (понятно, что не все доехали). Народ маленький, людей было меньше 3-х миллионов.

И вот вопрос. А когда для литовцев началась Великая Отечественная война? Знаете, как-то если она началась 22 июня, то не совсем. Она явно началась для них в 1939 году, когда Красная армия вошла в Польшу и отдала Вильнюс литовцам как минимум. Если она началась для российского народа, а не для литовского, то почему же она называется «Великой Отечественной» для всего Советского Союза? Опять же, если она была Великой Отечественной для российского народа, то, наверное, следует считать не с 22 июня, когда пересекали границы прибалтийских республик, а вот с того момента, когда пересекали русскую границу. Значит, она, наверное, началась тогда для русского народа не 22 июня (Великая Отечественная), а в какую-то более позднюю дату, хотя довольно быстро, потому что войска очень быстро бежали. То есть, вот, я обращаю ваше внимание, что если еще смотреть, со стороны России, ну, можно как-то это называть Великой Отечественной. А, вот, если смотреть со стороны тех частей Советского Союза, которые были оккупированы Красной армией до 1941 года, ну, как-то уж совсем ее нельзя называть Великой Отечественной, потому что как-то совсем не получается с разделением времени.

+7 985 970-45-45, ну и, собственно, мне уже пишут типа, а чего я делала в Литве, а какое ваше впечатление. Хочу поговорить об этом, потому что это такая, очень печальная история, на мой взгляд, история Литвы, получившей независимость. Это для меня история, ответ на тот вопрос, который меня все время мучает, а хороша ли будет демократия для России. И это такая история о минимуме и максимуме. Минимуме, ниже которого демократия не может опуститься, и максимуме, выше которого она не может подняться. Потому что как я уже сказала, вот, приезжаешь в замечательный город Вильнюс, чистенько, нормально, почти европейское государство, хуторки без заборов, поля обработанные (следствие нормальной земельной реформы), город ухоженный. Ну, правда, он слишком пустой для старинного города, и там в нем какие-то сталинские здания стоят. Но это они стоят там потому, что в свое время там же было Вильнюсское гетто и немцы после его уничтожения еще и разбомбили Вильнюс (немцы именно, не Красная армия), чтобы скрыть следы. И такой достаточно поэтому ровненький старый город, не так, как Рига или Таллин.

Соответственно, ну, самое главное – это абсолютно нормальная политическая жизнь, то есть все обсуждают, как проголосует эта фракция, как сформировать ту коалицию, вот, что правящая коалиция пойдет в сентябре на выборы. Ну, это тот тип разговора, который мы уже в России забыли. Есть какая-то коррупция, она довольно умеренная. То есть едешь по городу, тебе показывают гостиницу, говорят, что, вот, лично президент Бразаускас исключил его из общего списка приватизации, потому что приватизировала эту гостиницу буфетчица (буфетава) этой гостиницы, а она была любовницей Бразаускаса.

Или, вот, тот же Вильнюс в конце XVIII века, когда делили Польшу, казаки сожгли нижний дворец под башней Гедиминаса, ну, там сожгли, хорошо гуляли, там улицы соседние так называются «Большая Погулянка», по-моему, и «Малая Погулянка». Казаки гуляли как Тарас Бульба у Гоголя. Потом после этого пожара дворец растащили на всякие местные постройки, ну, примерно как Рим лангобарды, ничего не сохранилось. Ну вот президент Бразаускас решил, что «ихний» Храм Христа Спасителя, вот этот дворец надо восстановить. Ну и surprise-surprise, подряд на восстановление этого дворца выиграл трест, который возглавлял брат господина Бразаускаса. Ну так, в Италии покруче, скажем бывает. Вот, нам с нашим кооперативом Озеро нечего тыкать в это и говорить «Ох, тут какая коррупция».

Вот, маленькое небогатое нормальное демократическое общество. Теперь подкрутим резкость, как любит говорить Марк Солонин. Вот, я беседую с архитектором литовской независимости Ландсбергисом и спрашиваю: «Какое ваше первое воспоминание о русских?» И он мне говорит: «Ну вот мне было 8 лет, брат меня однажды тащит за рукав и говорит: «Хочешь, я тебе монголов покажу?» И они выходят на улицу, где стоит танк со звездой и с каким-то странным монголом, высовывающимся из отверстия. И дальше спрашиваю: «Господин Ландсбергис, а вот какое ваше первое впечатление от войны?» Ответ: «Трупы красноармейцев, которые плыли по Неману». Они там ниже по течению жили (Ландсбергисы). Почему трупы плыли? Не немцы в бою их убили, не восставшие литовцы – просто немцы отступали, надо было взорвать мост через Неман, по нему продолжала отступать Красная армия, ну, мост взорвали вместе с Красной армией. Ну, это такая армия, которая взрывает своих солдат.

И вот эта армия входит в богатую, процветающую, покрытую зажиточными хуторами Литву, потому что, напомню, что в 1923 году в Литве проведена земельная реформа, розданы панские поместья крестьянам, Литва очень богата. Вот этих зажиточных везут в Сибирь, в 1944 году возвращается Красная армия, продолжается политика выборочного геноцида. Я уже говорила, 360 тысяч людей, которых увезли в Сибирь. Везли в столыпинских вагонах месяц, вагоны набивались стоймя, грудничков, которые по пути умерли, выкидывают. Просто выкидывают, не останавливаются. Состав идет месяц. Детям не дают воды день, два... Вот, помните Беслан, где террористы не давали детям пить и дети пили мочу? Но только в Беслане была тысяча с лишним, а здесь 360 тысяч. Кто умирает на снегу моря Лаптевых, кто выживает... Вот, из тех литовцев, с кем я говорила, не было ни одного человека, у которого не погиб кто-то из родичей.

Литовские крестьяне уходят в леса, за ними охотятся, НКВД сжигает деревни с населением за помощь партизанам. Две деревни, насколько я знаю, так сожгли, причем была деревня, сожженная немцами. Там деревне, сожженной немцами, при Советах, естественно, поставили памятник. Тем, которые сжигал НКВД, никаких памятников при Советах не ставили. В лесах полно партизан. Их убивают. Трупы кладут перед костёлом в селе. И, вот, женщины ходят между трупами, ищут своих сыновей. Но, внимание, искать надо осторожно, потому что нельзя, найдя, подать виду, что это твой сын. Потому что тогда арестуют всю семью. Вот, собственно, трупы затем и кладутся напоказ, чтобы выявить плачущих родичей. Или, допустим, там сцена: убили молодого партизана, берут чекисты старика-литовца, труп партизана бросают на телегу так, чтобы литовец-старик сидел на голове трупа и везут. Почему он сидит на голове трупа? Не просто так. Потому что есть подозрение, что старик-литовец – его отец. Вот, он сидит на голове мертвого сына и везет. А чекисты наблюдают за реакцией. Перерыв на новости.

НОВОСТИ

Ю.ЛАТЫНИНА: Добрый вечер. Юлия Латынина, код доступа. Итак, я продолжаю рассказ про современную Литву. Вот, партизанская война продолжалась очень долго, там чуть ли не 2 десятка лет. В целях зачистки от партизан начали окончательно уничтожать хутора, то есть вот этого зажиточного крестьянина с хутором, с коровами, с конями. Напоминаю, что все это он нажил своими руками, это все не XIX века хозяйство, а это хозяйства, которые сами крестьяне создавали на поделенных панских землях после 1923 года. Вот это все отбирают, свозят его самого в двухэтажный бетонный барак, где он оторван от земли, где он уже не хозяин земли, а советский люмпен. Самое сильное партизанское движение в Литве по сравнению с Латвией и Эстонией. Ну, трудно мне сравнивать с бандеровцами на Украине, кто был сильнее. Причем, очень важное оно имело последствие, потому что не очень много русского населения в Литве в результате, потому что трудно приезжать туда, где тебя могут убить и, соответственно, довольно гомогенное население литовское – 8% русских, по-моему, где-то, где-то столько же поляков. Но это еще довоенные русские и поляки. И, вот, в конце 80-х этот народ просыпается – появляется Савидис, Савидис одерживает победу на выборах в местный республиканский совет народных депутатов. В полном согласии со сталинской Конституцией просит о выходе из СССР. И, вот, у Вильнюсской телебашни появляются танки. Понятно, что нужна была, конечно, не телебашня, нужно было брать парламент. Ну, просто перед тем, как взять парламент, надо было взять телебашню, чтобы не было картинки. Возле телебашни – народ, возле парламента - народ. И, вот, потомки тех, кто сгинул в море Лаптевых, тех, кто ушел в леса, отстаивают независимость. 13 трупов, Горбачев струхнул, Ландсбергис победил и вот тот самый министр иностранных дел довоенного правительства, последний оставшийся в живых из этого правительства, тот самый, которому передавали ультиматум «Выдайте нам вашего главу МВД», вот этот министр на закате своих дней видит свободную Литву и, вот, я так думаю, что этот министр умер счастливым человеком, потому что, вот, империя зла пала, Люк Скайуокер победил.

Проходит 4 года, президентом избирают Бразаускаса, бывшего секретаря ЦК Компартии Литвы. Народ, у которого нет семьи, в которой бы не убили и не расстреляли, этот народ большинством голосует за вождя партии, которая убивала и расстреливала. Потому что насилие эффективно, потому что за 45 лет убиты самые храбрые, а выжили коллаборанты. И потому что выжившие развращены, они привыкли к вот этим бетонным коробкам, к колхозному ничего не деланию. Они боялись рассказывать своим детям о том, что произошло с их братьями. Они при совке боялись рассказывать, как было плохо. А сейчас, когда наступила свобода, они рассказывают, как плохо сейчас, колбасы нету. Еще народ голосует за Бразаускаса потому, что литовская свобода оказалась не очень эффективной. Потому что в стране была инфляция в отличие от Эстонии, где инфляцию убили в первый год. В стране – преступность в отличие от Эстонии, где с ней справились быстрее. В стране – безработица. И там ответ «Мы были молодым государством, мы не знали, как со всем этим бороться» не катит, потому что, извините, ребята, вы не журналисты, вы – государственные деятели, вы за рулем, вы знали, в каком состоянии машина и в каком состоянии дорога.

В Литве перед приходом Бразаускаса принимают закон о реституции. Ну, правда, в Вильнюсе дома некому возвращать, потому что треть Вильнюса была евреи, с которыми понятно что в войну случилось, остальные две трети – русские и поляки. В стране возвращают земли крестьянам. Вот этот закон приняли, по-моему, большинством в 3 голоса. Закон о люстрации тогда, в 1991 году был провален, потому что все агенты КГБ, на последнем издыхании засунутые КГБ в парламент, напрягают все, чтобы его провалить. И когда я спрашиваю Ландсбергиса «Ну, а почему вы не поймали этих агентов КГБ на месте преступления?», он: «Ах, мы были молодое государство». Ну, извините, государств не бывает молодых – ты либо государство, либо нет.

Ну вот итого приходит Бразаускас, его буфетчица там приватизирует гостиницу, его брат восстанавливает «ихний» Храм Христа Спасителя. Там следующий номер – от коммунистов к популистам. В стране есть такой мелкий местный Виктор Бут по фамилии Борисов, он там торгует какими-то военными вертолетами с Суданом. Этот Борисов делает, ну, мягко сказать, помогает делать президентом популиста Паксаса. К этому времени страна стоит на пороге вступления в ЕС, в ней сформировалась своя управленческая, ориентированная на Запад элита. Это такие молодые люди, которые в начале эры независимости пошли на госслужбу в госбезопасность, в дипломаты (это вообще ключевая вещь), чтобы в стране была ориентированная на Запад элита. От этого зависят, на самом деле, ключевые реформы. Это элита, которую Паксас (популист) ненавидит, которая ненавидит Паксаса. Вот, проходит год и в парламент приходит глава служб безопасности Литвы и говорит: «Извините, вот мы тут не имели права слушать телефон президента Паксаса. Но мы слушали телефон вот этого вот странного человека Борисова, который торгует вертолетами и поддельными запчастями. И, вот, о нем нас предупреждали американцы. Этот Борисов в трубку орет на Паксаса: «Я тебя сделал президентом, я тебя за неделю и уничтожу». А этот Борисов там советник Паксаса, ему Паксас дает литовское гражданство, хотя литовцы хотели его выкинуть. И, в общем, в результате Паксаса сносят импичментом. Но не до конца – партия у Паксаса есть и она будет явно представлена на нынешних выборах и, скорее всего, в общем, очень сильно представлена.

К этому времени уже Ельцин кончается, приходит Путин. И Литва начинает ощущать на себе все прелести газового Блицкрига, который Путин задумал против Европы. И, вот, собственно, как при Сталине первый удар Красной армии приняли на себя страны Балтии, так и при Путине первый удар энергетического Блицкрига тоже приняли на себя страны Балтии, конечно, с той только разницей, что газ – не танк, Путин – не Сталин и даже Литву не получилось одолеть.

Все начинается с Мажейкяйского нефтеперерабатывающего завода, после Юкоса его продают не российской компании, а полякам, ну просто потому, что поляки дали большую цену. После чего из строя немедленно выходит нефтепровод «Дружба», который снабжал этот НПЗ сырьем. То есть продали полякам – и «Дружба» сломалась.

Потом, естественно... Это все происходит при премьере Бразаускасе. Естественно. За какую-то комическую сумму, там, типа 70 миллионов долларов Газпрому продают газовые сети Литвы, Бразаускас, естественно, клянется в парламенте, что в Литве будет низкая цена на газ навеки.

Кстати, такое совпадение. Сразу после этой продажи близкий друг семьи Бразаускасов и глава Лукойл Балтия дарит вот этой уже буфетчице, которую я упоминала (она к этому времени уже официальная супруга премьера), он дарит ей акции вот этой самой гостиницы. Ну, чисто случайное совпадение: одни купили за копейки литовские сети, а другие подарили гостиницу. Цена на газ взлетает вверх, Газпром – единственный поставщик, сейчас Литва покупает газ дороже Германии. Естественно, что делает правительство консерваторов, пришедшее к власти? Он говорит «А мы построим терминалы сжиженного газа». Ну, чисто случайно первый проект терминала строит местная крупная промышленная группа Ахема. Чисто случайно это та группа, которая сама получает газ из России для химических удобрений. Ну и так случилось, что ей там немножечко цену газа из России снизили и она после этого так, как-то, от терминала отказалась. Ну, случайное совпадение.

Энергетика подступает в этот момент после этого с третьей стороны, со стороны электричества, потому что у Литвы была Игналинская атомная электростанция. И Литва так спешила в Евросоюз, что закрыла ее по требованию евробюрократов. Она была чернобыльского типа, евробюрократы кричали «Chernobyl type! Chernobyl type!» И, собственно, тем самым Литва подставляется даже не сама, а просто по требованию Евросоюза под энергетический Блицкриг. И такое, кстати, еще совпадение – там тендер на строительство хранилища ядерных отходов для Игналинской АЭС, которая должна быть закрыта, выигрывает французская компания Nukem, после чего ее совершенно случайно покупает Росатом. И деньги Nukem получила, а хранилище пока не построено. Ну, бывает.

Энергоизбыточная Литва становится энергодефицитной, энергию она берет из России, энергия дорогая. Литва решает строить новую атомную электростанцию уже не чернобыльского типа, потому что, вот, видите ли, инфраструктура у них есть. И знаете, чисто случайно Владимир Владимирович тоже решает строить поблизости 2 электростанции – в Калининграде и в Белоруссии. Атомных. И тоже чисто случайно в Литве вдруг образуется мощное зеленое движение, такое, знаете, интересное зеленое движение. Оно категорически против АЭС в Литве, а против Калининграда и Белоруссии оно как-то... Ну, оно же литовское, оно же ничего не может против них сделать. Такое, я бы сказала, высокоточное зеленое движение.

И еще литовцы договариваются с Южной Кореей, что та будет строить атомную электростанцию в Литве. Путин едет в Южную Корею, и через 2 недели после это поездки там корейцы чисто случайно отказываются все это строить.

Замечательная была встреча в 2010-м, потому что премьер тогда Кубилюс встречается с премьером же Путиным. У них происходит довольно странный разговор, в ходе которого Путин сначала сообщает Кубилюсу, что, мол, Роснефть уже договорилась с поляками о том, что те покупают Мажейкяй. И, вот, типа, не против ли вы, чтобы Роснефть купила Мажейкяй у поляков? А Кубилюс честно отвечает, что ничего не знает о такой сделке, потому что ее, в общем, не было, и Путин очень обижается, говорит «Вы мне не верите» и так далее.

И вот это... Я, собственно, почему об этом так долго рассказываю? Потому что это называется «Неудачный газовый Блицкриг». Вот, газ не танки. Терминал газовый будет готов через 2 года, с АЭС сложнее – там только что литовский парламент принял закон о ее строительстве. Но это очень дорогая история, ее можно сорвать. Коммерческие банки отказываются давать под этот проект деньги. Это, ведь, не коммерческий проект, эту АЭС строят как линию Маннергейма. Ну, понятно, что линию Маннергейма строить необходимо, но банки линии Маннергейма не финансируют.

И вот это все я рассказываю к вопросу о достаточной бесперспективности нынешней политики Москвы, которая минимизирует блага обоих участников, потому что рынок возникает там, где есть синергия, где есть доверие. Вот, политика нынешней Москвы: «Что не съем, то надкушу». Помните, Нерон говорил «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»? Вот, проблема в том, что в результате этой политики сейчас Россию, конечно, ненавидят, но ее не боятся. Потому что все эти бесконечные случайности там со срывом чужих проектов, с отказами корейцев, они приводят к большим экономическим потерям для Литвы, но к выгоде для России они не приводят. Это такая война на истощение, которая, конечно, странам Балтии наносит гораздо больше ущерба, чем Россия. Но если все удовольствие, чтобы у соседа корова сдохла, то да, конечно, ну, мы в полном удовольствии.

А, значит, тем временем есть еще и политика. Сейчас у власти в Литве правительство консерваторов, оно приходит после кризиса, оно снижает зарплаты госслужащим, оно ликвидирует дефицит бюджета, поэтому его ненавидят, поэтому осенью его не будет и там очевидно победят опять те же самые бывшая партия Бразаускаса. Будет популист Паксас. Пока первым номером на выборах идет партия такого человека, которого зовут Успаских – это такой местный олигарх, который сделал деньги на торговле газпромовским газом. И, вот, я не хочу сказать, что Успаских – агент влияния Кремля, но вот как-то так удивительно устроена литовская политика, что олигархи, не связанные с Россией, в политику не идут. А олигархи, которые с ней связаны, идут.

И вот эта политика – это такой грустный пейзаж, потому что я не думаю, что те, кто 13 января умирали под Вильнюсским телецентром, были бы рады узнать, что они умерли для того, чтобы на будущих выборах побеждал там Бразаускас. Но это политика. А вот есть экономика. И я же говорю, еще раз повторяю, не про Литву. Я говорю про то, как устроена современная западная демократия, и это не такое уж духоподъемное зрелище. Потому что есть некий минимум, ниже которого не может опуститься европейская страна. Кстати, этот минимум лучше, чем то, что есть в России. Но и есть потолок, и он довольно низкий. Вот, допустим, я приезжаю в Литве в компанию Экспла, которая, на минуточку, является фактическим монополистом по поставке лазеров для научных исследований в институты. И, вот, мне один из ее основателей, бывший сотрудник литовского Института физики рассказывает, как он там отдал свои последние 200 долларов, чтобы вложиться в компанию, как они там с 1993 года с наличкой ездили в Россию, покупали кристаллы для твердотельных лазеров. Он очень ругает Китай, говорит, что «вот, мол, из 10 кристаллов в Китае один без дефекта». Очень хвалит государственный оптический институт – вот там в Санкт-Петербурге это такое учреждение фундаментальное, говорит «вот там такие хорошие кристаллы фторида иттрия, литий у них просто лучший в мире». И я, естественно, его спрашиваю: «А скажите, почему же в России-то не производят лазеры? Ну, уж лазеры-то в России были ничуть не хуже, чем в Америке в советское время. Были там уникальные разработки, это военная программа, была там программа Терра, это наш аналог американских звездных войн, когда лазером с земли предполагалось сбивать ракеты. Допустим, ничего не получилось, но лазеры-то были, там были мегаватты мощности, там на них работали электростанции. Как же у какого-то маленького вильнюсского Института физики получилось, внимание, превратиться в монополиста по научным лазерам?» Ну, у нас были не сотни, но десятки мест не хуже. И мы обсуждаем эту проблему втроем, и там они говорят «А, вот, помните, еще были там какие-то люди во Фрязино, вот был Гапонцев, вот, IPG Photonics». И пока мы обсуждаем, я понимаю, что я неправильно сформулировала вопрос. В России было основано много фирм, часть которых, включая IPG Photonics, занимают сейчас лидирующие позиции на рынке лазеров. Просто все эти фирмы уехали из России. А вот эта вот маленькая Экспла осталась в Литве. Просто ее не жали, там, не приходили фсбшники с криками «Вы тут родиной торгуете!», не приходила налоговая, не приходили бандиты. Русские фирмы были, но они уехали. Литовская была всего одна, ее было меньше, чем русских. Но она осталась. Ей было удобно. Вот это безусловный плюс. Есть уровень, ниже которого демократия не опускается. Но я прихожу на другую фирму, допустим, она называется Baltic Optical Disc, тоже достаточно высокотехнологическое предприятие, оно производит где-то там 50 миллионов DVD по цене на 20% дешевле европейской. Я спрашиваю: «Ваше какое главное конкурентное преимущество?» И мне менеджер без колебаний отвечает: «Зарплата». Потому что средняя зарплата на сборке там тысяча литов – это меньше 500 долларов, это реально мало. В России за столько таджик работать не будет. И это неправильный ответ, потому что для развивающегося рынка (а Литва – это развивающаяся страна) ответ должен быть: «Здесь низкие налоги, здесь простые правила и здесь дешевая рабочая сила». Вот, триада: низкие налоги, низкая зарплата, простые правила.

В Литве налоги не низкие, они низкие для Евросоюза, но, извините, там, низкие налоги в Евросоюзе – это как самый добрый офицер в Гестапо. В Литве не такие простые правила. Конечно, легче, чем в России, но это вам не Китай. Есть еще европомощь. Литва получает дотации Евросоюза, и когда смотришь, на что распределяются эти дотации, вот, замечательно один из людей, с которым я беседовала (его звали Зигмунтус Маурициус – это главный экономист банка Nordea), он мне сказал: «Вот смотрите, был План Маршалла, тогда помогали бизнесу. Сейчас помогают сельскому хозяйству, инфраструктуре и помогают по экологическим делам». Что такое «по экологическим делам»? Это когда бедному литовскому муниципалитету дают деньги на технологии, которые оберегают окружающую среду. Деньги потом кончаются, технология дорогая... Ну, это как подарить бедняку Порше – очень здорово, только запчасти дорогие.

Есть, наконец, самая главная проблема, ключевая вообще для перспектив развития демократии, рынка в России, вообще во всем мире. Вот, меня приводят в местный городок Друскининкай, 100 км от Вильнюса. Я приезжаю, вижу очень милый городок, курорт, чистенько, муниципальную грязелечебницу, тоже аквапарк муниципальный, горку снежную искусственную под куполом, которая построена где-то за смешную сумму, по-моему там типа 50 миллионов долларов. В России аналогичное сооружение будет ровно на порядок дороже. И я в общем, не понимаю, зачем меня привезли (ну что я, аквапарков не видала?), пока мне не говорят, что 13 лет назад здесь просто полный разор в Друскининкае. Была 30-процентная безработица, все лечебницы лежали в руинах, 12 лет назад пришел новый мэр из бизнеса (его зовут Ричардас Малинаускас) и, вот, город, благодаря мэру, который с тех пор, конечно, избирается на третий срок и, кстати, социал-демократ, несмотря на то, что он из бизнеса, вот, город стал правильно организован. У города появилась инфраструктура, вокруг нее появились инвесторы. И вот я встречаюсь с этим мэром и спрашиваю: «Вот скажите, вот, 12 лет назад в городе была безработица 30%. Сейчас сколько?» А такой экспрессивный мужик, он так, наливается злобой и говорит: «Сейчас в городе безработица 15%. Только, знаете, вот эти, которые не работают, они, может быть, еще там на половину моей зарплаты подумают пойти работать. Потому что зачем им работать? Тысяча литов – это зарплата на заводе, а, вот, если ты безработный, жена безработная, да у тебя двое детишек, то со всеми пособиями у тебя 1100 литов. Зачем работать?» И я задаю этот же вопрос премьеру Кубилюсу. Он делает вид, что не понимает вопроса, он говорит: «Да, у нас проблемы тех, кто злоупотребляет помощью, кто реально работает и еще получает пособие. Мы это сейчас передали на уровень муниципалитетов, у нас сейчас больше вот это сокращается». Я говорю: «Господин премьер, я не о мошенниках, я о люмпенах». Это жестокий вопрос премьеру, который уничтожил дефицит бюджета и сократил зарплаты и из-за этого осенью проиграет выборы. Но это вопрос если не задавать такому премьеру, то кому же задавать? И премьер отвечает: «Да, есть такая проблема. Вы знаете, Дэвид Кэмерон в Англии сказал, что в Великобритании после бунтов, вот, тоже сказал, что есть целые поколения, у которых дед не работал, отец не работал и он сам не знает, как работать». А! Не надо мне говорить, что есть такая проблема, господин премьер. Я сама знаю, что есть. Что вы собираетесь с ней делать в европейской стране? Нет ответа.

И вот это то, о чем я говорю. Потому что есть минимум, ниже которого европейская страна, защищенная традициями Европы, для чего Литва в нее и вступала, не опустится ни в политике, ни в экономике. С одной стороны, это совершенно другой уровень свободы, это совершенно другой уровень политической дискуссии, чем те праздники с посеребренными детьми, которые мы имеем сейчас в России. Но есть и максимум, потолок. И это очень низкий потолок. Потому что страна Литва (и я говорю не только о Литве, я говорю о принципе) находится в замкнутом круге: зарплаты достаточно низки, чтобы обеспечивать отток мозгов и рук, потому что зачем молодому литовцу жить в Литве, если можно жить в Норвегии, а налоги не достаточно низки и правила не достаточно просты, чтобы сделать ее конкурентоспособной по сравнению с Китаем, чтобы сделать из нее сборочный цех Европы. И это является прямым следствием избирательного всеобщего права. У вас есть бедный избиратель, развращенный совком, у вас есть нерешительные политики как большинство демократических политиков. И, вот, собственно, в Литве на том семинаре, на котором я была, Андрей Илларионов читал доклад о том же, о том, что несвободные страны (читай «Китай») сейчас развиваются значительно быстрее свободных. Старое представление о том, что «свобода, значит, быстрое развитие», устарело. Но при этом, разумеется, речь идет о политической свободе. Потому что в том, что касается экономической свободы, она полностью сохраняется. Экономически свободные страны (читай «Китай») развиваются быстрее экономически несвободных (читай «Европа»), потому что политическая свобода при всеобщем избирательном праве как всегда в истории человечества кончается экономической несвободой в нищих странах и диктатурой или популистами. Это происходило со времен Афин, которые были замечательной, гениальной демократической страной, но которые не были экономически свободной страной и у которых был Софокл и Аристофан, и не могло быть Билла Гейтса.

И я очень серьезно думала, хочу ли я такой судьбы для России, потому что есть минимум, есть безрисковый путь. Это хороший добротный минимум. И есть другой вариант – авторитарный президент без гарантий, который может превратиться во второго Путина, а может произвести необходимые для спасения нации реформы. И я подумала, что да, я, пожалуй, готова рискнуть, потому что в первом пути не проиграешь, но и не выиграешь никогда. Всего лучшего, до встречи через неделю.