Политика и религия

Если вы политический человек, вы можете быть художником, вы можете быть поэтом, вы можете быть музыкантом; все это добавки.

Политика и музыка не являются диаметрально противоположными; напротив, музыка может помочь политику быть лучше. Она будет расслаблять, она поможет снять нагрузку целого дня и те тревоги, через которые вынужден проходить политик. Но религия - это не добавление, это диаметрально противоположное измерение. Прежде всего вам нужно понять человека политики, что это в точности такое.

Человек политики - это больной человек, психологически больной, духовно больной.

Физически он может быть в полном порядке. Обычно политики физически находятся в полном порядке, вся нагрузка ложится на их душу, на их дух. Это можно понять. Когда политик теряет свою власть, он начинает терять и свое физическое здоровье. Странно... когда он был при власти, был перегружен столь многими тревогами и стрессами, физически он был в полном порядке.

В тот момент, когда власть уходит, уходят и все тревоги; теперь они будут касаться кого-то другого. Его дух облегчается, но в этом облегчении все его болезни падают на тело.

Политик страдает в том, что касается его физиологии, только тогда, когда теряет власть; в противном случае политики живут долго, в полном физическом здоровье. Странно, но причина этого заключается в том, что всю их болезненность принимает на себя их дух, а когда всю болезненность принимает дух, тело может жить неотягощенным. Если же дух освобождается от этой болезненности, то куда ей деться? Ниже психического лежит ваше физическое существование - вся болезненность падает на тело. Политики без власти умирают очень быстро. Политики во власти живут очень долго. Это известный факт, но причина этого известна не так хорошо.

Поэтому первое, что нужно понять, это то, что политический человек болен психологически, а психологическая болезненность стремится стать душевной болезнью, когда ее становится слишком много, когда дух не может больше сдерживать ее. Теперь будьте осторожны: если политик у власти, тогда его психическая болезненность обязана распространиться на его душевное бытие, потому что он сдерживает свою психическую болезненность, чтобы она не падала вниз. Вот его власть; он думает, что она - сокровище; он не позволяет ей упасть.

Я называю это болезненностью. Для него в этом все его эго. Он живет ради власти; для него нет другой цели. Когда он у власти, он крепко держит свою болезненность, но он ничего не знает о царстве духа, поэтому эти двери открыты. Он не может закрыть эти двери; у него нет понятия о том, что есть нечто большее, чем его ум. Когда он у власти, его психологическая болезненность, если ее слишком много, после определенной точки переполняет его дух и достигает его души. Если он вне власти, тогда он не стремится сдерживать всю эту глупость. Теперь он знает, что это было, теперь он осознает, что не было ничего ценного, за что стоило бы держаться. И действительно, не за что держаться; власть ушла, он никто.

Вне этого безумства власти он расслабляется - может быть, следует сказать, расслабление приходит к нему автоматически. Теперь он может спать, может совершать утренние прогулки. Он может поболтать, может поиграть в шахматы, может чем-нибудь заняться. Он чувствует себя психически потерянным. Двери между своим духом и телом, которые он держал закрытыми, начинают открываться, и его тело обязано теперь страдать: с ним может случиться сердечный приступ, с ним может случиться любая болезнь; все возможно. Его психическая болезненность будет перетекать к слабейшей части тела. Когда же он во власти, она течет наверх, по направлению к его бытию, которого он не осознает.

И что есть эта болезненность?

Эта болезненность есть комплекс неполноценности.

Всякий, кто заинтересован во власти, страдает от комплекса неполноценности; в глубине он чувствует себя никчемным, человеком ниже других.

И определенно, каждый из людей в том или ином смысле ниже других. Вы не Иегуди Менухин, но нет необходимости чувствовать свою неполноценность по этому поводу, ведь вы никогда и не пытались им быть, это не ваше дело. И Иегуди Менухин - не вы; так в чем же проблема? Где здесь конфликт?

Политический же ум страдает от раны неполноценности, и политик все время тревожит эту рану. Интеллектуально он не Альберт Эйнштейн - он сравнивает себя с гигантами, - психологически он не Зигмунд Фрейд... Если вы сравниваете себя с гигантами человечества, то обязательно почувствуете себя никчемными.

Эта никчемность может быть устранена двумя путями: один путь - религия, другой путь - политика.

На самом деле, политика не устраняет, она лишь прикрывает ее. В президентах сидит тот же самый больной человек, тот же самый человек, который чувствовал свою неполноценность. Простое сидение в кресле президента, изменит ли оно хоть что-нибудь в вашей внутренней ситуации?

Мой первый конфликт с Морари Десаи случился точно в такой ситуации. Один из великих джайнских монахов... великих для джайнов, не для меня - для меня он был самым фальшивым человеком, каких только можно встретить. На самом деле, мне очень трудно сравнивать его с любым другим фальшивым человеком, он побьет всякого. Он созвал религиозную конференцию; это было празднование их годовщины, день рождения их основателя. Был приглашен Морари Десаи. Я тоже был приглашен. Было, по меньшей мере, двадцать гостей со всей Индии, представители всех религий, представители всех направлений мысли и идеологии, и, по меньшей мере, пятьдесят тысяч последователей ачарьи Тулси.

Перед встречей ачарья Тулси приветствовал гостей, этих двадцать особых гостей. Это было, наверное, в 1960 году, в маленьком красивом местечке в Раджастане, в Раджсамунде. Там было очень красивое озеро, такое большое и широкое, отсюда и название Раджсамунд. Самунд в Раджастане означает океан, а Радж означает королевский. Оно такое красивое, что это название в точности ему подходит. Это королевский океан, озеро-император. Волны на нем почти такие же, как в океане. Это всего лишь озеро, но противоположного берега увидеть невозможно.

Он позвал нас на встречу, - перед тем как мы все пошли говорить с этими пятьюдесятью тысячами людей, собравшихся там, - чтобы познакомить нас друг с другом, ведь он был хозяином, который пригласил всех нас. Но неприятности начались с самого начала.

Неприятность заключалась в том, что он сидел на высоком пьедестале, а все гости сидели на земле. Ни для кого это не было проблемой, кроме Морари Десаи, политика. Он был единственным политиком среди этих двадцати человек. Кто-то был ученым, доктором наук. Котхари был председателем комиссии по атомной энергии Индии - кто-то был вице-канцлером... Эти люди собрались с самых разных направлений, но проблемы не возникло ни у кого.

Морари сказал: «Я хотел бы начать разговор». Он сидел как раз рядом со мной. Ни он не знал, ни я, что тогда начиналась дружба на всю жизнь. Он сказал: «Мой первый вопрос заключается в том, что вы хозяин, а мы гости. Гости сидят на полу, а хозяин восседает на высоком пьедестале. Что же это за учтивость? Если вы выступаете на митинге, то понятно, вы должны сидеть выше, чтобы люди могли вас видеть и слышать. Но здесь только двадцать человек - вы не выступаете на митинге, вы просто знакомите, представляете людей друг другу перед началом настоящей конференции».

Ачарья Тулси растерялся. Настоящему религиозному человеку было бы так просто сойти вниз и извиниться: «Это действительно самая идиотская ошибка с моей стороны». Но он не сдвинулся со своего места. Вместо этого он попросил одного из своих главных учеников, который теперь стал его преемником, Муни Натхмала: «Ответь на вопрос».

Муни Натхмал был растерян еще больше, нервничал - что сказать? Морари Десаи был в то время министром финансов Индии, именно поэтому его и пригласили. Они предпринимали усилия к тому, чтобы создать институт джайнизма, и он был человеком, от которого это зависело. Если бы он захотел, с финансами не было бы проблем. Муни Натхмал сказал: «Это никакая не неучтивость по отношению к гостям, это наша традиция, согласно которой глава секты сидит выше других. Это просто обычай, которому у нас принято следовать, ничего другого. Это никого не оскорбляет».

Морари не был человеком, который промолчал бы на такой ответ. Он сказал: «Мы не являемся вашими учениками, вы не наш руководитель. Никто из присутствующих здесь двадцати человек не признает вас как своего учителя или руководителя. Вы можете сидеть на каком хотите пьедестале среди своих учеников, среди своей секты, среди своих людей, - но мы ваши гости. Кроме того, вы провозглашаете себя революционным святым, так почему же вы цепляетесь за традицию, за обычай, такой нецивилизованный, такой некультурный?» Одним из провозглашений ачарьи Тулси было то, что он революционный святой.

Теперь Натхмал молчал, ачарья Тулси молчал, и все гости начали чувствовать себя неловко: начало было не очень хорошим.

Я спросил Морари Десаи: «Хотя это и не мое дело, меня это совсем не касается, но, видя ситуацию, не хотели бы вы, чтобы я ответил на ваш вопрос? Просто, чтобы начать разговор, чтобы эта встреча не закончилась такой неловкостью».

Он сказал: «Ответ меня интересует. Да, вы можете ответить».

Я сказал ему: «Несколько вещей: первое, здесь есть девятнадцать других человек, вы не один здесь. Никто другой не поднимал этого вопроса - почему только вы спрашиваете об этом? У меня такой вопрос не возник». И я спросил у людей: «Возник ли этот вопрос у вас? Если вопрос не возник, пожалуйста, поднимите руки». Все восемнадцать человек подняли руки в знак того, что такой вопрос у них не возник.

Тогда я сказал Морари: «Вы единственный человек, который почувствовал себя задетым. Должно быть, в вас есть какая-то рана, должно быть, вы страдаете некоторой неполноценностью - это психологический случай. Посмотрите: вы прекрасно знаете доктора наук Котхари, поскольку он председатель атомной комиссии Индии; вы знаете остальных этих выдающихся людей - никого это не обеспокоило. Так в чем же дело?»

«Вы видите паука, который идет по потолку? Он выше ачарьи Тулси... Оттого что вы выше, разве станете вы более великим? Но это как-то вас задело. В вас есть какая-то рана, которая не излечена даже тем, что вы стали министром финансов Индии. Вы хотели бы однажды стать премьер-министром Индии ».

Он очень рассердился. Он сказал: «Вы назвали меня психически больным?»

Я сказал: «Конечно. Эти восемнадцать рук были подняты ради чего? Они поддерживают меня, они говорят: "Этот человек кажется очень уязвимым в том, что касается его эго", — всего лишь монах сидит немного выше, и это беспокоит вас».

Я сказал: «Давайте предположим, например, что ачарья Тулси пригласит вас сесть с ним на высокий пьедестал», - и позвольте мне заметить вам, что даже тогда ачарья Тулси не пригласил его. Я сказал: «Например, если он пригласит вас и вы будете на пьедестале, то зададите ли вы тот же самый вопрос ради этих восемнадцати бедных душ, которые сидят на полу? Возникнет ли этот вопрос?»

Он сказал: «Об этом я никогда не думал. Может быть, вопрос не возникнет, поскольку на сотнях митингов и конференций я сидел на высоких пьедесталах, но такой вопрос никогда не возникал».

Я сказал: «Таким образом, становится ясно, что это не вопрос о том, почему ачарья Тулси сидит выше вас. Вопрос в том, почему вы сидите ниже ачарьи Тулси. Смените вопрос на то, почему вы сидите ниже ачарьи Тулси, - вот что вы должны были спросить. Такой вопрос был бы подлинным. Вы проецируете свою болезнь на кого-то другого».

«Но, может быть, этот кто-то другой так же болен, как и вы, поскольку если бы я был на его месте... но, прежде всего, я не захотел бы сидеть там, - если бы хозяином был я, а вы были бы моими гостями. Кроме того, если бы случайно, по какой-то случайности, я сидел там, в тот же момент, когда вы задали свой вопрос, я сошел бы вниз. Это было бы достаточным ответом: "Нет проблем; это просто наш обычай, а я забыл, что вы мои гости, поскольку лишь раз в году я встречаю гостей, но каждый день встречаюсь со своими учениками. Так что простите меня и позвольте начать разговор, ради которого мы собрались здесь"».

«Но он не сошел вниз. У него не хватило духу. Он сидит там почти как мертвый, он не может даже дышать, он испугался. И у него нет ответа - он попросил ответить вам своего секретаря. И еще один вопрос, который вы подняли и на который он тоже промолчал, заключается в том, что он провозглашает себя революционным святым. Он и не революционный, и не святой, так какой ответ вы хотите, чтобы он дал вам? Но моя основная проблема не в нем, а в вас. Вот он политический ум, который постоянно думает в понятиях выше и ниже, в понятиях власти».

Конечно, он рассердился, и он все еще сердится, он оставался сердитым на протяжении всех этих двадцати четырех, двадцати пяти лет. И он находился в таком положении, что мог бы причинить мне вред, но и у него не хватило духу. Он был заместителем премьер-министра, потом премьер-министром. Перед тем как стать премьер-министром, он даже обращался ко мне за помощью. Он позвонил мне, не отдавая себе отчета, позднее он узнал, что звонить мне было абсолютным абсурдом. Он был заместителем премьер-министра у Индиры Ганди; неконституционный пост сам по себе.

Первый премьер-министр Индии Джавахарлал Неру имел конфликт с другим учеником Ганди Сардаром Валлабхбхаи Пателом. Конфликт был таким, что если бы были допущены выборы, то победил бы Валлабхбхаи Пател. Он был настоящим политиком. Он был чем-то вроде Иосифа Сталина.

Когда произошла революция, Иосиф Сталин был секретарем коммунистической партии. Он не был великим лидером или чем-то в этом роде. Его функция заключалась в организации — он был главным клерком коммунистической партии, если выразиться точно. Но как раз из-за того, что он был секретарем, он знал все, все проходило через его руки. Ему был знаком каждый человек, и у него была потрясающая хватка на людей.

Такая же ситуация была и с Сардаром Валлабхбхаи Пателом. Он был человек, очень сильный, говорю я вам, почти как Иосиф Сталин. Сталин - это не настоящее имя, ему дали его, потому что по-русски это означает «человек из стали». Странно, но в Индии Сардара Валлабхбхаи Патела звали лауха пуруш, что также означает «человек из стали». Это точный перевод слова «сталин».

Сардар Валлабхбхаи Пател имел хватку к организации, внутреннюю хватку. Он не производил на публику такого впечатления, как Джавахарлал. Если бы пошла голосовать вся Индия, то на выборах победил бы Джавахарлал, никто не стал бы выступать против него. Но если бы голосование проводилось внутри партии конгресса, правящей партии, тогда Валлабхбхаи мог победить любого.

Чтобы избежать такого голосования, ведь тогда это было бы решением партии, Ганди сказал: «Будет хорошо создать один пост заместителя премьер-министра, поэтому Сардар Валлабхбхаи Пател будет рад тому, что если он и не первый, то второй человек». И второму человеку есть все шансы в любой момент стать первым, если первого человека выбрасывают, или он умирает, или происходит что-нибудь еще.

И Сардар Валлабхбхаи Пател был достаточно умен, чтобы сбросить того, кто был перед ним. Джавахарлал же был невинным человеком. Он совершенно не был политиком. Таким образом, без всякого конституционного основания немедленно было сделано добавление о введении поста заместителя премьер-министра. Это было сделано для Сардара Валлабхбхаи Патела.

Когда Неру и Пател умерли, этот пост был устранен, потому что он был неконституционным, но он был снова возобновлен при Индире Ганди и Морари Десаи. Тот же самый конфликт: Индира была дочерью Джавахарлала, а Морари Десаи - почти приемный сын, политически, Сардра Валлабхбхаи Патела. Он был его учеником в политике, главным учеником.

Позднее Морари понял, что это было мое предложение Индире выбросить его прочь. А я предложил это так, между прочим. Я говорил с ней почти час. Она слушала, а в конце сказала только: «Все, что вы говорите, правильно и должно быть сделано, но вы не знаете моей ситуации: мой кабинет не мой, мой заместитель премьер-министра не мой. В кабинете постоянно так много конфликтов и борьбы; он старается выбросить меня всеми правдами и неправдами, любым способом, чтобы самому стать премьер-министром ».

«Если я скажу то, о чем вы говорите, все будут с ним, никто не останется со мной - ведь вещи, которые вы предлагаете, настолько противоречат индийскому уму, индийской традиции, индийскому образу мысли, что никто не поддержит меня. Если хотите, я могу предложить это перед кабинетом, но на следующий день вы услышите, что Индира уже не премьер-министр».

Тогда, просто так, между прочим, я сказал: «Тогда почему бы вам не выбросить Морари Десаи первой, ведь это он манипулирует всеми остальными. Все остальные - пигмеи. У них нет национального характера, они все провинциальные люди. В своих штатах, в Бенгалии, или в Андре, или в Махараштре они важны, но провинциальный человек не может бороться с вами, у него нет почвы под ногами».

Только один человек может манипулировать всеми этими пигмеями, и это Морари Десаи; поэтому сначала покончите с ним. И если вы покончите с ним, все они будут с вами; поскольку никто из них не может стать вторым человеком. Создайте ситуацию, когда этот человек будет мешать всем, выбросите его, и никто его не поддержит».

Точно так и случилось: в течение восьми дней Морари Десаи был выброшен, и никто не поддержал его. Они все были счастливы, потому что теперь все стали равными; не осталось ни одного человека, который имел бы национальное значение, за исключением Индиры. Если бы и Индира ушла, умерла, или с ней что-нибудь случилось, эти пигмеи приобрели бы власть; другим способом они не могли иметь ее. Итак, с устранением Морари для них была пройдена лишь половина пути; теперь единственную проблему составляла Индира.

Морари не понимал этого, но позднее он понял. Ему рассказал секретарь Индиры, который подслушивал из соседней комнаты. Морари Десаи попросил меня помочь ему. Он сказал, что его выбросили, и это было несправедливо, нечестно; ему не высказали ни одной причины, просто сказали подать в отставку.

И он сказал: «Странное дело, поскольку всего восемь дней назад не было и разговора об отставке, между мной и ею не было никакого конфликта. И еще одна странность заключается в том, что я всегда думал, что остальные поддерживают меня против Индиры. Когда же меня выбрасывали, ни один министр кабинета не был против этого. Они радовались! У них была вечеринка, праздник!» Он сказал мне: «Мне нужна помощь».

Я сказал: «Вы обратились не к тому человеку. Я буду последним в этом мире, кто поможет вам. Если бы вы тонули в реке, а я проходил мимо, и вы кричали бы: "На помощь! На помощь! Я тону!", - я сказал бы: "Делайте это потише. Не нарушайте мою утреннюю прогулку"».

Он сказал: «Что! Вы шутите?»

Я сказал: «Нет. С политиками я никогда не шучу; я очень серьезен».

Позднее он обнаружил, что это было в основном мое предложение, запавшее Индире на ум; это была простая математика, что если выбросить этого человека, то не о чем больше будет беспокоиться: все остальные были провинциалами. Тогда она уже могла делать все, что хотела, и никто не мог пойти против нее, потому что никто не представлял Индию как таковую. А Индия - это такая большая страна, - тридцать штатов, - что если вы представляете один штат, то какое это имеет значение? Это и запало ей на ум. И Морари стал ей еще более враждебным.

Точно так же, как он обратился ко мне за помощью, он обращался за помощью ко всем, о ком думал, что они обладают хоть какой-то властью над людьми, - он просил каждого. Он был попрошайкой. И он нашел одного человека, обладавшего национальным характером, Джаипракаша Нараяна. Тот, правда, никогда не занимался политикой. Он отрекся от политики и был искренним человеком, но, как я все время объясняю вам, даже самый искренний человек...

Он был великим служителем общества, он послужил Индии многими путями, но и он подтвердил мою точку зрения. Всю свою жизнь он посвятил борьбе за свободу, и после освобождения Джавахарлал хотел, чтобы он стал его преемником, - он отказался. Естественно, всякий подумал бы, что он смиренный человек, - какое еще большее смирение, какую еще большую покорность можно себе представить? Он решил остаться никем, когда Джавахарлал предлагал ему: «Просто будьте членом моего кабинета, и я сделаю вас своим преемником. Я готов объявить об этом». И у него были способности стать хорошим преемником Джавахарлала.

Морари пошел и к нему, и Джаипракаш Нараян согласился помочь ему по одной странной причине - именно для того я и рассказываю эту историю, чтобы вы поняли, что даже человек, отрекшийся от поста премьер-министра Индии, был все-таки глубоким эгоистом. Это отречение исходило не из смирения, отречение исходило из эго, из того, что: «Мне все равно». Может быть, сама идея о преемственности, которую предложил ему Джавахарлал, была неприемлема для его эго. Он мог стать премьер-министром сам. Кто вы такой, чтобы объявлять о том, что я ваш преемник?

У него был его собственный авторитет, он был очень влиятельным человеком - может быть, следующим за Джавахарлалом в Индии, он был самым любимым людьми. И эта любовь становилась все сильнее и сильнее по мере того, как Джавахарлал все больше и больше погружался в политику и все дальше и дальше отдалялся от людей. Джаипракаш становился все ближе и ближе к людям, и люди начали любить его, потому что: «Вот человек, который смог отречься». А в Индии отречение - это последнее слово, дальше его пойти нельзя. Это наивысшая точка. Но одна маленькая вещь переключила его, и все смирение, вся покорность, все исчезло.

Я рассказывал вам о том, что богатейший человек Индии, Джугал Кисоре Бирла, предложил мне чистую чековую книжку, если я соглашусь распространять индуизм по всему миру и создать в Индии движение за то, чтобы заставить правительство запретить убийство коров. Когда я отказался, он сказал: «Молодой человек, дважды подумайте, ведь от меня получает деньги Джавахарлал, от меня получает деньги Джаипракаш Нараян, от меня получает деньги Рам Манохар Лохиа, от меня получает деньги Ашок Мехта». Все это были верховные лидеры.

Он сказал: «Каждый месяц я даю им деньги, столько, сколько им нужно. Даже Ашоку Мехте, президенту социалистической партии Индии, который против богатых людей, - даже он мой человек». Он сказал: «Я даю президентам всех партий, всем важным людям; кто бы ни пришел к власти, это будет мой человек. Пусть себе говорят, о чем хотят, разговоры не имеют значения - я купил их».

Я рассказал Индире о Джаипракаше как раз в том самом разговоре, в котором говорил о Морари, - о том, чтобы выбросить его. Она была потрясена! Она не могла поверить этому, ведь она называла его дядей; он был Джавахарлалу как брат. Он многие годы был секретарем Джавахарлала и их отношения были очень тесными. Индира воспитывалась на его глазах. Когда она была совсем маленьким ребенком, она называла его «Кака» - дядя.

И когда я сказал: «Джугал Кисоре сам сказал мне, и я не думаю, что этот старый человек стал бы лгать. На самом деле, как Джаипракаш поддерживает себя? Ведь он не принадлежит ни одной из партий. У него нет ни одной группы поддержки; он отрекся от политики. Он не зарабатывает ни единого паи. Как ему удается держать двух секретарей, одну машинистку? Как ему удается постоянно путешествовать на самолетах? Должно быть, откуда-то ему поступают деньги, у него есть невидимый источник. Мне кажется, что Джугал Кисоре не солгал».

Индира упомянула об этом Джаипракашу: «Вы получаете ежемесячное жалование из дома Бирлы?» И это очень сильно ударило его; именно тогда он решил, что Индиру больше нельзя терпеть. Он охотно стал партнером Морари Десаи и всех его людей, - так всегда случается, что, когда вы у власти, вы создаете себе врагов, - объединились все враги. Но Джаипракаш был ключевой фигурой. Морари не был способен собрать никого, - он просто отстал в своем развитии, - но Джаипракаш был разумным человеком.

Он сумел опрокинуть правительство и продемонстрировать еще одно отречение: хотя он и опрокинул правительство, он не собирается быть премьер-министром. Он хотел доказать, что он выше Джавахарлала. Это было его единственным, его глубочайшим стремлением - быть выше Джавахарлала. Поэтому он поставил премьер-министром Морари Десаи, именно для того, чтобы показать истории: «Кто-то пытался поставить меня премьером, но меня не волнует это премьерство - я сам могу делать своих собственных премьеров». Но все это было эго.

Я, бывало, проводил беседы в Патне - Майтрея поймет, о чем речь, - и поскольку Джаипракаш был из Патны, его жена посещала мои встречи. Я был озадачен. Я справился у моего хозяина: «Жена приходит, но я никогда не вижу Джаипракаша».

Тот рассмеялся и сказал: «Я задавал тот же вопрос Пракашвари, жене Джаипракаша. Она сказала: "Он приходит, но сидит в автомобиле и слушает оттуда. Он не может набраться смелости и допустить, чтобы люди видели, как он приходит кого-то слушать».

Эго так тонко и так скользко. И политик болен из-за своего эго.

Теперь есть два пути: или он сможет прикрыть свою рану, став президентом, премьер-министром... Он может прикрыть рану, но рана остается. Можно обмануть весь мир, но как вы обманете себя? Вы знаете это. Рана осталась, вы лишь прикрыли ее.

Мне вспоминается одна странная история. Это случилось в Праяге, очень святом для индусов месте, где встречаются три реки. Вы знаете, что в Индии вся страна воспринимается как туалет; нет разграничений, где есть туалет, а где его нет. Где найдете место - там и туалет.

Один брамин рано утром отправился, должно быть, принять свое омовение, а перед омовением пошел испражниться. Может быть, он спешил, может быть, у него было что-нибудь с животом или что-нибудь еще, но он как раз вышел на гхат. «Гхат» означает замощенное место, где люди снимают свои одежды и отправляются принимать омовения. Это не допускается; никто не запретит вам, но обычно не допускается испражняться в том месте, где люди снимают свои одежды.

Но у этого человека были, наверное, большие проблемы. Я понимаю, я не сомневаюсь в его намерениях - я никогда не сомневаюсь ни в чьих намерениях. Он сделал там свое дело и, когда уже заканчивал его, увидел приближающихся людей. Поэтому он просто прикрыл свое говно цветами, которые принес для поклонения. Что еще оставалось делать?

Подошли люди и спросили: «Что это такое?»

И он сказал: «Шивалинга - я поклоняюсь».

И начал совершать свои поклонения, а поскольку поклонялся брамин, то и другие люди стали класть свои цветы на это - шивалинга появилась! Это считается величайшим чудом в Индии - когда появляется какая-нибудь статуя, или вы хотите сотворить чудо, это самый простой способ. Другие люди начали распевать мантры, а что же сказать об этом человеке... он чувствовал себя так плохо. Он не только испачкал место, он еще и солгал. Одна ложь влечет за собой другую ложь и тогда... что же он теперь делал? Он поклонялся этому, и другие поклонялись этому!

Но разве можно забыть это? Может ли этот человек забыть, что там под этими цветами?

Такова же ситуация и с политиком - лишь гной, раны, неполноценность, ощущение никчемности.

Да, он забрался высоко, и на каждой ступеньке лестницы была надежда, что на следующей ступеньке рана будет излечена.

Неполноценность создает амбиции, ведь амбиция просто означает попытку доказать свое превосходство.

У амбиции нет другого смысла, кроме как в попытке доказать свое превосходство.

Но зачем пытаться доказать свое превосходство, если не страдаешь от неполноценности?

В своей жизни я ни разу не голосовал. Мои дяди, мои два дяди, - у меня было два дяди, которые оба были борцами за свободу, - оба были в тюрьме. Ни один из них не смог закончить свое образование, поскольку они были схвачены и брошены в тюрьму. Один дядя был здесь на фестивале. Он был лишь на подготовительном отделении, когда его схватили за участие в заговоре по уничтожению поезда, по взрыву моста. Они делали бомбы, - а он был студентом химии и поэтому приносил из химической лаборатории вещи, необходимые для создания бомбы. Он был схвачен как раз тогда, когда готовился к экзаменам, за десять дней. На этом его образование закончилось, потому что через три года, когда он вернулся, начинать было уже поздно.

Поэтому он пошел в бизнес. Мой старший дядя готовился стать бакалавром гуманитарных наук, когда его схватили, поскольку он тоже участвовал в заговоре против правительства. Вся моя семья была политической, за исключением отца. Поэтому они все спрашивали меня: «Почему ты не регистрируешься, почему не голосуешь? И зачем ты напрасно тратишь свою энергию? Если ты пойдешь в политику, ты можешь стать президентом страны, ты можешь стать премьером страны».

Я отвечал им: «Вы совершенно забыли, с кем разговариваете. Я не страдаю никаким комплексом неполноценности, так зачем мне проявлять интерес к тому, чтобы становиться президентом страны? Зачем мне растрачивать свою жизнь, становясь президентом страны? Это почти похоже на то, что у меня нет рака, а вы хотите меня оперировать по поводу рака, - это странно. Зачем меня оперировать без необходимости?»

«Вы страдаете от своего комплекса неполноценности и проецируете этот комплекс на меня. Я, такой, как есть, в полном порядке. Где бы я ни был, я абсолютно благодарен существованию. Что бы ни происходило сегодня, все хорошо. Я никогда не попрошу больше того, что есть, так что нет способа разочаровать меня».

Они говорили: «Ты говоришь странные вещи. Что это за комплекс неполноценности и какое отношение имеет этот комплекс неполноценности к политике?»

Я отвечал: «Вы не понимаете простой психологии, и ни один из ваших великих политиков не понимает простой психологии». Все эти политики, стоящие на вершине мира, больные люди, они лишь прикрывают свои раны. Да, они могут обмануть других. Когда улыбается Джимми Картер, вы обманываетесь, но может ли Джимми Картер обмануть самого себя? Он-то знает, что это всего-навсего упражнение для губ. Внутри ничего нет, нет ни одной улыбки.

Люди достигают наивысшей ступени лестницы, и тогда они осознают, что вся их жизнь была напрасной. Они прибыли, но куда? Они прибыли на то место, за которое сражались, - и это было не малое сражение; сражение не на жизнь, а на смерть, - они уничтожили так много людей, использовали людей как средство, шли по их головам.

Вы добрались до последней ступеньки лестницы, но чего вы достигли? Вы просто напрасно потратили жизнь. Теперь даже для признания этого потребуется потрясающая смелость. Лучше продолжать улыбаться, поддерживать иллюзию: по крайне мере, другие думают, что вы великий человек.

Вы знаете, кто вы. Вы точно такой же, каким и были, может быть хуже, потому что вся эта борьба, все это насилие сделали вас хуже.

Вы потеряли всю свою человечность.

Вы больше не человеческое существо.

Оно так далеко от вас, что Гурджиев говорил, бывало, что не у каждого человека есть душа по той простой причине... это не является буквальной истиной, но он говорил, бывало: «Не у каждого есть душа, она есть лишь у очень немногих людей, которые открыли свое существо. Другие же просто живут в иллюзии, потому что все священные писания, все религиозные наставления говорят, что вы родились с душой».

Гурджиев был очень радикален. Он говорил: «Все это чепуха. Вы не рождаетесь с душой. Вы должны заработать ее, вы должны заслужить ее». И я понимаю, что он имеет в виду, хотя сам я не говорю, что вы рождаетесь без души.

Вы рождаетесь с душой, но эта душа есть лишь потенциал, и Гурджиев говорит все в точности то же самое.

Вы должны актуализировать этот потенциал. Вы должны заработать его. Вы должны заслужить его.

Политик понимает это, когда вся его жизнь вылетает в трубу. Теперь он должен или признаться... что кажется очень глупым, потому что тогда он признается, что вся его жизнь была жизнью идиота.

Прикрывая, не излечишь раны.

Религия - вот лечение.

Слово медитация и слово медицина происходят от одного корня. Медицина для тела; то что значит медицина для тела, то медитация значит для души. Она лечит.

Вы спрашиваете меня, может ли быть политик религиозным? Если оставаться политиком, это невозможно. Да, если человек отбросит политику, если он перестанет быть политиком, - вот тогда он может стать религиозным человеком. Поэтому я не разделяю... Я не запрещаю политику становиться религиозным человеком. Я лишь говорю: как политик он не может быть религиозным, потому что это два разных измерения.

Или вы прикрываете свою рану, или вы лечите ее. Нельзя делать и то и другое. Чтобы лечить, вы должны раскрыть рану - не закрывать ее. Раскройте рану, углубитесь в нее, страдайте от нее.

Вот в чем для меня смысл аскетизма, а не в стоянии на солнце - такой идиотизм. Особенно в Орегоне не следует этим заниматься. Стойте на солнце, орегонское солнце и орегонская атмосфера, и вы немедленно становитесь Генеральным Идиотом Орегона. Избегайте этого! Или голодайте, стойте на холоде, в реке, днями напролет; это не способ излечиться. Так вы просто дурачите себя. Каждый, кто ничего не знает, будет давать вам советы: «Делай так, и излечишься», - но излечение - это не вопрос делания чего-то.

То, что нужно, это исследование всего своего существа, непредвзято, без осуждения, поскольку вы найдете, что многое сказанное вам, есть зло. Не отшатывайтесь, позвольте ему быть. Вам не нужно осуждать это.

Вы начали исследование. Просто заметьте, что что-то есть, и продолжайте. Не осуждайте замеченное, не называйте его. Не вносите никакого предубеждения ни за, ни против, поскольку это воспрепятствует вашему исследованию. Ваш внутренний мир немедленно закроется, в вас возникнет напряжение: какое-то зло? Вы идете внутрь, видите что-то, боитесь, что это зло: жадность, похоть, гнев, ревность... Боже мой, все эти вещи во мне! Лучше не идти внутрь.

Вот почему миллионы людей не идут внутрь.

Они просто сидят на ступеньках своего дома. Всю свою жизнь они проживают на крыльце. Это жизнь на крыльце! Они никогда не открывают дверей своего дома. А в доме так много палат, это дворец. Если войти внутрь, то встретишь так много вещей, о которых другие говорили вам, что они неправильные. Вы не знаете, вы просто говорите: «Я невежественный человек. Я не знаю, кто вы здесь внутри. Я пришел обследовать, осмотреться». И тот, кто осматривает, не должен беспокоиться о том, что хорошо, что плохо, он просто осматривает, наблюдает, исследует.

Вы удивитесь одному самому странному переживанию: за тем, что вы до сих пор называли любовью, прячется ненависть. Только заметьте...

За тем, что вы до сих пор называли смирением, прячется ваше эго. Только заметьте...

Если кто-нибудь спрашивает меня: «Вы смиренный человек?», я не могу сказать: «Да»,-поскольку я знаю только такое смирение, впереди которого стоит эго. Я не эгоист, как я могу быть смиренным? Вы понимаете меня? Невозможно быть смиренным без того, чтобы иметь эго. И когда вы увидите их вместе, случится самая странная вещь, о которой я говорил вам.

В тот момент, когда вы увидите, что ваша любовь и ваша ненависть, ваше смирение и ваше эго есть одно, они испаряются.

Вы ничего с ними не делаете. Вы увидели их секрет. Этот секрет помогал им оставаться в вас. Вы увидели секрет, теперь ему негде прятаться. Идите внутрь снова и снова, и вы будете находить там все меньше и меньше вещей. Собравшееся внутри вас увядает, толпы уходят прочь. И недалек тот день, когда вы останетесь одни, и нет никого: в ваших руках пустота. И внезапно вы излечиваетесь.

Совсем не сравнивайте - ведь вы есть вы, а кто-то другой есть кто-то другой. Почему я должен сравнивать себя с Иегуди Менухиным или с Пабло Пикассо? Я не вижу в этом никакого смысла. Они делают свое, я делаю свое. Они наслаждаются, делая свое... может быть - потому что о них я ничего не могу сказать определенного. Но у меня есть определенность относительно самого себя в том, что я наслаждаюсь всем, что делаю и чего не делаю.

Я сказал, что не уверен относительно них, потому что Пабло Пикассо не был счастливым человеком, на самом деле он был очень несчастным. Его картины многими путями показывают внутреннее страдание этого человека, он перенес это страдание на холст.

И почему Пикассо стал величайшим художником этого века? Причина такая: этот век лучше всего знает о внутреннем страдании.

Пятьсот лет назад никто не посчитал бы его художником. Над ним смеялись бы, его поместили бы в заведение для душевнобольных. А пятьсот лет назад находиться в таком заведении было не так просто. Над обитателями проделывались самые разные вещи, в частности, их били, потому что считалось, что побоями можно изгнать безумие. Ведь безумие рассматривалось как то, что в человека вселился злой дух. Хорошие ежедневные побои, и, как считалось, безумие пройдет.

Всего лишь триста лет назад у сумасшедшего человека отворяли кровь, чтобы он ослабел. Считалось, что его энергией завладел злой дух; если отнять энергию, то злой дух оставит это место, так как там ему не будет пропитания, - он питался кровью. Хорошая логика - в соответствии с ней они и поступали.

Никто и не подумал бы тогда, что это картины. Только это столетие могло поверить в то, что Пикассо - великий художник, потому что это столетие страдает, проявляет хоть какое-то внимание к страданию, внутреннему горю, - этот человек выразил его в цвете.

То, что не выразить и словами, Пикассо сумел выразить в цвете. Вы не понимаете, что это такое, но каким-то образом вы чувствуете глубокое согласие. Картина несет в себе какой-то призыв, что-то щелкает в вас. Это не связано с разумом, потому что вы не можете сформулировать, что это такое, но вы застреваете перед картиной, рассматривая ее, вглядываясь в нее, как будто она - зеркало того, что есть у вас внутри. Картины Пикассо стали великими в этом веке, потому что они послужили почти рентгеновскими лучами. Они вынесли наружу ваше страдание. Вот почему я говорю «может быть». И о любом другом я могу сказать только «может быть».

Лишь относительно себя я могу быть уверен.

Я знаю, что если вы будете исследовать свой внутренний мир без осуждения, без одобрения, совсем без размышления, лишь наблюдая факты, то тогда они начнут исчезать.

Приходит день, вы остаетесь одни, вся толпа уходит прочь; и в этот момент вы впервые чувствуете, что такое психическое выздоровление.

А от психического выздоровления открываются двери к духовному выздоровлению.

Вам не нужно открывать их, они откроются сами. Вы лишь достигаете психического центра, и двери открываются. Они ждали вас, может быть, на протяжении многих жизней. Когда вы приходите, двери немедленно открываются, и из этих дверей вы не только видите себя, вы видите все существование, все звезды, весь космос.

Поэтому я могу сказать абсолютно точно: ни один политик не может стать религиозным человеком, если не бросит политику. Тогда он уже не политик, и то, что я говорю, не относится к нему.

Вы также спрашивали, может ли религиозный человек стать политиком? Это еще более невозможно, чем первое, потому что у него совсем нет причин становиться политиком. Если к амбиции ведет чувство неполноценности, то как может религиозный человек стать политиком? Для этого нет движущей силы. Но время от времени так случалось в прошлом, так может случиться в будущем, поэтому позвольте мне сказать вам об этом.

В прошлом было возможно такое, потому что в мире доминировала монархия. Время от времени царский сын мог оказаться поэтом. Очень трудно поэту стать президентом Америки; кто станет его слушать? Он будет выглядеть счастливым, а люди будут думать, что он сошел с ума. Он не может придать форму себе, а пытается придать форму миру?

Но в прошлом это было возможно из-за монархии. Последний император Индии, от которого приняли страну британцы, был поэтом, - вот почему британцы смогли забрать у него Индию, - Бахадуршах Зафар, один из величайших поэтов урду. Сейчас поэту невозможно стать императором; то была простая случайность, что он родился сыном императора.

Вражеские силы входили в столицу, а он писал свои стихи. Когда его премьер-министр постучал в дверь и сказал: «Очень срочно... враг входит в столицу», - Бахадуршах сказал: «Не беспокой меня. Я как раз пишу последние четыре строки. Я думаю, что успею закончить эти четыре строки до того, как они придут сюда. Не беспокой меня». И он начал писать, он закончил свои стихи; это было для него более важно.

И был он очень простым и добрым человеком; он вышел и сказал: «Что за глупость убивать людей? Если вы хотите страну, берите, зачем вся эта суета? Меня отягощали все тревоги, теперь вы будете отягощены тревогами. Оставьте меня одного».

Но они не оставляли его одного, потому что были политиками и генералами. Оставлять этого человека в Нью-Дели было опасно... он мог собрать свои силы, у него могли быть ресурсы - никто не знал. Они перевели его из Индии в Бирму; он умер в Рангуне. В своем последнем стихотворении, которое он написал на смертном одре, он сказал: «Как беден я. Я не могу получить даже шести футов на моей любимой улице». Он, говорит о своем Нью-Дели, городе, который он любил, который он построил; и он был поэтом, поэтому и построил город такой красивый, как это было только возможно. Он сказал: «Я не могу получить даже шести футов, чтобы быть похороненным на моей любимой улице. Как несчастен Зафар, - Зафар было его поэтическим именем, -как несчастен ты, Зафар».

Он был похоронен в Рангуне; даже его мертвое тело не отвезли в Нью-Дели. Он настаивал: «Хотя бы тогда, когда я умру, отвезите мое тело в мой город, в мою страну. Мертвое тело не опасно». Но политики и генералы думают по-другому. Бахадур-шах был императором, которого любили люди. Увидев его мертвым... Может быть какой-нибудь бунт, могут быть неприятности, зачем они нам? Похороним его в Рангуне. Никто и не узнает, что он умер».

Поэтому-то в старые монархические дни и могло так случиться, что в западном полушарии появился такой человек, как Марк Аврелий. Он был религиозным человеком, но это было случайностью. Сегодня Марк Аврелий не смог бы стать президентом или премьер-министром, ведь он не отправился бы за голосами; он не стал бы побираться - для чего?

В Индии так случалось несколько раз. Ашока, один из великих императоров Индии, был религиозным человеком. Он был настолько религиозным, что когда его сын попросился — единственный сын, его будущий преемник - стать монахом, он пустился в пляс! Он сказал: «Я ждал, что ты однажды поймешь». Потом его дочь, его единственная дочь - у него было только два ребенка, один сын и одна дочь. Когда его дочь, Сангхамитра, попросила его, - она тоже хотела отправиться в мир медитации, - он сказал: «Иди. Это мое единственное счастье». Но сегодня такое невозможно.

В Индии был один великий царь Порас; он сражался против Александра Великого. И вы удивитесь, насколько западные книги были несправедливы по отношению к этому человеку. Александр Великий становится пигмеем в сравнении с Порасом. Когда они достигли Индии, Александр разыграл трюк - он был политиком...

В особый день Александр послал свою жену на встречу с Порасом. В Индии есть день, день сестер, когда сестра повязывает вокруг вашего запястья нить. Вы можете быть ее настоящим братом, вы можете не быть ее настоящим братом, но в тот момент, когда она повязывает нить на вашем запястье, вы становитесь ей братом. И это двойной обет: брат говорит: «Я буду защищать тебя», - а сестра говорит: «Я буду молиться о твоей защите».

В тот особый день Александр послал свою жену к Порасу. Он стоял на границе царства Пораса. Он стоял на берегу реки, по которой проходила граница царства Пораса, и он послал свою жену. И когда при дворе Пораса было объявлено: «Жена Александра Великого желает встретиться с вами», - он вышел приветствовать ее, поскольку в Индии это было традицией. Даже если в ваш дом входит враг, он - гость, гость - это бог.

Он ввел ее в свой двор, дал трон и спросил: «Вы могли бы вызвать меня. Вам не нужно было совершать столь долгий путь».

Она сказала: «Я пришла сделать вас своим братом. У меня нет брата, а сегодня день сестры, я слышала; я не могла устоять». А это была всего лишь политическая игра. И Порас понимал, что Александр и его жена поняли, что такое день сестры, и почему Александр дождался именно этого дня, чтобы послать свою жену... но он сказал: «Это очень правильно. Если у вас нет брата, я ваш брат». Она принесла с собой нить; она повязала ее, и Порас коснулся ее ног. Брат касается ног сестры; моложе она или старше, не имеет значения.

Вместе с потрясающим пренебрежением к женщинам существовало и потрясающее уважение к женственности. Может быть, пренебрежение было создано монахами и священниками, а уважение создано религиозными людьми. Незамедлительно жена Александра спросила: «Теперь вы мой брат, и я надеюсь, что вы сбережете меня, но единственный способ сберечь меня -это не убивать Александра. Хотите ли вы, чтобы ваша сестра осталась вдовой на всю жизнь?»

Порас сказал: «Об этом нет и речи. Вам не нужно об этом говорить - это дело решенное. Александра не тронут. Теперь мы связаны родством».

Так и случилось... На следующий день Александр перешел в наступление. И в сражении наступил момент, когда Порас убил лошадь Александра; Александр упал с лошади, а Порас был на своем слоне - ведь в Индии настоящим бойцовым животным был слон, а не лошадь. Слон уже собирался поставить свою ногу на Александра - и с Александром было бы покончено. И просто по привычке Порас собирался уже метнуть свое копье и убить Александра, когда он увидел на своем запястье нить. Он отложил свое копье, сказал махауту, человеку, который управляет слоном: «Уходим отсюда... и скажи Александру, что я не буду убивать его».

Это был момент, когда Александр был бы убит, и тогда его стремление завоевать весь мир завершилось бы; вся история пошла бы по-другому. Но Порас был религиозным человеком, сделанным из иного теста: он был готов потерпеть поражение, но не мог пойти против морали. И он потерпел поражение - он упустил свой шанс.

И Порас был приведен к Александру на его двор, временный двор, с цепями на руках и ногах. Но то, как он шел... даже Александр сказал ему: «Вы все еще идете как император, даже с цепями на ногах и цепями на руках».

Порас сказал: «Я так и хожу. Не имеет никакого значения, император я или узник; я вот так хожу. Я вот такой».

Александр спросил его: «Как бы вы хотели, чтобы обращались с вами?»

Порас сказал: «Что за вопрос! С императором нужно обращаться как с императором. Что за глупый вопрос».

Александр говорит в своих записках: «Я никогда не встречал такого человека, как Порас. Он был в цепях, он был узником, - но то, как он шел, то, как он говорил...» Александр был по-настоящему потрясен. Он сказал: «Снимите с него цепи; он повсюду останется императором. Верните ему его царство. Но, - сказал он Порасу, - перед тем, как мы расстанемся, я хотел бы задать вам один вопрос. Когда у вас был шанс и вы могли убить меня, почему вы опустили свое копье? Еще одна секунда, и со мной было бы кончено, - или ваш слон мог раздавить меня, но вы не сделали этого. Почему?»

Порас сказал: «Не спрашивайте об этом. Вы знаете; вы же политик, а я нет. Эта нить - вы узнаете ее. Вы послали эту нить со своей женой; теперь она моя сестра, я не могу убивать своего двоюродного брата. Я не могу делать ее вдовой. Я выбираю поражение, но не убийство вас. Но у вас нет никакой необходимости чувствовать себя каким-то образом обязанным по отношению ко мне; просто именно так и должен себя вести по-настоящему центрированный человек».

Так что в прошлом благодаря монархии такое было возможно. Но при монархии царями становились также и идиоты, становились царями также и сумасшедшие, все было возможно. Поэтому я не поддерживаю монархию, я просто говорю, что при монархии было возможно религиозному человеку случайно стать императором.

Демократия не продолжится надолго в будущее, потому что политик уже невежда перед ученым; он уже в руках у ученого.

Будущее принадлежит ученому, не политику.

Это означает, что мы должны будем изменить слово «демократия». У меня есть для этого слово «меритократия» (система, при которой положение человека в обществе определяется его способностями).

Мерит, достоинство, вот что будет решающим фактором. Не то, как вы способны собирать голоса, раздавая всевозможные обещания, решать будет ваше достоинство, ваши качества, ваша реальная сила в научном мире. И когда правительство переходит в руки ученых, тогда все становится возможным, ведь я назвал науку объективной религией; а религию субъективной наукой.

Когда правление перейдет в руки науки, карта мира изменится, потому что, что такое борьба между советскими учеными и американскими учеными? Они работают над одними и теми же проектами; дело пойдет быстрее, если они будут вместе. Это чистая глупость, что по всему миру каждая нация повторяет одни и те же эксперименты; это невероятно. Все эти люди вместе могут творить чудеса. Когда они разделены, их работа становится дороже.

Например, если бы Альберт Эйнштейн не убежал из Германии, то кто тогда выиграл бы вторую мировую войну? Вы думаете Америка, Великобритания и Россия выиграли бы войну? Нет. Побег из Германии одного человека, бегство Альберта Эйнштейна из Германии сформировало историю. Все это фальшивые имена: Рузвельт, Черчилль, Сталин, Гитлер - они ничего не значат. Все сделал этот человек, потому что он создал атомную бомбу. Он написал письмо Рузвельту: «Атомная бомба при моем участии готова, и если вы не используете ее, то не будет иного способа прекратить войну».

Он сожалел об этом письме всю свою жизнь, но это уже другая история. Атомная бомба была использована, - президент Трумен распорядился этим, - и в тот момент, когда ее применили, уже не стоял вопрос о том, что Япония может сражаться. Война была выиграна: разрушение Хиросимы и Нагасаки закончило вторую мировую войну. Альберт Эйнштейн работал в Германии над тем же самым проектом. Он мог бы работать на два различных адреса, - вместо Рузвельта он мог бы работать на Адольфа Гитлера, - и тогда вся история была бы другой, совершенно другой.

Будущее будет в руках ученых. Это уже недалеко. Теперь есть ядерное оружие, политики не справятся с тем, чтобы быть наверху. Они ничего не знают об этом оружии, они не знают даже азбуки.

Говорят, что когда был жив Эйнштейн, только двадцать человек в мире понимали его теорию относительности. Одним из этих двадцати был Бертран Рассел, который написал маленькую книжечку для тех, кто не мог понять: Азбука относительности. Он думал, что они смогут понять хотя бы азбуку, - но даже это невозможно, поскольку если вы понимаете азбуку, то и весь алфавит становится простым. Это не вопрос понимания только азбуки; тогда недалеко и до понимания всего остального. Настоящая проблема - понять азбуку.

Теперь все эти политики не понимают совершенно ничего. Рано или поздно мир будет в руках людей, обладающих достоинствами. Прежде всего, он перейдет в руки ученых.

Можете принять почти как предсказание, что мир движется в руки ученых. И тогда откроются новые измерения.

Рано или поздно ученый изобретет мудреца, святого, потому что одному ему не справиться.

Ученый не может справиться с собой. Он может справиться со всем, но не может справиться с собой. Альберт Эйнштейн может знать все о звездах вселенной, но он ничего не знает о своем собственном внутреннем центре.

Так будет в будущем: от политиков к ученым, от ученых к религиозному человеку, - но это будет мир уже совершенно иного рода. Религиозные люди не могут ходить спрашивая... вы должны будете спрашивать их. Вы должны обращаться к ним с вопросами. И если они почувствуют, что ваш вопрос искренний и в нем есть потребность, они будут действовать в мире. Но помните, это совсем не будет политикой.

Поэтому позвольте мне повторить: политик может стать религиозным человеком, если отбросит политику; иначе это невозможно.

Религиозный человек может стать частью политики, если политика изменит весь свой характер, иначе религиозному человеку невозможно быть в политике. Он не может быть политиком.

Но то, как идут дела, с абсолютной уверенностью показывает, что прежде всего мир перейдет в руки ученых, и, наконец, от ученого он перейдет к мистикам. И только в руках мистиков вы сможете спасти себя.

Мир может быть по-настоящему раем.

На самом деле, нет никакого другого рая, если мы не сделаем его здесь.