«В последнее время у очень многих людей часто проявляется негативное состояние духа.
Негативные чувства на душе не имеют права быть, они не правомочны мешать человеку, так как наполненность мыслей мрачностью, унынием, пессимизмом создает не активное, не рабочее качество жизни.
И сегодня, и завтра, и на много дней вперед, надо настроить свой камертон только на мажор, на радость, только на веру, что все будет светлым, новым, чудесным. И оно будет, это завтра, обязательно придет с положительным знаком. Но надо отбросить все сомнения, все недоверие к себе и к Нам, Ангелам.
Оно будет, это завтра, так как это заложено в судьбе, в карме и человека, и Земли, и Космоса. Но надо войти в новые задания для себя, в новые знания для себя.
Надо всем запомнить − все на сегодняшний день доступно человеку, но только если он нашел в себе новые чувства − видеть и чувствовать себя самостоятельным.
Надо всегда помнить − «дорогу осилит идущий» и руку помощи Мы протягиваем, если человек сам устремлен, сам очень стремится к переменам.
Ни один не останется наедине со своей бедой, со своим горем. И если только он не ждет подачек с Неба, лежа на боку, то он обязательно станет Нашим любимцем, опекаемым и охраняемым Нами, Ангелами Высшего Света. Главное: желать, хотеть, стремиться, двигаться самому, но с Нашей помощью.
Ты начнешь скоро писать новый текст. Он будет называться «Все о себе, что помню». Я, Уния Зороастра Гопоратэль призываю тебя задуматься над этим рассказом, восстановить в памяти нужные моменты судьбы, начать с того времени, от которого ты вошла в сознательную борьбу с негодными условиями жизни.
Но надо подавать эту тему не с агрессией, не с озлоблением на неудобства, дискомфорт и нищету, а только с радостью преодоления всех невзгод и потерь.
Будешь писать от своего имени».
26 августа 2006 г.
27.09.2006 г.
Сегодня, в этот чудесный осенний день ровно 69 лет назад родилась я. Меня сразу назвали Тоней, Антониной − никаких колебаний у родителей не было, они сразу же согласились с этим именем, его предложила папина мама − моя любимая бабушка Оля.
И хотя в родне стало две Антонины и обе Михайловны − никто не возражал.
Свое имя я долго не любила, но оно, видимо, наоборот. Потому что очень много лет я была тоненькой тростиночкой, постоянно хотевшая есть.
За 3 года мирного времени после замужества мама Евгения Матвеевна родила четверых детей: я − старшая, две сестры−близняшки − Оля и Тома и братик Слава. В 9-ти месячном возрасте Тома умерла от пневмонии, а братик в расцвете лет погиб под колесами автомобиля. Мама своей кровью спасла только Олю − Лелю, а для другой девочки крови не хватило.
Что помню из довоенного времени? Из памяти в первую очередь всплывает сцена как я разминаю сквозь пальцы шоколад, выжимаю руками сок из мандарина, потом всю войну это воспоминание меня очень мучило, они на всю жизнь стали самыми любимыми вкусностями.
У меня до войны был очень плохой аппетит, и меня водили в детский садик на территории Тимирязевской Академии. Помню красивые бело-розовые строения на ее территории, помню, как выглядела воспитательница Татьяна Петровна − очень добрая маленькая старушка.
А еще раньше в 2-х летнем возрасте над моей кроватью на стене висел портрет Пушкина − вырезка из газеты. Ему в 1937 году было 100 лет со дня смерти, и мама повесила портрет надо мной. Потом я поняла, что это был его автопортрет.
Помню поход всей семьей на сельскохозяйственную Выставку в 1939 году − в год ее открытия. На большом стенде огромная гора из винограда, я протягиваю руку, чтобы взять, а мама остановила меня хлопком по руке, я хотела заплакать, а добрая охранница этого добра сказала: «Пусть, пусть берет − он мытый!». И я взяла с благодарностью. Об этом эпизоде всю войну думала.
В 1941 году началась война, у мамы на руках мал - мала меньше. Сначала папу не брали на фронт, и он служил шофером в Москве. Мы в эту военную часть с мамой несколько раз ездили, она была расположена в Сокольниках за глухим высоким забором, и мы долго шли к входу по мосткам − место, видимо, было замаскировано.
В июле Москву начали бомбить. Во время артиллерийских налетов мы или прятались в лесу, там были вырыты землянки, или бежали в 10 корпус Тимирязевки − это при сильных артналетах.
Помню в бомбоубежище длинный коридор по всему подвалу, лавки вдоль стен, маленькие лампочки над головой и детский плач. Сама я мало плакала, наверное, потому, что старшая, или плаксой не была от рождения и умела терпеть. И это очень пригодилось в жизни.
Однажды артиллерийский налет был сильнее, чем нас предупреждали сначала, и мама спряталась с нами в лесу, в том месте, где прятались при слабой бомбежке − около нашего дома. Бомбы сыпались, разрываясь на осколки над землей. От одного мама со Славиком на руках, увернулась, услышав шуршание листвы.
Больше так рисковать не стали, и мама стала просить папу отвезти нас к бабушке Оле в Дубровку, что в Рязанской области.
И вот мы поехали на грузовике, покрытом брезентом, все по бокам на лавках наверху, а посередине огромная плетеная корзина, на которой стоял графин с водой, его держали по очереди.
Под Коломной на этот маленький, разбитый грузовичок, забитый скарбом, женщинами и детьми (папа взял еще семью друга), налетел немецкий самолет, видимо, бомбивший Москву. В его пользовании остались одни автоматчики на борту, летчик низко опустил самолет, и они стреляли по нашему дряхлому грузовику почти в упор.
Как здорово, что очень скоро нас спрятал лес, и мы стали невидимы. Никто не пострадал физически, но страху натерпелись все.
Погиб один только графин с водой, но это не такая большая потеря.
Эту сцену я видела в каком-то фильме, не помню его названия, но чувство страха там очень верно передано − так это и было.
В деревне Дубровка на 3 года все расположились в маленьком домике. Бабушка Оля и дедушка Дема его купили до революции − там и рождались все бабушкины дети.
Вот и мы снова смехом и слезами детей оживили старые стены. Детей оказалось 6 человек.
Самых маленьких, чтоб не упали − на полу, постарше − на печке, на мохрах, а взрослые в первой комнате на широких лавках.
Вторая комната, где спали самые маленькие, называлась горницей, и в ней были полы из белых широких досок, я их рисунки выучила навсегда. Что было делать 4-х летней, 5-ти летней, 6-летней девочке?
Сейчас даже трудно представить, как в течение трех лет жили в нужде, голоде и нищете, во вшивости, клопах и в тесноте. К тому же мы с мамой заболели малярией. Я помню эту трясучку, озноб, полуобморок и все довоенное время, как мираж.
Однажды пьяный «коновал» − врач Вальков, но мама его по-другому не называла, сломал иглу, делая мне укол. Он ничего не понял, я долго терпела, пока и от этого места стала расти температура. Мне было 6 лет, маме было трудно меня нести на руках через овраг в больничный пункт, расположенный на другом краю села в старой церкви.
Она взяла самое драгоценное − кусок колотого сахара, и чтобы я шла сама, давала мне понемногу. «Коновал» вырезал мне конец иглы, как повар козявку из картошки, по живому. И я снова шла под гору и в гору за таким же кусочком сахара. Отметина и на теле, и на душе остались навсегда.
Помню, как с бабушкой ходили в бурты за старой, сгнившей картошкой. И тогда я впервые услышала жаворонка. Потом из этой картошки делали дранцы, их еще называли «офицеры», не знаю почему.
Помню, как мама работала на сортоучастке, и чтобы хоть как-то продержаться, мне в валенки, летом, насыпала гороха или пшеницы, я еле волочила ноги, но какая же вкусная в печке распаренная пшеница!
Да, это было воровство, но именно таким образом сохранили свои жизни все, кроме одной девочки Тамары − ребенка папиного друга.
Папа всегда имел друзей, он любил веселье, кампании. До войны был личным шофером академика Немчинова − организатора всей сортоиспытательной системы Союза. Вот папа и получил при Госкомиссии по сортоиспытанию маленькую комнатушку, куда вскоре пришла и мама, и родилась я, и многие дети. Где до войны на 8 кв.м расположились, по сменам работая, папины братья и сестра. В этой каморке все жили дружно, нас, детей, даже это радовало и не стесняло.
Дом был один из 4-х корпусов, составляющих Нижнюю Пасечную улицу. Построен был очень интересно − на первом этаже отдельные квартиры с отдельным входом для профессоров Академии, а верхний этаж, где сначала разводили подопытных животных, был отдан рабочим, таким же, как мой отец: он представлял собой длинный коридор по всей длине дома, с маленькими окошками, низкими до 2-х м потолками и маленькими клетушками − комнатами.
Двор был составлен из боковых флигелей, самим домом, а напротив большой ряд сараев − пристанище для летнего сна детей со 2-го этажа, после войны их в общей сложности собралось человек 30.
И именно детьми сооружался каждое лето своеобразный самобытный пионерлагерь со своим распорядком, играми и затеями. Взрослые в этом никакого участия не принимали.
Но это после войны.
А до войны мои домашние по очереди спали на кровати, на сундуке, на полу, около печки.
Мама была великая труженица, в доме было очень скудно, как она говорила «одна рубаха − пермуваха». Пока спали, мама стирала. Она вообще была первой прачкой для профессорских жен, и всегда в этом длинном коридоре, продуваемом семью ветрами, висели чужие вещи, но никакого воровства не было.
Расскажу, как в 1944 году мы возвращались в Москву. Еще был запрет на свободный въезд в Москву. Но мама рискнула. Мы ехали по Оке в мешках: в одном с горохом спрятала меня, в другом сестру Лелю. Но в мешках долго не просидишь, нам хотелось наружу, да и в туалет. И нас отнесли в трюм, в машинное отделение, где все гремело, громыхало, стучало и тряслось, а в иллюминаторы билась вода. Нам было очень страшно. Но матросы, напившись чего-то мутного, были навеселе и просили нас петь песни, а это мы с сестрой очень хорошо умели делать. Так мы плыли три дня.
И когда мама на причале понесла мешки, уже без нас, то один мешок развязался и из него посыпался лук… хорошо, что не горох. Мы его быстро собрали, но только половину, а остальной лук резво подобрали прохожие, мама очень огорчилась.
В тот же раз, когда возвращались из деревни, вспоминаю, мы ехали на трамвае, я как будто в первый раз, все успела забыть за годы деревенской жизни. Стою около вожатого, вижу, на нас едет трамвай, я закричала, а все засмеялись. Потом об этом же слышала у Ауэрбах, она рассказывала о старике из деревни, он также кричал, когда увидел встречный трамвай.
Очень удивил меня радиорепродуктор − круглая, черная тарелка с винтиком посередине. Но из него лились такие мелодии, которые запали в душу на всю жизнь, особенно «Вставай, страна огромная!»
Он долго нам служил, пока я однажды не сказала: «Мам, дай денег, и я куплю новое радио». Она дала красненькую сотню. Мне было 15 лет, я собирала марки. И конечно, на Минаевском рынке я первым делом купила марку − «В. И. Ленин». Из сотни сразу стало 33 штуки по 3 зеленых рубля. Я положила их пачкой в огромную, связанную бабушкой на вырост варежку, и стала около другого прилавка рассматривать мулине − нитки для вышивания, выбрала нужный колер, хочу заплатить, а нечем, нет денег ни в карманах, ни в варежках. «А смотри, у тебя варежка-то разрезана». И, правда, испортили и варежку. Ехала, плакала, маме говорю: «На первые же деньги свои куплю репродуктор». И купила, но не сразу, «Чайка» назывался, такой весь серебристый, с полированными планками. Он также долго нам служил, но песни уже были радостными. И слава Богу!
Из деревни мы вернулись весной, вошли в свою клетушку, а на окнах вдоль и поперек бумажные полоски. Мы их стали отмывать, не знаю, чем их так приклеили, очень трудно отмывались даже мамиными умелыми руками.
Мама была не только «чистоплюйка», она была экономной хозяйкой, про себя говорила − «из нету сделаю конфету».
Мама в 15-летнем возрасте приехала в Москву к своей тетке Вазеньке, которая всю свою жизнь посвятила семье Елисеевых, как Арина Родионовна у Пушкина − была нянькой у пяти сыновей и одной девочки Марьетты.
К этому времени она совсем ослепла и нуждалась сама в помощи. Вот и вызвали маму, как самую старшую из многодетной семьи из деревни. Мама приехала, и в семье Марьетты, а она имела 11-летнего сына Игоря, стала жить на правах родственницы. И это чувство родства позже распространилось и на меня.
Сын Марьетты был моим крестным, а я для Марии Григорьевны − дочерью.
Жизнь во всех перипетиях, гонениях и преследованиях, как дочь купца-миллионера, ей спас маленький газетный лоскуток, где она публично от отца отреклась, потому что он очень обидел ее мать. И всю жизнь она меня учила − все документы держать в порядке и всегда под рукой, что я и делаю.
Но на мою жизнь, Слава Богу, не пришлись такие испытания, как сталинский террор − я жила уже в другие времена.
Смерть Сталина хорошо помню, даже ходила с ним попрощаться, но дальше Музея Революции меня не пропустили, все было перегорожено машинами и лошадьми, еле выбралась назад к дому Елисеевых, он тогда назывался «Гастроном № 1», затем на Пушкинскую, на трамвае без сил доехала до своей Пасечной.
А на следующий день узнала о большой давке от беспорядков, испугалась, все могло кончиться очень плохо для такой слабосильной девчонки, если бы меня не завернули.
Что задержалось в памяти из того времени, это смерть Сталина. Я мало что понимала в политике, и плакала, как миллионы других горючими слезами, мне его было жаль как человека, выигравшего войну и снижались цены на продукты каждый год.
Но вернемся ко времени, когда мы приехали из эвакуации − апрель 1944 года.
Мама накопила 10 буханок хлеба − целый мешок, и при содействии домоуправа столяр прорубил дверь в соседнюю пустующую комнату, тоже восьмиметровку. Но мы, дети, были очень счастливы, наконец-то можно спать по одному.
Но десять буханок хлеба очень долго маячили перед глазами, неужели так много стоила эта каморка. Видимо, стоила, потому что она приютила многих родственников.
В этом году осенью я пошла в 1-й класс, но … всего на один день. Пришедшей за мной маме учительница сказала, чтобы я пришла на следующий год, меня не видно из-за парты. Так и сделали, второй раз в 1-й класс. В это время девочки и мальчики учились раздельно.
Сразу не поняла, что все профессорские дети и внучки, составили 1 класс «А», а нас, голь перекатную, собрали в 1 «Б», большинство девочек были из совхоза «Останкино». Так и учились, первые изучали английский язык, а мы у Ариадны Васильевны − французский. Сейчас это кажется смешным, до революции дворяне изучали французский. Но мне очень он нравился, тем более, что могла на нем разговаривать с Марьеттой и ее сверстницами-подругами. Все свободно вздохнули после смерти Сталина, и стали собираться у Марьетты на Вятской, 22.
А пока 1946 год, папино возвращение в войны. Он сидит на полу в корыте, а мы трое выглядываем из-за занавески из вновь приобретенной комнаты. Мама машет рукой, а нам не терпится броситься отцу на шею. С войны он нам привез такие подарки: Леле − куклу, Славе − гармонику, а мне, не знаю почему, свисток!
Война способствовала лишь одному, был у мамы перерыв на деторождение. Но в 1947 году родился Вова, несмотря на голод, очень толстенький крепышок, и Саша в 1951 году, «поскребыш», как его называла мама, очень красивый мальчик, похожий на маму.
Хочется добрым словом помянуть отца. В последний год войны он уже за территорией Советского Союза возил генералов, и те, набрав полные «Студебекеры» трофеев, отправляли отца с ними в Москву, и все складывалось у нас до самого потолка, добро чужое, но никто не взял ни щепотки сахара, а «хозяева» этого скарба и не стремились поделиться.
Правда, однажды отец покрыл свою машину вывернутым наизнанку ковром − паласом, это был чудо-ковер. Он очень долго и целиком, и разрезанный на куски, верно служил нам: и как защитник от холодов, и как мягкая собачонка на полу, он был очень нежный. Из какого дворца он был взят, папа не рассказывал.
За всю войну он был ранен однажды в мякоть руки, в место, где расходятся большой палец и указательный, но рука не потеряла работоспособность.
40 лет папа проработал в таксомоторном парке за рулем, мама им очень гордилась, и было за что. В 1953 году он со сменщиком Михаилом Терентьевичем выиграл у ленинградцев соревнование − первенство за пробег «Волги» − такси 350 тысяч километров без капитального ремонта.
30.09.2006 г.
За этот пробег папу наградили медалью, написали о нем в «Вечерке» и дали со сменщиком путевку в Гудауту. Вся родня была за папу рада, потому что он был первым отдыхавшим на море курортником. Приехал «пижон – пижоном», так его называла мама, а в душе (точно знаю) «кот Котофеич», она его всегда ревновала. Папа умел нравиться женщинам, он был ухажеристым и деревенского «рубаху – парня» в себе не задавил, в городе живя.
Вспоминаю случай: я, как всегда, сижу на первой парте, третий класс, передо мной Александра Андреевна, а сзади весь класс. Вдруг учительница показывает залитый чернилами журнал. А чернильницы в ту пору хоть и назывались «непроливашками», прекрасно могли быть освобождены от чернил. Кто-то именно так и сделал. Учительница подумала, что − я, весь класс подумал, что − я. Я ведь ближе всех сижу к классному журналу. Но я-то знала, что это не я, но доказать обратное не могла, да и не хотела, внутренним чутьем почувствовала, что не оправдаюсь.
Долго меня класс бойкотировал, пока у Светы Карнович не пробудилась совесть, она созналась, но обиды на нее не было.
Но был еще один бойкот через 3 года, в шестом классе. Вот тогда я прочувствовала всю боль обиды.
Дело было так: совхозные девочки были инициаторами отомстить математичке за повышенные требования.
Перед входом изнутри из портфелей выложили гору, погасили свет и стали ждать. Я незаметно выскользнула в уборную, и в расправе не участвовала. Учительница Нинэль Богуславовна упала, ничего себе не повредив, она была беременна на 7-м месяце.
Когда директор собирал дневники, вошла в класс я, тоже хотела отдать дневник, но она сказала: «А ты не виновата».
В течение 2-х месяцев класс меня в упор не видел, также как и моя подруга, Маша Емельянова. Дело дошло до того, что я не хотела идти в школу. Директор снова собирает класс, и требует поменять ко мне отношение. Все быстро восстановилось, и с каким облегчением я бежала в школу, но маму я ни во что не посвятили, переживала одна.
В положенное время у Нинэль Богуславовны родилась Анечка, и мы всем классом, накупив подарков, навестили ее, она нас простила. Потом математика стала любимым предметом. Но больше математики я любила французский, хотя учить его была возможность, как и все уроки, только в школе, дома − за одним столом четверо.
С Ариадной Васильевной вспоминаю один смешной случай. Мама ждет рождения пятого, он никак не рождается. Мы с сестрой ждем девочку Леночку, ведь уже есть два брата. И, когда Ариадна Васильевна поинтересовалась мамиными делами, я сказала: «Да, родила, девочку Леночку». Мы опередили время с сестрой, ошиблись, родился мальчик. Но в течение двух месяцев, пока мама не пришла на собрание, я подтверждала: «Да, все хорошо у Леночки».
Обман раскрылся, но меня мама по просьбе учительницы ни о чем не предупредила.
Прихожу я в школу, и на привычный вопрос: «Как поживает Леночка?», я ничего не подозревая, спокойно отвечаю: «Хорошо!». Она, наклоняясь ко мне, смотрит мне в глаза и ехидно спрашивает: «А Леночка ли?». Мне от стыда некуда было деваться, я заплакала, а она прижала меня к себе… я была очень рада, что все так кончилось хорошо, все это меня очень терзало.
Саша был очень красивым мальчиком, мама его одевала во все белое. Мы все его очень полюбили, он был шустрый, очень подвижный ребенок.
Однажды на Писцовой улице был большой торг эмалированной посуды − дефицит по тем временам: тазы, ковшики, кастрюли. Мама захотела заменить наши алюминиевые, и мы уже полдня стоим за товаром. Устали. Мама говорит: «Пойди с Сашей во двор напротив». Саша только начал ходить, и я его во дворе отпустила. А в этом дворе гулял клевачий петух, который как будто только и ждал такого красивенького малыша, тут же налетел и стал метиться прямо в глаз. Я еле отбила брата. Из-за этого петуха мне очень влетело от мамы веревкой.
Я вообще была ее отдушиной, девочкой для битья, она, излупив меня, остывала на некоторое время. Было больно, но обида как-то не задерживалась на душе, я считала это самим собой разумеющимся.
Но вот папа меня высек тонким ремнем один раз, и на всю жизнь.
Вернувшись с войны, папа по совету своего двоюродного брата, решил пойти работать на молокозавод, там давали на дом пайки. Я подслушала, как он говорил маме: «Молочка буду приносить ребяткам». Откуда мне было знать, что он говорил о пайках.
А наша соседка работала на хлебобулочной фабрике, и там давали в бидонах щи − ароматные, вкусные, пахнущие на весь коридор. И вот я с ехидством говорю бабушке Дуне: «А мы тоже из бидонов будем молоко пить!» Мама слышала и рассказала отцу. На завод работать не пошел, устроился в таксомоторный парк, а меня вытащил из-под кровати и 2 раза стукнул так, что я помню и сейчас, не боль, а обиду. За что, я не понимала. «А чтобы не болтала зря» − объяснила мама.
Отношения с родителями были только на бытовом уровне, а вот душевные беседы мы вели с Марией Григорьевной. И все вкусное в виде первого пирожного, первого мороженого и интересного в виде Победного салюта и мультика «Бемби» были подарены мне ею. За все я ей очень благодарна.
И через много лет под ее чутким руководством я от ее близкой подруги Елены Владимировны Голицыной получила наследство. Там был и антиквариат, который не очень долго задержался в доме, я его весь распродала, не умею я пользоваться антиквариатом, а что ему в доме стоять, когда деньги требуются на лечение детей.
А пока идет 1952 год. Школу сделали платной − 100 рублей за полугодие. Их на троих детей нашли, наступает второе полугодие − денег нет.
Папа в это время подвез директора ФЗУ (фабрично-заводское училище) по своим делам на такси. Разговорились о делах в семье. Тот говорит: «А пусть она приходит учиться к нам, набор по документам, даже двоечников берем». На дворе февраль 1953, полгода восьмого класса пройдено. Но с 1 марта я пошла учиться на сапожника, проучившись два года, получила диплом по специальности «затяжчица».
Что я вынесла из этой школы? Я узнала цену труда и цену денег, там давали стипендию в 92 рубля. Когда я с ней приходила домой, мама всегда меня встречала словами: «Два рубля несу домой, 90 на пропой!». Ну, конечно, это была шутка, конечно, домой я несла 2 рубля, а на остальные покупала младшим одежду и вкусности. Я это делала с радостью, я их очень любила.
Что задержалось в памяти из того времени, это смерть Сталина. Я мало что понимала в политике, и плакала, как миллионы других горючими слезами, мне его было жаль как человека, выигравшего войну, и снижались цены на продукты каждый год.
Помню, как нас с братом Славой мама попросила сходить за продуктами в магазин. Мы еще ничего не купили, а у нас деньги украли. Мы в два голоса так ревели, что все накупили на поданные нам деньги добрыми людьми, и даже сдачу принесли ровно столько, сколько нам дала мама.
Всегда вспоминаю с благодарностью замечательного доброго мастера Василия Васильевича, он руководил нашей практикой, в этой школе мы 4 часа учились, 4 часа работали, шили туфли модельные из китайской парчи. Мама увидела, не поверила, что это я сделала такую красоту. И сейчас, наверное, смогу, но не пробовала.
Однажды мастер спрашивает: «Девочки (а в группе опять одни девочки!), как вы стираете мусор со стола?». Многие ответили «тряпочкой в ведро», а я сказала: «Рукой в рот, ведь это же крошки!». «Вот молодец, экономной будешь, девочка!».
Еще один случай задержался из этого времени. Я хорошо бегала, прыгала в длину и метала гранату, хотя и была тощей, но руки были сильные.
Наш преподаватель физкультуры поставил нескольких девочек бежать на 800 метров.
Соревнования районные проходили на Краснопресненском стадионе. Никто не знал коварства этой дистанции, надо было хорошо рассчитать силы и добежать до конца.
Вот именно этого и не сделала моя подружка, захотела сойти с дистанции. Я беру ее за руку, и таким образом мы заняли второе место. И хотя стадион смеялся, нам засчитали результат.
Преподавателю это понравилось, и он выдвигает нас уже на городские. Но мне не нравился в нем его гонор, снобизм, как будто это он бежал из последних сил. И я отказалась. Он кричал, топал ногами, грозил, что поставит плохую оценку в диплом. На угрозы я не сдалась, и, правда, среди всех пятерок в дипломе «красуется» одна четверка по физкультуре.
Но это не единственный случай, когда мне надо было защищать спортивную честь.
Двумя годами раньше у нас в школе был преподаватель физкультуры Николай Николаевич. Вот однажды он мне говорит: «Чижик (так он меня называл), ты такая шустрая, выступи в бассейне». Я говорю: «Я не умею плавать, я даже не умею держаться на воде». «Не может этого быть, ведь ты живешь на Пасечной, там кругом пруды, там с детства все умеют плавать».
Мне стало стыдно и я согласилась, подумав, что там вымоюсь и в Тимирязевские бани в воскресенье со всей семьей не пойду.
Ввели нас в душ, где мы вымылись ароматным мылом, надели купальники сплошные, мне достался телесного цвета и казалось, что на мне вообще ничего нет. Стыд продолжал работать. Все гурьбой побежали в сам бассейн, но я уже почти ничего не видела, под каким-то стадным чувством я взобралась на тумбу № 3.
Раздался выстрел… все прыгнули вниз и поплыли, но я прыгнула вниз, на самое дно, стоя и оказалась на глубине 6 метров. Стою, вижу над головой голубую воду от хлорки, хочу подпрыгнуть… и не могу, слишком я легкая.
Вдруг, с двух сторон подплывают спасатели, и как только я оказалась наверху, сразу заработала руками и даже поплыла, не знаю каким стилем. Со стороны, наверное, было очень смешно, но мне не до смеха: в меня же поверил Ник. Ник. Спасатели крепко меня обхватили и болтающуюся и крутящуюся вытянули на край, стали строго спрашивать: «Из какой это школы посылают таких неумех на такие соревнования?». Я молчала, как немая.
Меня отпустили, так ничего и не узнав. А через некоторое время ко мне, плачущей подходит Ник. Ник., и с укором говорит: «Эх ты, Чижик, Чижик, а еще на Пасечной живешь!».
Дом на Пасечной все ветшал и рассыпался, не для людей он был построен. Сменили лестницу на второй этаж. А мы, дети, всю осень 1953 года собирали дубовые листья и утепляли его со стороны коридора, стало не так дуть, подделали окна. И когда провели нам газ в сентябре, это уже был не коридор, а огромная кухня, там стояло четыре газовых плиты. А для нас это стало местом сборищ и игр.
Но всегда с нетерпением ждали весны. Дом стоял на окраине леса, на краю протекала Жабинка, мы и на льдинах катались, и «тарзанки» делали. И вся опушка становилась от детских ног, прыгающих через веревку, такой твердой, что до сих пор это лысое место говорит, где стоял наш дом.
И вот в другом сентябре 8 числа через четыре года после проводки газа и создания нам места встреч, всех нас заселили в огромном профессорском доме на Дмитровском шоссе. Почему «профессорский»? Потому что строили его для профессоров на пустыре, вот они и отказались − и этим очень осчастливили нас.
И вся наша Нижняя Пасечная, да и Верхняя Пасечная заселила эту громадину.
Дом на самом деле был красив и снаружи и изнутри, но рядом железная дорога, дачные домики профессоров и поля Академии.
Нашей семье дали 39 кв.м на 8 человек, и это был праздник, мы были очень рады, особенно бабушка Оля все удивлялась: «Ну, дворец, просто дворец!». И, правда, дворец: в первой комнате окна были выступом − эркером, стеклянные двери, окна огромные, потолки огромные. Было, где всем расположиться.
Но за несколько недель до переселения в новый дом, я почувствовала себя полноправной хозяйкой соседской комнаты. Русаковы переехали, а у нас, хотя и ордер на руках, какая-то волокита − нашу квартиру кому-то продали.
Вот я и переехала в соседнюю в этой паузе временного перерыва.
Никогда не забуду это прекрасное чувство собственника в хорошем смысле этого слова!
Новый буфет источал прекрасный аромат свежей сосны, на собственном столе стоял букет из флоксов, собственная кровать. Блаженство! Как же мало надо человеку! Но мой праздник через три недели был закончен, и мы заняли две комнаты в 3-х комнатной квартире, то есть опять соседи!
Но мы жили дружно, мы привыкли за много лет на Пасечной улице!
Мне 20 лет. У меня хорошая семья, со мной любимая бабушка, она каждый вечер, а вернее ночь, ждет меня из школы рабочей молодежи, где я учусь. Она меня встречала теплым чаем, сидела со мной. Иногда пила чай, иногда вязала, но всегда была рядом. Сидит, засыпает, а губы что-то продолжают лепетать. Я ей тихонько говорю: «Бабушка!», а она мне: «Ты, чаво, чаво, я же не сплю!». Этот говор у нее рязанского происхождения, и он мне ласкал слух.
Для всех, как и для взрослых, так и для детей ее смерть была очень огромной потерей.
Она, как солнышко, согревала всех, ее и хватало на всех. Больше я таких теплых сердечных чувств ни к кому из взрослых не испытывала. От Уний узнала, что мы с ней в прежней жизни были мужем и женой: она − женщина, я − мужчина в государстве Сасанидов III в. до н. э.
И вот живем мы в новом доме, с новыми чувствами, с новыми ощущениями, с новыми желаниями создать уют и красоту. Эркер превратили в уголок отдыха: Вова занялся разведением рыбок, купил огромный аквариум, и это было целое хозяйство, радующее глаз подсветкой и рыбками. Я развела цветы в обеих комнатах. С тех пор я полюбила цветы − это мои обязательные спутники жизни. Везде, где бы я ни жила − я занималась обустройством. Это и деревья перед подъездом на Дмитровском шоссе, и двор на Селигерской, куда мы переехали в отдельную 3-х комнатную квартиру из двух комнат с соседями. В обменном бюро нам сказали, что такой удачный вариант − один из миллиона.
И все мои комнаты всегда украшают цветы. В конце 80-х очень многие москвичи получили в Подмосковье садовые участки, я получила несколько раньше. Все устремились к агрономическим знаниям. При ТСХА открылись курсы садоводов, я училась там, получила документ на право консультаций. А через общество «Знание» стала читать лекции во многих московских организациях, это было удивительное время встреч с единомышленниками и новыми друзьями.
Но пока я живу на Дмитровском шоссе, и рядом улица Немчинова, того, кто мне не безразличен, он знал моего отца.
В 1962 году почти все мои подружки были замужем, я же играла в школу с детьми. И на горизонте не было женихов, нет был, но ему не разрешали на мне жениться − ведь я из многодетной семьи, бедная, да и внешностью не вышла.
С Валерием мы познакомились в пионерлагере «Колосок» в 1961 году, где оба были пионервожатыми. Он мне сразу понравился, в общем, я влюбилась по-взрослому. Я теперь понимаю, что такое влюбиться по-взрослому − это, когда от любимого хочется иметь детей и тебе не стыдно все ему отдать.
И осенью 1962 года, через год после знакомства, он сделал мне предложение: «Пойдем завтра в ЗАГС», я ответила: «Нет». «А когда?». Я твердо сказала: «Послезавтра». Смешно сейчас об этом вспоминать, но ведь это было.
Мы пошли в ЗАГС, подали заявление, много раз ошибаясь, заполняя бланк, нам назначили дату росписи − 22 декабря 1962 года. Но ничего не вышло из нашей затеи. Его мать все переиначила, мы расписались в Балашихинском ЗАГСЕ 19 января 1963 года, в 40° градусный мороз, капрон к ногам примерз, без свидетелей, без колец, и платье свадебное напрокат дала Ирина Куцеволова, моя подруга и сотрудница. Спасибо ей огромное, а то бы я ничем не отличалась от случайно забежавшей прохожей. Нам его матерью было поставлено несколько условий, в том числе не иметь детей. Их и не было, они мною терялись на ранних стадиях. Надо было лечиться, и я подряд два года ездила на грязи на Черное море, ни разу не войдя в это море ни ногой − «Нельзя», сказали врачи.
Грязи помогли, и в конце марта 1971 года моя дорогая Мира Ароновна, с которой мы были единомышленниками в борьбе за детей, констатировала мою беременность − 4 недели. И сразу же положила меня на сохранение на 8 месяцев. Наступило время «чувствовать себя с хрустальной вазой на голове», так образно нарисовала мой гинеколог мое новое состояние.
Я все выдержала, в это время меня очень хорошо поддержала папина сестра тетя Маруся, она работала в роддоме, где лежала я. Мне было намного легче, она и Валерия иногда пропускала, и сама что-то вкусненькое приносила.
Но у меня была нефропатия − давление зашкаливало, я лежала, как надутый пузырь − пальцы в кулак не могла собрать.
Предложили операцию, я согласилась. Врач хирург Светлана Николаевна Куркова очень тепло со мною поговорила перед операцией, она прошла благополучно − на свет появилась Светик! Мой долгожданный и желанный человечек. Только через три недели смогла подойти к окну, там лежал белый, белый снег и огромными буквами вытоптано − «УРА!».
Это Валерий так проявил свою радость!
Марьетта мне сказала: «Назови ее Марией, очень буду о ней заботиться!». Я не изменила своему желанию, дочь названа по имени моей и ее спасительницы. Марьетта все поняла.
А через 2 года и 2 дня та же бригада во главе со Светланой Николаевной подарили мне сына Сергея. Мы его ждали, Света дала ему имя намного раньше: «Там (показывая мне на живот), мой братик Сеëнька!».
Вся операционная бригада на меня ругалась, что это за женщина к нам приходит в праздники? Первый раз мы хоть выпили (Света родилась 6 ноября в 22.40), а в этот ничего не пришлось − ни выпить, ни закусить (Серега родился 8 ноября в 15.30). Вот такие интересные совпадения.
Одна цель достигнута: дети появились, растут и радуют.
А что же с учебой? Она также тяжело и мучительно складывалась в позитив, как и деторождение.
В 1962 году я поступила на заочное обучение в Тимирязевскую Академию. Прошла один курс, и всех нас переводят во ВСХИЗО − он в Балашихе. В это время я уже была назначена агрономом в Центральную лабораторию Госкомиссии − бросать институт, значит, не оправдать доверия.
И я все эти годы, а их 17, сдавала контрольные и экзамены один на один с преподавателем, изредка бывая на сессиях.
Болел муж, болели дети, болела я сама, но, попадались по жизни добрые, понимающие люди и я предмет за предметом благополучно сдавала.
Особенно мне не давалась физколлоидная химия − преподаватель Галина Михайловна Шуваева. Сейчас я ей очень благодарна, три года билась над этим предметом, каждую задачку должна была понять сама. Все это прошло не зря, это один из основных предметов, как устроена жизнь, физическое состояние клетки. Также сейчас нужна и биохимия, и микробиология, все знала назубок в свое время.
Однажды с Шуваевой вступила в спор, чем вызвала взрыв гнева. Я спросила: «А Вы оперы русских композиторов также хорошо знаете?». «Вон отсюда, эту химию надо знать как свои 5 пальцев» − крикнула она мне вслед. Но на выпускном балу мы с ней об этом со смехом вспоминали.
А в 1979 году был этот долгожданный выпускной бал. В дипломе только по почвоведению одна пятерка, остальные…!
В 1958 году начала петь в Академическом хоре МСХ, которым руководил заслуженный деятель искусств Сахаров. Хор пел классический репертуар − убеленные сединой хористы и я, не знающая нот, но пела все грамотно. За 7 лет узнала все подмостки Москвы, да и в залах звучал наш хор, долгое время он лидировал, занимал I место среди самодеятельных хоров Москвы.
Однажды нас пригласили в музей П.И. Чайковского в Клину. Мы, как самодеятельный, а не профессиональный хор, там выступали впервые и с задачей справились, много романсов и акапельных песен услышали старые стены музея. В то время там еще жил племянник Петра Ильича, он интересно нам рассказывал о Чайковском, подписал книгу «Дом в Клину». Незабываемые чувства от соприкосновения с прекрасным. Эти годы были наполнены интересным содержанием.
В 1962 году открылся Кремлевский Дворец съездов, в июле была какая-то дата, связанная с Кубой. И нас, хоровиков, собрали в двухтысячный хор − это было что-то! Хор сопровождал выступление Е. Евтушенко, подпевал А. Ведерникову, пел «Славься…!» М. Глинки. Был такой накал чувств, такой подъем, что сердце так сильно стучало.
Но вдруг что-то случилось с людьми, все стали скандировать: «Никита, Никита, Никита!!!»
Меня осенило, они обезумили, кого восхваляют? Недавно Хрущев разоблачил культ личности Сталина, а теперь вновь рождается культ!
Я потихоньку выбралась со сцены, благо сопрано как партия была не высоко, и бегом в белом атласном платье, сняв туфли, побежала за кулисы Дворца. Больше на сводные концерты выступать не ходила.
В 1963 году вышла замуж и все реже и реже занималась хором, были совсем другие дела: муж заболел открытой формой туберкулеза и мне уже было не до хора. Нужен был режим, диета, и, самое главное, уход.
Через полгода констатировали полное выздоровление. Врач пульмонолог удивилась и поинтересовалась, чем лечились. Я сказала, прополисом. «А, ну, ведь это народное средство, не утвержденное Минздравом». А мне было все равно, утвержден этот способ или не утвержден, главное, чтобы муж был здоров.
Теперь понимаю, все болезни есть отработка кармы, это Ангелы мне сказали: и муж, и я, и дети болезнями отрабатывали свои долги перед Богом, кто-то в прежней жизни был шаманом, кто-то легионером, а кто-то в этой жизни себе навредил.
Ничего у Бога просто так не бывает!
Прожито много лет, а привязанности, привычки не поменялись ни во вкусе, ни во мнении. В поздравлениях с 69-летием многие желали здоровья, счастья, долгих лет жизни.
А сколько это − долго? Знаю только, что в моем возрасте время бежит очень быстро, много быстрее, чем в детстве и юности, хотя в сутках все те же 24 часа. Почему так?
Как я начала интересоваться эзотерикой, тайными знаниями Тонкого Мира? Именно об этом меня спрашивают пришедшие ко мне за помощью люди.
Попытаюсь разобраться и сама:
1. В 1987 году впервые увидела гороскопы судьбы по Знаку Зодиака, как сочетаются знаки, какие антагонисты, а какие дружественные. Гороскопы были произведены в Германии, но на русском языке.
А с 1990 года стала покупать отрывные календари, где, кроме Зодиака, отмечался проход Луны и через Знаки, и смена фаз Луны. И уже через 4 года я, совершенно интуитивно составила график, и увидела чудесную картину повторяемости, то есть систему. Это говорит о порядке, гармонии и предсказуемости, то есть все поддается расчету и анализу.
И, как агроном, стала составлять Лунные календари посева и посадок растений, ухода за ними.
В 1995 году получила канал, и с радостью нашла подтверждение своим догадкам.
2. Вторая мысль о Великом Творении Всевышнего Разума − константное соотношение рождения мальчиков и девочек (их всегда меньше).
А если бы это никем не регулировалось, очень быстро (за 50 лет) человечество бы исчезло.
3. Увидела чудесный закат Солнца − сразу с уверенностью приняла мысль − все СОТВОРЕНО, не может быть такая красота сама по себе.
4. Посадила крохотные зернышки, еле видимые на ладони, пионовидного мака, но почему же он был так похож на настоящий пион, где заложена такая программа повторяемости, аналогии? Стала внимательно и чутко следить за природой. С 1989 года ежедневно записываю температуру дня.
5. С тех пор как себя помню, знаю, если кто-то меня обидел и довел до слез, обязательно будет также плакать − кто-то за меня заступается!
6. Почему, уходя в Мир иной, бабушка Оля в 5 часов утра 5 апреля 1958 года только меня из всех внуков позвала, дотронулась до руки и ее душа отлетела.
Я не поняла тогда, почему. Теперь знаю, она мне отдала свой дар. После войны было много калек, больных, и к ней с банкой сгущенки шли люди, и она им помогала, особенно детям. Она мне не рассказывала при жизни, да и ни с кем не делилась, но я всегда была рядом, видела и не спрашивала.
Когда мне открыли канал для контакта с Униями, я три года получала очень скупой материал, по страничке в год. Но самый первый мой вопрос был: «Учитель, дай мне такую фразу, которая всегда будет мне опорой в жизни». Был ответ «Да здравствует Великий Бог Саваоф и Его Мир!».
Я сразу же спросила: «Имею ли я моральное право обращаться к Небу, однажды полюбив другого?». Меня не осудили, как не осудил Христос Марию Магдалину. Он спросил ее: «Ты ведь не продавала своего тела?». «Нет, равви, я делала только по любви». «Греха здесь нет». И Мария была первой женщиной с Матерью Христа у Его гроба.
Я тоже не чувствовала греха, ведь ни его, ни моя семья не распались, никто ничего не терял, а только находил. Я, например, находила силы вынести все испытания этих лет, очень болели дети. И даже закончила институт. Точно знаю, только тот высокий подъем, тот накал, та любовь дала мне счастье и силы.
Теперь обоих нет. Но я им очень и очень благодарна: за понятие, за принятие меня такой, за теплоту, за смысл жить.
1.10.2006.
Какие чудеса и необычности мне встретились на жизненном пути:
1. Конечно − Мария Григорьевна.
Это кладезь знаний, это ходячая энциклопедия, это обаятельная и грациозная красавица, но это и доступность, и сочувствие, это одухотворенность.
Она была ровесницей века, очень любила певицу Эдит Пиаф, ее судьбу и «заразила» меня такой же любовью к этой француженке. В 1976 году она заболела, я часто у нее бывала, помогала, хотя у меня были маленькие дети. Я почувствовала, что она совсем не держится за жизнь. Я ее об этом спросила. Она ответила не сразу, через год, в это время все зачитывались из-под полы книгой Моуди «Жизнь после жизни».
Тогда-то она мне и сказала: «Не могу оставить тебе в наследство ничего дорогого, только одно знание − живи так, чтобы не было страшно умирать, есть жизнь после смерти, когда была в коме − все узнала».
Еще через год ее не стало. Она, как и Ванга, знала день своей смерти, она мне о нем сказала, так и случилось. При жизни о Боге мы с ней никогда не вели разговоров, да и в церковь она не ходила. Только над кроватью висела иконка Владимирской Богоматери, да фотография, на которой изображена церковь Елисеевых в имении Орро, которую расписывал В. Васнецов.
Я ей очень и очень за все благодарна, моей второй маме.
2. Однажды где-то в июне 1972 года соседка со 2-го этажа на Селигерской улице пригласила меня в гости, бабушка Маланья, когда я несла коляску со Светой на 5-й этаж. Я быстро спустилась, и на мой немой вопрос «Зачем», она ответила: «Чайку попить…».
Достала 3-х литровую банку варенья и стала ножницами ее открывать, бабушке было 90 лет. Я предложила свою помощь, на что получила отказ, она как будто обиделась, что ее посчитали немощной.
Но 90 − это 90. Рука соскользнула, ножницы поранили левую ладонь, сильно потекла кровь. Бабушка Маланья, ни сколько не испугавшись, отставила банку и стала делать какие-то пасы над раной, что-то шепча. На моих глазах кровь свернулась в сгусток, и она одним махом здоровой руки сбросила на пол этот плотный кровяной шарик. Я стояла − разинув рот. Конечно, я сразу же захотела понять такое умение и попросила поделиться такими знаниями. И посыпались вопросы: «крещеная?», «в Бога веришь?», «в церковь ходишь?», «детей крестила?». Положительно я ответила только на первый и то это не моя заслуга, а моей дорогой бабушки Оли. Она сказала, что в таком случае ничего поделать не может. Мы попили чайку с клубничкой, и больше она меня в гости не звала. А я долго думала, почему она спросила «детей!».
Оказывается, через несколько месяцев я забеременела, и ни разу уже не лежала ни в больнице на сохранении, ни дома на кровати, я была здорова, и нефропатия была в прошлом.
Родился Сережа, крепкий мальчик с огромным аппетитом, но это уже другая история.
3. Те же самые вопросы, почти в том же порядке я услышала от подруги Марьетты, Елены Владимировны Голицыной, которая была совершенно одинока, и ей была нужна я для помощи в такие тяжелые времена, как старость.
Я не соврала и на этот раз. И ответила так же, как и 3 года назад бабушке Маланье.
Но наследодательница была светским человеком, и, хотя она знала меня двенадцатилетней девчонкой, продолжала строго меня экзаменовать.
− «Как твоя фамилия?».
− «Самсонова».
− «А−а−а, хорошо, легко запомнить. «Самсон и Далила». Кстати, это опера или балет?».
Судорожно вспоминаю, ария Далилы, откуда-то пришло, Сен-Санса.
Все ответила верно.
− «А какие ты недавно смотрела спектакли?»
Я, заядлая театралка, культорг лаборатории, сама распространяла билеты, конечно, многие спектакли посмотрела. И я искренне обрадовалась такому простому вопросу.
Был приглашен на дом нотариус и оформление документов состоялось.
Я очень благодарна Елене Владимировне, так как мне ее антиквариат очень помог в дальнейшем.
4. Еще раньше, раньше, когда я только открывала глаза на окружающий мир: культурный, природный, человеческий, мне в жизни встретилась замечательная женщина − Александра Ивановна Бубякина. Мы вместе работали в лаборатории.
Она из простой семьи, но очень тянулась к культуре.
Однажды она меня спросила, поставив в неловкое положение: «сколько опер у Чайковского?», «в каких музеях была?». На все я отвечала отрицательно.
− «И тебе не стыдно называться москвичкой?». Стыдно, ой как стыдно!
И мы стали вместе ходить в музеи и на концерты.
Я ей также очень благодарна, ведь явно не для бахвальства своего она задавала мне вопросы, которые были заданы в самое время.
5. Прожив на Селигерской улице 23 года, мы съехались с мамой в 1989 году в 3-х комнатную квартиру, где живу и сейчас.
Переехали в июле, и только к сентябрю все расставили по своим местам. В конце большого коридора повесила зеркало, слева от него вход в кухню, вправо в большую комнату.
Утром стою, причесываюсь, смотрясь в зеркало, и вдруг со стороны кухни слышу голос отца, который умер в 1987 году: «Эта квартира Степановых?». Я говорю, или думаю, что говорю: «Да». «А-а-а, вот вы где, наконец-то я вас нашел, я так долго искал вас». Я стояла, онемев, не поворачивая головы, но, твердо зная, это был мой отец и он на самом деле нас нашел.
Мама в это сразу поверила, и стала почаще ходить в Храм.
6. В 1992 году Светик вышла замуж, и хотя ничего не предпринимала, детей не было больше года. Заподозрив неладное, почувствовав интуицией, как Скорпион подвох, обратилась за помощью к экстрасенсам. Это слово тогда еще никого не пугало. Те нашли все астральные негативы, сняли их, и в октябре 1994 года родилась моя первая внучка. Свете сделали операцию, ребенок был больше 4-х килограммов. Говорят, кесарево сечение − это царские роды, но никому не желаю таким образом производить детей на свет. Девочку назвали Натулей, скоро ей 12 лет.
А через 7 месяцев Света поняла, что ждет еще одного. Но ни один врач не взял бы на себя ответственность, какую мы взяли на себя с дочерью.
Все это время, живя на даче, мы через контакт получали сведения о состоянии здоровья: давление, гемоглобин, тонус матки. Обо всем нам говорили Унии. Спасибо Им огромное.
Почему я рисковала здоровьем дочери?
Потому что я твердо знала, что я не одна сама по себе, что я и моя дочь опекаемы и оберегаемы Небом. И я доверила Небу и себя, и свою дочь, и своего внука.
Да, родился мальчик. Но врачи упустили роды, несмотря на операцию (затянули их, так нам сказали Унии) и ребенок нахлебался околоплодных вод.
Но фраза − «Дано ему медленное, но верное выздоровление» была такой нам поддержкой, что мы не волновались, мы знали, все будет хорошо!
А через 3 недели в дом принесли кулечек, где лежал красненький тоненький замученный «червячок». Но мы-то знали, что будет все хорошо, и все делали по советам Неба. Через полгода это был краснощекий бутуз, как будто и не было этих страшных испытаний.
Мальчика зовут Саней, и сейчас ему около 11 лет, это нормальный ребенок, который нами с помощью Неба просто добыт! Это очень пытливый и тонкий по чувствам мальчик.
7. В 1993 году в октябре был страшный туман над всей средней полосой России. В это время муж ехал из командировки и под Мценском попал в аварию. Шок не давал ему спать: он кричал, вздрагивал, снова все прокручивая.
Надо было что-то делать. Опять обратились в «Центр». И шок, который его преследовал, был умело ликвидировал экстрасенсами, муж перестал чувствовать боль, перестал кричать, он явно пошел на поправку.
Меня это навело на мысль, если есть умелые люди, могущие стереть блок памяти на благо, то, наверное, можно пострадать, как, например, Света, от плохих людей.
Надо было учиться защищаться от нападений. В этом же «Центре» открылись курсы «Биоэнергетические способности человека». И на них я получила ответы на все волнующие меня вопросы. Здесь научилась помогать и себе, и семье, и людям.
И, постепенно, накапливались знания, опыт.
Негативные чувства на душе не имеют права быть, они не правомочны мешать человеку, так как наполненность мыслей мрачностью, унынием, пессимизмом создает не активное, не рабочее качество жизни.
И сегодня, и завтра, и на много дней вперед, надо настроить свой камертон только на мажор, на радость, только на веру, что все будет светлым, новым, чудесным. И оно будет, это завтра, обязательно придет с положительным знаком. Но надо отбросить все сомнения, все недоверие к себе и к Нам, Ангелам.
Оно будет, это завтра, так как это заложено в судьбе, в карме и человека, и Земли, и Космоса. Но надо войти в новые задания для себя, в новые знания для себя.
Надо всем запомнить − все на сегодняшний день доступно человеку, но только если он нашел в себе новые чувства − видеть и чувствовать себя самостоятельным.
Надо всегда помнить − «дорогу осилит идущий» и руку помощи Мы протягиваем, если человек сам устремлен, сам очень стремится к переменам.
Ни один не останется наедине со своей бедой, со своим горем. И если только он не ждет подачек с Неба, лежа на боку, то он обязательно станет Нашим любимцем, опекаемым и охраняемым Нами, Ангелами Высшего Света. Главное: желать, хотеть, стремиться, двигаться самому, но с Нашей помощью.
Ты начнешь скоро писать новый текст. Он будет называться «Все о себе, что помню». Я, Уния Зороастра Гопоратэль призываю тебя задуматься над этим рассказом, восстановить в памяти нужные моменты судьбы, начать с того времени, от которого ты вошла в сознательную борьбу с негодными условиями жизни.
Но надо подавать эту тему не с агрессией, не с озлоблением на неудобства, дискомфорт и нищету, а только с радостью преодоления всех невзгод и потерь.
Будешь писать от своего имени».
26 августа 2006 г.
27.09.2006 г.
Сегодня, в этот чудесный осенний день ровно 69 лет назад родилась я. Меня сразу назвали Тоней, Антониной − никаких колебаний у родителей не было, они сразу же согласились с этим именем, его предложила папина мама − моя любимая бабушка Оля.
И хотя в родне стало две Антонины и обе Михайловны − никто не возражал.
Свое имя я долго не любила, но оно, видимо, наоборот. Потому что очень много лет я была тоненькой тростиночкой, постоянно хотевшая есть.
За 3 года мирного времени после замужества мама Евгения Матвеевна родила четверых детей: я − старшая, две сестры−близняшки − Оля и Тома и братик Слава. В 9-ти месячном возрасте Тома умерла от пневмонии, а братик в расцвете лет погиб под колесами автомобиля. Мама своей кровью спасла только Олю − Лелю, а для другой девочки крови не хватило.
Что помню из довоенного времени? Из памяти в первую очередь всплывает сцена как я разминаю сквозь пальцы шоколад, выжимаю руками сок из мандарина, потом всю войну это воспоминание меня очень мучило, они на всю жизнь стали самыми любимыми вкусностями.
У меня до войны был очень плохой аппетит, и меня водили в детский садик на территории Тимирязевской Академии. Помню красивые бело-розовые строения на ее территории, помню, как выглядела воспитательница Татьяна Петровна − очень добрая маленькая старушка.
А еще раньше в 2-х летнем возрасте над моей кроватью на стене висел портрет Пушкина − вырезка из газеты. Ему в 1937 году было 100 лет со дня смерти, и мама повесила портрет надо мной. Потом я поняла, что это был его автопортрет.
Помню поход всей семьей на сельскохозяйственную Выставку в 1939 году − в год ее открытия. На большом стенде огромная гора из винограда, я протягиваю руку, чтобы взять, а мама остановила меня хлопком по руке, я хотела заплакать, а добрая охранница этого добра сказала: «Пусть, пусть берет − он мытый!». И я взяла с благодарностью. Об этом эпизоде всю войну думала.
В 1941 году началась война, у мамы на руках мал - мала меньше. Сначала папу не брали на фронт, и он служил шофером в Москве. Мы в эту военную часть с мамой несколько раз ездили, она была расположена в Сокольниках за глухим высоким забором, и мы долго шли к входу по мосткам − место, видимо, было замаскировано.
В июле Москву начали бомбить. Во время артиллерийских налетов мы или прятались в лесу, там были вырыты землянки, или бежали в 10 корпус Тимирязевки − это при сильных артналетах.
Помню в бомбоубежище длинный коридор по всему подвалу, лавки вдоль стен, маленькие лампочки над головой и детский плач. Сама я мало плакала, наверное, потому, что старшая, или плаксой не была от рождения и умела терпеть. И это очень пригодилось в жизни.
Однажды артиллерийский налет был сильнее, чем нас предупреждали сначала, и мама спряталась с нами в лесу, в том месте, где прятались при слабой бомбежке − около нашего дома. Бомбы сыпались, разрываясь на осколки над землей. От одного мама со Славиком на руках, увернулась, услышав шуршание листвы.
Больше так рисковать не стали, и мама стала просить папу отвезти нас к бабушке Оле в Дубровку, что в Рязанской области.
И вот мы поехали на грузовике, покрытом брезентом, все по бокам на лавках наверху, а посередине огромная плетеная корзина, на которой стоял графин с водой, его держали по очереди.
Под Коломной на этот маленький, разбитый грузовичок, забитый скарбом, женщинами и детьми (папа взял еще семью друга), налетел немецкий самолет, видимо, бомбивший Москву. В его пользовании остались одни автоматчики на борту, летчик низко опустил самолет, и они стреляли по нашему дряхлому грузовику почти в упор.
Как здорово, что очень скоро нас спрятал лес, и мы стали невидимы. Никто не пострадал физически, но страху натерпелись все.
Погиб один только графин с водой, но это не такая большая потеря.
Эту сцену я видела в каком-то фильме, не помню его названия, но чувство страха там очень верно передано − так это и было.
В деревне Дубровка на 3 года все расположились в маленьком домике. Бабушка Оля и дедушка Дема его купили до революции − там и рождались все бабушкины дети.
Вот и мы снова смехом и слезами детей оживили старые стены. Детей оказалось 6 человек.
Самых маленьких, чтоб не упали − на полу, постарше − на печке, на мохрах, а взрослые в первой комнате на широких лавках.
Вторая комната, где спали самые маленькие, называлась горницей, и в ней были полы из белых широких досок, я их рисунки выучила навсегда. Что было делать 4-х летней, 5-ти летней, 6-летней девочке?
Сейчас даже трудно представить, как в течение трех лет жили в нужде, голоде и нищете, во вшивости, клопах и в тесноте. К тому же мы с мамой заболели малярией. Я помню эту трясучку, озноб, полуобморок и все довоенное время, как мираж.
Однажды пьяный «коновал» − врач Вальков, но мама его по-другому не называла, сломал иглу, делая мне укол. Он ничего не понял, я долго терпела, пока и от этого места стала расти температура. Мне было 6 лет, маме было трудно меня нести на руках через овраг в больничный пункт, расположенный на другом краю села в старой церкви.
Она взяла самое драгоценное − кусок колотого сахара, и чтобы я шла сама, давала мне понемногу. «Коновал» вырезал мне конец иглы, как повар козявку из картошки, по живому. И я снова шла под гору и в гору за таким же кусочком сахара. Отметина и на теле, и на душе остались навсегда.
Помню, как с бабушкой ходили в бурты за старой, сгнившей картошкой. И тогда я впервые услышала жаворонка. Потом из этой картошки делали дранцы, их еще называли «офицеры», не знаю почему.
Помню, как мама работала на сортоучастке, и чтобы хоть как-то продержаться, мне в валенки, летом, насыпала гороха или пшеницы, я еле волочила ноги, но какая же вкусная в печке распаренная пшеница!
Да, это было воровство, но именно таким образом сохранили свои жизни все, кроме одной девочки Тамары − ребенка папиного друга.
Папа всегда имел друзей, он любил веселье, кампании. До войны был личным шофером академика Немчинова − организатора всей сортоиспытательной системы Союза. Вот папа и получил при Госкомиссии по сортоиспытанию маленькую комнатушку, куда вскоре пришла и мама, и родилась я, и многие дети. Где до войны на 8 кв.м расположились, по сменам работая, папины братья и сестра. В этой каморке все жили дружно, нас, детей, даже это радовало и не стесняло.
Дом был один из 4-х корпусов, составляющих Нижнюю Пасечную улицу. Построен был очень интересно − на первом этаже отдельные квартиры с отдельным входом для профессоров Академии, а верхний этаж, где сначала разводили подопытных животных, был отдан рабочим, таким же, как мой отец: он представлял собой длинный коридор по всей длине дома, с маленькими окошками, низкими до 2-х м потолками и маленькими клетушками − комнатами.
Двор был составлен из боковых флигелей, самим домом, а напротив большой ряд сараев − пристанище для летнего сна детей со 2-го этажа, после войны их в общей сложности собралось человек 30.
И именно детьми сооружался каждое лето своеобразный самобытный пионерлагерь со своим распорядком, играми и затеями. Взрослые в этом никакого участия не принимали.
Но это после войны.
А до войны мои домашние по очереди спали на кровати, на сундуке, на полу, около печки.
Мама была великая труженица, в доме было очень скудно, как она говорила «одна рубаха − пермуваха». Пока спали, мама стирала. Она вообще была первой прачкой для профессорских жен, и всегда в этом длинном коридоре, продуваемом семью ветрами, висели чужие вещи, но никакого воровства не было.
Расскажу, как в 1944 году мы возвращались в Москву. Еще был запрет на свободный въезд в Москву. Но мама рискнула. Мы ехали по Оке в мешках: в одном с горохом спрятала меня, в другом сестру Лелю. Но в мешках долго не просидишь, нам хотелось наружу, да и в туалет. И нас отнесли в трюм, в машинное отделение, где все гремело, громыхало, стучало и тряслось, а в иллюминаторы билась вода. Нам было очень страшно. Но матросы, напившись чего-то мутного, были навеселе и просили нас петь песни, а это мы с сестрой очень хорошо умели делать. Так мы плыли три дня.
И когда мама на причале понесла мешки, уже без нас, то один мешок развязался и из него посыпался лук… хорошо, что не горох. Мы его быстро собрали, но только половину, а остальной лук резво подобрали прохожие, мама очень огорчилась.
В тот же раз, когда возвращались из деревни, вспоминаю, мы ехали на трамвае, я как будто в первый раз, все успела забыть за годы деревенской жизни. Стою около вожатого, вижу, на нас едет трамвай, я закричала, а все засмеялись. Потом об этом же слышала у Ауэрбах, она рассказывала о старике из деревни, он также кричал, когда увидел встречный трамвай.
Очень удивил меня радиорепродуктор − круглая, черная тарелка с винтиком посередине. Но из него лились такие мелодии, которые запали в душу на всю жизнь, особенно «Вставай, страна огромная!»
Он долго нам служил, пока я однажды не сказала: «Мам, дай денег, и я куплю новое радио». Она дала красненькую сотню. Мне было 15 лет, я собирала марки. И конечно, на Минаевском рынке я первым делом купила марку − «В. И. Ленин». Из сотни сразу стало 33 штуки по 3 зеленых рубля. Я положила их пачкой в огромную, связанную бабушкой на вырост варежку, и стала около другого прилавка рассматривать мулине − нитки для вышивания, выбрала нужный колер, хочу заплатить, а нечем, нет денег ни в карманах, ни в варежках. «А смотри, у тебя варежка-то разрезана». И, правда, испортили и варежку. Ехала, плакала, маме говорю: «На первые же деньги свои куплю репродуктор». И купила, но не сразу, «Чайка» назывался, такой весь серебристый, с полированными планками. Он также долго нам служил, но песни уже были радостными. И слава Богу!
Из деревни мы вернулись весной, вошли в свою клетушку, а на окнах вдоль и поперек бумажные полоски. Мы их стали отмывать, не знаю, чем их так приклеили, очень трудно отмывались даже мамиными умелыми руками.
Мама была не только «чистоплюйка», она была экономной хозяйкой, про себя говорила − «из нету сделаю конфету».
Мама в 15-летнем возрасте приехала в Москву к своей тетке Вазеньке, которая всю свою жизнь посвятила семье Елисеевых, как Арина Родионовна у Пушкина − была нянькой у пяти сыновей и одной девочки Марьетты.
К этому времени она совсем ослепла и нуждалась сама в помощи. Вот и вызвали маму, как самую старшую из многодетной семьи из деревни. Мама приехала, и в семье Марьетты, а она имела 11-летнего сына Игоря, стала жить на правах родственницы. И это чувство родства позже распространилось и на меня.
Сын Марьетты был моим крестным, а я для Марии Григорьевны − дочерью.
Жизнь во всех перипетиях, гонениях и преследованиях, как дочь купца-миллионера, ей спас маленький газетный лоскуток, где она публично от отца отреклась, потому что он очень обидел ее мать. И всю жизнь она меня учила − все документы держать в порядке и всегда под рукой, что я и делаю.
Но на мою жизнь, Слава Богу, не пришлись такие испытания, как сталинский террор − я жила уже в другие времена.
Смерть Сталина хорошо помню, даже ходила с ним попрощаться, но дальше Музея Революции меня не пропустили, все было перегорожено машинами и лошадьми, еле выбралась назад к дому Елисеевых, он тогда назывался «Гастроном № 1», затем на Пушкинскую, на трамвае без сил доехала до своей Пасечной.
А на следующий день узнала о большой давке от беспорядков, испугалась, все могло кончиться очень плохо для такой слабосильной девчонки, если бы меня не завернули.
Что задержалось в памяти из того времени, это смерть Сталина. Я мало что понимала в политике, и плакала, как миллионы других горючими слезами, мне его было жаль как человека, выигравшего войну и снижались цены на продукты каждый год.
Но вернемся ко времени, когда мы приехали из эвакуации − апрель 1944 года.
Мама накопила 10 буханок хлеба − целый мешок, и при содействии домоуправа столяр прорубил дверь в соседнюю пустующую комнату, тоже восьмиметровку. Но мы, дети, были очень счастливы, наконец-то можно спать по одному.
Но десять буханок хлеба очень долго маячили перед глазами, неужели так много стоила эта каморка. Видимо, стоила, потому что она приютила многих родственников.
В этом году осенью я пошла в 1-й класс, но … всего на один день. Пришедшей за мной маме учительница сказала, чтобы я пришла на следующий год, меня не видно из-за парты. Так и сделали, второй раз в 1-й класс. В это время девочки и мальчики учились раздельно.
Сразу не поняла, что все профессорские дети и внучки, составили 1 класс «А», а нас, голь перекатную, собрали в 1 «Б», большинство девочек были из совхоза «Останкино». Так и учились, первые изучали английский язык, а мы у Ариадны Васильевны − французский. Сейчас это кажется смешным, до революции дворяне изучали французский. Но мне очень он нравился, тем более, что могла на нем разговаривать с Марьеттой и ее сверстницами-подругами. Все свободно вздохнули после смерти Сталина, и стали собираться у Марьетты на Вятской, 22.
А пока 1946 год, папино возвращение в войны. Он сидит на полу в корыте, а мы трое выглядываем из-за занавески из вновь приобретенной комнаты. Мама машет рукой, а нам не терпится броситься отцу на шею. С войны он нам привез такие подарки: Леле − куклу, Славе − гармонику, а мне, не знаю почему, свисток!
Война способствовала лишь одному, был у мамы перерыв на деторождение. Но в 1947 году родился Вова, несмотря на голод, очень толстенький крепышок, и Саша в 1951 году, «поскребыш», как его называла мама, очень красивый мальчик, похожий на маму.
Хочется добрым словом помянуть отца. В последний год войны он уже за территорией Советского Союза возил генералов, и те, набрав полные «Студебекеры» трофеев, отправляли отца с ними в Москву, и все складывалось у нас до самого потолка, добро чужое, но никто не взял ни щепотки сахара, а «хозяева» этого скарба и не стремились поделиться.
Правда, однажды отец покрыл свою машину вывернутым наизнанку ковром − паласом, это был чудо-ковер. Он очень долго и целиком, и разрезанный на куски, верно служил нам: и как защитник от холодов, и как мягкая собачонка на полу, он был очень нежный. Из какого дворца он был взят, папа не рассказывал.
За всю войну он был ранен однажды в мякоть руки, в место, где расходятся большой палец и указательный, но рука не потеряла работоспособность.
40 лет папа проработал в таксомоторном парке за рулем, мама им очень гордилась, и было за что. В 1953 году он со сменщиком Михаилом Терентьевичем выиграл у ленинградцев соревнование − первенство за пробег «Волги» − такси 350 тысяч километров без капитального ремонта.
30.09.2006 г.
За этот пробег папу наградили медалью, написали о нем в «Вечерке» и дали со сменщиком путевку в Гудауту. Вся родня была за папу рада, потому что он был первым отдыхавшим на море курортником. Приехал «пижон – пижоном», так его называла мама, а в душе (точно знаю) «кот Котофеич», она его всегда ревновала. Папа умел нравиться женщинам, он был ухажеристым и деревенского «рубаху – парня» в себе не задавил, в городе живя.
Вспоминаю случай: я, как всегда, сижу на первой парте, третий класс, передо мной Александра Андреевна, а сзади весь класс. Вдруг учительница показывает залитый чернилами журнал. А чернильницы в ту пору хоть и назывались «непроливашками», прекрасно могли быть освобождены от чернил. Кто-то именно так и сделал. Учительница подумала, что − я, весь класс подумал, что − я. Я ведь ближе всех сижу к классному журналу. Но я-то знала, что это не я, но доказать обратное не могла, да и не хотела, внутренним чутьем почувствовала, что не оправдаюсь.
Долго меня класс бойкотировал, пока у Светы Карнович не пробудилась совесть, она созналась, но обиды на нее не было.
Но был еще один бойкот через 3 года, в шестом классе. Вот тогда я прочувствовала всю боль обиды.
Дело было так: совхозные девочки были инициаторами отомстить математичке за повышенные требования.
Перед входом изнутри из портфелей выложили гору, погасили свет и стали ждать. Я незаметно выскользнула в уборную, и в расправе не участвовала. Учительница Нинэль Богуславовна упала, ничего себе не повредив, она была беременна на 7-м месяце.
Когда директор собирал дневники, вошла в класс я, тоже хотела отдать дневник, но она сказала: «А ты не виновата».
В течение 2-х месяцев класс меня в упор не видел, также как и моя подруга, Маша Емельянова. Дело дошло до того, что я не хотела идти в школу. Директор снова собирает класс, и требует поменять ко мне отношение. Все быстро восстановилось, и с каким облегчением я бежала в школу, но маму я ни во что не посвятили, переживала одна.
В положенное время у Нинэль Богуславовны родилась Анечка, и мы всем классом, накупив подарков, навестили ее, она нас простила. Потом математика стала любимым предметом. Но больше математики я любила французский, хотя учить его была возможность, как и все уроки, только в школе, дома − за одним столом четверо.
С Ариадной Васильевной вспоминаю один смешной случай. Мама ждет рождения пятого, он никак не рождается. Мы с сестрой ждем девочку Леночку, ведь уже есть два брата. И, когда Ариадна Васильевна поинтересовалась мамиными делами, я сказала: «Да, родила, девочку Леночку». Мы опередили время с сестрой, ошиблись, родился мальчик. Но в течение двух месяцев, пока мама не пришла на собрание, я подтверждала: «Да, все хорошо у Леночки».
Обман раскрылся, но меня мама по просьбе учительницы ни о чем не предупредила.
Прихожу я в школу, и на привычный вопрос: «Как поживает Леночка?», я ничего не подозревая, спокойно отвечаю: «Хорошо!». Она, наклоняясь ко мне, смотрит мне в глаза и ехидно спрашивает: «А Леночка ли?». Мне от стыда некуда было деваться, я заплакала, а она прижала меня к себе… я была очень рада, что все так кончилось хорошо, все это меня очень терзало.
Саша был очень красивым мальчиком, мама его одевала во все белое. Мы все его очень полюбили, он был шустрый, очень подвижный ребенок.
Однажды на Писцовой улице был большой торг эмалированной посуды − дефицит по тем временам: тазы, ковшики, кастрюли. Мама захотела заменить наши алюминиевые, и мы уже полдня стоим за товаром. Устали. Мама говорит: «Пойди с Сашей во двор напротив». Саша только начал ходить, и я его во дворе отпустила. А в этом дворе гулял клевачий петух, который как будто только и ждал такого красивенького малыша, тут же налетел и стал метиться прямо в глаз. Я еле отбила брата. Из-за этого петуха мне очень влетело от мамы веревкой.
Я вообще была ее отдушиной, девочкой для битья, она, излупив меня, остывала на некоторое время. Было больно, но обида как-то не задерживалась на душе, я считала это самим собой разумеющимся.
Но вот папа меня высек тонким ремнем один раз, и на всю жизнь.
Вернувшись с войны, папа по совету своего двоюродного брата, решил пойти работать на молокозавод, там давали на дом пайки. Я подслушала, как он говорил маме: «Молочка буду приносить ребяткам». Откуда мне было знать, что он говорил о пайках.
А наша соседка работала на хлебобулочной фабрике, и там давали в бидонах щи − ароматные, вкусные, пахнущие на весь коридор. И вот я с ехидством говорю бабушке Дуне: «А мы тоже из бидонов будем молоко пить!» Мама слышала и рассказала отцу. На завод работать не пошел, устроился в таксомоторный парк, а меня вытащил из-под кровати и 2 раза стукнул так, что я помню и сейчас, не боль, а обиду. За что, я не понимала. «А чтобы не болтала зря» − объяснила мама.
Отношения с родителями были только на бытовом уровне, а вот душевные беседы мы вели с Марией Григорьевной. И все вкусное в виде первого пирожного, первого мороженого и интересного в виде Победного салюта и мультика «Бемби» были подарены мне ею. За все я ей очень благодарна.
И через много лет под ее чутким руководством я от ее близкой подруги Елены Владимировны Голицыной получила наследство. Там был и антиквариат, который не очень долго задержался в доме, я его весь распродала, не умею я пользоваться антиквариатом, а что ему в доме стоять, когда деньги требуются на лечение детей.
А пока идет 1952 год. Школу сделали платной − 100 рублей за полугодие. Их на троих детей нашли, наступает второе полугодие − денег нет.
Папа в это время подвез директора ФЗУ (фабрично-заводское училище) по своим делам на такси. Разговорились о делах в семье. Тот говорит: «А пусть она приходит учиться к нам, набор по документам, даже двоечников берем». На дворе февраль 1953, полгода восьмого класса пройдено. Но с 1 марта я пошла учиться на сапожника, проучившись два года, получила диплом по специальности «затяжчица».
Что я вынесла из этой школы? Я узнала цену труда и цену денег, там давали стипендию в 92 рубля. Когда я с ней приходила домой, мама всегда меня встречала словами: «Два рубля несу домой, 90 на пропой!». Ну, конечно, это была шутка, конечно, домой я несла 2 рубля, а на остальные покупала младшим одежду и вкусности. Я это делала с радостью, я их очень любила.
Что задержалось в памяти из того времени, это смерть Сталина. Я мало что понимала в политике, и плакала, как миллионы других горючими слезами, мне его было жаль как человека, выигравшего войну, и снижались цены на продукты каждый год.
Помню, как нас с братом Славой мама попросила сходить за продуктами в магазин. Мы еще ничего не купили, а у нас деньги украли. Мы в два голоса так ревели, что все накупили на поданные нам деньги добрыми людьми, и даже сдачу принесли ровно столько, сколько нам дала мама.
Всегда вспоминаю с благодарностью замечательного доброго мастера Василия Васильевича, он руководил нашей практикой, в этой школе мы 4 часа учились, 4 часа работали, шили туфли модельные из китайской парчи. Мама увидела, не поверила, что это я сделала такую красоту. И сейчас, наверное, смогу, но не пробовала.
Однажды мастер спрашивает: «Девочки (а в группе опять одни девочки!), как вы стираете мусор со стола?». Многие ответили «тряпочкой в ведро», а я сказала: «Рукой в рот, ведь это же крошки!». «Вот молодец, экономной будешь, девочка!».
Еще один случай задержался из этого времени. Я хорошо бегала, прыгала в длину и метала гранату, хотя и была тощей, но руки были сильные.
Наш преподаватель физкультуры поставил нескольких девочек бежать на 800 метров.
Соревнования районные проходили на Краснопресненском стадионе. Никто не знал коварства этой дистанции, надо было хорошо рассчитать силы и добежать до конца.
Вот именно этого и не сделала моя подружка, захотела сойти с дистанции. Я беру ее за руку, и таким образом мы заняли второе место. И хотя стадион смеялся, нам засчитали результат.
Преподавателю это понравилось, и он выдвигает нас уже на городские. Но мне не нравился в нем его гонор, снобизм, как будто это он бежал из последних сил. И я отказалась. Он кричал, топал ногами, грозил, что поставит плохую оценку в диплом. На угрозы я не сдалась, и, правда, среди всех пятерок в дипломе «красуется» одна четверка по физкультуре.
Но это не единственный случай, когда мне надо было защищать спортивную честь.
Двумя годами раньше у нас в школе был преподаватель физкультуры Николай Николаевич. Вот однажды он мне говорит: «Чижик (так он меня называл), ты такая шустрая, выступи в бассейне». Я говорю: «Я не умею плавать, я даже не умею держаться на воде». «Не может этого быть, ведь ты живешь на Пасечной, там кругом пруды, там с детства все умеют плавать».
Мне стало стыдно и я согласилась, подумав, что там вымоюсь и в Тимирязевские бани в воскресенье со всей семьей не пойду.
Ввели нас в душ, где мы вымылись ароматным мылом, надели купальники сплошные, мне достался телесного цвета и казалось, что на мне вообще ничего нет. Стыд продолжал работать. Все гурьбой побежали в сам бассейн, но я уже почти ничего не видела, под каким-то стадным чувством я взобралась на тумбу № 3.
Раздался выстрел… все прыгнули вниз и поплыли, но я прыгнула вниз, на самое дно, стоя и оказалась на глубине 6 метров. Стою, вижу над головой голубую воду от хлорки, хочу подпрыгнуть… и не могу, слишком я легкая.
Вдруг, с двух сторон подплывают спасатели, и как только я оказалась наверху, сразу заработала руками и даже поплыла, не знаю каким стилем. Со стороны, наверное, было очень смешно, но мне не до смеха: в меня же поверил Ник. Ник. Спасатели крепко меня обхватили и болтающуюся и крутящуюся вытянули на край, стали строго спрашивать: «Из какой это школы посылают таких неумех на такие соревнования?». Я молчала, как немая.
Меня отпустили, так ничего и не узнав. А через некоторое время ко мне, плачущей подходит Ник. Ник., и с укором говорит: «Эх ты, Чижик, Чижик, а еще на Пасечной живешь!».
Дом на Пасечной все ветшал и рассыпался, не для людей он был построен. Сменили лестницу на второй этаж. А мы, дети, всю осень 1953 года собирали дубовые листья и утепляли его со стороны коридора, стало не так дуть, подделали окна. И когда провели нам газ в сентябре, это уже был не коридор, а огромная кухня, там стояло четыре газовых плиты. А для нас это стало местом сборищ и игр.
Но всегда с нетерпением ждали весны. Дом стоял на окраине леса, на краю протекала Жабинка, мы и на льдинах катались, и «тарзанки» делали. И вся опушка становилась от детских ног, прыгающих через веревку, такой твердой, что до сих пор это лысое место говорит, где стоял наш дом.
И вот в другом сентябре 8 числа через четыре года после проводки газа и создания нам места встреч, всех нас заселили в огромном профессорском доме на Дмитровском шоссе. Почему «профессорский»? Потому что строили его для профессоров на пустыре, вот они и отказались − и этим очень осчастливили нас.
И вся наша Нижняя Пасечная, да и Верхняя Пасечная заселила эту громадину.
Дом на самом деле был красив и снаружи и изнутри, но рядом железная дорога, дачные домики профессоров и поля Академии.
Нашей семье дали 39 кв.м на 8 человек, и это был праздник, мы были очень рады, особенно бабушка Оля все удивлялась: «Ну, дворец, просто дворец!». И, правда, дворец: в первой комнате окна были выступом − эркером, стеклянные двери, окна огромные, потолки огромные. Было, где всем расположиться.
Но за несколько недель до переселения в новый дом, я почувствовала себя полноправной хозяйкой соседской комнаты. Русаковы переехали, а у нас, хотя и ордер на руках, какая-то волокита − нашу квартиру кому-то продали.
Вот я и переехала в соседнюю в этой паузе временного перерыва.
Никогда не забуду это прекрасное чувство собственника в хорошем смысле этого слова!
Новый буфет источал прекрасный аромат свежей сосны, на собственном столе стоял букет из флоксов, собственная кровать. Блаженство! Как же мало надо человеку! Но мой праздник через три недели был закончен, и мы заняли две комнаты в 3-х комнатной квартире, то есть опять соседи!
Но мы жили дружно, мы привыкли за много лет на Пасечной улице!
Мне 20 лет. У меня хорошая семья, со мной любимая бабушка, она каждый вечер, а вернее ночь, ждет меня из школы рабочей молодежи, где я учусь. Она меня встречала теплым чаем, сидела со мной. Иногда пила чай, иногда вязала, но всегда была рядом. Сидит, засыпает, а губы что-то продолжают лепетать. Я ей тихонько говорю: «Бабушка!», а она мне: «Ты, чаво, чаво, я же не сплю!». Этот говор у нее рязанского происхождения, и он мне ласкал слух.
Для всех, как и для взрослых, так и для детей ее смерть была очень огромной потерей.
Она, как солнышко, согревала всех, ее и хватало на всех. Больше я таких теплых сердечных чувств ни к кому из взрослых не испытывала. От Уний узнала, что мы с ней в прежней жизни были мужем и женой: она − женщина, я − мужчина в государстве Сасанидов III в. до н. э.
И вот живем мы в новом доме, с новыми чувствами, с новыми ощущениями, с новыми желаниями создать уют и красоту. Эркер превратили в уголок отдыха: Вова занялся разведением рыбок, купил огромный аквариум, и это было целое хозяйство, радующее глаз подсветкой и рыбками. Я развела цветы в обеих комнатах. С тех пор я полюбила цветы − это мои обязательные спутники жизни. Везде, где бы я ни жила − я занималась обустройством. Это и деревья перед подъездом на Дмитровском шоссе, и двор на Селигерской, куда мы переехали в отдельную 3-х комнатную квартиру из двух комнат с соседями. В обменном бюро нам сказали, что такой удачный вариант − один из миллиона.
И все мои комнаты всегда украшают цветы. В конце 80-х очень многие москвичи получили в Подмосковье садовые участки, я получила несколько раньше. Все устремились к агрономическим знаниям. При ТСХА открылись курсы садоводов, я училась там, получила документ на право консультаций. А через общество «Знание» стала читать лекции во многих московских организациях, это было удивительное время встреч с единомышленниками и новыми друзьями.
Но пока я живу на Дмитровском шоссе, и рядом улица Немчинова, того, кто мне не безразличен, он знал моего отца.
В 1962 году почти все мои подружки были замужем, я же играла в школу с детьми. И на горизонте не было женихов, нет был, но ему не разрешали на мне жениться − ведь я из многодетной семьи, бедная, да и внешностью не вышла.
С Валерием мы познакомились в пионерлагере «Колосок» в 1961 году, где оба были пионервожатыми. Он мне сразу понравился, в общем, я влюбилась по-взрослому. Я теперь понимаю, что такое влюбиться по-взрослому − это, когда от любимого хочется иметь детей и тебе не стыдно все ему отдать.
И осенью 1962 года, через год после знакомства, он сделал мне предложение: «Пойдем завтра в ЗАГС», я ответила: «Нет». «А когда?». Я твердо сказала: «Послезавтра». Смешно сейчас об этом вспоминать, но ведь это было.
Мы пошли в ЗАГС, подали заявление, много раз ошибаясь, заполняя бланк, нам назначили дату росписи − 22 декабря 1962 года. Но ничего не вышло из нашей затеи. Его мать все переиначила, мы расписались в Балашихинском ЗАГСЕ 19 января 1963 года, в 40° градусный мороз, капрон к ногам примерз, без свидетелей, без колец, и платье свадебное напрокат дала Ирина Куцеволова, моя подруга и сотрудница. Спасибо ей огромное, а то бы я ничем не отличалась от случайно забежавшей прохожей. Нам его матерью было поставлено несколько условий, в том числе не иметь детей. Их и не было, они мною терялись на ранних стадиях. Надо было лечиться, и я подряд два года ездила на грязи на Черное море, ни разу не войдя в это море ни ногой − «Нельзя», сказали врачи.
Грязи помогли, и в конце марта 1971 года моя дорогая Мира Ароновна, с которой мы были единомышленниками в борьбе за детей, констатировала мою беременность − 4 недели. И сразу же положила меня на сохранение на 8 месяцев. Наступило время «чувствовать себя с хрустальной вазой на голове», так образно нарисовала мой гинеколог мое новое состояние.
Я все выдержала, в это время меня очень хорошо поддержала папина сестра тетя Маруся, она работала в роддоме, где лежала я. Мне было намного легче, она и Валерия иногда пропускала, и сама что-то вкусненькое приносила.
Но у меня была нефропатия − давление зашкаливало, я лежала, как надутый пузырь − пальцы в кулак не могла собрать.
Предложили операцию, я согласилась. Врач хирург Светлана Николаевна Куркова очень тепло со мною поговорила перед операцией, она прошла благополучно − на свет появилась Светик! Мой долгожданный и желанный человечек. Только через три недели смогла подойти к окну, там лежал белый, белый снег и огромными буквами вытоптано − «УРА!».
Это Валерий так проявил свою радость!
Марьетта мне сказала: «Назови ее Марией, очень буду о ней заботиться!». Я не изменила своему желанию, дочь названа по имени моей и ее спасительницы. Марьетта все поняла.
А через 2 года и 2 дня та же бригада во главе со Светланой Николаевной подарили мне сына Сергея. Мы его ждали, Света дала ему имя намного раньше: «Там (показывая мне на живот), мой братик Сеëнька!».
Вся операционная бригада на меня ругалась, что это за женщина к нам приходит в праздники? Первый раз мы хоть выпили (Света родилась 6 ноября в 22.40), а в этот ничего не пришлось − ни выпить, ни закусить (Серега родился 8 ноября в 15.30). Вот такие интересные совпадения.
Одна цель достигнута: дети появились, растут и радуют.
А что же с учебой? Она также тяжело и мучительно складывалась в позитив, как и деторождение.
В 1962 году я поступила на заочное обучение в Тимирязевскую Академию. Прошла один курс, и всех нас переводят во ВСХИЗО − он в Балашихе. В это время я уже была назначена агрономом в Центральную лабораторию Госкомиссии − бросать институт, значит, не оправдать доверия.
И я все эти годы, а их 17, сдавала контрольные и экзамены один на один с преподавателем, изредка бывая на сессиях.
Болел муж, болели дети, болела я сама, но, попадались по жизни добрые, понимающие люди и я предмет за предметом благополучно сдавала.
Особенно мне не давалась физколлоидная химия − преподаватель Галина Михайловна Шуваева. Сейчас я ей очень благодарна, три года билась над этим предметом, каждую задачку должна была понять сама. Все это прошло не зря, это один из основных предметов, как устроена жизнь, физическое состояние клетки. Также сейчас нужна и биохимия, и микробиология, все знала назубок в свое время.
Однажды с Шуваевой вступила в спор, чем вызвала взрыв гнева. Я спросила: «А Вы оперы русских композиторов также хорошо знаете?». «Вон отсюда, эту химию надо знать как свои 5 пальцев» − крикнула она мне вслед. Но на выпускном балу мы с ней об этом со смехом вспоминали.
А в 1979 году был этот долгожданный выпускной бал. В дипломе только по почвоведению одна пятерка, остальные…!
В 1958 году начала петь в Академическом хоре МСХ, которым руководил заслуженный деятель искусств Сахаров. Хор пел классический репертуар − убеленные сединой хористы и я, не знающая нот, но пела все грамотно. За 7 лет узнала все подмостки Москвы, да и в залах звучал наш хор, долгое время он лидировал, занимал I место среди самодеятельных хоров Москвы.
Однажды нас пригласили в музей П.И. Чайковского в Клину. Мы, как самодеятельный, а не профессиональный хор, там выступали впервые и с задачей справились, много романсов и акапельных песен услышали старые стены музея. В то время там еще жил племянник Петра Ильича, он интересно нам рассказывал о Чайковском, подписал книгу «Дом в Клину». Незабываемые чувства от соприкосновения с прекрасным. Эти годы были наполнены интересным содержанием.
В 1962 году открылся Кремлевский Дворец съездов, в июле была какая-то дата, связанная с Кубой. И нас, хоровиков, собрали в двухтысячный хор − это было что-то! Хор сопровождал выступление Е. Евтушенко, подпевал А. Ведерникову, пел «Славься…!» М. Глинки. Был такой накал чувств, такой подъем, что сердце так сильно стучало.
Но вдруг что-то случилось с людьми, все стали скандировать: «Никита, Никита, Никита!!!»
Меня осенило, они обезумили, кого восхваляют? Недавно Хрущев разоблачил культ личности Сталина, а теперь вновь рождается культ!
Я потихоньку выбралась со сцены, благо сопрано как партия была не высоко, и бегом в белом атласном платье, сняв туфли, побежала за кулисы Дворца. Больше на сводные концерты выступать не ходила.
В 1963 году вышла замуж и все реже и реже занималась хором, были совсем другие дела: муж заболел открытой формой туберкулеза и мне уже было не до хора. Нужен был режим, диета, и, самое главное, уход.
Через полгода констатировали полное выздоровление. Врач пульмонолог удивилась и поинтересовалась, чем лечились. Я сказала, прополисом. «А, ну, ведь это народное средство, не утвержденное Минздравом». А мне было все равно, утвержден этот способ или не утвержден, главное, чтобы муж был здоров.
Теперь понимаю, все болезни есть отработка кармы, это Ангелы мне сказали: и муж, и я, и дети болезнями отрабатывали свои долги перед Богом, кто-то в прежней жизни был шаманом, кто-то легионером, а кто-то в этой жизни себе навредил.
Ничего у Бога просто так не бывает!
Прожито много лет, а привязанности, привычки не поменялись ни во вкусе, ни во мнении. В поздравлениях с 69-летием многие желали здоровья, счастья, долгих лет жизни.
А сколько это − долго? Знаю только, что в моем возрасте время бежит очень быстро, много быстрее, чем в детстве и юности, хотя в сутках все те же 24 часа. Почему так?
Как я начала интересоваться эзотерикой, тайными знаниями Тонкого Мира? Именно об этом меня спрашивают пришедшие ко мне за помощью люди.
Попытаюсь разобраться и сама:
1. В 1987 году впервые увидела гороскопы судьбы по Знаку Зодиака, как сочетаются знаки, какие антагонисты, а какие дружественные. Гороскопы были произведены в Германии, но на русском языке.
А с 1990 года стала покупать отрывные календари, где, кроме Зодиака, отмечался проход Луны и через Знаки, и смена фаз Луны. И уже через 4 года я, совершенно интуитивно составила график, и увидела чудесную картину повторяемости, то есть систему. Это говорит о порядке, гармонии и предсказуемости, то есть все поддается расчету и анализу.
И, как агроном, стала составлять Лунные календари посева и посадок растений, ухода за ними.
В 1995 году получила канал, и с радостью нашла подтверждение своим догадкам.
2. Вторая мысль о Великом Творении Всевышнего Разума − константное соотношение рождения мальчиков и девочек (их всегда меньше).
А если бы это никем не регулировалось, очень быстро (за 50 лет) человечество бы исчезло.
3. Увидела чудесный закат Солнца − сразу с уверенностью приняла мысль − все СОТВОРЕНО, не может быть такая красота сама по себе.
4. Посадила крохотные зернышки, еле видимые на ладони, пионовидного мака, но почему же он был так похож на настоящий пион, где заложена такая программа повторяемости, аналогии? Стала внимательно и чутко следить за природой. С 1989 года ежедневно записываю температуру дня.
5. С тех пор как себя помню, знаю, если кто-то меня обидел и довел до слез, обязательно будет также плакать − кто-то за меня заступается!
6. Почему, уходя в Мир иной, бабушка Оля в 5 часов утра 5 апреля 1958 года только меня из всех внуков позвала, дотронулась до руки и ее душа отлетела.
Я не поняла тогда, почему. Теперь знаю, она мне отдала свой дар. После войны было много калек, больных, и к ней с банкой сгущенки шли люди, и она им помогала, особенно детям. Она мне не рассказывала при жизни, да и ни с кем не делилась, но я всегда была рядом, видела и не спрашивала.
Когда мне открыли канал для контакта с Униями, я три года получала очень скупой материал, по страничке в год. Но самый первый мой вопрос был: «Учитель, дай мне такую фразу, которая всегда будет мне опорой в жизни». Был ответ «Да здравствует Великий Бог Саваоф и Его Мир!».
Я сразу же спросила: «Имею ли я моральное право обращаться к Небу, однажды полюбив другого?». Меня не осудили, как не осудил Христос Марию Магдалину. Он спросил ее: «Ты ведь не продавала своего тела?». «Нет, равви, я делала только по любви». «Греха здесь нет». И Мария была первой женщиной с Матерью Христа у Его гроба.
Я тоже не чувствовала греха, ведь ни его, ни моя семья не распались, никто ничего не терял, а только находил. Я, например, находила силы вынести все испытания этих лет, очень болели дети. И даже закончила институт. Точно знаю, только тот высокий подъем, тот накал, та любовь дала мне счастье и силы.
Теперь обоих нет. Но я им очень и очень благодарна: за понятие, за принятие меня такой, за теплоту, за смысл жить.
1.10.2006.
Какие чудеса и необычности мне встретились на жизненном пути:
1. Конечно − Мария Григорьевна.
Это кладезь знаний, это ходячая энциклопедия, это обаятельная и грациозная красавица, но это и доступность, и сочувствие, это одухотворенность.
Она была ровесницей века, очень любила певицу Эдит Пиаф, ее судьбу и «заразила» меня такой же любовью к этой француженке. В 1976 году она заболела, я часто у нее бывала, помогала, хотя у меня были маленькие дети. Я почувствовала, что она совсем не держится за жизнь. Я ее об этом спросила. Она ответила не сразу, через год, в это время все зачитывались из-под полы книгой Моуди «Жизнь после жизни».
Тогда-то она мне и сказала: «Не могу оставить тебе в наследство ничего дорогого, только одно знание − живи так, чтобы не было страшно умирать, есть жизнь после смерти, когда была в коме − все узнала».
Еще через год ее не стало. Она, как и Ванга, знала день своей смерти, она мне о нем сказала, так и случилось. При жизни о Боге мы с ней никогда не вели разговоров, да и в церковь она не ходила. Только над кроватью висела иконка Владимирской Богоматери, да фотография, на которой изображена церковь Елисеевых в имении Орро, которую расписывал В. Васнецов.
Я ей очень и очень за все благодарна, моей второй маме.
2. Однажды где-то в июне 1972 года соседка со 2-го этажа на Селигерской улице пригласила меня в гости, бабушка Маланья, когда я несла коляску со Светой на 5-й этаж. Я быстро спустилась, и на мой немой вопрос «Зачем», она ответила: «Чайку попить…».
Достала 3-х литровую банку варенья и стала ножницами ее открывать, бабушке было 90 лет. Я предложила свою помощь, на что получила отказ, она как будто обиделась, что ее посчитали немощной.
Но 90 − это 90. Рука соскользнула, ножницы поранили левую ладонь, сильно потекла кровь. Бабушка Маланья, ни сколько не испугавшись, отставила банку и стала делать какие-то пасы над раной, что-то шепча. На моих глазах кровь свернулась в сгусток, и она одним махом здоровой руки сбросила на пол этот плотный кровяной шарик. Я стояла − разинув рот. Конечно, я сразу же захотела понять такое умение и попросила поделиться такими знаниями. И посыпались вопросы: «крещеная?», «в Бога веришь?», «в церковь ходишь?», «детей крестила?». Положительно я ответила только на первый и то это не моя заслуга, а моей дорогой бабушки Оли. Она сказала, что в таком случае ничего поделать не может. Мы попили чайку с клубничкой, и больше она меня в гости не звала. А я долго думала, почему она спросила «детей!».
Оказывается, через несколько месяцев я забеременела, и ни разу уже не лежала ни в больнице на сохранении, ни дома на кровати, я была здорова, и нефропатия была в прошлом.
Родился Сережа, крепкий мальчик с огромным аппетитом, но это уже другая история.
3. Те же самые вопросы, почти в том же порядке я услышала от подруги Марьетты, Елены Владимировны Голицыной, которая была совершенно одинока, и ей была нужна я для помощи в такие тяжелые времена, как старость.
Я не соврала и на этот раз. И ответила так же, как и 3 года назад бабушке Маланье.
Но наследодательница была светским человеком, и, хотя она знала меня двенадцатилетней девчонкой, продолжала строго меня экзаменовать.
− «Как твоя фамилия?».
− «Самсонова».
− «А−а−а, хорошо, легко запомнить. «Самсон и Далила». Кстати, это опера или балет?».
Судорожно вспоминаю, ария Далилы, откуда-то пришло, Сен-Санса.
Все ответила верно.
− «А какие ты недавно смотрела спектакли?»
Я, заядлая театралка, культорг лаборатории, сама распространяла билеты, конечно, многие спектакли посмотрела. И я искренне обрадовалась такому простому вопросу.
Был приглашен на дом нотариус и оформление документов состоялось.
Я очень благодарна Елене Владимировне, так как мне ее антиквариат очень помог в дальнейшем.
4. Еще раньше, раньше, когда я только открывала глаза на окружающий мир: культурный, природный, человеческий, мне в жизни встретилась замечательная женщина − Александра Ивановна Бубякина. Мы вместе работали в лаборатории.
Она из простой семьи, но очень тянулась к культуре.
Однажды она меня спросила, поставив в неловкое положение: «сколько опер у Чайковского?», «в каких музеях была?». На все я отвечала отрицательно.
− «И тебе не стыдно называться москвичкой?». Стыдно, ой как стыдно!
И мы стали вместе ходить в музеи и на концерты.
Я ей также очень благодарна, ведь явно не для бахвальства своего она задавала мне вопросы, которые были заданы в самое время.
5. Прожив на Селигерской улице 23 года, мы съехались с мамой в 1989 году в 3-х комнатную квартиру, где живу и сейчас.
Переехали в июле, и только к сентябрю все расставили по своим местам. В конце большого коридора повесила зеркало, слева от него вход в кухню, вправо в большую комнату.
Утром стою, причесываюсь, смотрясь в зеркало, и вдруг со стороны кухни слышу голос отца, который умер в 1987 году: «Эта квартира Степановых?». Я говорю, или думаю, что говорю: «Да». «А-а-а, вот вы где, наконец-то я вас нашел, я так долго искал вас». Я стояла, онемев, не поворачивая головы, но, твердо зная, это был мой отец и он на самом деле нас нашел.
Мама в это сразу поверила, и стала почаще ходить в Храм.
6. В 1992 году Светик вышла замуж, и хотя ничего не предпринимала, детей не было больше года. Заподозрив неладное, почувствовав интуицией, как Скорпион подвох, обратилась за помощью к экстрасенсам. Это слово тогда еще никого не пугало. Те нашли все астральные негативы, сняли их, и в октябре 1994 года родилась моя первая внучка. Свете сделали операцию, ребенок был больше 4-х килограммов. Говорят, кесарево сечение − это царские роды, но никому не желаю таким образом производить детей на свет. Девочку назвали Натулей, скоро ей 12 лет.
А через 7 месяцев Света поняла, что ждет еще одного. Но ни один врач не взял бы на себя ответственность, какую мы взяли на себя с дочерью.
Все это время, живя на даче, мы через контакт получали сведения о состоянии здоровья: давление, гемоглобин, тонус матки. Обо всем нам говорили Унии. Спасибо Им огромное.
Почему я рисковала здоровьем дочери?
Потому что я твердо знала, что я не одна сама по себе, что я и моя дочь опекаемы и оберегаемы Небом. И я доверила Небу и себя, и свою дочь, и своего внука.
Да, родился мальчик. Но врачи упустили роды, несмотря на операцию (затянули их, так нам сказали Унии) и ребенок нахлебался околоплодных вод.
Но фраза − «Дано ему медленное, но верное выздоровление» была такой нам поддержкой, что мы не волновались, мы знали, все будет хорошо!
А через 3 недели в дом принесли кулечек, где лежал красненький тоненький замученный «червячок». Но мы-то знали, что будет все хорошо, и все делали по советам Неба. Через полгода это был краснощекий бутуз, как будто и не было этих страшных испытаний.
Мальчика зовут Саней, и сейчас ему около 11 лет, это нормальный ребенок, который нами с помощью Неба просто добыт! Это очень пытливый и тонкий по чувствам мальчик.
7. В 1993 году в октябре был страшный туман над всей средней полосой России. В это время муж ехал из командировки и под Мценском попал в аварию. Шок не давал ему спать: он кричал, вздрагивал, снова все прокручивая.
Надо было что-то делать. Опять обратились в «Центр». И шок, который его преследовал, был умело ликвидировал экстрасенсами, муж перестал чувствовать боль, перестал кричать, он явно пошел на поправку.
Меня это навело на мысль, если есть умелые люди, могущие стереть блок памяти на благо, то, наверное, можно пострадать, как, например, Света, от плохих людей.
Надо было учиться защищаться от нападений. В этом же «Центре» открылись курсы «Биоэнергетические способности человека». И на них я получила ответы на все волнующие меня вопросы. Здесь научилась помогать и себе, и семье, и людям.
И, постепенно, накапливались знания, опыт.
Обсуждения Все о себе, что помню