Для ищущих Истину 1

Он разделил обычную судьбу таких религиозных искателей – жизнь его была полна мученичества и стойкой борьбы за то, что он считал истиной. Этой могучей силой непреклонного духа и пламенной веры он и покорял сердца тех тысяч людей, которые видели в нём «первенца Божия» и высшим счастьем считали идти за ним и страдать с ним.

Движение «малеванщины» возникло в таращанском уезде, киевской губ., в тех местах, где издавна очень успешно развивался баптизм. Баптистом стал первоначально и Малеванный – сам уроженец Таращи, простой крестьянин, по ремеслу бондарь. Но в баптизме уже происходило тогда ясное брожение с мистической окраской, и малеванщина нашла себе готовую почву в этих отщепенцах от слишком формального, точно определённого и во внешнем устройстве и в верованиях баптизма. Встреча с одним из сектантов-мистиков сильно повлияла и на Малеванного, и он вместе с несколькими единомышленниками углубился в изучение Библии. Он дошёл до убеждения, что Новый Завет, это только ряд притч, что жизнь Христа ещё впереди. Мало помалу явился вопрос – не наступило ли уже время пришествия Сына Божия во плоти и кто будет этим первым провозвестником истин Божиих. И вот в 1891г. Пронеслась молва, что Бог воздвиг «первенца Спасителя» в лице Малеванного. С необыкновенной быстротой движение охватило целый ряд сёл и деревень таращанского и соседних уездов, и этот момент зарождения новой секты лучше всего описала по ещё более или менее живым следам и расспросам близких к Малеванному людей известная исследовательница сектантства на юге России, г-жа Ясевич-Бородаевская. (См. книгу её «Борьба за веру», СПб., 1912г.)

«Все приподнятые размышления, толки и беседы с единомышленниками, которые начинают указывать на Кондрата Малеванного, как избранника Божия, энервируют и доводят его до галлюцинаций: то ему начинает казаться, что он видит развёрстое небо, слышит оттуда призывающий голос; то ему кажется, что он отделяется от земли и окружающие его, как мне рассказывала жена Малеванного, видят то же самое; далее начался экстаз со всевозможными его проявлениями, и этому экстазу поддаётся также вся окружающая среда: среди радостных возгласов, слёз отчаяния, раздаётся импровизированная молитва в виде проповеди, возвещающая о наступлении на земле Царствия Божия. Малеванного признают «первенцем-спасителем», а его ближайшие собеседники объявляются евангелистами нового учения, получающего наименование «малеванщины». В доме Малеванного создаётся фантастическая обстановка: самого Кондратия одевают в светлую одежду, стены и пол жилища покрывают приносимыми дарами: плахтами, кусками холста и бархата. Потрясённый и взволнованный слухами о появлении в городе Тараще Божия «первенца», народ начинает массами сюда стекаться, послушать новоявленного проповедника и спасителя. Охваченные религиозным энтузиазмом, уверовавшие приближаются к хате своего «первенца» сначала на коленях, вознося молитвы к Богу, а, переступив порог, падают к ногам Малеванного, горько проливая слёзы, молитвенно воздевая руки и изливая ему свои сомнения и горести. Весь в светлом, с глубокой скорбью во взоре, новоявленный пророк встречает всех приветливо и ласково. Воздевая руки к небу, он со страстью говорит о зле, царящем на земле и охватившем весь род людской; указывает на необходимость возродиться к новой жизни путём самоусовершенствования, любви к ближнему, добрыми делами, стремлением к истине, исканием её. Своей страстной речью Малеванный гипнотизировал толпу, внушая ей те же чувства и мысли, которые воодушевляли и его. Тут же в экстазе он провозглашает себя избранником, «первенцем» Божиим на земле. Но, говоря о наступлении Царствия Божия, Малеванный вместе с тем предсказывает и о предстоящих своих страданиях».

Малеванцы верили, что страшный суд, который скоро придёт, будет твориться не на небесах, после кончины мира, а здесь на земле, среди людей. «Всё будет рассужено. Все порядки изменены и подневольный раб – человек станет свободным на той же нашей земле, которая уже не будет отягощена ни насилием, ни неправдой, ни злом. При новом порядке не надо будет ни принуждённо трудиться, ни заботиться о себе и своей семье, ни думать о будущем, о настоящем. Всё будет по справедливости среди всех, равных между собою. Наступит царство истинного блаженства». (Так излагает эту сторону учения малеванцев знаток сектантства г. Бонч-Бруевич.)

Малеванцы стали открыто собираться на собрания, где пели «сионские песни», а наиболее впечатлительные впадали в экстаз. Обычные житейские заботы отошли на задний план, вера в близость новой жизни поддерживала в малеванцах постоянное праздничное настроение и потребность общения. Они не хотели изнурять себя трудом и отказывались идти работать у помещиков, говоря: «довольно поработали на попов, не хотим работать и на панов». В деревне творилось что-то необыкновенное и, конечно, очень скоро были приняты «меры». Для Малеванного началась полоса жестоких полицейских преследований, его арестовывали, избивали в участках, следили за его домом и за всеми, кто туда входил, запрещали собрания. Во власти полиции оказались и последователи Кондратия, над которыми в течение двух лет, как свидетельствует г-жа Ясевич, «беспрепятственно совершались возмутительные жестокости, не без ведома, конечно, начальства». Но преследования только увеличивали ореол нового учения, и для борьбы с ним понадобились совершенно исключительные меры. В Таращу явились высшие власти и с ними проф. Сикорский, как учёный эксперт. Экспертиза проф. Сикорского по делу малеванцев – это тяжёлый грех, который никогда не простится учёному, взявшему на себя оправдать научным авторитетом насилие и произвол. Профессор Сикорский нашёл, что малеванцы «не реформаторы в области религии и жизни, а обыкновенные преступные люди, попавшие в струю религиозного движения», что они «обнаруживают странные и вредные в общественном отношении поступки». Тут же явился начинавший тогда свою миссионерскую карьеру Скворцов и тесный союз полицейских, ханжи-миссионера и учёного психиатра отправил Малеванного в Кирилловский сумасшедший дом в Киеве, как умалишённого. Как ни строг был надзор за ним, последователи Кондрата поддерживали с ним сношения, и тогда, чтобы окончательно скрыть Малеванного и уничтожить его влияние, его отправили в сумасшедший дом в Казань. Здесь этот совершенно здоровый, сильный волей и духом человек, провёл среди безумцев тринадцать лет. Даже в нашей столь богатой неразборчивыми средствами летописи миссионерской борьбы, эта страница является одной из печальнейших!

Малеванного держали среди сумасшедших, прекрасно зная, что он здоров, и откровенность в этом смысле дошла до того, что в 1897г. члены миссионерского съезда в Казани, по инициативе Скворцова, явились в психиатрическую лечебницу для «собеседования» с Малеванным!

Но и казанский ужас, - в больнице его сажали в карцер, настоящий гроб, не сломили Малеванного. Из больницы, где он содержался вместе со своим единомышленником Чекмарёвым, он посылал друзьям на родину «послания», в которых укреплял и поддерживал их веру. Заключение ещё более усилило ореол Кондрата и сам Победоносцев должен был признать в своих отчётах, что «удаление Малеванного в Казань и заключение его в сумасшедший дом не только, по-видимому, не достигло своей цели, но при возобновившемся оживлении в малеванщине дало нежелательные результаты».

В августе 1905 г., уже 60-летним стариком Малеванный, наконец, был освобождён из заключения и вернулся на родину. В ноябре 1905 г. он продиктовал И.М. Трегубову своё «Приветствие русскому народу от Кондрата Малеванного», выпущенное «Посредником» в особой брошюре. Тяжёлой скорбью проникнуто это приветствие. «Я вышел, - писал Малеванный, - из моих уз, в которых был заточён около полутора десятка лет, и хотел было радоваться и с моими братьями и сёстрами всеми, называемыми православными, но теперь не вижу моими глазами, чтобы имел от чего порадоваться, и доходит до моих ушей, и слышу во всех уголках моего отечества кровопролитие, и насильство, грабежи и все неподобные пороки, которых никакое животное не совершает; и слёзы мои льются из очей моих и орошают часто мою постель, и я скорблю смертельно оттого, что они так поступают, что вместо христианства навлекли на себя братоубийство и предательство своих братьев по духу и по плоти».

После освобождения Малеванный поселился в Тараще. Наш сотрудник П.И. Кореневский, посетивший его весною прошлого года, нашёл его одряхлевшим стариком, дух ослабел, но был ещё бодр. К нему часто наезжали верующие, и по-прежнему упивались его словом. Но малеванщина, как секта, почти, по-видимому, исчезла. Это и понятно. Содержание учения Малеванного очень близко к учениям таких распространённых теперь сект, как Старый и Новый Израиль. Религиозная мысль народа, ищущая по-прежнему истины вне официальной церковности, пошла и по этим и по другим путям.

***

В бесхитростных и трогательных словах сообщает нам о смерти Малеванного один из близких к нему людей. «Не смотря на свои муки и страдания, в которых прошла вся его жизнь, он и до последней минуты ни на кого не роптал: ни на своих мучителей, ни на свою судьбу, а любил все видимые существа, и страшно боролся со смертью. Но постепенно силы таяли, и смерть брала верх. На другой день состоялось погребение усопшего в 9 час. утра, когда сошлись все друзья покойного, братья и сёстры. Гроб был вынесен и возложен на простой воз, в который была впряжена пара лошадей. За гробом вышли все, и вскорости тронулись с места прямо на кладбище. Впереди медленно везли гроб, а сзади мерным шагом шли все друзья покойного. Дорога на кладбище хотя и не большая, но лежит как раз вдоль расположения города, так что простодушным людям приходилось шествовать сквозь толпы народа, которые смотрели на кажущуюся им странность с презрением, или с недоумением. Но ничего не было, всё было благополучно. Так и дошли на кладбище. Здесь оказалось, что не готова могила. Пришлось ожидать почти целый час. Когда окончили, опустили гроб и начали засыпать землёй, присутствующая здесь православная женщина произнесла: «Ой, не сипте, бо буде боліть!» Тогда один малеванец, который бросал лопаткой землю, сказал: «Тоді боліло, як живого кидали камінями та полінами». В скорости над могилой образовался небольшой холмик и все разошлись».

***
После Малеванного остались записки о его многострадальной жизни, написанные родными под его диктовку. П.И. Кореневский читал эти записки и изложил в общих чертах их содержание в нашей газете (в мае 1912 г.). Надо думать, что записки не пропадут, и будут опубликованы целиком. И для характеристики замечательной личности Кондрата Алексеевича, и для истории малеванщины, они представляют, конечно, интерес выдающийся.

Книжникъ.
«Записки Кондрата Малеванного»
I
Имея сведения, что после Кондрата Малеванного остались рукописи, редакция «Киевской Мысли» командировала меня в Таращу попросить у наследников покойного позволения познакомиться с этими рукописями. Поездка эта дала мне много поучительного, и первое её поучение состояло в том, что мне стало известно существование в России городов, отстоящих от железнодорожной станции на 22 версты. Так как из этих 22 вёрст, отделяющих Таращу от станции Ольшаница, замощено только вёрст 12, мне пришлось около 10 вёрст тащиться – туда и обратно – по невылазной грязи, страдать за злосчастных, выбивающихся из сил лошадей, испытывать порою и боковую и килевую качку и на косогорах подумывать о возможности перекинуться.

Тараща – в сущности еврейское большое местечко, несколько принарядившееся под город. Часть улиц совсем не замощена и в это время года (март 1913 г.) превращается во что-то невообразимое, неописуемое и, во всяком случае, непроходимое. Остальные улицы вымощены – по обычаю других городков этого края – только по середине, так что мостовая с обеих сторон отделяется от тротуаров широкою полосою непролазного болота. Даже главная улица, «Дворянская», не представляет исключения. Пообедать (довольно неудовлетворительно) можно только в клубе, вечно пустующем. Городишко мёртвый, и где находятся его 14 тысяч жителей, я не знаю.

Остановившись в лучшей, но, тем не менее скверной гостинице, я тотчас-же спросил номерного, где дом Малеванного (мне казалось, да мне так и сообщали, что в Тараще любая муха укажет этот дом).

- Малеванного? Какого? Их тут несколько.
- Да вот этого знаменитого сектанта. Ну, вот, который умер дней пять тому назад.

- Умер? Ага, это вы про тех двух католиков, которых ксёндз хоронил?

Разговор наш длился довольно долго. Оказалось, что номерной мой семь лет живёт здесь и ни о какой малеванщине не слыхал. Выручил меня, конечно, еврей.

Просунув голову в мой номер, горбатенький еврейский мальчик спросил:

- Это вам верно надо того Малеванного, который штундует?

- Ну да, да! Этого самого!
- Он живёт здесь через два квартала. Сапожник Андрей Малеванный. Я вас проведу.

Андрей Малеванный, старший сын Кондрата, дав мне проводника, направил меня к своему брату Григорию Кондратовичу. Имев неосторожность пойти пешком, я скоро очутился в одной из тех трясин, которые в Тараще называются тоже улицами, - выбившись из сил, полетел в грязь и выпачкался с ног до головы.

Семья Малеванного отзывчиво отнеслась к моей просьбе и сообщила, что покойный сам перед смертью лелеял мысль передать гласности свои поучения.

- Но вот затруднение. За два дня до вашего приезда у нас был обыск, и полиция забрала рукописи. Обыск был по доносу одного нашего личного недоброжелателя, будто мы под видом «божественного» занимаемся анархией.

Я было приуныл но дело обошлось благополучно: рукописи были возвращены очень скоро, и я, заручившись ими, оглянулся, выезжая в последний (надеюсь) раз на этот городок и на окаймляющий его громадный лес гр. Браницкого, тот самый, где когда-то маленький Кондрат так искусно собирал грибы, что получил прозвище колдуна.

Я спросил Анну Емельяновну, отчего умер её муж. И был немало озадачен, услышав ответ:

- От душевной болезни.
Вот тебе раз! – подумал я. Так вот где нашёл проф. Сикорский себе союзницу – но почтенная старушка тотчас комментировала свои слова таким образом:

- Очень он душою болел за всех своих ближних, за всех людей. Мы так верим, - продолжала она, - что прах его распадётся, но его дух будет жить среди нас, верующих.

Из дальнейших расспросов я узнал, что покойный очень кашлял перед смертью и задыхался.

Сын его, Г. К., любезно доставил мне следующее описание последних его дней:

Окончательно слёг он в постель в конце декабря и до самой кончины упорно отказывался от врачебной помощи, говоря: «Это мой крест тяжёлый, и мне надо его несть. Такая моя участь».

За две недели до его смерти в его комнате присутствовали его две дочери, племянница и жена. Последняя, слыша его тяжкие стоны, тихо начала петь духовную песню:

День Господен
Издали уж виден.
И всех спящих пробуждает
Утра радостный рассвет.

Другие женщины присоединились к этому пению, а затем стал подпевать и сам больной, воспользовавшись минутой облегчения. Он очень любил пение: любил и слушать его и сам петь.

Когда смолкло пение, снова раздались его стоны, и женщины принялись плакать. А он сказал: «Не плачьте, я не умру, я только 68 лет прожил, а в моё время люди и до ста лет жили. Если выздоровею, окончу своё дело… Чуть мне станет тяжко, ваша мама уж и воду несёт обмывать моё тело! Впрочем, я имею такую великую надежду и веру, что если и помру, я из подземной глубины буду вопиять, ибо я ещё не окончил своего дела».

За три дня до смерти он перестал принимать пищу, но и тогда не говорил ничего о смерти, а толковал только о хорошей жизни. Сын его, Андрей, спросил: «Как нам жить, если вас не станет?» Умирающий ответил – видимо, уже с большим трудом: «Не пейте водки, да не ходите до попов, а остальное вы всё знаете хорошо». В ночь на 20-е он принял ванну и «оделся, как полагается». В два часа ночи на 21-е февраля он умер на руках своего зятя и ревностного последователя Л.С. Жугало.

Перед выносом тела его друзья преклонили колена перед гробом и дали друг другу обещание «продолжать дело покойного», чтобы оно не распалось с его смертью, как предполагали его враги.

II
В чём же состоит «дело» Малеванного?
Малеванцы прежде всего отрицают все обряды православной церкви и все таинства, даже св. крещение и св. причащение, чем эта секта отличается не только от трёх главных христианских религий, но и от многих других сект, - например от того баптизма, из которого малеванщина вышла. Отрицание всякой обязательной обрядности, само собою, обусловливает полную «беспоповщину», отсутствие праздников, храмов.

Я спросил, предполагают ли малеванцы отметить могилу своего учителя каким-нибудь памятником (он погребён на особом сектантском кладбище). Мне ответили неопределённо, из чего я заключил, что мысль эта не совсем чужда его родным, хотя во всяком случае памятник этот не будет к р е с т о м: этого знака и его святыни они не признают.

Богослужение малеванцев (если может быть о таковом речь) сводится к молитвословию и пению духовных виршей. Для последней цели они пользуются, между прочим, известным сборником «Гусли».

Мораль Христова учения малеванщина признаёт в полном объёме и без всяких оговорок. Две основных заповеди Христа о любви к Богу, и ближнему действительно проникают всё их учение насквозь, от первого до последнего слова его проповеди. Запрещается употребление в пищу мяса, курение табаку, питьё водки. Что касается условного «поста», он не существует у них.

Приняв всё это во внимание, мы получаем некоторое внешнее сходство малеванщины с духоборством и ещё больше с молоканством. Однако коренное различие между ними заключается в том, что малеванщина не чужда мистицизма, тогда как две только что указанные секты отличаются резким рационализмом. Дело в том, что в вопросе о непосредственном вмешательстве Господа Бога в судьбы человечества и каждого человека в отдельности Малеванный остался до конца стоять на точке зрения православных русских простолюдинов, из среды которых вышел. Верил в чудеса, знамения, предзнаменования, охрану праведника Богом и наказание, ждущее грешников в сем мире и грядущем. Следует отметить к чести Малеванного, что он, кажется, никогда не занимался шарлатанством и не творил чудес от своего имени. Чудеса творит непосредственно сам Бог. Я спросил малеванца: «признаёте ли вы Евангелие?» И, к удивлению моему, получил в ответ:

- Как первую ступень.
В объяснение своих слов вопрошаемый сослался на Толстого и на усмотренные им противоречия в евангельском тексте.

Кардинальный пункт христианской догмы, по-видимому, признаётся малеванцами. На оба мои вопроса: «признаёте ли вы св. Троицу, верите ли в Отца, Сына и Святого Духа» и «веруете ли, что Христос – Единородный Сын Божий, искупивший грехи мира крестною смертью и воскресший в третий день», я получил утвердительный ответ. С этого пункта начинается тёмная сторона малеванщины. Я задал вопрос: «Не отождествлял ли Малеванный себя с Христом? Не считают ли его Христом его последователи?» Услышав в ответ «нет», я поинтересовался узнать, что же означает тот факт, что послания Малеванного названы в рукописи «посланиями Иисуса Христа». Мне ответили: «это некоторые последователи так думают».

Но к этому ещё нужно добавить, что, как видно из нижеприводимого текста записок, Малеванный всюду, во всех главных событиях своей жизни, усматривал и резко подчёркивал аналогию между своею судьбою и судьбою Христа, - мало того, прямо называл себя «Спасителем», «Искупителем», «Сыном Божиим», - мало того, кое-где прямо указывает на свою жизнь, как на второе пришествие Христа. Следует ли видеть здесь со стороны Малеванного самообожествление или, наоборот, Христос низводится им до степени людей, посылаемых иногда Богом для поучения человечества, вопрос этот предоставляю решать специалистам-теологам.

Специалисты-психиатры должны решить вопрос о состоянии душевного здоровья Малеванного. «Записки», кажется, дают много материала и pro и contra. Во всяком случае, ясно одно: ничем не оправдывается с медицинской точки зрения долголетнее заключение его в доме умалишённых. Болезнь его, если была таковая, была абсолютно безвредна для окружающих. Почти нельзя не согласиться с почтенной Анной Емельяновной: её муж страдал, главным образом, манией самопожертвования, психозом добра и человеколюбия.

Вышесообщённое мною о сущности учения малеванщины не может, конечно, претендовать на полную достоверность, так как основывается лишь на моём личном знакомстве с текстом малеванского учения и на показаниях опрошенного мною лица (находившегося в очень близких родственных отношениях к Малеванному).

Но обратимся к самому тексту. Я убеждён, что он представляет высокий интерес и для историка, и для этнографа, и для теолога, и для художника-бытописателя, и для психолога и психиатра.

III
Литературное наследие Малеванного состоит из писем его к своим единомышленникам, посланий и автобиографии. Из писем мне не удалось заполучить ни одного, так что ниже приводится подробное описание текста лишь посланий и автобиографии, носящей название «История жизни К.А. Малеванного».

Малеванный, несмотря на своё основательное знакомство с Священным Писанием, приобретённое слушанием чтения других, был н е г р а м о т е н, и его творения писаны под его диктовку другими лицами, тоже малограмотными. Приводить поэтому текст в полной его неприкосновенности было бы слишком громоздким делом для ежедневной прессы. Часть текста, представляющую на мой взгляд больший интерес, я привожу в подлиннике, исправляя лишь орфографию и очевидные неправильности синтаксиса и этимологии. Отдельные характерные выражения, даже отступающие от обычной грамотной речи, приведены точно (они обозначены кавычками). Часть текста, менее интересная, представлена мною в собственном моём более или менее подробном переложении: эти отделы заключены мною в скобки и всегда начинаются с нового абзаца. Так же отмечаю я и свои собственные замечания, прерывающие текст. Указания на те пункты Священного Писания, откуда заимствуется Малеванным та или другая цитата, а также указания на невольно напрашивающиеся аналогии между текстом Малеванного и Писанием, принадлежат также мне (заключены в скобки, но помещены в строку).

_______
«История жизни К.А. Малеванного»
(Рукопись состоит из 24 писчих листов, исписанных довольно крупным почерком. Вручена мне родным сыном К.А., Григорием Кондратовичем. По его свидетельству, писана она зятем К.А. Малеванного под диктовку последнего. Впоследствии зять этот вышел из религиозной общины).

А. Ачкасовъ.
1. Детство и юность
«Рождество Кондратия Алексеевича Малеванного 1845 года от бедной вдовы Евфросинии Ивановны Малеванной, жизнь мою начал узнавать из 3 лет, по каком случаю именно меня все мальчики и дети называли всякими неподобными словами и даже старики и старухи и средние летами повторяли то же. Когда я шел улицей и встречалась какая-либо толпа народная, я сворачивал под плот где оброслые изгородья и нагонял в мои босые ноги, иглы колючих дети в толпе бросали на меня землю, палки и часто камени».

Я часто приходил домой с ногами, опухшими от колючек из изгороди и мать бранила меня, вынимая занозы из моих ног. Долго я не мог решиться спросить ее, почему моя жизнь «такая затруднительная, как будто бы для меня не стало ни природы, ни земли и всегда я, как лишним себя считаю для жизни».

(Ему было лет 5, когда он, наконец, предложил матери этот вопрос, предварительно взяв с неё обещание, что она не будет его бранить, - и заплакал. Заплакала и она и сказала):

- Грешница я, сынок мой. Через год после свадьбы осталась я вдовой. Молодою вышла я замуж, насильно отдали меня, мне было 18 лет в то время. От этого мужа родила я девочку, Ольгу, - спустя год дитя померло. И вот ко мне начали приставать, чтобы вторично взять меня замуж. Я не соглашалась. Однако зло взяло верх надо мною. Обольщена я была на 25 году, и тогда родилось от меня дитя - первое девочка и второе – ты. «Жених же тот, который обещал меня брать, обманул меня посредством войны с Пруссией». В нашем городке стояла крепостная артиллерия, и он был в ней фельдфебелем. Уходя на войну, он обещал по возвращении взять меня женой, но тут вскоре началась севастопольская война, и он ушел в Севастополь. Там «за отличие крепостной победы получил штаб-капитана», выйдя в отставку поселился в Николаеве и передал через товарищей, что уже не придет. Грешница я перед Богом, теперь я положила в основание совести своей во век никого не слушать. Ты родился в самую горькую годину, когда повсюду были смятения и войны, и польские манифестации, почти по всему миру была чума и холера, тысячами погибали люди в городах и сотнями в городишках и поселках. Вопль раздавался в воздухе день и ночь, народное уныние наступало, как будто все готовились к погребению. Ты был такой болезненный: день и ночь я тебя с рук не спускала. Когда было тебе полтора года, записали тебя в ревизию и назначили подати 3 рубля и рекрутского сбора от 1 до 2 рублей.

(В это время ребёнок сильно заболел; мать не спала над ним 5 ночей. На шестую он был так плох, что мать и её соседка не чаяли ему спасения, а затем, когда он весь оцепенел, решили, что он уже умер, согрели воды и обмыли его. Но когда стали одевать на его рубашонку, он затрепетал. Мать накрыла его тряпочкой и стала ждать, что будет. Ребёнок пришел в себя и закричал. Тем и кончилась болезнь).

Выслушав рассказ матери, я начал еще пуще прятаться от людей. Хатенка наша стояла под самым лесом гр. Браницкого; сзади хаты шли сады, а спереди этот могучий лес, тянувшийся верст на 8. «Я наслаждался часто благодатной весной и занимался в лесу своим промыслом». Моя мать летом уходила в херсонскую губернию на заработки, поручая нас своей сестре. Она зарабатывала за 4 месяца рублей 20; рубля 4 стоила ей дорога, да рубля 4 тратила на одежду, 4-5 руб. отдавала за меня повинностей, а на остальные 8 руб. жила всю зиму. Видя такую нужду матери, стал я ходить в лес и собирать там грибы и ягоды, а мать и тетка продавали их. И так я наловчился в этом искусстве, что никто в целом городке не мог со мною сравниться в этом. Бывало, я несу домой целую корзину грибов, а у других ничего нет: и стали они меня поносить и звать колдуном. Я начал от них прятаться и ходить уединенными тропинками. Ягодами да орехами давал я матери и тетке пользы копеек на 30 – 50. Они, бывало, не нахвалятся мной, и звали меня своим хозяином за то, что я прибирал все в доме, когда они уходили на базар. А когда они придут, я отправляюсь в лес... «Глаза мои смотрят на все красоты природы, и забываю всю грусть мою житейскую, восхищаюсь я духом Христова разума, и уста мои будто бы со всем беседуют»… Вхожу в глубину моих духовных размышлений...

(Мальчик видит, что лесные животные боятся его точно так же, как он боится людей. Люди кажутся ему охотниками «с оружием против груди его невинной, в которой сердце бьется любовью, как птичка невинная в своей клетке»).

Пробовал я говорить с народом мудрым и простым – они давали мне грубые ответы. Когда я спрашивал их о правде «и о своем друге», они отвечали:

- Правды не было и не будет. По правде жить,- помрешь с голода и холода. А если друга хочешь, побольше денег наживи: не только друга купишь, но отца и мать добудешь.

(Мальчик получает понятие о людской испорченности и о тех богах, которых люди себе творят: у одного бог – накопление богатств, у другого – хищничество, у того – разврат, у этого – его «мастерство», у иного – «прелестная одежда и уборы», еще у иного – грамота и красноречие; у некоторых богом является их молитва и изнурение плоти, у других – хвастовство благотворительностью).

И здесь узнал я «план своей родине», и оказалась она мне пустыней бесчеловечною.

(Когда ему было 13 лет, он стал было учиться колесному мастерству, но через год взяла его мать с собою в Одессу).

Дело было весной. Отправились мы с партией человек в 80 – 100 в апреле месяце «пешеходом», и прошли 400 верст без малого в 2 недели. Идя дорогою, я думал про себя: «Там, в далекой стороне, найду я товарища и друга; там не знают, кто я, и будут считать меня за человека».

И вот, в последний день, близь города, верст за 25, показывается, как лес, великий город Одесса, стоящий на равнине возвышенной и охваченный спереди Черным морем.

(При входе в город непонятная грусть охватывает мальчика).

Мы дошли до великой горы, так называемой Нарышкиной, (а шли мы с Пересыпа). Когда мы прошли верст 6 мимо маленьких построек, показались дома высокие и на первом доме надпись: «Преображенская улица». Дома все пяти-, шести-, семи- и, редко, трехэтажные.

(Спутники мальчика глазеют на высокие дома, причём сталкиваются с прохожими и сваливаются с ног, слушают уличные шарманки, а также раздающиеся из домов звуки рояля и духовую музыку. Многие из артели даже поотставали от своих товарищей, рассматривая городские диковинки).

Но мне о том нет ни радости, ни торжества и мне этот город - хуже того леса, в котором я собирал грибы.

(Мать и сын останавливаются у родственников. Зять тетки К.А., цирюльник, советует отдать мальчика в учение этому мастерству. По его рекомендации мать отдаёт сына к цирюльнику-армянину).

Когда меня туда вели, мне казалось, я иду на какую-то позорную и бесчеловечную смерть. Сговорилась мать с хозяином отдать меня на 6 лет. Хозяин ударил меня по плечу и говорит: «Получишь аттестат и будешь жить тогда хорошо!» Выпили магарыч и отдали меня в какое-то неподобное рабство.

Когда мать ушла, один из мальчиков показал мне, как разогревать печку, наливать воду в котел и рукомойники, подготовлять душистое мыло и проч. Дело было в воскресенье.

Приходилось быть на ногах весь день до двух часов ночи и спать часа 4, не больше. Вставали мы в 5 -6 часов утра. Особенно было тяжело в пятницу и, еще больше, в субботу, когда зала была полным-полна посетителями. Пищу давали очень скудную: какую-то мамалыгу да кусочек хлеба к чаю. С непривычки я изнемог, и ноги мои подкашивались. В субботу, истомившись, я присел у котелка, где разогревал воду. Подходит ко мне какой-то высокий мужчина с узкими глазами и мрачным лицом и грубо спрашивает: «Зачем ты сел?» Не успел я встать, как он хватил меня кулаком в ухо так, что я свалился как сноп и в глазах у меня потемнело. Слышу – льют на меня холодную воду хозяин, подмастер и мальчик. Очнувшись, я спрашиваю мальчика, кто этот, который меня ударил. Отвечает: «Родной брат хозяина». «За что-ж он меня ударил?» Отвечает: «Здесь садиться строго воспрещается».

(Мальчик решил, если мать не придет на другой день, уйти из Одессы. Но мать пришла, и ребёнок говорит ей: «Берите меня, куда хотите; смерть или жизнь пусть будет от Бога, а не от человека». Мать взяла его от армянина, и он с нею стал ходить «на сыпную работу»).

Сначала работали на баштанах, а когда наступила жатва – около хлеба. Я скоро освоился с этой работой и занимался ею до двадцати лет. Тогда задумал я освободиться от ига рабского и вольной жизнью приобретать себе скудное пропитание. Одесса мне опротивела: когда, бывало, войду в нее, особенно