Говорить о смерти так же трудно, как и о жизни, потому что это две равные по важности стороны бытия. Мы трепещем, понимая неотвратимость и окончательность смерти. Но ведь в жизни тоже все невозвратимо и окончательно, бездна прошлого и надвигающаяся необъятность будущего тревожат не меньше, чем предстоящий нам момент смерти.
Широко известна идея позднего Фрейда о том, что стремление к жизни психологически равно тяге к небытию. Это означает, что в нас постоянно действуют две противоположно направленные инстинктивные силы - созидательной любви (Эрос) и влечения к деструкции (Танатос; отсюда - танатофобия – патологический страх смерти) и что поведение, деятельность человека обусловлены борьбой этих сил.
Не все психоаналитические идеи близки христианскому сознанию, но противоборство двух сил (хотя и более глубинных, чем мыслил Фрейд) в себе ощущает любой человек, если он отдает себе отчет в своей жизни. Вспомним у ап.Павла: "...желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю". Кто из нас может сказать, что это не о нем?
Жизнь не менее таинственна, чем смерть, и страх жизни зачастую даже сильнее страха смерти. Нас пугает - до отторжения – необходимость самостоятельно строить свою жизнь и отвечать за все, что в ней происходит. Нас пугает Богом данная нам свобода как необходимость проявлять собственную волю к добру или злу. И слова апостола - "не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю" - не оправдание нашей беспомощности, а зона нашей ответственности. Ответственность эту мы ни с кем не можем разделить, от этого страх одиночества, чувство оставленности.
Как бы мы ни старались не думать «о грустном», идея смерти – важнейший мотив наших переживаний, начиная от внутренних, глубоко личностных страхов, защит, событий, снов, до общесоциальных проявлений – идеологии, верований, памятников и стремления в космос. Ею просто пронизан весь строй нашей жизни – заполнение времени, страсть к развлечениям, гонка за успехом, непоколебимая вера в миф о прогрессе, стремление к славе. Страх смерти настолько укоренен и всеохватен, что на отрицание смерти уходит большая часть нашей жизненной энергии.
При пугающей сложности жизни, она все же более очевидна для нас, у нас есть опыт жить. А вот смерть, как переход от известной реальности - к совершенно неведомой, - таинственна, загадочна, окружена бесчисленными суевериями и порой странными ритуалами. Она страшит нас по-детски - неясностью угрозы, страхом абстрактным, вообще. Этот страх как будто вписан в нас с рождения. Тревога смерти может парализовать радость бытия безнадежностью, обесцветить жизнь унылым нежеланием начинать что-то новое, меняться, тратить силы, ведь рано или поздно все закончится. Неосознанный страх смерти мешает нам в принятии решений, он не дает свободы в общении с людьми, препятствует росту и зрелости.
Мы вычеркиваем из сознания смерть, мы делаем вид, что она к нам отношения не имеет, а земная жизнь бесконечна. Так работает защитный механизм отрицания – наше главное психическое «укрытие» от страха смерти. Укрытие призрачное, только маскирующее глубинный ужас небытия. Это как если бы мы при виде мчащейся на нас машины просто закрыли глаза, чтобы ее не видеть, и ничего не предпринимали бы.
Неверное отношение к смерти - постоянный источник бессознательной тревоги. Эта тревога является основным объектом работы экзистенциального подхода в психотерапии. Блестяще разработанное И. Яломом, это направление рассматривает «симптомы пациентов как ответ на тревогу смерти текущего момента», а не на прошлые травмы и стрессы. То есть многие наши проблемы провоцируются не драматическим прошлым опытом, а не проходящим страхом смерти, который мы не осознаем. Он проявляется не только в моменты угрозы жизни, а (в зависимости от особенностей личности и жизненной истории) в самых разных ситуациях, как будто далеких от смерти. Например, во время важных перемен в жизни – при отделении от родителей, перемене работы, создании собственной семьи и т.п. То есть страх смерти – это, прежде всего, тревога неизвестного, когда мы не знаем, что нас ждет в новой, неведомой нам жизни.
Некоторые наши стереотипы тоже родом из этой части бессознательного. К примеру, увлечение сериалами или привычка не доводить до конца ни одного дела: выбирается любое действие, которое можно растянуть во времени. Так мы обманываем себя и словно успокаиваемся, что не стоит бояться смерти, думать о ней; умереть сейчас невозможно, ведь не все дела закончены, столько всего впереди.
Другая метаморфоза страха смерти - страх потери времени. Спешка и нетерпение, широко распространенные сегодня, обязаны своим возникновением глубоко скрываемому в бессознательном страху конца, страху перед ограниченностью существа во времени.
Отрицание небытия поддерживается еще нашей глубинной верой в свою исключительность: да, люди болеют, умирают, но только не я, со мной этого не может быть. Порой мы пытаемся прятаться от смерти, наоборот, полностью слившись с какой-либо группой: политической партией или сектой, например.
Общее чувственное похолодание и цинизм стали приметами нашего времени, и смерть сейчас особенно востребована, особенно у молодых, как реальность, позволяющая испытать максимально сильные ощущения. Поэтому часто страх парадоксально проявляется как бы заигрыванием со смертью: любовью к экстриму всех видов, играми на выживание, демонстративными попытками суицида, наконец. Ведь возможность «потягаться» со смертью (кто - кого?) и обострить чувства будто подтверждают нас живыми и как бы отвергают саму возможность умереть. Многочисленные сексуальные связи - желание многократно «запечатлеть» себя в разных партнерах - также иллюзорно увеличивают жизнь, создают представление ее насыщенности. Из того же ряда образ жизни трудоголиков и людей, отчаянно стремящихся к власти и влиянию.
Попыткой закрепиться в земном бытии навсегда, остановить время можно объяснить страсть омолаживаться, делать пластические операции и просто фанатичное отношение к укреплению здоровья. Ужас перед болезнью или старением тоже выдает притаившийся на краю сознания страх небытия.
Жизненная пустота – не только в значении бессмысленности, - а именно пустое времяпрепровождение: болтовня, телевизор, ежедневное «приглушение» себя рекламируемыми напитками, как и любое «убивание времени», не дающее хода переменам, накапливает чувство несостоятельности, неудачи жизни и, пропорционально, – усиливает тревогу смерти. Замечательны слова Б. Брехта: «Бояться надо не смерти, а пустой жизни».
Все эти и множество других масок страха смерти нужны нам, чтобы снизить экзистенциальную тревогу, прикрыть бессмысленность существования, обеспечить просто «переправу» через время. В этой связи буквальное значение приобретает старый анекдот, когда на вопрос пациента: «Доктор, я жить буду?» врач отвечает: «А смысл?»
Уберечься от смерти нельзя, так как она – неотъемлемая часть жизни. Человек рождается и сразу вступает в процесс физического умирания. Даже наше дыхание связано с этим: вдох - жизнь, а выдох – смерть. Нет сияющей дневным светом линии жизни, которая оканчивается ужасной темной бездной смерти. Есть объемное пространство вечности, в котором сплетены воедино жизнь и смерть. В него мы рождаемся и остаемся там навсегда.
Наше отношение к смерти влияет на нашу жизнь. Оно либо дает силы на осмысленное проживание земного пути, либо заставляет нас терять уверенность и энергию, совершать глупые и рискованные поступки, становиться рабом вещей, которые к вечности не имеют никакого отношения.
Преодоление страха смерти и зрелое принятие временности тварного бытия дают совершенно иное осмысление нашего пребывания на земле. Оно освобождает нас от масок и выявляет нашу подлинность, становится сакральной, от Бога данной «мерой всех вещей», воспитывает в нас вкус к жизни. Мы стоим лицом к смерти, и ее встречный свет проявляет нашу жизнь и нас, заставляя пересмотреть ценности и дать себе отчет в действительных своих желаниях. Присутствие смерти в сознании показывает в истинном свете и расставляет по местам все важное и ничтожное, чем наполнена наша жизнь. Ведь время, которого так мало, попросту жаль тратить на суету, пошлость, дрязги и прочий мусор повседневности. Острое переживание ценности каждой минуты существования хорошо знакомо тем, кто пережил явную угрозу гибели или смертельно больным людям. Оно дает понимание: «Существование не может быть отложено» (И. Ялом).
Напряженное усилие в трагической ситуации делает жизнь небанальной, придает ей глубину, заостренность и совершенно иную перспективу. В этом смысле болезнь иногда оказывается важнее всей предыдущей жизни.
Основной страх связан со смертью, которую мы мыслим как прекращение нашего земного бытия. Но при тщательном рассмотрении оказывается, что конец существования - не единственная наша смерть. А есть еще тонкий яд, пропитывающий, омертвляющий живую ткань жизни. Но именно его наличие и доза определяет, будем ли мы ожидать своего конца с ужасом и ненавистью или сможем сказать вслед за апостолом: "Мне жизнь – Христос, и смерть – приобретение". Если можно так выразиться, мы всей жизнью отвечаем на вопрос смерти, и далеко «не все, чем мы живем, стоит того, чтобы мы отдавали ему свою жизнь» (А. Ильин).
Нам известно, что сделанный грех рождает смерть, но яда этой смерти мы почти не замечаем! Мы не чувствуем, как замирает дыхание жизни, когда по привычке или слабости воли, по немощи или глупости мы впадаем в смерть, порожденную нашими кривыми путями в прелюбодеяние или сребролюбие, в зависть или злобу, клевету, пьянство или воровство. В этом мертвом пространстве мы сами становимся оборотнями, для которых истинная, бытийная система жизненных координат опрокидывается, «оборачивается» своей противоположностью. В этом кривом зеркале любовники ревнуют друг друга к законным супругам, скупец отказывает в необходимом собственным детям, а преступный мир и вовсе романтизирует себя в героический и т.д. Очень точно об этом сказано, что смерть – не существительное, это прилагательное к греховной жизни.
Но не только явный грех омертвляет жизнь. Иногда то, что мы не считаем своей ошибкой, злокачественно не меньше. Родители и их выросшие дети, никак не могущие расстаться и зажить собственными жизнями; супруги, пребывающие в недоверительных, безвоздушных отношениях и т.д. – любое действие, противоположное любви, вносит тление в живую ткань бытия.
Такой же мертвостью часто оборачивается наше безрадостное благочестие, если мы прилежное хождение в храм и почти клубное приходское общение считаем высокодуховной жизнью, достаточной для спасения от смерти. Пожалуй, самое печальное происходит именно тогда, когда мы не стремимся к самой Жизни, к любви, к радости, не думаем обновлять, очищать, оживотворять свой ум, свое существование в связи с Евангелием. Потому что тогда вера омертвляется, как соль теряет силу, и смерть занимает пространство жизни.
Всеми силами мы стараемся заглушить рокот надвигающейся смерти, попросту отрицаем ее. Мы отравляем чистую реку бытия ядом своих ошибок и грехов, усиливая этим нашу тревогу небытия. В сегодняшнем мире, в наших неочищенных душах не может не быть этой тревоги. Это тоже яркая примета любого далекого от гармонии общества, его обязательный атрибут, т.к. страх – это то, что, как сорняк, вырастает там, где нет любви, ведь только совершенная любовь изгоняет страх.
Наивысшим противопоставлением страху смерти служит то, что святые отцы называют памятью смертной. Это уже не просто мысли о конечности земного существования, не философские размышления о бренности мира, это особый способ организации себя и своей жизни, это ежедневная самопроверка на готовность предстать перед Богом. Выдающийся философ М. Хайдеггер писал: «Смерть вызывает тревогу, потому что затрагивает самую суть нашего бытия. Но благодаря этому происходит глубинное осознавание себя. Смерть делает нас личностями». Перед лицом смерти мы можем стоять только в одиночестве, она, как особый акт личной жизни, будто отделяет нас от остального человечества. Способность зрело, с радостью переживать эту бытийную отделенность, свою единственность и одинокость – необходимое условие для становления личности.
Память смертная заставляет человека не «убегать» от смерти, а делать жизнь такой, в какой не страшно жить и после которой не страшно умирать. Такое присутствие смерти в сознании вдохновляет благодарить Бога за радостный дар жизни и проходить путь покаяния, обновлять ум; совершать благородные поступки, молиться за врагов и приводить жизнь в соответствие с ее истинным смыслом – спасением. Она «учит нас не терять времени, хотеть лучшего, выбирать изо всего одно прекрасное, жить Божественным на земле, пока еще длится наша недолгая жизнь» (А.Ильин).
Память смертная – такой же дар от Бога, как вера или любовь. В ожидании дара удерживать себя в духовном напряжении трудно, ведь в нас слаба «воля к святости», да и враг начеку: «Памяти смертной враг боится больше всего, больше, чем молитвы, и все свое лукавство употребляет на то, чтобы отвлечь человека от этой памяти, увлекая чем-либо земным» {архиеп. Варлаам (Ряшенцев)}. И мы охотно увлекаемся - от страха перед смертью и от неосознанности жизни. На фоне этой нашей смертоносной суеты так просто и величественно звучат слова Моисея: "…жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа Бога твоего, слушал глас Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя и долгота дней твоих, чтобы пребывать тебе на земле". (Втор.30:19-20).
Избери жизнь! Как, в сущности, немного от нас требуется…
Не все психоаналитические идеи близки христианскому сознанию, но противоборство двух сил (хотя и более глубинных, чем мыслил Фрейд) в себе ощущает любой человек, если он отдает себе отчет в своей жизни. Вспомним у ап.Павла: "...желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю". Кто из нас может сказать, что это не о нем?
Жизнь не менее таинственна, чем смерть, и страх жизни зачастую даже сильнее страха смерти. Нас пугает - до отторжения – необходимость самостоятельно строить свою жизнь и отвечать за все, что в ней происходит. Нас пугает Богом данная нам свобода как необходимость проявлять собственную волю к добру или злу. И слова апостола - "не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю" - не оправдание нашей беспомощности, а зона нашей ответственности. Ответственность эту мы ни с кем не можем разделить, от этого страх одиночества, чувство оставленности.
Как бы мы ни старались не думать «о грустном», идея смерти – важнейший мотив наших переживаний, начиная от внутренних, глубоко личностных страхов, защит, событий, снов, до общесоциальных проявлений – идеологии, верований, памятников и стремления в космос. Ею просто пронизан весь строй нашей жизни – заполнение времени, страсть к развлечениям, гонка за успехом, непоколебимая вера в миф о прогрессе, стремление к славе. Страх смерти настолько укоренен и всеохватен, что на отрицание смерти уходит большая часть нашей жизненной энергии.
При пугающей сложности жизни, она все же более очевидна для нас, у нас есть опыт жить. А вот смерть, как переход от известной реальности - к совершенно неведомой, - таинственна, загадочна, окружена бесчисленными суевериями и порой странными ритуалами. Она страшит нас по-детски - неясностью угрозы, страхом абстрактным, вообще. Этот страх как будто вписан в нас с рождения. Тревога смерти может парализовать радость бытия безнадежностью, обесцветить жизнь унылым нежеланием начинать что-то новое, меняться, тратить силы, ведь рано или поздно все закончится. Неосознанный страх смерти мешает нам в принятии решений, он не дает свободы в общении с людьми, препятствует росту и зрелости.
Мы вычеркиваем из сознания смерть, мы делаем вид, что она к нам отношения не имеет, а земная жизнь бесконечна. Так работает защитный механизм отрицания – наше главное психическое «укрытие» от страха смерти. Укрытие призрачное, только маскирующее глубинный ужас небытия. Это как если бы мы при виде мчащейся на нас машины просто закрыли глаза, чтобы ее не видеть, и ничего не предпринимали бы.
Неверное отношение к смерти - постоянный источник бессознательной тревоги. Эта тревога является основным объектом работы экзистенциального подхода в психотерапии. Блестяще разработанное И. Яломом, это направление рассматривает «симптомы пациентов как ответ на тревогу смерти текущего момента», а не на прошлые травмы и стрессы. То есть многие наши проблемы провоцируются не драматическим прошлым опытом, а не проходящим страхом смерти, который мы не осознаем. Он проявляется не только в моменты угрозы жизни, а (в зависимости от особенностей личности и жизненной истории) в самых разных ситуациях, как будто далеких от смерти. Например, во время важных перемен в жизни – при отделении от родителей, перемене работы, создании собственной семьи и т.п. То есть страх смерти – это, прежде всего, тревога неизвестного, когда мы не знаем, что нас ждет в новой, неведомой нам жизни.
Некоторые наши стереотипы тоже родом из этой части бессознательного. К примеру, увлечение сериалами или привычка не доводить до конца ни одного дела: выбирается любое действие, которое можно растянуть во времени. Так мы обманываем себя и словно успокаиваемся, что не стоит бояться смерти, думать о ней; умереть сейчас невозможно, ведь не все дела закончены, столько всего впереди.
Другая метаморфоза страха смерти - страх потери времени. Спешка и нетерпение, широко распространенные сегодня, обязаны своим возникновением глубоко скрываемому в бессознательном страху конца, страху перед ограниченностью существа во времени.
Отрицание небытия поддерживается еще нашей глубинной верой в свою исключительность: да, люди болеют, умирают, но только не я, со мной этого не может быть. Порой мы пытаемся прятаться от смерти, наоборот, полностью слившись с какой-либо группой: политической партией или сектой, например.
Общее чувственное похолодание и цинизм стали приметами нашего времени, и смерть сейчас особенно востребована, особенно у молодых, как реальность, позволяющая испытать максимально сильные ощущения. Поэтому часто страх парадоксально проявляется как бы заигрыванием со смертью: любовью к экстриму всех видов, играми на выживание, демонстративными попытками суицида, наконец. Ведь возможность «потягаться» со смертью (кто - кого?) и обострить чувства будто подтверждают нас живыми и как бы отвергают саму возможность умереть. Многочисленные сексуальные связи - желание многократно «запечатлеть» себя в разных партнерах - также иллюзорно увеличивают жизнь, создают представление ее насыщенности. Из того же ряда образ жизни трудоголиков и людей, отчаянно стремящихся к власти и влиянию.
Попыткой закрепиться в земном бытии навсегда, остановить время можно объяснить страсть омолаживаться, делать пластические операции и просто фанатичное отношение к укреплению здоровья. Ужас перед болезнью или старением тоже выдает притаившийся на краю сознания страх небытия.
Жизненная пустота – не только в значении бессмысленности, - а именно пустое времяпрепровождение: болтовня, телевизор, ежедневное «приглушение» себя рекламируемыми напитками, как и любое «убивание времени», не дающее хода переменам, накапливает чувство несостоятельности, неудачи жизни и, пропорционально, – усиливает тревогу смерти. Замечательны слова Б. Брехта: «Бояться надо не смерти, а пустой жизни».
Все эти и множество других масок страха смерти нужны нам, чтобы снизить экзистенциальную тревогу, прикрыть бессмысленность существования, обеспечить просто «переправу» через время. В этой связи буквальное значение приобретает старый анекдот, когда на вопрос пациента: «Доктор, я жить буду?» врач отвечает: «А смысл?»
Уберечься от смерти нельзя, так как она – неотъемлемая часть жизни. Человек рождается и сразу вступает в процесс физического умирания. Даже наше дыхание связано с этим: вдох - жизнь, а выдох – смерть. Нет сияющей дневным светом линии жизни, которая оканчивается ужасной темной бездной смерти. Есть объемное пространство вечности, в котором сплетены воедино жизнь и смерть. В него мы рождаемся и остаемся там навсегда.
Наше отношение к смерти влияет на нашу жизнь. Оно либо дает силы на осмысленное проживание земного пути, либо заставляет нас терять уверенность и энергию, совершать глупые и рискованные поступки, становиться рабом вещей, которые к вечности не имеют никакого отношения.
Преодоление страха смерти и зрелое принятие временности тварного бытия дают совершенно иное осмысление нашего пребывания на земле. Оно освобождает нас от масок и выявляет нашу подлинность, становится сакральной, от Бога данной «мерой всех вещей», воспитывает в нас вкус к жизни. Мы стоим лицом к смерти, и ее встречный свет проявляет нашу жизнь и нас, заставляя пересмотреть ценности и дать себе отчет в действительных своих желаниях. Присутствие смерти в сознании показывает в истинном свете и расставляет по местам все важное и ничтожное, чем наполнена наша жизнь. Ведь время, которого так мало, попросту жаль тратить на суету, пошлость, дрязги и прочий мусор повседневности. Острое переживание ценности каждой минуты существования хорошо знакомо тем, кто пережил явную угрозу гибели или смертельно больным людям. Оно дает понимание: «Существование не может быть отложено» (И. Ялом).
Напряженное усилие в трагической ситуации делает жизнь небанальной, придает ей глубину, заостренность и совершенно иную перспективу. В этом смысле болезнь иногда оказывается важнее всей предыдущей жизни.
Основной страх связан со смертью, которую мы мыслим как прекращение нашего земного бытия. Но при тщательном рассмотрении оказывается, что конец существования - не единственная наша смерть. А есть еще тонкий яд, пропитывающий, омертвляющий живую ткань жизни. Но именно его наличие и доза определяет, будем ли мы ожидать своего конца с ужасом и ненавистью или сможем сказать вслед за апостолом: "Мне жизнь – Христос, и смерть – приобретение". Если можно так выразиться, мы всей жизнью отвечаем на вопрос смерти, и далеко «не все, чем мы живем, стоит того, чтобы мы отдавали ему свою жизнь» (А. Ильин).
Нам известно, что сделанный грех рождает смерть, но яда этой смерти мы почти не замечаем! Мы не чувствуем, как замирает дыхание жизни, когда по привычке или слабости воли, по немощи или глупости мы впадаем в смерть, порожденную нашими кривыми путями в прелюбодеяние или сребролюбие, в зависть или злобу, клевету, пьянство или воровство. В этом мертвом пространстве мы сами становимся оборотнями, для которых истинная, бытийная система жизненных координат опрокидывается, «оборачивается» своей противоположностью. В этом кривом зеркале любовники ревнуют друг друга к законным супругам, скупец отказывает в необходимом собственным детям, а преступный мир и вовсе романтизирует себя в героический и т.д. Очень точно об этом сказано, что смерть – не существительное, это прилагательное к греховной жизни.
Но не только явный грех омертвляет жизнь. Иногда то, что мы не считаем своей ошибкой, злокачественно не меньше. Родители и их выросшие дети, никак не могущие расстаться и зажить собственными жизнями; супруги, пребывающие в недоверительных, безвоздушных отношениях и т.д. – любое действие, противоположное любви, вносит тление в живую ткань бытия.
Такой же мертвостью часто оборачивается наше безрадостное благочестие, если мы прилежное хождение в храм и почти клубное приходское общение считаем высокодуховной жизнью, достаточной для спасения от смерти. Пожалуй, самое печальное происходит именно тогда, когда мы не стремимся к самой Жизни, к любви, к радости, не думаем обновлять, очищать, оживотворять свой ум, свое существование в связи с Евангелием. Потому что тогда вера омертвляется, как соль теряет силу, и смерть занимает пространство жизни.
Всеми силами мы стараемся заглушить рокот надвигающейся смерти, попросту отрицаем ее. Мы отравляем чистую реку бытия ядом своих ошибок и грехов, усиливая этим нашу тревогу небытия. В сегодняшнем мире, в наших неочищенных душах не может не быть этой тревоги. Это тоже яркая примета любого далекого от гармонии общества, его обязательный атрибут, т.к. страх – это то, что, как сорняк, вырастает там, где нет любви, ведь только совершенная любовь изгоняет страх.
Наивысшим противопоставлением страху смерти служит то, что святые отцы называют памятью смертной. Это уже не просто мысли о конечности земного существования, не философские размышления о бренности мира, это особый способ организации себя и своей жизни, это ежедневная самопроверка на готовность предстать перед Богом. Выдающийся философ М. Хайдеггер писал: «Смерть вызывает тревогу, потому что затрагивает самую суть нашего бытия. Но благодаря этому происходит глубинное осознавание себя. Смерть делает нас личностями». Перед лицом смерти мы можем стоять только в одиночестве, она, как особый акт личной жизни, будто отделяет нас от остального человечества. Способность зрело, с радостью переживать эту бытийную отделенность, свою единственность и одинокость – необходимое условие для становления личности.
Память смертная заставляет человека не «убегать» от смерти, а делать жизнь такой, в какой не страшно жить и после которой не страшно умирать. Такое присутствие смерти в сознании вдохновляет благодарить Бога за радостный дар жизни и проходить путь покаяния, обновлять ум; совершать благородные поступки, молиться за врагов и приводить жизнь в соответствие с ее истинным смыслом – спасением. Она «учит нас не терять времени, хотеть лучшего, выбирать изо всего одно прекрасное, жить Божественным на земле, пока еще длится наша недолгая жизнь» (А.Ильин).
Память смертная – такой же дар от Бога, как вера или любовь. В ожидании дара удерживать себя в духовном напряжении трудно, ведь в нас слаба «воля к святости», да и враг начеку: «Памяти смертной враг боится больше всего, больше, чем молитвы, и все свое лукавство употребляет на то, чтобы отвлечь человека от этой памяти, увлекая чем-либо земным» {архиеп. Варлаам (Ряшенцев)}. И мы охотно увлекаемся - от страха перед смертью и от неосознанности жизни. На фоне этой нашей смертоносной суеты так просто и величественно звучат слова Моисея: "…жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое, любил Господа Бога твоего, слушал глас Его и прилеплялся к Нему; ибо в этом жизнь твоя и долгота дней твоих, чтобы пребывать тебе на земле". (Втор.30:19-20).
Избери жизнь! Как, в сущности, немного от нас требуется…
Источник: Анна Воспянская
Обсуждения Выбор. Избери жизнь