Поздний

– Это совсем не смешно, – буркнула Лиззи в то время, как ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. – Я понимаю, что ты обижен и чувствуешь необходимость отыграться на ком-нибудь. Но это не дает тебе права клеветать на мою семью.

– На твоего брата, – снова уточнил Люк. – Я обвиняю только одного члена твоей семьи. По поводу честности остальных пока могу только догадываться.

Лиззи начала потихоньку терять самообладание.
– На каких основаниях ты обвиняешь Мэтью в мошенничестве?

– На тех...

– Нет, не дергайся, – прошептал Люк.
Лиззи испуганно взглянула ему в глаза:
– Я думала, ты…
Но Люк не дал ей договорить, перебив фразу нежным поцелуем.

– Мы спасем нашу первую брачную ночь, любимая, – сказал он. – И сделаем это медленно. Так медленно, что ты не сумеешь испугаться.

Лиззи хотела заявить, что ничего не боится, но не могла произнести ни слова. Она почувствовала, как его рука скользит вниз по ее шелковой ночнушке.

Она раскрыла для него свои губы, и Люк сразу же принял...

– Вы можете сказать мне правду. Что со мной?
Нейрохирург посмотрел на сидящего перед ним пациента. Очень важного пациента. Врач не сомневался, что шейх Бандар бин Саид аль Серкель не бросает слов на ветер. Но действительно ли он готов услышать, каковы его шансы на выживание?

Приблизительно такие же, какие у трёхлетнего жеребца из его конюшни выиграть Дерби.

И даже его миллиарды не смогут ему помочь.
– У вас опухоль мозга. Злокачественная.
Люди обычно бледнели, когда он говорил им нечто...

Клео оказалась права насчет фермы. Она была очень живописной, с прекрасными лужайками и садами, и каждое место словно приглашало устроить там пикник.

Клео наполнила корзинку превосходной едой: холодный цыпленок, салат, свежие, еще теплые булочки и нежный морковный кекс.

В углу корзинки Саманта нашла две маленькие бутылки белого вина. Все это пришлось как нельзя более кстати. После трехчасового осмотра лошадей, отмеченных Тревором в каталоге, Саманта и Бандар ужасно проголодались. Они...

Я сначала увидел саквояж, а потом человека. Саквояж – это древний гибрид сумки, чемодана и портфеля, такие носят доктора в исторических фильмах. Теперь их, по-моему, не делают.

Вроде бы саквояж должен быть добрым, толстым и надежным.

Приходил чеховский доктор, велел открыть рот, давал капли или микстуру

– тогда даже еще уколов не умели делать.
А этот саквояж мне не понравился.
Саквояж спускался в подземный переход. Его нес небольшой человек, совершенно непохожий на доктора. Ни на кого...

Ветер заносил дорогу, но резвые кони летели, как молния, – ноздри их дымились, пар вился столбом, и пушистый снег от копыт их подымался вверх облаками. Скоро путешественники наши въехали в темноту леса, где совсем не было дороги.

Старушка няня дрожала от страха, но прекрасная Наталья, чувствуя подле себя милого друга, ничего не боялась. Молодой супруг отводил рукою все ветви и сучья, которые грозили уколоть белое лицо супруги его. Он держал ее в своих объятиях, когда сани опускались во...

Господин доктор Отто Калленбрук, профессор евгеники, сравнительного расоведения и расовой психологии, действительный член Германского антропологического общества и Германского общества расовой гигиены, член-основатель общества борьбы за улучшение германской расы.

Автор нашумевших книг о пользе стерилизации, о расовых корнях социальной патологии пролетариата и ряда других, сидел в рабочем кабинете по Лихтенштейналлее № 18 и, попивая послеобеденный кофе, внимательно просматривал гранки своей...

Мак так взбесился, что был готов ее убить. Но Марис это нисколько не волновало. Она была не менее зла. В ней горела ярость. Она едва удержалась от того, чтобы не наброситься на Джоан Стоничер, и только понимание того, что Фурор нуждался в помощи, заставило ее сохранять самообладание.

Лес кишел людьми: сновали медики, представители шерифа, патрульные полицейские, любопытные и даже несколько репортеров. Хотя Фурор привык к толпе, но прежде в него никогда не стреляли, поэтому шок и боль сделали...

"Мне, во всяком случае, ненавистно все, что только поучает меня, не расширяя и непосредственно не оживляя моей деятельности". Эти слова Гёте, это его задушевное ceterum censeo могло бы служить вступлением к нашему рассуждению о положительной или отрицательной ценности истории.

Ибо в этом рассуждении мы намерены показать, почему поучение без оживления, почему знание, сопряженное с ослаблением деятельности, почему история, как драгоценный избыток знания и роскошь, нам должны быть, по выражению...

«Вот уже третий день пошел, а от него ни единого звоночка…», Оля с печалью посмотрела на Шаризо, свернувшуюся калачиком в углу на кухне.

- Где же твой хозяин пропал, а Шаризо? Где Игорь?
При упоминании имени хозяина, у собаки поднялось ухо и мордочка повернулась в сторону двери – «Не он?», рядом на площадке громыхнула дверь, «Нет, это не он…» и ее голова понуро опустилась на лапы.

- И не ешь ты ничего. Что же с тобой делать? Я сейчас твою еду Бордо и Рокфору отдам, - пригрозила Оля и...