Бездомный

— Двадцать два... 22-а!.. 22-а - а - а... — В звуке невнятном долбил себе време-мысль цифровую, секундную,.. Инк. В шепоте у губ самых.

Тело его вне осознания оставалось. И веки глаз были плотно закрыты. И "энерго-дева" не слышалась, мыслено,.. рядом где. Но вот разум!.. Умозаключения разные — на уровне и туманного сознания... — оставались все еще "тут и теперь". А глубины подсознания?.. Уму неподконтрольные в плане обыденно-повседневном. Они, эти самые "мысле-подвалы",.. на замок неведомый...

12.

Прорезая волну за волной острым носом, катер, под управлением Васи, с детективом Борзовым на борту, целый день мутил морские воды. Результат был налицо - полное отсутствие, какого бы то ни было результата. В тот самый момент, когда Миша, Галя и Прохор искали пропавшего Бима, преследователи находились очень далеко от места нахождения "летучего дома".

- Глуши мотор! - скомандовал Борзов. - Уже голова от его шума раскалывается. Надо немного передохнуть. Заодно и перекусить.

Василий...

— Я сама провожу. Мы с Белкой двух слов сказать не успели. Так что извините меня, — обратилась она ко всем, — я очень скоро вернусь.

И вот, наконец, они вдвоем с Белкой. Легкий морозец. Тихо. Споры, слова, духота — все позади.

— Белочка... — Ольга с нежностью поправляет ее вы-бившиеся из-под платка волосы и притягивает подругу к се¬бе. — Я очень соскучилась. В воскресенье собралась, но вот

вся эта затея с крестинами и Сашин приезд... А соскучилась очень.

— Я тоже. Еще больше.
— Кто...

ГЛАВА 13.
ВСЕ МАНЬЯКИ ПОПАДАЮТ В АД!

1.

Прокаленный на газовой комфорке скальпель рассек мышцу и вошел в глубь раны. Нащупав острием лезвия застрявшую в предплечье пулю, я поддела ее, и окровавленный кусочек свинца негромко звякнул об эмалированную кухонную раковину. Не расслабляясь на этом, я расширила свою рану еще сантиметров на пять, вырезая посеревшую мертвую ткань. Ну вот, теперь, вроде, все в порядке.

Плеснув на разрезанное предплечье водку из бутылки, купленной в ночном...

- Ты меня совсем не любишь, а очень скоро просто забудешь и бросишь, променяв на своих друзей и футбол, - в который раз причитала мама. Мишка знал этот монолог наизусть. Сейчас мама вспомнит и разорванные штаны, и постоянные двойки, и прогул в школе.

Где найти слова, и как объяснить маме, что разорванные штаны - это символ победы, и разве столь важно, что они порваны? Я не мог бросить Андрюху, которого хотели побить в соседнем дворе. Можно попытаться в который раз объяснить, что прогулял...

- Сколько можно? Кого только у нас не было, ты приносил домой и голубей, и котят, у собачонки, которую ты принёс год назад – скоро будут щенки. Наши квадратные метры не позволяют содержать всех бездомных животных, которых ты находишь на улице. Мы не можем помочь всем!

- Всем нет, но этому я должен помочь, - пытался оправдываться Мишка.

- Вот куда мы его денем? Кто за ним будет ухаживать? Да, они хорошие и верные, ласковые и надёжные друзья, но нельзя же бросить школу и заботиться только о...

Трясясь в прокуренном вагоне,
Он стал бездомным и смиренным,
Трясясь в прокуренном вагоне,
Он полуплакал, полуспал…
(А. Кочетков «Баллада о прокуренном вагоне»)

Гитарные линии соединялись в моей голове в странные узоры, переплетались и скользили. Голоса и тени играли в только им понятную игру, танцевали и прятались, иногда, увлекшись, пробегали совсем рядом, слегка задевая меня беззвучными крыльями.

Я отодвинул шторку и зажмурился: закатное солнце, отражаясь в воде, заглядывало в окно...

Пока тлеет сигарета...
Проходит примерно девять минут...
Что такое девять минут по сравнению с вечностью? Ничего...

Песчинка на дне дремлющего мирового океана...

Пока тлеет сигарета где-то бушует цунами, где-то ураган яростно срывает крышу чьего-то убежища, чего-то дома...

Кто-то смотрит в окно в восторге от долгожданного снегопада...

Кто-то намазывает спину лосьоном для загара и подставляет свое тело ласковому солнцу...

Пока тлеет сигарета где-то от взрыва погибают люди, кто-то...

Сколько себя помню, рядом всегда были собаки и кошки. Этот тёпло-грустный взгляд, пронзительно-потустороннее движение мохнатой пластики на фоне городского скученного оледенения, ненавязчивый симбиоз полудикой природы, архаической памяти и грязно-горячего асфальтового полотна, зацелованного безразличием пыльных подошв с лакированным выражением лица; это краткое утешение для усталой ржавой пружины сердца, отбивающей пульс монотонно скребущихся календарных листков по серой спарже проспектов...

Последняя надежда уехать с отцом в Африку растаяла уже в аэропорту.

– Тебе сейчас об учёбе думать надо, – строго сказал на прощание отец. – Я не на сафари еду и не для того, чтобы полюбоваться видами Килиманджаро. Я работать еду. Ты уже достаточно взрослый, чтобы это понять. Да и неспокойно сейчас в Нигерии.

– А Гришку Огрызкова отец с собой в Нигерию брал, не побоялся, – с упрёком сказал юноша.

– Ну и что хорошего? Просидел твой Гришка в посольстве почти год, как в тюрьме, и вернулся...