За поруганную сторону

По ту сторону Луны,
В городе слез, в замке отчаяния
Я дышу печалью
Суицид - моя пища,
Сидя на дереве разлуки,
В мёртвом саду презрения,
Я вижу тьму и вечную горесть любви
Мои глаза - Бездна,
Мои мысли - Неизбежность.

И это – тема для стихотворенья?
Такая боль в груди – хоть не дыши.
К чему слова печали и презренья? –
Столкнулись, но не слились две души.
Как две частицы света, два фотона
В космическом пространстве мировом,
Которые сближались неуклонно
И были параллельны в основном.
И мчались в одну сторону. В итоге
Не слились, - просто каждая опять
Сквозь вакуум и холод одинокий
Свой путь бесплодный будет продолжать.

Магия слова всесильна:
Лёгкой эротикой смысла
Будды открыли стабильность
И по ту сторону вышли...

Плачет ива над рекой, над рекой:
"Потеряла навсегда я покой,
Потеряла я покой - видно мне
Тополь стройный на другой стороне.

Разделяет нас река, нас река
И крутые над водой берега.
Не могу ветвями тополь обнять,
Не могу ему "люблю" прошептать.

Вижу я как там вдали тополь мой...
Как березке он кивнул головой,
Наклонил он ветви - ой! - к бузине.
Ах, запутался в ее он листве."

И склонились косы ивы в тоске,
Отраженье серебрится в реке:
"Ты скажи мне, ты скажи мне вода
Как мне...

Я-пилигрим. Я столько лет в пути!
Из лабиринта бытия мне выход не найти.
Душа болит, разбиты ноги в кровь.
Чуть отдохнул, пора в дорогу вновь.
И пусть не знаю, что же я ищу
И почему по жизни я иду.
Пусть путь мой долог, верю я в душе,
Что приведет мой путь меня к себе.
И посмотрю со стороны я на себя.
Скажу себе я- Здравствуй, это я.
Но мне пора. И снова я уйду.
Скитаться и искать свою мечту.
Я- пилигрим. Моя судьба в пути.
И не могу уйти я от судьбы.
Никто меня не сможет приютить...

Жили-были бобр с бобрихой
В заводи завидно тихой.
Запасали впрок кору,
Ветки, стружку и траву,
Чтобы зимними ночами
С полными спать животами.
Лучше сытостью томясь
Ждать весну, не торопясь,
Чем придумывать диету,
Отослав гурманство к лету.
Этой думою они
Наполняли жизни дни.
Надобно сказать: бобриха
Знала сколько стоит лихо
И заставила бобра
Видеть, как она добра,
Как она его лелеет,
Всюду за него радеет,
Не жалеет для него
Красноречья своего.
Её ценные советы
Были ею же...

на улице холодно, сыро,
и ветер дует холодный.
А возле подъезда тоскливо щенок притаился голодный.
Такой беззащитный, маленький,
обходят взрослые стороной.
Я назову тебя Шариком
и принесу домой.
И мама не будет сердиться
и разрешит мне... а вдруг?
Оставить тебя мой маленький,
четвероногий друг!

со струн магической души
слетали яркие флюиды
осенним листопадом в зал
целуют губы микрофоны
горит червонный эрос – мак
переливаясь в дельфинариум слуха
радужным головокружением
вовлекаясь в притяжение
влажных бабочек ресниц
огненные всполохи танца
возбуждают затаившийся
грудной вокал глубин
из динамика солнца
обнимает-перебинтовывает
жгутами языческих змей
ниц поверженный город
во все стороны фонтан децибел
стреляет бенгальскими брызгами
в распахнутые молнии глаз
разрезая...

По стеклу, словно кистью росписи,
Кружевами плетут метели...
Этим утром больному в хосписе
Не подняться уже с постели.

Он подводит итог. Мысль летит, как стрела,
В ожиданьи последнего вздоха:
«Жизнь прожил я, не сделав выстрела,
Что само по себе неплохо.

Не ругался, не крал, не пьянствовал,
Не величил себя высоко.
Скромно жил: не кутил, не барствовал;
Сторонился сего порока.

Для детей я не слыл отказником,
Чтоб поднять их, работал много.
Пригублял только чуть, по праздникам...

О, только б не заметила, не вспомнила,
О, только б мимо, торопясь, прошла,
Смотря куда-нибудь в другую сторону,
Или глаза совсем не подняла!
И без того живётся ей не сладко.
И будет лучше, если мы вдали.
И без того уже две скорбных складки
У губ, до боли близких, залегли…