Вход

Дорогой, тебя я жду,
Битый час одна сижу,
Вот прошёл уже второй,
Что ты делаешь со мной?
Просидела до утра...
Ой, давно уж спать пора...
Грустно мне смотреть в окно,
Не видать там никого...
Вдруг услышала шаги...
Это ты? Скорей входи!!!
Дверь открыла, обломалась...
Это мама оказалась...
Ну же, милый, погоди,
Мимо не пройдёшь беды!

Легче легкого будет беда,
Меньше малого будут страданья,
Бог утешит, больного, тебя,
Бог ослабит твои испытанья.
Будет то же. Иначе – в груди.
Будет также. Но мысль посветлее.
Знай, не так, уж, печален сей мир,
Только мы принимать не умеем.
Бесконечно предвзятый наш ум,
Беспокойный… – терпеть не умеет,
Входит сразу в навязчивость дум
И себя не послушать не смеет.
Он привязан к мирской суете,
Мерит мерою силы и славы,
Он зависит от всех и везде,
Если в Боге он нищий и слабый.
Но...

Оставь, уйми нежданную печаль,
Не суетись над тем, что не случилось,
На что тебе та призрачная даль,
Войди умом. На что тебе та милость?
Зачем тебе иллюзий хоровод?
Зачем тебе входить в чужие двери?
Ну, кто тебя там бескорыстно ждет?
Ну, кто в тебя там неизменно верит?
Там правит бал земная суета,
Там прославляют плоть, забыв о духе,
Там необъятна в каждом нищета,
Там все «во имя» в взгляде, слове, слухе…
Земные страсти там бурлят всегда,
Там возвышают низменные цели,
Всех...

И снова катится слеза,
И плачет молодой и старый,
И наполняет боль сердца,
И входит в мир Святою славой.

Прости отец, прости, солдат,
Прости… мы голову склоняем,
Нет на Земле твоих наград,
Не мы великое вручаем.

Но сколько, сколько отдано
Тобою – не измерить славой,
Но пьем великое вино
За то, что дал нам это право,

За то, что жизнь свою отдал,
За то, что жертвовал собою,
За нас семью и кров терял
И намертво стоял стеною…

Ну, как же тот измерить путь?
Слезами, болью иль...

Среди равнин привольных русских, –
Там, где со всех сторон горизонт,
Там, где весь предаешься музыке, –
Там любви к Родине фронт.

Именно там ощущаешь полней
Себя чистокровным великорусом,
И музыка Чайковского звучит нежней,
И летают, как ангелы, музы.

Там деревья редки, достают облака.
А те, кучерявясь, плывут над полями.
Там рождается древняя сказка
О мудром народе, что всюду с нами.

И в сердце входит душевная дума
О истории Родины, о ее судьбе,
О том, что рассвет побеждает...

Вчера гулять на пирс мы вышли:
Темно и сыро, света не видать,
Вздымались волны, сильный ветер свищет
Бросал пенящиеся воды на асфальт.

И параллельно пирсу был другой,
А их края увенчаны камнями,
И это есть дорога на постой,
Где яхты мирно спят ночами.

А там, на входе с обЕих сторон,
Зелёным светом маяки мигают
И всех, кто возвращается домой,
Хоть днём, хоть в бурю направляют.

На горизонте - слабый свет,
То яхта к берегу приплыть стремится
И видя свет зелёных огоньков,
Она...

Греховность не удержится нигде,
Ее сметет невидимая сила,
Но усмирить ли тленный мир в узде,
Так жаждущего бесконечно пира?
И пляшущего вновь на алтаре,
И Бога мертвецом провозглашая,
Безумный мир, в разврате и вражде,
Желающий себе земного рая!
Уж и костры, сам жертвенный огонь
Над каждым – Божьим Словом колыхает,
И Боль от Бога входит в каждый дом,
И Весть Святую Болью возвещает.
Уймись, Земля, Доколе торжество
В умах и Божье Слово закопало,
До той поры страдать тебе еще! –
Но...

Поэты могут перевоплощаться,
причём практически в любой объект.
Скажите мне к примеру: "Камикадзе" -
и Вы "Банзай!" услышите в ответ.

Поэтам свойственны метаморфозы
такие что, почувствовав конфликт,
сумеют описать его без прозы
и вынести лирический вердикт.

Поэты совершают во мгновенье
перемещения мечтою вдоль и вверх
по всей вселенной, разрушая стены
в быту и созидая фейерверк.

Поэты не умеют притворяться,
но, в образ неожиданный входя,
из долгой памяти реинкарнаций...

Едва разлука выстелет снега,
К нам входит одиночество без стука.
В нём часто видят хитрого врага,
А я нежданно обрела в нём друга.

Не надо одиночества бояться,
Живущим в многолюдной быстрине,
Оно даёт нам с мыслями собраться
И с совестью побыть наедине.

Картавит день испуганным евреем,
А ветер-корсиканец ищет клад,
И с каждым днём всё глубже и быстрее
Клинок холодный входит в листопад.

И правовед к зиме готовит сани,
К шинели приобщив широкий жест,
Мороз, самоотверженный Сусанин,
Уводит слякоть от продрогших мест.

Столица и провинция на взводе,
Но спусковой крючок нажать невмочь,
И закисает сам и долго бродит
Народ, которого не превозмочь…