Устаревший

Однажды в субботу четверг
Порядок недели отверг
И вызвал большую сумятицу,
Сказав, что не сменится пятницей.

Её заменила б среда
Легко и без капли вреда,
А так же имеется мнение
Использовать два воскресения.

Считаю, четверг – молодец.
Он высказал всем, наконец,
Что очень и очень бездарные
Порядки у нас календарные.

В году понедельников – полк.
Какой в понедельнике толк?
Возникло во мне ощущение,
Что нужно ввести сокращение.

Суббота в неделе важна.
Тогда же, какого...

Устаревшее заменят,
Послав ветхое в утиль.
Опадёт листва с деревьев,
В новом, моды новой стиль.

В новом новые фасоны,
Новый минус, новый плюс.
Новым временем рождённых,
Новых блюд, состав и вкус.

В новом новое, но всё же,
Приглядевшись мы поймём.
Что в него был путь проложен,
До него минувшим днём.

Гениальное всё просто,
Но за этой простотой.
Ума долгая работа,
Над задачей и собой.

Беспощадно время — старит,
Тела плоть, я уж не тот.
И когда мой день настанет,
Смерть...

Магазины,здорово и просто,
Пришел купил и все дела.
И ждем мы нового прироста
Чтоб закупиться в миг и на века.
И мы идем по магазинам,
С собой берем мы пол витрины,
И счастья радости полны,
Что мы такие молодцы.
Давай куплю тебе я эту брошку,
Иль устаревший фрак гармошкой
Иль новоявленный утюг,
Хоть будет чем занять досуг.
Ведь можно все купить на этом свете,
Карманы полные с собой везде носить,
Но коль посмотришь ты при лунном цвете,
То радость мига трудно уж простить...

Нас качает ветрами раздумий, как маятник.
Из лучистой мечты в тень ныряем плутать.
Устаревший засиженный мыслями памятник
Надо, вплоть до основы разрушив, убрать.

Да, не просто с собою найти примирение,
Но, в рассветных лучах обозрев пьедестал
С пропылившейся надписью – Радость Творения,
СтОит мрамор отмыть от привычки - Устал...

Пусть усталости чаша до дна недопита,
Пусть бездонна она, как её ни крути,
Знает Вера, горчичным зерном приоткрыты
За тенистой чертою другие пути...

Труд это видное творенье,
как результат и матерьял,
в трудах от тесноты желанья
желища орган отдыхал.
односторонние явленье,
жена как плод нравоученья
а кто кого сдесь истязал?
конечно ужен "вечно" нужен,
верней на протяженье дней,
покуда здесь чему то служим.
отчеты обводя недель.
По телевизору рыгают,
"Я" это тоже что (и синь)?
когда колено приклоняют.
И тех кто за теперь гоняют!
В меня разряды посылают,
за правду! подло донимают,
Политика борьбы вселенной,
со всеми кто здесь...

Рассыпались глотками воздуха,
словно пыль оплетали тело,
не хватало банально отдыха,
но кому до кого есть дело…
расплетались узоры из бисера,
падал под ноги сумасшедший.
дотянуться рукой до миксера,
всунь день в него устаревший.
измолоть на крупицы безумия,
беспощадно сжигая волю.
и не знаю, ещё живу ли я….
поглощенная глупой ролью.
эти игры обуглились замертво,
черной птицей в окно столетья.
так клялись вы, крестились правильно,
только крест ваш дубасил плетью...

Мы неизбежны в раме, ты и я,

Вопрос, где раньше: в чёрной, в золочёной?

Презревший копирайты кот учёный

Нас сохранит, как устаревший ять –

Не буквой в тексте, – словом в заголовке.

И все увидят, как тебе неловко,

На камеру обнявшись, там стоять,

Как мне приятно.

Портал Высокого Русского Слова
Майкл Космика

Это мое.
До предела распахнутый воздух.
Яркие всхлипы дождя на бульваре ослепшем.
И в вышине-жернова облаков многоосных,
мелющих свой перламутр
на проезжих и пеших.

Это мое. Горизонт...хлесткой плетью на плечи...
Эти нервы-мои!! Я ношу их столетья...

Крупный наждак первых звезд; он калечит и лечит,
с хрустом сдирая с души
весь мирок устаревший.

Это мое.
Золотые извивы азана...
Звон на заутреню...
тихий...сердечный...

поганые сирены разбудили
в окно вонзаясь ошарашивая шумом!
они сверкали разными огнями
протеворечили ввергая в
видимую панику друг друга.
а кто - то продолжает прикрываться,
служебным положением,
чинами,
закон бессилен?
измываются над вами.
сокрытой ненависти тихое насилье.
к чему противоречить пособляя?
и массу беспокойства создавать,
сия система устаревшая плодами,
у "северной звезды" расстройство дела
земляне, дикое устройство.
а кто то разыскал комету,
или...

Для редактора,
озабоченного передовицей,
он никто, какой-то Джон Мильтон,
затерявшийся на литературной обочине.

Актриса глицериновую слезу
из-за него не проливала ни разу.

О нем хранит молчание
радио и телевещание.

Нет ни досье, ни файлов секретных.
Нет псевдонимов народу известных.

Никому не интересно
узнать его настоящее имя.

Жив ли он, мертв ли он,
не проверяет никто.

Возможно в чулане
детективы найдут его труп
с разбитым лицом,
с открытыми глазами...