То вечерние

Янтарный свет вечернего разлива,
Синеют голубые небеса.
Волна взрывается, как пена пива,
Скрывая побережий телеса.

И из бокала вечного вливает,
Окутывая хмелем томный взгляд,
Любовный шквал к тебе моя родная.
Я задыхаясь пью его в закат.

Витает взвесь прикрытого соблазна,
В осадок не уходит ничего.
Сошлись с тобою мы не для показа,
Мы встретились для чувства своего.
-
Сергей Прилуцкий, Алатырь, 2013

в сугроб лица
падает медленный свет,
натягивающий венозную плоть заката
на косный скелет горизонта

за барными стойками доминошных столов
разливают
рябину на коньяке,
и закусывают
лимонными дольками солнца

с оголённых, как лёд, проводов
свисает запад
нежно-свинцовой прохладой

медный цветок облака
струится ржавой пыльцой,
питая свой призрачный корень
алкоголем вечернего воздуха,
словно десертным ядом

в глазах подъездных лампочек
отражается завтрашнее похмелье...

Тихо и недвижимо в городском саду
Одинокий селезень плавает в пруду
Ищет свою милую по вечерней тьме
Потерял родимую, где то по весне

И круги наплывные ширятся полней
Кажутся сродни они грусти слез моей
Взгляд надрывом полнится и щемит душа
А круги разносятся к берегам спеша

В этом вечном поиске наша жизнь пройдет
Обретем искомое, кто там разберет?
Так и скоротаем мы, грешную судьбу
Я, луна и селезень, в городском саду

Я видел радугу. Весной в вечернем солнце
На фоне белых туч, похожих на снега,
Соединились радугою два оконца
С зеркал воды. Видение - на счастье дар.

Прекрасны в октябре в горах осенних краски:
Палитра леса, неба, листьев пестрота
В сияньи солнечном. Как хочется мне сказкой
Полюбоваться! – мира чудо-красота.

Богатство и в одном лиш цвете! Словно ранней
Весны зеленые оттенки для меня –
Глаза в загадочном таинственном сияньи

Луны-проказницы, что так в глаза смотрела,
Оттенков...

Солнце жёлтым апельсином
лениво падало в
корзину
для сбора солнц
их много там с созданья Мира.
Закат лоскутная перина
из разноцветных облаков
картины Мунка «Крик»,
мне будоражил душу
Вечерняя прохлада
кошачьей лапкой
водила нежно по лицу.
Присоски зноя
втянуло солнце
в закатную корзину.
На ниве Бога завтра
созреет новое светило.
День уходил в ночную Навь,
чтоб завтра вновь родиться

Я снова брошен в море,
приписанное кисти Айвазовского,
изломанный челнок,
худая шлюпка,
что отдаётся шлюхой
зелёно-фиолетовой волне,
и тонет в мёде грозового неба,
и в меди хлёсткого норд-веста
щепкой тлеет.
Я снова, погружением зрачка
в холодную изрезанную рану
стенающей марины,
чернила памяти вечерней разливаю
по первым строкам Книги Бытия.
Туманный брег к гортани ночи липнет,
я слеп от брызг и криков синевы;
я снова брошен, как комочек глины,
в печь раскалённого холста...

Словно вскрытая рана
прорывается
голубовато-серая кровь зимы
из-под сна заливных облаков.
Скрипка снега играет
двадцать четвёртый каприс Паганини.
Ветер застрял в ветвях
росписью по керамике.
Швейцары дорожных столбов
приоткрывают глаза,
анонсируя рыхлой суглинок ночи, где иней,
как лиманные лечебные грязи,
оцепляет больное сердце.
Аорта неба
качает холодный воздух.
Снег перевязывает буро-чёрные язвы
травы; на больное место
ложится кошка. Тоскливо.
Уютно поздно. Порознь со всем...

Когда закат Твои накроет плечи
Плащом вечерней зыбкой синевы,
Зеленый луч бросая тьме навстречу,
Уйдет светило в сторону Москвы,

Как голубой сапфир в короне звезд,
Взойдет луна на грустном небосклоне,
Склонятся ивы в замершем поклоне
Над озером ночных прохладных грез

И поплывет туман седой рекой,
Переливаясь в лунных перекатах,
Над спящим миром будет лишь покой,
Чуть озаренный умершим закатом…

Сонет готов… И догорели свечи.
Что ж получилось? Просто летний вечер

Весна, что может быть в меру прекрасней!
Златые кудри солнца красят снег.
Ворчит снежок, что может быть ужасней,
Ручьев весенних торопливый бег.

Капель грызет дороги и машины.
Спешу к тебе, зачем – не знаю сам.
Ведь все прошло, разорваны картины,
Где мы с тобой в обнимку по утрам.

Апрель вздыхает свежестью раздора.
Ушло тепло, вечерняя печаль.
Тебе звонил, кричал: Для разговора.
Ты не открыла, было страшно жаль.

Сирень отцвела. И душа замолчала. Наверно
устала. Не помню такой тишины.
Так входишь порой в деревенскую старую церковь,
а там ни единой зажжённой свечи, ни души…

Такой неземной, и какой-то искусственный даже
покой, и всё думаешь: кто я и где?
И смотришь на небо: знак свыше ли, ангел подскажет?
И улыбаешься первой вечерней звезде.

Сирень заполняла собой палисадник, и в доме
гарантом чудес аромат её мощный царил,
как запах вселенной самой, как бы вышедшей в роуминг
и...