Стекле оконном

Египетская цедра над метелью
Сменилась топким цеженным огнем,
И жалованный снег предстал купелью,
И слух потряс Зевес, рассеяв гром.

В цезийское пространство ход отверст,
Искрится фиолетом чермный перст
Антихриста, но вечно существует
В природе роковая правота,
А днесь ее вместилище пустует,
В каноне солнце Божия перста.

Елику смерть о черном балахоне
Куражится, поклоны бьет, вино
Из сребренных куфелей (на агоне
Убийц холодных, прошлое темно

Каких, летучих ангелов отмщенья...

Наступило весеннее утро,
Ждал которое русский народ.
Слезы счастья,улыбки повсюду.
Слышно где-то:«Солдаты идут!».
Не слышны здесь бомбежки и стрельбы.
Вновь земля от войны ожила.
Всё сжигают фашистские гербы.
Наконец-то победа пришла!
Мамы ждут со слезами у окон,
Когда сыновья их придут.
Сын придёт и окликнет с порога:
«Мама милая,я уже тут!»
«С скучал по тебе,моя мама,
В тот момент,когда брали Берлин.
О тебе лишь я думал,родная,
Сидя в мерзлом окопе один.
Не страшны мне ни пули...

Паутина ветвей, впиваясь в смуглое небо,
Нарезает мозаику облачных снов января.
Снег лежит на губах, на ресницах, на первых
Лучах восходящего, мёртвым туманом, солнца. В огнях
Уставших оконных сот – мёд свечи
Разъедает померкшие стены, струны рвутся о тишину;
Голос охрипших улиц – речитатив, нарочито
Бьющийся пульсом погасшего сердца. Под седую луну
Разливают последние капли вина влюблённые,
Одинокие, робкие, дерзкие, страстные, пока ветви
Падают в окна тенью призрачных звёзд, чтобы...

Иногда,-проходя геометрию замка старинного,
Трону красный кирпич - отголоска времени.
Стыну в сводах его коридора длинного,
Вижу пыль под собой кровожадного бремени.

Черной копотью факелов повороты мечены,
Чую сладкий дым, -тысяч лет выдержки.
Комом в теле дрожь, колит в печени,
Слышу жуткий вой хитрой вытяжки;

**********
-Временной скачок, всюду стук копыт,
Лязг стальных мечей и пробитых лат.
И подвальный гнет,- ведьмин крест вопит,
На брусчатый пол льется смерти мат.

Хмурых...

+



Волжский город пушится
декабрьским белым торцом…
У роддомовских окон… сугробы измяты предельно…

Как же это масштабно
на стыке эпох
стать отцом.

Но отвесный масштаб:
для декабрьской внучки стать дедом.


Не космическим старцем. А дедушкой славно-земным.
Влет несущим в «ОКНО ПЕРЕДАЧИ»:
кефир и бананы…

Мирозданья ярчайший этаж — криком-плачем звенит!!…
Там планеты сосут молозиво…
Там кормятся страны…


Бетельгейзе и Альдебаран… SMSки — рекой…
И сугроб по...

Поседели от ветра аллеи,
Снежным клеем увязнув друг в друге;
Я хочу, чтоб душа горела,
Как январская белая вьюга.

Ледяная коррозия кровель,
Облаков поминальная тризна;
Я люблю сине-розовый воздух,
Льющий слёзы на щёки карнизов.

От зари – тень золы; взгляд – как пепел,
Разведённый, пропитанный спиртом;
В безнадёжно чахоточном небе
Пьёт боярышник ангел-хранитель.

За метелью метель увязалась,
Губ свинец обагрив пеклом водки;
Я хочу, чтоб душа дышала,
На разрыв и навзрыд грузных...

Золотисто-снежным вином
Расплескалась чаша волос;
Серебра ледяная гроздь
Пробивает зрачка чернозём.
Как готические соборы
Прорастают германским лесом,
Шпиль зари кровоточит над городом,
Укрепляясь раствором небесным.
На янтарно-облачном брюхе
Катит солнце тяжеловесно;
И одна здесь слышится песня –
Грешной вьюги с отдышкой синюхи.
Здесь вино ожиданья, рука
На пульсации мёртвого инея,
Здесь история в два глотка
Беспробудной надежды зимней.
Дни надежды – мехи вина;
Ожидание...

Частица счастья на песке, горячее снега, бе-
га по спирали окон, спёрли, кокон, накопил
образов горсть, локон, гость, брось, рассыпь
на плоскости, брысь, россыпь, мелкопузыр-
чатая, сыпь петехии, не пройденная прямая,
ехали, памяти завиток, клок, не крюк, десять
вёрст, пёрст указатель, водитель заболел, где
предел, сил, колесил и по прерии, саванне,
пустыне, страусов яйца в корзине, будем раз-
водить, верблюдов, одеяла шить, пудов пять,
сафари опять, африка зовёт, кот на крыле...

Сакральная душа аллей февральских,
что ближе мне, чем ближе я себе,
ветвями поглощая снежный блеск,
тенистым терном свет оконный крестит;
и греет снег, как кофе с молоком,
усталые движенья алых губ
по направлению к молитве безымянной;
и жжёт, и согревает снежный стон,
как первородный грех, как вечное блаженство,
нагие, девственные формы спящих душ.
Крыш шёпот горделив и неуклюж,
от бестелесной тьмы не оторваться;
здесь чёрная вуаль ресниц, усталости причал,
дыханьем тишины учила...

Высота глубокого одиночества в матово-сизом небе
февральского созерцания, февральской чувственности;
чистая интуиция времени качается неравновесной бездной
над головами прохожих и прихожан; искусство

сновидца, незаинтересованным удовольствием, пылится
в запасниках мозга; пространство, как аппарат восприятия,
строит строки сошедшей с ума прозы, плетёт небылицы,
о том, что страдание – стимул, о том, что прекрасное –

целесообразность без цели; и я подчиняюсь сквозному ветру
несущихся...