Смола

Я по жизни заплутал
В рыжих соснах молодых.
Был лесок до боли мал –
Мне хватило и троих.

С первой слушал вешний гром,
У второй построил дом.
И, наверно, прав был леший,
Что на третьей я повешусь…

Хоть ужом из кожи лез,
Да дожди смывали след…
Заколдованный мой лес,
Из него тропинки нет.

Слышу первой грустный скрип,
Ко второй смолой прилип.
Ну а третья… Ждёт, чертовка…
Где, лешак, твоя верёвка?

В теплице майских богов созрела дождей лучезарность.
Выходи, впереди шаги-снегоступы в лимфу дорожную.
Оглянись, море лиц со страниц изумрудной книги
расписались душой неумытой в лужах хрустальных,
покатились шарманкой, стеной бледнокожей
на южную сторону неба, навстречу душистой стихии

стихов лесостепи. Впрочем, сон тоже уместен,
когда не по средствам скупаем огонь земляничных фонтанов
с витрин каприччио лета. Колется мозг от розги
воздуха прелого, молится на березовый крестный
ход...

Под навесом из кленов и вязов,
сквозь метели осиновых струн,
уводил меня ветер бездомный
в край чахоточной лунной земли,
в край могильных воздушных ручьев,

героиновой мглою звезды
провожала меня
меланхолия-смоль
небесных
холмов,
провожала меня в крик рожденья,
в холод зимних прикладов,
кровью веры слепой
обагряных.

И сказал мне Кто-то – дыши,
и сказал мне Кто-то – люби,
и увидел Кто-то, что это недурно,
не увидел, лишь я никого,

и сказал пустоте – дай отведать...

Когда стволы скрипят и стонут,
И, грозен, реет Аквилон, -
В морях сомнений силы тонут,
Надежда гибнет среди волн.

Я крикну: «Я – не из таковских!»,
Да с каждым годом – ярче знак.
Как жаль, что я – не Паустовский,
Как жаль, что я – не Пастернак!

А знак алеет, разгораясь,
И мне вещает сквозь года:
«Быть может, ты дошел до края,
И дальше – горькая вода?»

Смолой и солнцем пахнут доски,
И сорок жизней жил бы так…
Как жаль, что я – не Паустовский,
Как жаль, что я – не Пастернак...

В тебе, внутри - демоны скитались ?
И рвали душу на края кусков отверженных из сердца вырываясь.
О Высших Сущих мне толкуешь ты.
Явили ли они мне то, что в голову мою приходит.
Не спит душа среди накрывшей черноты.
Но знаешь ты куда любовь к всему уходит ?
Оставив душу натыкаться на терния кусты.
Шипы которых рвут сломав себе иголки,
Облившись болью чернотой смолы.
Ты судишь обо мне не зная. Не зная ни чего, не знаешь ты.
Та чернота рождает злобу ( - "ты злая", говоришь мне ты )
Она...

Весовых дел мастер, взвесит, отсеет лишнее,
Лишь сойдёт снег, сено сложит, польёт смолой,
Разожжёт огонь, поставит сковороду, подкинет
Дров, никнет, не пикнет душа, укушена, куш
Не оплатит растраты, себе в убыток, без пыток
И тока, Ока унесёт око, Волга, волю, Нева, вены,
Все измены, не записать в книгу, фигу, не спрятать
В кармане, поставь в раме, на камин, мина
Замедленного действия, сей, но не "усевайся",
Вей, но не развеивай…вай
Не богохульствуй, весовых дел мастер...

Изношенные мысли, как осколки ран,
разбросаны
пугающе прекрасным
вечерним кровотоком бляхи солнца.
Нам подмигнет соседских окон тик,
нас пропитает краской
от приглушенно-ласкового
оранжа крылатых занавесок.
Ладонью гладя воздух,
мерцанье шепота бросая
в парное молоко изнеженных акаций,
ты, провожая
травяной ехидны майский
шлейф,
слезой рубина преломишь свой взгляд.
Тебе напомнить –
как мы одиноки,
как мы любимы ночью.
И мертвый сад
восставших снежных звезд
поставит прочерк...

России – нет. Жидами храмы
в семнадцатом осквернены.
Я знаю, русские – упрямы,
но здесь упрямства не важны.

История идёт по кругу,
да, своего ты убивал,
и жид тебе казался другом,
и гимн - интернационал.

Твой бог – Ульянов-Ленин вечно
на Красной площади лежит.
История, дама, бессердечно
веками дряблыми дрожит.

Подкрашена. Цветны румяна.
Прямая старческая спесь.
У развалившегося храма
твержу себе – Россия есть.

Татарин проезжает мимо,
ведёт на сдачу он бычка,
на ферме...

Когда умру, меня не хороните
Вы на святой кладбищенской земле,
Но лишь костёр прощальный разложите
На чёрной отдыхающей скале.

И на огне пылающих столетий
В Ад не падёт, не устремится в Рай
Моя Душа — одна на белом свете, —
Оставшись созерцать печальный край.

И, по следам языческих традиций,
С костра в ночи на сорок долгих дней
Душа моя безмолвной чёрной птицей
Погонит чёрных над землёй коней.

Я Памятник себе нерукотворный
Воздвигнуть не стремился до весны, —
Но в день...

На жертвенник горизонта
вспрыснет медной волной
кровь закатного солнца.
Ударив по струнам холода,
расколется ночь звездным стеклом.
В пустыне смолы увязнет лунное эхо.
Линии сна обретут очертания горного лона.
Ты превратишься в разряженный воздух,
в музыку снежно-молочных заглавий,
в песню бескрайней долины
у молчаливо-тяжелых подножий.