Села

Тот, кто способен ум напрячь
И может этим насладиться,
Впитав тематики азарт
И сразу быстро же влюбиться
В процесс, где мозг не отдохнет
Ему ведь надо так трудиться,
Что б обработать удалось
Все, что до селе уж ложиться
В основу нового пути,
Который нужно так направить,
Чтобы к конечному прийти
И грамотно все сопоставить!

Когда был Иисус с учениками
И в Галилее врачевал людей,
Сказал им: человечьими руками
Лишусь Я жизни праведной Своей.

Он знал: Его убьют, умрёт в страданьи,
Воскреснет волей Бога в третий день,
Давал в Капернауме назиданье
Так, как всегда, хоть видел смерти тень.

Сказав слова, покинул Галилею,
И множество людей пошло за Ним,
За Иорданом шёл Он в Иудею,
Чтоб вовремя войти в Иерусалим.

К Иерусалиму восходя дорогой,
С толпы двенадцать отозвал одних,
Сказал о цели книжников...

Босая нищая обочиной плелась,
Из сел и городов ее изгнали люди,
Она суровой Правдою звалась,
И без нее, казалось, лучше будет...
И вдруг нечаянно заметила она,
Что рядом с ней попутчица тащилась,
И тоже нищая - худа, боса, бледна,
Похожа на нее...
К ней Правда обратилась:
- Ты кто такая и куда идешь?
И отчего ты на меня похожа?
- А я сестра твоя, мне имя - злая Ложь,
Но и меня прогнали люди тоже.
Устав, они присели отдохнуть,
У Лжи был хлеб, у Правды - соль в платочке...
Потом...

В ущелье вызревают облака
и в горы заползают, отдуваясь,
и на тропинках горных оступаясь,
о скалы в клочья рвут свои бока.
Но - молча. Как в веках заведено.
Как заповедано - без охов, ахов.
Взлохмаченною горскою папахой
их надвигает ночь на Ведено.
И Ведено вздыхает тяжело:
опять пойдет пальба за блокпостами.
Джихад дурными взвоет голосами
разбойничью молитву за селом:
Аллах акбар! А на стволах - нагар,
а к облакам - дымы пороховые...
Век двадцать первый. Южный край...

Темп времени когда-то был ослиный...
Я помню бричку, дедушку, себя -
Я беззаботно с ветки ел маслины,
Дед на осла покрикивал хрипя.

Катилось солнцем золотое детство,
Но, очень жаль - короткое оно.
Не передал мне дед осла в наследство,
И я из брички в тачку сел давно.

Лечу, спешу - то роды, то крестины,
То, Боже, смерть кого-то унесла...
КАК ХОЧЕТСЯ опять поесть маслины!
Услышать деда,
Пожалеть осла...

А счастье повода не ищет,
приходит, как на ум взбредет…
Вот, помню, раз сижу на крыше
и вдруг, смотрю, оно идет.
Идет, нелепо ставя ноги,
по скату крыши жестяной.
Пришло и село. Недотрога.
Соседка. Лизка. Ворог мой.
Привык я, что бурлит и плещет
в ней злая нелюбовь ко мне.
Я даже не считал затрещин…
Что ж, на войне как на войне.
И вдруг — сидит. И смотрит странно.
Да что с ней? Нервно я притих…
Вот так негаданно-нежданно
свалилось счастье. На двоих…

Моя Державо! Україно!
Ти, незрівнянна у красі,
Одне прохання, будь єдина!
Як в місті, так і на селі.

Щоб ти довіку процвітала!
Ніхто не шматував твій дух!
Щоб штучних не було кайданів
Обмежують, що вільний рух.

Щоб працювала плідно влада
Щоб не було невірних дій
Щоб брат, не йшов на бійку з братом,
В нашій країні молодій!!!

Щоб всі твої святі собори
Підтримали твій вірний шлях,
Не допустивши непокори,
І крові на людських руках!

В єднанні рішень відповідних,
Нехай живе...

Мы пугали тетю Раю,
Но не потому, что злая.
Просто было скучно нам
Иногда по вечерам.
А у этой тети Раи
Дом стоит в деревне с краю,
И живет она одна,
И собака не слышна.
Словом, все удачно очень…
Мы дождались темной ночи,
У колодца собрались,
В край деревни подались.
Я сказал: «Вот ты, Андрюшка,
Ставишь к раме колотушку,
Петька хрюкает свиньей,
Ванька машет простыней.
Полезай на крышу, Вовка,
Среди нас ты самый ловкий,
И вопи в ее трубу,
Как упырь в своем гробу.
Если...

Где громоздятся берега провисших скал,
И Посейдон взбивает пенный омут,
Прибоем, Одиссея дух витал,
И тень Ясона разносили воды.

Где ветра свист, как Прометея стон,
Где царь Аид разит проклятьем тлена,
Гнездо ночлега Чайка-Робинзон
Нашла под сенью сумрака Селены.

Где в молотах Гефеста кузня звезд,
И Дионис вдыхает бодрым хмелем,
Ютилась Чайка-Робинзон, Борея хвост,
За крыльями воздушными лелея.

Сегодня утром на обходе
я был шокирован слегка,
когда при всем честном народе
старик ударил старика.

Сорок девятая палата
пережила сильнейший стресс,
когда вскочил больной Филатов
и с костылем наперевес
пошел в атаку на Петрова,
пошел вслепую, наугад
бурча под нос себе два слова,
два страшных слова: «Сдохни, гад!»
Пошел точь-в-точь, как в сорок пятом,
в бою за чешское село,
когда осколком тем треклятым
ему полчерепа снесло.
Тогда он чудом жив остался.
Слепой, с лицом, как...