Санкт петербург

Они пили у поликлиники,
«кореш» вышел из боя жив,
боль закусывали финиками,
на багажнике разложив.

- По стаканчику? – По стаканчику! -
Операцию делал сам
главный врач, он знавал сих мальчиков,
Карл Евгеньевич Шустерман.

Пуля чуть не коснулась лёгкого,
мягкие ткани разрезал скальп,
вообщем, было ранение лёгкое,
осложнениям скажем «хальт»

- По стаканчику? – По стаканчику! -
Хачь подстрелен – сошла буза,
только мать убивалась в Нальчике,
сына скушали небеса.

Разделение сфер...

Пойми, солдат, что здесь Чечня и смерть.
Ты видел ли придурков вроде нас?
Дай тишины – там, дома будешь петь,
а дырка – в лоб – сегодня и сейчас.

Мне шифрограмма – нынче на постой
в селенье встанет важный голова,
ты думаешь, что связь была с Москвой,
ты веришь в связь? – протри глаза, «сова»

Не стану говорить, кто приходил,
он осторожен, словно чёрный жид,
его семью чич ихний порешил,
вот от того наш жид к нам и спешит.

Страшна не кровь, а правда на войне,
да залупи себе на...

Адонис распустил пушистый лист,
раскрыл рулады венчик первоцвета,
пришло июньское золотое лето,
и воздух сделался прохладен, светел, чист.

Быть может снег застыл лишь в тех местах,
которые – бездонные, глухие,
в колодцах, в их глазницах, на щеках,
где стенки обрываются нагие
и сеют и сомнение, и страх.

Ах, золотой июнь, шуршит пчела,
и пробует собрать с цветка нектара,
скрипит рассохший обод колеса,
и лошадь сонная сначала стала,
вздохнула, после – медленно пошла.

Сокрылись...

Узник пламенных страстей, раб иллюзий,
только с демоном ты в верном союзе,
никогда не отличаешься лаской,
с человечьей напряжённою маской.

Только ночь тебе верна, чёрная дева,
без печали отдала чёрное тело,
только жезл пурпурный с лезвием белым,
рассекает небосвод взмахом смелым.

Никогда не приходи раньше часа,
где венчают лица скорбные стены,
где играет месса вечная наша,
где играем в жизнь мы, дети гиены.

Алый пурпур окропляет нам ризы,
шёлк атласный мы меняем по лунам,
мы...

Только во сне
приходят иные миры,
в мерцании сиреневых слов,
в блистании серебряных знаков.

Только во сне – в степях расцветают маки,
только во сне
пылают в лугах костры.

Только во снах – любовь, словно пламя,
мечта – словно ветер,
только в глубоких снах.

Мир – светел. Смерть – пепел.
Души – сильной - вольный взмах.

Только во снах – скалы тебя обнимают,
гладят ласково,
вмиг открывают тропы.

Чёрные пещеры пасти свои разевают,
как триглодиты,
и...

Она хотела умереть красиво,
чтоб – розы, ванная, фламандское трюмо,
чтоб некто обожал её так сильно,
что наложил бы на себя клеймо.

Когда она ложилась на диванчик,
где – пуфики, собачки, декаданс,
то фимиам ей нёс индийский мальчик,
с Парижа выписан, с провинции Прованс.

И всё бы ничего, хотелось верить,
и в смерти ей местечка – светлый мрак,
но загубил её красноармеец,
транжирщик, горемыка и дурак.

Родился он в губернии Тамбовской,
батрачил, книг красивых не читал,
а...

На шпалах узкоколейки
в далёких синих лесах
чуткие ходят олени,
трепет – в лиловых глазах.

Чуткие ходят олени,
их грациозные тени
можно спугнуть ненароком,
если вздохнуть глубоко.

Можно спугнуть их стать,
шёпотом закричать.

На шпалах узкоколейки
нету людей.
На шпалах узкоколейки
нету смертей.

Ранний туман. Белое солнце.
Трава в полный рост, медуница.
Сюда на покос
не доехать, не дотащиться.

Белые луга. Белые реки, озёра.
Нету врага, дурака, вора.
Нету людей! Эй...

Я хожу в шапке, полупальто.
Он – тоже в шапке. Мой друг.
У него – «Макар», ну и что?
- Вынь-ка, руки свои из брюк.

Я хожу в ватнике, зимушке рад.
Он – тоже в ватнике. Мой брат.
У него под ватником – автомат.
- Эй, «Мерс» сдай-ка чуток назад.

Тяжело – в ватнике. Наст скрипит.
Синицы цвенькают. Лес звенит.
У товара нынче – не товарный вид.
Спортился. Вышел его лимит.

«Калаши» - мешают, «Макаровы» - трут.
То ли дело – подворотнички.
Белые. Офисные. Переводов зуд.
Не банки...

И вот он сделался
почтенным старикашкой.
Уселся с удочкой на белый
бережок,
и умиляться стал стрекозкам,
и с букашкой
повёл надтреснутый, как чашка,
монолог.

Ах, славная. Зачем тебе нектар?
Вот, погляди,
как стал я болен, стар.
И ты состаришься,
вертлявая букашка,
и жизнь закончится,
благословенный дар.

Чего ж ты лапками
по палочкам шуршишь?
Молчишь, болезная,
законченно молчишь.
Чего ж ты усиками
пристально вращаешь?
Ан, ни черта-то ты не понимаешь…

И вдруг букашка...

Сердце не вздрогнет. Сердце не будет ныть.
Мы оставляем чёрные барханы дней.
На перевале, где ветер затеял выть,
встретим старуху, молча пойдём за ней.

Молвит старуха, чтобы в урочный час,
я приголубил нож для своих врагов,
после укажет, кто будет мёртв из нас,
под завывание в клети стальных песков.

Мир раскололся на мёртвых и на живых,
это прочтёшь без ошибки по крику глаз,
острые скалы - росчерком ножевых
красят, но скалы нынче нам не указ.

Тайной тропой мы уходим за перевал...