Работяга с душой поэта

Ночь – тихий доктор слуха.
На небе рог луны повис.
Почти готов мой экзерсис.
Казалось бы, уж катит пруха.

Нормальное выходит стихо.
Но, тут на морду села муха.
Ее хотел поймать я лихо,
Мне, дураку, хватило духу.

И со всей дури я, – О! Боже,
Ладонью звезданул по роже.
А муха, с чистою душою,
Кружит над пудингом с лапшою.

И сколь за ней я не гонялся
По кухне. Сильно замахался.
Устав, присел, сказавши «Ух!».
Да ну их к черту этих мух.

Последний лист в тетради исчертил
Печальными чернилами поэта.
Кто в это дело моё сердце посвятил,
Обрек всю жизнь прожить с душой из света?

Прозрачная душа наивна и глупа,
Всё верит в сказки странных аферистов.
И, кажется, она обречена
Быть на земле для всех покорною должницей.

Душа и сердце вместе сотворят
Такое, что не выдумает разум.
Сильней болит совсем не голова,
А грудь, что мне диктует правду

Бывает - руки мерзнут у огня,
А иногда - горят в холодном море,
Слипаются...

Читал стихи,
Читал не громко.
Лежит на столе,
Грудь в наколках.

Врачи суетятся,
Жизнь уходит,
Вот и к поэту
Вечность приходит.

Вот запищала,
Кардиограмма,
Едва ожил,
Читает про маму.

Кто он такой?
Поэт в наколках.
Сколько жить?
Стихам, долго!

Владимир Тихонов

Ушла. И некого винить…
А пепел ее тонкой сигареты
Как прах любви. Его похоронить
Желания и силы нету.
***
Ты облачишься в серый балахон
И тихо будешь ждать центуриона.
Придет он, а меня свезет Харон
В Аид под ваши сладостные стоны.
Уж лучше смерть, чем видеть мне
Тебя в объятиях другого.
Я подготовлен к ней вполне.
Пусть прогневить могу я Бога,
Но драхму приберег, а не псалтырь
В последний путь вне всяких правил,
Чтобы угрюмый поводырь
Меня нарочно не оставил
На этих берегах...

Мы все писали понемногу –
Чего-нибудь, о чём-нибудь:
Когда грешили на дорогу,
Когда хотелось нам вздремнуть;
А ночью, вдруг проснувшись, крались
На кухню с ручкой в кулаке,
И до утра там отдавались –
Не сексу, а своей строке.

Частенько днём в пылу работы
Мы заносили в КПКа –
Не цифры, перечни, заботы,
А дуновенье ветерка,
Кипенье волн и звон метала,
Страданья матерей и вдов…
И с наших губ тогда слетало:
Разлука. Смерть. Печаль. Любовь!

Поэты люди настроенья
И впечатленьям...

Остаток синевы в оконной тишине
Так искреннен со мною в этот час.
Твоя душа присутствует во мне
И, знаю, снова обсуждает нас.

Возможно, это - лишние слова,
Зато прозрачны, как душа младенца,
И я - поэт, а значит - я права,
От правды, милый, никуда не деться.

Камин тревожится от ветра всякий раз,
Закат исчерпан в дивной тишине,
Вновь наши души обсуждают нас,
И все это присутствует во мне.

Когда добро ты делать не способен,
верни хоть то,что сделано тебе!
пусть для кого-то станешь не удобен,
зато не затеряешься в толпе.
суди себя взыскательно и строго,
преподнимись над выгодой своей,
и о себе не думай слишком много,-
надменность не в почете у людей!
своим путем иди к заветной цели,
и верь в себя,пусть недоверчив век,
пусть по началу твои талант оценят,
пятнадцать или двадцать человек.
конечно,так хотелось бы признанья!
иначе трудно двигаться вперед.
но плох поэт,что...

Она… нет-нет, она другая,
Ты ведь не знал ёё глубин…
Средь всех немного неземная,
Поэт неоновых витрин…

Закрыта в образе стандарта,
Свободна в собственных мечтах,
И быть одною не награда,
Остаться вместе – тоже страх…

И пусть она непостоянна,
В поступках, мыслях и словах,
Она тобой всегда желанна,
Любовь к тебе в ёё глазах…

Она не та… Ты понимаешь,
Не для тебя она совсем,
Она твоя… Ты это знаешь,
Других не ищешь для замен…

Она… нет-нет, она другая,
Не...

Тропинка петляет средь горных вершин,
По ней, чуть согнувшись, идет Насреддин.
В халате дырявом и с тощей сумой
Идет, возвращаясь с базара домой.

Вдруг прямо пред ним появляется Джин:
- Здоровья и счастья тебе, Насреддин!
Давай, поболтаем? Как, братец, живешь?
Давно не видались, легко ли поешь?

Едва шевеля от жары языком,
Сказал Насреддин: "Ты смеешься, Ханом!
Не видишь, я беден, как медный пятак.
И продан Батыру мой бедный ишак".

В ответ ухмыльнулся догадливый Джин:
- Все...

Откуда быть поэту гребнем славы?
Откуда быть народною слугой?
Отныне, кроме смеха и забавы,
Поэт дитя семьи совсем другой.

Теперь он - музыкант, где ноты - слово,
Теперь художник он, где кисть - перо,
Рояля клавиши ему давно знакомы,
Холста пространство старо для него.

Потомков быстротечных поминая,
И вдохновением связуя рифмы в слог,
Последствия цензуры познавая,
Он слушает волну с названьем "Бог".

И нет уже здесь места саможертве,
Нет места слабости пред публики судьбой...