Пыльцу твою ощущаю

Лови момент.
Прыгнул зеленый кузнечик.
Открываю ладони - пыльца.

Мой городок совсем не мал -
Об этом я давно узнал.
Я в нём не первый год живу
И кое-что вам расскажу:

Тут за углом есть старый дом,
А в нём живёт столетний гном.
Он ростом метр с небольшим,
Всегда смеётся от души.

Там на стене висят часы,
Под ними странные весы.
Когда на них встаёт наш гном,
Часы звенят тирлим-бом-бом

Дощечка выдвигается,
Мышонок появляется.
Он говорит: тирлим-пам-пам,
Ваш вес двенадцать килограмм.

Довольный гном в подвал идёт,
Где тучку за руку берёт...

Как ты угадываешь точно -
Что есть хорошего во мне
Чтоб растоптать пыльцой цветочной
Иль жечь на медленном огне.

Чтобы наутро не осталось
Ни листика, ни лепестка.
Но копится во мне усталость,
Развязка, кажется, близка.

Весь день меня ты поливаешь
И холишь, а потом опять
Часам к шести, глядишь, сломаешь
И станешь вновь в грязи топтать.

Но есть же у цветка охота -
Вон, снова вылез из глубин…
Он любит! Не его забота,
Что он бурьян… твоей любви…

Мы оба едим.
Она - пыльцу невесомую,
Мы - убиваем животных для пропитания.

бордовые туфельки
невидимой танцовщицы
порхают впереди паровоза
господа пассажиры
отключите эти бледные лампы
вдруг полетят на пол
ваши бокалы с теккилой
вы увидите отовсюду
тысячи жёлтых зрачков
(пусть это будут мимозы)
на экранах ваших ладоней
пляшет невидимая танцовщица
и потом - между строк отлетевших газет
в параллельности рельсов
пока все плоскости не пересекутся -
пыльца мимоз уже оседает
на бесплотных плечах машиниста -
тогда вы снова включите бледные лампы
господа...

Всю жизнь брести к себе, оледеневшей, мертвецкой походкой,
к своему глухому степному приливу, раскалённому мраком луны,
к своей полудикой присяге праведности, изливающейся
вакуумом света на подножие каменистых холмов;
одинокой песней выжженных трав всю жизнь искать свою тень.
Смотри, как солнце украсит палитру блюза, сыгранного в проёме окна,
на растаявших занавесках; мягкий полдничный ветер
ляжет в ладони пыльцой поцелуя; время подарит вечер –
вечер напишет чернилами сонных глаз...

Милая , родная незнакомка,
Нравится улыбка мне твоя.
Голос твой , что так смеётся звонко,
Ласковые с искоркой глаза.

Ты встречаешь нас с улыбкой милой,
Провожаешь ты под землю нас,-
Нет тебя милее и родимей,
Никого нет ближе тут у нас.

Я смотрю влюблёнными глазами
На твои счастливые глаза,
Ты идёшь по жизни вместе с нами,
Ты наверно наша здесь судьба.

Как тебе ответить за заботу,
Как нам отплатить за доброту
И твою незримую улыбку
Я собой под землю унесу.

Пусть нас...

По растушёвке пепельных волос,
дождливым атмосферным фронтом,
бежит вино любви, заботливо
вскрывая наготу.
Движенья рук стекают змеевидно;
движеньем света налилось,
как струйкой ледяной ручья,
изнеженное тело в облаках.
Мираж питает кровь застывшего зрачка;
и у художника всё тает на холсте,
приобретая форму его рук.
Смыкаясь в точке небылиц и были,
вспорхнув пыльцой, иль снежной пылью, тень
полночного, горящего эскиза
лучится в листья мятых простыней.
Граница светотени...

Упал, он поскользнулся, выпал, в любовь попал
и воздух «выпил», а основанье не нашёл и не при-
метил, чьих-то снов, что это, то, к чему стремился,
и не беда, что не упился, по грани им же взятых
слов, по лезвию, что пятки\душу режет, и норовит
всё разделить, а молодость уже винить, не надо,
всё, прошла, сполна, какая право ерунда, весну-
шек нет и нет цветов, лишь седина, его оков, соз-
нания, что не отпустит и мимо всё пройдёт опять,
пыльцой на крыльях, файлов спесь, что мнят себя...

Ветерок-пастушок разгулялся,
над лесами летит, свистит,
а в земле жучки копошатся,
мушка мушке о чем-то жужжит.

Ветерок залетел в подлесок,
закружил в ивняке пушном,
где лужок под медовым навесом,
шелест трав и ночью, и днем.

Разогнал ветерок барашек.
Золотистые "прыг!" с ивняка.
Пыльцой, словно крыльями, машут,
успевая сказать, лишь: "Пока!".

Золотые порхают тучки,
к небу тянут пушистые ручки,
рой комариков вслед пищит,
только шершень громко ворчит.