По траве мураве

Когда мягким туманом утро падает в окна,
Когда распускается астрой рассветных ласк
Новый день, день помнящий, лишь Твое Имя,
Я собираю надеждой, солнцем сотканный
Шепот и влагу кофейную глаз,
Шелест травы под ногами твоими
(как я хотел бы сейчас быть этой травой).
Как много времени без тебя съедено пустотой,
Как мало, что нам подарено краткосрочным движением
Календаря. Но это малое и есть истинное,
Но это малое и есть преображение
Мира, созданного во имя твоей близости…
И когда утро...

Ушли отцы. Сыны близи от Нила вод
Плодились дрозофилой неприличной.
Когда ж был запланирован Исход,
Одних мужчин уж было шестьсот тысяч.

Пересчитал всех Избирком по головам,
Но женщин вовсе не было в отчёте.
Пустое - горло драть за их права,
Ведь головы у женщин не для счёта.

Четыре сотни лишь прошло и тридцать лет.
Гесем народ еврейский не вмещает.
Динамики подобной в мире нет,
Мальтузианцы просто отдыхают.

Приплода в десять раз за каждые сто лет
Не знали даже мудрые китайцы...

Никто не понимает…ни мама не друзья,
Навечно в темноте, притон – моя семья.
Я знаю так нельзя и знаю, что грешно,
Но видно за меня все было решено…
Исколотые вены, теперь во сне живу,
Почти уже забыла, что было на Яву!
В бреду мне снится мама, она меня зовет,
Но вряд ли, про меня она сейчас поймет.
Как буд то провожает, прощается со мной,
А я ведь не владею не телом не душой.
Передо мною поле, но травы все в крови,
Убитой мною дружбы, истерзанной любви!
И мама заставляет по ТОЙ траве...

Лёг дружок на мокрый луг, да лежит,
и винтовка – подле него.
А над ним – соловьишка дрожит,
да свистит – в три дупеля колдовство.

Эй, дружок мой подымайся, вставай,
нам в поход назавтра снова идти,
а над ним живой трепещется май,
солнце белое зовёт впереди.

Лёг дружок на мокрый луг, да не встать,
пуля - в сердце, поцелуй – да – насквозь,
а под ним земля дымит, благодать,
и росой блестит примятая ость.

Подрублю ость – закопаю тебя,
а в поход один назавтра пойду,
а за шиворот...

Посредине лета
высыхают губы.
Отойдем в сторонку,
сядем на диван.
Вспомним, погорюем,
сядем, моя Люба,
Сядем посмеемся,
Любка Фейгельман!

Гражданин Вертинский
вертится. Спокойно
девочки танцуют
английский фокстрот.
Я не понимаю,
что это такое,
как это такое
за сердце берет?

Я хочу смеяться
над его искусством,
я могу заплакать
над его тоской.
Ты мне не расскажешь,
отчего нам грустно,
почему нам, Любка,
весело с тобой?

Только мне обидно
за своих поэтов.
Я своих...

Я дошёл по лучу до источника света.
По лучу, он во сне мне светил.
Я дошёл, там была не звезда, а планета,
Я когда-то на ней уже был.

Мне ландшафт её мрачный знаком,
Поле с пепельно-серой травой.
Этот старый, заброшенный дом,
И созвездий узор надо мной.

Тихо, тень возле дома мелькнула,
Заклубился туман над травой.
В небе звездочка тускло мерцнула,
Её туча закрыла собой.

Это мир неживой, он покинут.
Только тени живут в нём теперь.
Они что-то бормочут мне в спину,
Это мир...

На Соловьевой переправе… тишина…
Сегодня только эхо грозовых раскатов
Напомнит нам о том, что здесь была война
И бились насмерть наши, русские солдаты…

«Понтонный мост разбит, и громко стонет Днепр,
Скрывая берег правый под клубами дыма,
Два километра по нескошенной траве
Всего пройти нам под прицелом, да по минам.

Вот подан знак, и мы идем из сосняка,
По заливному лугу растянувшись цепью.
Любой ценой победа нам, наверняка!
В душе давно мы подружились все со смертью.

Но тут...

На обочине, пыль и грязь, трава.
Трава жгучая, звать крапивою.
Ни к чему теперь, ни к чему слова,
Мил не буду я, тебе силою.

Журавли кричат, в небе жалостно.
Словно души те, что покоя ждут.
Обо мне рыдай, плачь журавушка,
В синем небе я, не нашёл приют.

Пыль в душе моей, неуютно там.
Тоска серая, в ней живёт давно.
Я отдал тоску, злым своим врагам.
Жизнь нечаянно, с нею заодно.

Душа птицею, стань крылатою,
Полети ты в степь, в край родимый мой.
Над родителей милых, хатою...

И вот он сделался
почтенным старикашкой.
Уселся с удочкой на белый
бережок,
и умиляться стал стрекозкам,
и с букашкой
повёл надтреснутый, как чашка,
монолог.

Ах, славная. Зачем тебе нектар?
Вот, погляди,
как стал я болен, стар.
И ты состаришься,
вертлявая букашка,
и жизнь закончится,
благословенный дар.

Чего ж ты лапками
по палочкам шуршишь?
Молчишь, болезная,
законченно молчишь.
Чего ж ты усиками
пристально вращаешь?
Ан, ни черта-то ты не понимаешь…

И вдруг букашка...

Я раньше ещё сомневался,
жена ты мне – иль не жена?
Но в чувствах своих разобрался
за красным бокалом вина.

И вот, закурив сигарету,
где пламнем мерцает война,
я вышел в палящее лето,
где правит свой бал сатана.

Пройдя по огнивам пожарищ,
сбивая струящую пыль,
я видел лишь пепел пристанищ,
да в хлопьях горелых ковыль.

Свернув у палёной рябины,
проткнувшей костьми небеса,
я вышел к просторам разливов,
где бога сияли глаза.

- Ну, здравствуй! – наверное, это
для сердца...