Пентон второй

1
«Вот дядя — Чёртово отродье!
И, всё ж, разврат — его сгубил,
во пьянку вляпавши колодье,
здоровья пыл — вконец добил!
Но сильно как, в нём, святотатство,
«срубить» чтоб, под шумок, богатство,
а на делёж — халявы рой,
головняком мне — в геморрой,
ведь стать сиделкой должен буду,
коль мнение родичей — Закон,
а я, как лох, ну..., дурагон,
но «косяка» - не забуду...
И если «крякнет», в кутерьме,
оставлю всех козлов, в дерьме!»
2
Так зло металось в теле Беса,
кто мчался — словно...

…Бриллиантовых капель
Миллион на скале
Жемчуга намерзают при зимнем прибое
Иней иглы и стекла разбросал по стальной земле
Босиком иду за уходящей любовью»
М. Порядин

Я бегу, я бегу - за Любовью своей.
Вёрсты звёздных лучей, переливы огней.
Из-за пепельных туч сыплют жемчуг дожди.
Бриллианты снегов. Как Тебя мне найти!

Я бегу, я бегу в первозданной красе,
Сбросив тяжесть оков на чужой полосе.
Крылья слабы ещё – не взлететь за Тобой.
Босиком по росе за лиловой судьбой.

Я...

Тонкость цвета, чуткость силуэта,
одухотворенный примитив,
резкость, острота икон портретных,
Модильяни и Париж,
Моди и Жаннетта…
Словно в руках скульптора
линий тишина и выразительность
сплетаются душой,
душа струится краской,
(там от Боттичелли, Пикассо, Сезанна)
человек – вот, что его интересует,
вот источник, вот природы месса.
И отверженному вторит винный зной,
дух гашиша, нищета бульваров,
мятежом на холст прессуя
тридцать шесть в посмертной маске,
миллиард и двести...

Белый – мудрый, но непьющий!
Чёрный – скользкий, не святой!
Первый к скромности зовущий,
А второй сулит запой.

Белый знает: Что и Сколько,
Чёрный видел: Где и Как,
Мудрому от жизни горько,
Скользкому от водки смак.

Ловят парой. Делят вместе.
На двоих одна казна!
Скользкому побольше лести,
Мудрому поменьше сна.

Она жила у ресторана,
Любила слушать блюз и джаз.
И я кричал ей из седана,
Сигналил в полуночный час.

Сосед её, не рад сюрпризу,
Мне клялся, что швырнёт кирпич
И вторила соседка снизу,
Грозя наслать чуму и ВИЧ.

Но я смеялся, веря свято -
Любовь передо мной в долгу,
И если был я только пятым -
Последним стать ещё смогу.

Она спускалась в лёгком платье,
Ловил я термос на лету;
Хард-бопом вытеснив проклятья,
Мы уезжали в темноту.

Подальше от ненужных сплетен...

Порою противоречиво жизнь обращается с людьми:
То награждает беспричинно, то наказует без вины:
Подхватит, как поток бурлящий, и вознесет мгновенно ввысь,
А может, словно вор пропащий, в пустой карман к тебе залезть.
По отношению к животным ведет она себя как зверь:
Голодных, злобных и холодных скитальцев множество теперь.
И так до боли мне обидно, что из-за подлости людской
(Конца и края ей не видно!) остался Мелкий сиротой.
Такой красивый, добрый, умный, второй котенок из семи...

И земля стонала от счастья
Внимая касаниям стоп.
Уходили беда и ненастья
Прочь, подальше от выбранных троп.

Солнце нежно лучом обнимало.
Травы ноги омыли росой.
Жизнь навечно с природой венчала -
Сердцу милою девой с косой.

И природа в глаза мне смотрела.
Там, во взгляде, любовь расцвела.
Откликаясь на зов сердце радостно пело,
И любовь все преграды смела.

Горизонт своим взглядом лаская,
Ветра встречного свежесть вдыхал.
И весна бесконечностью мая
Изумленно...

На далекой планете пыхтела разумная жизнь.
Для землян не понятна, нелепа, смешна и убога.
А планета вертелась волчком, так, что только держись.
И окрестные жители тоже придумали Бога.

Бог был синего цвета, трехглазым, хвостат и рогат,
Но для них он был всех и красивей и стАтней.
Подставляя вечерним лучам свой малиновый зад,
Делал жизнь на планете для многих светлей и понятней.

Солнце их набухало, грозило навеки, увы,
Превратить тот мирок в неживой колобок пропеченный.
Не помогут...

Он шёл по лесу и, горюя, пел.
Пел о своей любимой – Эвридике.
О том, что лучше её было не найти.
О своём горе и своих печалях.
И звери дикие, вокруг него собравшись,
Старались хоть немного успокоить
Так рано боль познавшего певца.
Забыв свой нрав, они к нему ласкались,
Деревья, к нему ближе подступив,
Ему шептали: «мы тебя все любим».
Им вторили и звери, и цветы.
Орфей им был, конечно, благодарен
И тут он вспомнил, что сказала мама.
Она сказала, что дриады смертны.
Но...

Солено-грубоватые порой,
В своих речах изяществом не блещем,
Но искренне подымем тост второй
За благородство верящих в нас женщин!