Эфиром

Тебе, Владимир, шлю я свой привет.
Ты нас покинул — скоро тридцать лет.
Умчались вдаль тобою загнанные кони…
Да, ты был буйный, а мы — тихони.

Вот я тебя постарше, а живу,
Да только жизнь теперь, как сон тяжёлый,
Она, хотя и длится наяву,
Но каждый день грозит бедою новой.

Ты извини, Володь, что я по-свойски.
Постарше я и были мы на ты,
Когда гостил ты (помнишь ли?) в Подольске,
Спасаясь от столичной суеты.

Опять же, извини, коль что скажу нескладно,
Ты ж знаешь — я кузнец...

Пусть все мысли на перехлест -
Сомневаться в одной нелепо:
"Если мир бесконечен - небо
Побелело б от света звёзд”.

Но чернеет ночной эфир,
Полусферою не блистая -
Полу-косвенно подтверждая,
Что конечно-невечен мир.

Но роскошен ветлы шатёр
Над баландой рыбачьих бдений...
И глобален размах суждений,
И шикарно горит костёр.

Раз!
Два!
Три!
Выстрел.
Кровавая акварель
по стене
мертвым эскизом.
Следующий!
Палач бессмысленно
жмет на курок.
Приказ сверху,
исполнение снизу,
холодная простота.
Смерть у ног
пробирается змеем
по трупам.
Тот, что еще
секунду назад
жадно глотал раскаленный воздух
и до последнего счета
верил,
уже потерял свой страх.
Смерть потирает потные
руки,
слизывая
желудочный сок
на устах
и принимая позу
эстета-Нерона
перед пылающим Римом.
Мрачные мины
карающих кукол...

Скажи зачем, Эвтерпа, ты
Опять к столу меня влечёшь?
Бумаги чистые листы
Передо мной зачем кладёшь?

Писать стихи желанья нет…
Где он — "возвышенный предмет",
Что мог бы так очаровать,
Так мог бы душу взволновать,
Чтоб чувства, превратясь в слова,
лились бы на бумагу сами?

Чтоб не трудиться над словами,
И из словесной бы "руды"
Не граммы и, уж, не пуды,
А чудодейственный эфир
Рождался б, удивляя мир.

И чтоб потом не без волненья
Рождённое стихотворенье,
Как незнакомое...

Летают кисти над холстом,
И вижу я рожденье мира.
И восхищаюсь, на пустом
Возник вдруг образ из эфира.
Мазок, штришок, ещё мазок.
Ложатся краски ярким цветом.
Я кистью тронул холст разок,
На полотне потоки света.
И на меня, подняв свой взор,
Господь взглянул
лишь на мгновенье.
Увидел веры я простор,
Любовь, надежду и смиренье.

Успеть бы, сказать обо всём...
окурков курган, пепел кофе -
потерянный мир за столом
сегодня восходит к Голгофе.
И мозг не в долгу перед сном,
и дух не зависим от пищи,
и мысли в пространстве ином
творят, напрягая умище.
Сражаются рифмы, звеня
клинками заточенной стали
небритостью третьего дня
осады словесных баталий.
Сознание вышло в эфир -
нет надобности в организме
скитальцу, пришедшему в мир
поэзии, как формы жизни.

Остается открытым вопрос -
Почему процветают невежды
И поруганной совести "SOS"
Не волнуют эфиры надежды.
И двуликость удачи - что зло,
Только дразнит лиловым затылком,
А в карманах знакомые дырки
И под ложечкой мышцу свело.
"Парадокс" - пропульсируют вены,
" Не логично" - причмокнут мозги,
" Где же Боженька?"- скрипнут колени,
" Безнадега все" - шеркнут шаги.
Остается закрытым вопрос -
Почему мудрецы отрекались
От богатства, от власти, от грез
И безчинства судьбы попирали...

Однажды будет это утро –
Я выйду на его порог,
Увидеть, как читает Сутры
Всепламенеющий восток.

Из пробудившегося мира
Я, только этим и живой,
Напьюсь чудесного эфира,
Что называют Красотой.

Здесь миллиарды лет в минуте!
Здесь дремлет злая суета,
Здесь с каждой вещи, с каждой сути
Снята обычности фата.

Здесь, погрузившись в созерцанье
Земного инобытия,
Проснусь, не приходя в сознанье,
И окажусь – уже не я!

Лауреат всемирных премий, стоял, собравшись у окна,
Вёл со страною психотренинг, в ответ звенела тишина.

Шел тот сеанс для всех и сразу – успехов в бизнесе желал,
В ночной эфир летели фразы, он окрылял и врачевал.

Уснул Урал, Москва дремала, раскинув в парках телеса,
Речь долетала до Ямала, для ненцев истину неся.

Он всем желал без войн, болезней, войти в грядущий Новый год,
На жизни главном волнорезе, не утопить надежды плот.

Хотел достичь холодный полюс, им пожелать любви и сил...

Каменотёс, взобравшись на утёс, сидел в печали, голову склонив,
Он был несчастен, как бездомный пёс и истощён, как узник замка ИФ.
Он день-деньской камения тесал, а тайны камня знал, как «Отче Наш!»
И вот с мольбой воскликнул в небеса: « О, Господи! Когда мне счастья дашь?!»
К нему спустился Ангел, белокрыл, отмыл лицо и молвил неспеша:
« Чтоб ты, как я над бытом воспарил, чего желает душенька-душа?»
« Будь я богат, завёл б себе коней, к ним экипаж, шикарный особняк,
А вечером на шёлке...