Двадцать восемь

Те восемь цифр, что под портретом
Они же злые - знают все
Где жил, кем был, кому дарил цветы
И все таки за что, на день рожденья
Получил письмо с одним лишь приветом.
С кем и зачем ходил с мольбертом
И почему на всех портретах,
Написано одно лицо.
И почему портрет один,
Был недописан, то для них не тайна.
Те восемь цифр там давно.
Среди травы, цветов и камня

…аж двадцать пять годков-годочков
Стремилась к солнцу стрекоза
Жужжала милым ангелочком
Она у вышнего столба
Взирала пыльцы золотые
К обедне пышки чаевые
Вверяла диву с серебром
В блаженстве в царствии родном
Стучало время молоточком
В уже умчавшие года
Сплелись засохшие листочки
У обгоревшего пенька
Не прорастает боле травка
Не распыляется в цветах
Её родимая славянка
Топоним здешнего житья
Крылом протянуто-целковым
Хлопочет милостынь подать
Набором суповым столовым...

Незаметно кончилась программа--
Роли неосознанным Шута.
Сном проворковали --как же славно-
Двадцать два Вам....Точно двадцать два!

И не скромно Джокером в колоде,
И бесстыдно картами Таро
Шут-дурак в моей последней моде
Вновь шагнул в арены полотно.

Был он там, учился клоунаде,
Постигал драматики азы.
Плакал и смеялся в канонаде
Залпов из орудия судьбы.

А теперь Сознания посредник
Между людом, вечным Королём,
Тут и там смехач и собеседник
Без заумных выгод--что, почём...

Ах, душа, лети-ка над Исадами!
Счастья мёд заполнил мою грудь.
Если жизнь, как зебра, полосатая –
Белая мне нынче стелет путь!
Нет преград, шлагбаумов, оград мне.
Юность половодьем разлилась.
Возраст – двадцать два. И в Волгограде
Книжечка стихов моих сбылась.
Сколько напишу ещё хорошего!
Ну а если и не напишу,
Этот мир, цветущий и взъерошенный,
Я сквозь мозг и сердце пропущу.
Да, не щеголяю я в обновках.
Да, порой в карманах ни рубля.
Но сегодня, мама, Нина. Вовка,
Можете...

Дни бегут, проходят годы,
Вот уже и двадцать пять,
Забываются невзгоды,
Не вернуть минуты вспять.
Забываются тревоги,
Ночи, что прошли без сна,
Помним только те дороги,
Где нам не желали зла.

Конец марта.
Душою синей вольготно.
В права заступает весна.

Утро бросает свет на ложе из шерсти лесной.
Плетусь разрезами рек, пою шуршанием трав…

Вечер тенью багровой разводит мосты за спиной.
Тянусь сечением рек, разливаюсь шорохом трав…

День прошел…я стал старше на двадцать четыре часа…
Безвозвратно…
Бесповоротно…
Памятью став…

Мы в душах несли божий свет
Начала земли испокон,
Как вдруг двадцать первый век
Попрал величье времен.

Здесь девственницы уста
Улыбкой грешной горят,
Скрипит в огне береста
И сны попадают в ад.

Опять багровеет закат –
То пляшет огонь в душе,
Вселенная вечности пат
Поставила не без ножей.

Затменье на разум легло,
И перевернулся мир
Волчком наигравшийся, но
Идет по воде пилигрим.

Идет, потому что взахлеб
Исчерпана чаша добра,
Здесь деготь ковшами, не мед,
Открыты для...

Лес.
Могильный камень под сосною.
Там потрясло, меня не скрою,
Лежит Мальчишка двадцать лет,
И взвод его, что много бед,
В сраженьях вместе претерпел.
Весь, разделил его удел.
Здесь тихо! Слышно даже муравья.
Вот он ползет, его семья,
В труде кружится каждый день,
Не зная скуку, праздность, лень.
Вдруг хруст ветвей, грибник прошел.
Меня, увидев, подошел.
- Да жалко парня! Молодой!
Не возвратился он домой!
А мать его тут каждый год,
Как только синий небосвод,
Весенним солнцем...

Двадцать два ноль-ноль,
Иглой в сердце боль.
Двадцать два ноль-три,
Всё горит внутри.

В кулак пальцев горсть,
На боль сжала злость.
Но того извне,
Не поймут по мне.

Смену до конца,
Спав лишь чуть с лица.
Доработав мой,
Путь держу домой.

Двадцать два ноль-пять,
Больно, но дышать.
Всё ж могу и боли,
Верх взять не позволил.

Двадцать два семнадцать,
Смог домой добраться.
Стен родных уют,
И тепло там ждут.

Двадцать три ноль-ноль,
Взята под контроль.
Боль и я опять...

Двадцать лет от звонка до звонка
Прожила я в согласии с мужем!
Срок немалый: жизнь так коротка…
Овдовела – мужчина в дом нужен.

Городских не зову – слаба кость.
Мне в хозяйстве кого бы покрепче,
Чтобы мог и забить в стену гвоздь,
И обнять так, как надо, за плечи.

Не обижу. Что есть, всё отдам.
Хватит женского жару и пылу.
Двадцать лет восторгался Адам –
Я надёжным была ему тылом.

Он умел и косить, и пахать,
Уважал православную веру
И при мне не ругал мою мать,
Только пил...