Бледнеть

Каких высот достигнул человек,
Какую в жизни исполнял он роль?
Неважно, ведь всегда вот так, вовек,
Умрут и нищий, и в дворце король.

В тенях остался образ прошлых лет,
И смыло время краску с полотна.
Никто летам уже не смотрит вслед,
Даль прошлого угасла и бледна.

I

Северо-западный ветер
всколыхнёт паутину воды.
Ветви споют на ветру
детскими голосами.
Город укроет свои зеркала
под солнцем ноябрьской мглы.
Зима,
как утраченный рай.
Там я искал
твоё отраженье –
где в роскоши тонет закат,
где плачет тень у камина,
где волосы пахнут снегом.

II

Послушай –
тишина за тишиной.
Ночь переходит в ноль,
ноль –
в бесконечность.
И тлеют свечи декабря,
как тает лёд,
и в синеве купается луна,
пока ладони сна
качают колыбель,
и звёздным...

Грустный клоун на арене
в рыжем парике
о какой-то мелет хрени
с клизмою в руке.

Сирота буфетная –
чай-кофе…
Режиссура бледная –
всем пофиг…

А за ярким кругом лампы,
как ни бросишь взгляд,
вместо зрителей за рампой
клоуны сидят…

Каждый конкурирует
как может.
Каждый репетирует.
Я тоже?

На арене исполнитель
всеми позабыт.
Нынче Слушатель и Зритель –
страшный дефицит.

А меня не заманить
в их батлы.
И не смей меня винить.

Мне в-падлу…


11(17) – 01...

I

Не изжити, Господь, агнцам страхи Суда,
Поржавели в сребре херувимские трубы,
Ангелки умерли, так созвали сюда
Неживых царичей чернецы-страстолюбы.

Смерти ждали, равно ж неурочно пришла,
В очесах агнецов и Звезду угасила,
С елок сняли шары – кутией зазвала,
Пировать нам теперь, аще Божия сила.

Вижди, нет у жалких и цветочных рядниц,
И музыков они удушенных не спрячут,
При Ироде пили, ныне падают ниц,
Над колодами пусть векоприсно и плачут.

Лиры наши тяжки и были на миру...

И какой же пейзаж в шесть утра,
Когда свет не проклюнулся даже.
Вот соседка несет два ведра,
Но она дополненье к пейзажу.
А на улице светит фонарь
Сиротливо, неярко, убого.
И за домом чернее дорога,
И рассвета бледна киноварь.
Первый снег,
Мелкий дождь,
Гололед.
Межсезонья скупая погода.
На вокзале, у самого входа,
Работящий толпится народ.
На сидениях в жестком вагоне
Чуткий сон еще правит людьми.
Паровозик, похожий на пони,
На работу нас возит к восьми.
А пейзаж?
Поле сплошь...

Тихий осенний покой
Заврачевал мои раны.
За недалекой рекой
Холодом дышат туманы.
Желтые листья палят,
Крышу соседнюю ладят.
Душу мою веселят
Окна в узорном окладе.
Бледная строчка заката,
В небе тяжелом звезда…
Все это было когда-то,
Да не припомню когда.
1973г.

Я ещё увижу эти травы,
В отрочество давнее вернусь.
Без копейки денег и без славы,
Как в поток целебный окунусь.
Остужу и грудь свою, и плечи.
Долетят из дальней стороны
Отзвуки родной глубинной речи,
Где слова густы и солоны,
Где и мать жива, отец смеётся,
К торжеству домашнее вино.
Но никак опять не удаётся
Прокрутить из прошлого кино.
Где киномеханик местный бродит? –
В зале устрашающе свистят.
На экран стремительно наводят
Времени нехитрый аппарат.
Замерцал экран белее смерти...

Лиловеет в траве подорожник,
Скоро грянет ночной полумрак.
В доме рядом чудак и художник
Отмыкает тихонько чердак.
Весь загадочен, лик его светел,
Волшебство у него в рукаве.
Он лиловый оттенок заметил
На вечерней, медовой траве.
Осторожно стряхнёт паутину,
Разомнёт колонковую кисть
И напишет сегодня картину,
Что мечталось за долгую жизнь.
Так и будет.
Сегодня случится,
Отойдут неуспех и тоска.
И лицо его тихо лучится,
Но немеет и медлит рука.
Воспротивился жест озаренью...

Серый фонарь качается,
Снег ледяной сечёт.
«Всё только ещё начинается» -
Плещеев случайно прочтёт.
Слово на слово нижется,
Господи, помоги!
Славное время.
Пишется,
И отдаются долги.
Тень петербургский улиц
Начинена мятежом.
Народоволка Засулич
Оправдана «Божьим судом».
Как это всё получается,
Выстрелы, кровь, приговор.
«Всё только ещё начинается» -
Раскольников точит топор.
Пройдено столько, что горе
Словно родной человек.
Сниткина Анна Григорьевна
Стенографирует век.
Слово...

Спешит моя строка размашисто и нервно,
Но смотрит свысока задумчивая верба
На суету сует, на перекройку мира.
Что сотворил поэт, подобие кумира?
В поспешности изрёк банальнейшую фразу,
Но подступает срок, ещё не видим глазу,
Где самый первый раз, как будто бы последний,
Повтор и перефраз струит оттенок бледный.
Всё таинство в грехе, не совершён который,
В природе и стихе исключены повторы.
А верба – высока, а слово безгранично.
Природа и строка – они всегда первичны.
Раздавит чадный...