Чувство собственной важности

для приведения в действие механизма перераспределения энергии, и в этом

смысле наиболее важным, наиболее эффективным достижением на пути мага

является потеря чувства собственной важности. Дон Хуан был убежден, что

это абсолютно необходимо для достижения успеха в любом действии мага, и

настаивал, чтобы ученики уделяли особое внимание выполнению этого

требования, утверждая, что чувство собственной важности является не только

главнейшим и опаснейшим врагом мага, но и роковым барьером для всего

человечества.
Дон Хуан считал, именно на удовлетворение чувства собственной

важности уходит подавляющая часть нашей энергии. С особой очевидностью это

проявляется в нашей постоянной обеспокоенности тем, как нас воспримут, как

нам себя подать, какое впечатление мы производим. Нас всегда чрезвычайно

сильно волнует, понравимся ли мы окружающим, признают ли нас и будут ли

нами восхищаться. Если бы нам удалось хотя бы частично избавиться от

чувства собственной важности, с нами произошли бы два необычайных события.

Первое - высвободилась бы энергия, которой питается наша иллюзия

собственного величия. Второе - появилась бы свободная энергия, достаточная

для проникновения в сферу второго внимания, что позволило бы нам хотя бы

мельком взглянуть на истинное величие вселенной.

(отрывок из 2-й главы книги Карлоса Кастанеды "Огонь изнутри"

- фрагмент о чувстве собственной важности)

Дон Хуан не обсуждал со мной больше искусства овладения

сознанием, пока не прошло несколько месяцев. В то время мы

находились в доме, где жила партия нагваля.
- Пойдем погуляем, - сказал дон Хуан, положив мне на

плечо свою руку. - или, еще лучше, пойдем к городской

площади, где много народа, сядем и поговорим.
Я удивился, что он заговорил со мной, поскольку был в

доме уже два дня, а он не сказал мне ничего, кроме

"здравствуй".
Пока мы с доном Хуаном выходили из дома, ла Горда

перехватила нас и потребовала, чтобы мы взяли ее с собой.

Казалось, она решилась не слушать возражений. Дон Хуан очень

сурово сказал ей, что ему нужно обсудить со мной кое-что

наедине.
- Вы собираетесь говорить обо мне, - сказала ла Горда,

а ее тон и жесты выдавали подозрение и досаду.
- Ты права, - ответил дон Хуан сухо. Он прошел мимо

нее, даже не взглянув. Я последовал за ним, и мы шли в

молчании до городской площади. Когда мы сели, я спросил, что

же такое мы можем обсуждать в отношении ла Горды. Я все еще

чувствовал смятение от ее угрожающего взгляда, который она

бросила, когда мы выходили из дома.
- Нам нечего обсуждать относительно ла Горды или кого

бы то ни было еще, - сказал он. - я сказал ей это просто для

того, чтобы возбудить ее ненормальное чувство собственной

важности. И это сработало - она рассердилась на нас.

Насколько я ее знаю, она будет достаточно долго убеждать

себя, подогревая свою уверенность и "справедливое"

негодование за отказ и свое дурацкое положение. Я не

удивлюсь, если она набросится на нас здесь же, на парковой

скамейке.
- Если мы не собираемся говорить о ла Горде, что же мы

будем обсуждать? - спросил я.
- Мы продолжим наше обсуждение, которое начали в

Оаксаке, - ответил он. - для того, чтобы понять объяснение

относительно управления сознанием, от тебя потребуется

предельное усилие и желание перемещаться туда и сюда по

уровням сознания. Пока мы заняты этим объяснением, я

потребую от тебя полного сосредоточения и терпения.

Почти жалуясь, я сказал ему, что он поставил меня в

очень неудобное положение отказываясь говорить со мной в

прошедшие два дня. Он посмотрел на меня и поднял брови. На

его губах заиграла и исчезла улыбка. Я осознал, что он дал

мне понять, что я не лучше ла Горды.
- Я вызвал твое чувство собственной важности, - сказал

он хмуро. - чувство собственной важности - наш злейший враг.

Подумай об этом: нас ослабляет чувство оскорбления со

стороны наших людей-собратьев. Чувство собственной важности

заставляет нас большую часть нашей жизни быть обиженными

кем-то.
Поэтому новые видящие рекомендуют приложить все усилия

для искоренения чувства собственной важности из жизни воина.

Я следовал этим рекомендациям, и большинство из моих затей с

тобой было направлено на то, чтобы показать, что без этого

чувства мы неуязвимы.
Пока я слушал, я увидел, что глаза его неожиданно

засияли. Я подумал про себя, что он, по-видимому, на краю

того, чтобы разразиться смехом, а к этому вроде бы не было

причины, когда неожиданно был поражен болезненной пощечиной

по правой щеке. Я вскочил - позади стояла ла Горда и ее рука

была все еще поднята. Ее лицо пылало гневом.
- Теперь ты можешь сказать, что тебе во мне не нравится

и это будет более справедливо, - закричала она. - Если все

же у тебя есть, что сказать, скажи мне это в лицо!
Эта вспышка, по-видимому, истощила ее, так как она села

на асфальт и зарыдала. Дон Хуан светился чистым весельем, а

я замер в безумном гневе. Ла Горда взглянула на меня, а

затем, обратившись к дону Хуану, мягко сказала, что у нас

нет права критиковать ее. Дон Хуан рассмеялся так сильно,

что почти перегнулся пополам. Он не мог даже говорить. Два

или три раза он пытался что-то мне сказать, а затем встал и

ушел, его тело подергивалось от спазм смеха.
Я был почти готов бежать за ним, все еще негодуя на ла

Горду, она казалась мне презренной, как вдруг нечто

необычайное произошло со мной: я понял, что таким смешным

показалось дону Хуану. Ла Горда и я были ужасно похожи друг

на друга: наше чувство собственной важности было

монументальным. Мое удивление и яростный гнев за пощечину

были совсем такими же, как чувство гнева и подозрения у ла

Горды. Дон Хуан был прав: наши чувства собственной важности

- большое препятствие. Я побежал за ним, окрыленный, в то

время, как слезы текли по моим щекам. Я догнал и рассказал,

что я понял. Его глаза светились восторженно и проказливо.

- Как я должен поступить с ла Гордой? - спросил я.
- Никак, - ответил он, - осознание чего-либо всегда

лично.
Он изменил тему и сказал, что знаки говорят, что наше

обсуждение надо перенести обратно в дом - либо в большую

комнату с удобными креслами, либо на задний дворик, вокруг

которого есть крытый коридор. Он сказал, что когда он ведет

свои объяснения в доме, эти две площади остаются никем

незанятыми.
Мы вернулись в дом, и дон Хуан рассказал всем, что

сделала ла Горда. Град насмешек, с каким все видящие

встретили ее, сделал ее положение очень неудобным.
- С чувством собственной важности нельзя нянчиться, -

заметил дон Хуан, когда я выразил свое беспокойство

относительно ла Горды. Затем он попросил всех выйти из

комнаты. Мы сели, и дон Хуан начал свои объяснения.

Он сказал, что видящие, как новые, так и древние,

разделяются на две категории. К первой относятся те, кто

согласен на самоограничение и может направить свою

деятельность на практические цели, чтобы принести пользу

другим видящим и всему человечеству. К другой категории

относятся те, кто не заботится ни о самоограничении, ни о

практических целях. И видящие пришли в этом вопросе к

согласию с тем, что эти последние не смогли разрешить

проблему чувства собственной значимости.
- Чувство собственной важности - это не просто что-то

простенькое и наивное, - объяснил он. - с одной стороны, как

чувство собственного достоинства, это ядро всего доброго в

нас, а с другой стороны- это источник гнили. Чтобы

освободиться от гнилой части чувства собственной важности,

требуется мастерская стратегия. Во все века видящие высоко

ценили тех, кто разрабатывал такую стратегию.
Я пожаловался, что идея искоренения чувства собственной

важности, хотя временам временами очень мне нравится,

остается, говоря по-правде, непонятной. Я сказал ему, что

нахожу его указания о том, как освободиться от этого

чувства, настолько неопределенными, что не могу им

следовать.
- Я уже не раз говорил тебе, - начал он, - что для

того, чтобы следовать путем знания, нужно быть очень

изобретательным. Видишь ли, на пути знания нет ничего

настолько ясного, как нам бы хотелось.
Неудобство моего положения заставило меня спорить и

заявить, что его предостережения относительно чувства

собственной важности напоминают мне христианские заповеди, а

целая жизнь, полная разговоров о зле греха, набила у меня

оскомину.
- Для воина война против чувства собственной важности

это вопрос стратегии, а не принцип, - ответил он. - твоя

ошибка в том, что ты пытаешься понять то, о чем я говорю,

через призму морали.
- Я смотрю на тебя, дон Хуан, как на очень морального

человека, - настаивал я.
- Ты увидел мою безупречность, это все, - сказал он. -

безупречность, как и освобождение от чувства собственной

важности, слишком смутные понятия, чтобы иметь для меня

ценность, - заметил я.
Дон Хуан задохнулся от смеха, и я заставил его

объяснить мне, что такое безупречность.
- Безупречность - это ни что иное как правильное

использование энергии, - сказал он.
- Мои утверждения не имеют никакого морального оттенка.

Я беру энергию, и это делает меня безупречным. Чтобы понять

это, ты должен сам запасти достаточно энергии.
Мы сидели спокойно некоторое время. Мне хотелось

обдумать то, что он сказал. Неожиданно он опять начал

говорить.
- Воины ведут стратегический список, - сказал он, - они

перечисляют все, что делают, а затем решают, что из

перечисленного следует изменить, чтобы создать передышку в

смысле усиления своей энергии.
Я заявил, что такой список может включать все на свете.

Он терпеливо объяснил, что стратегический список, о котором

идет речь, включает только образ того поведения, которое не

является существенным для выживания и благополучия. Я

подскочил от возможности указать на то, что выживание и

благополучие можно понимать бесконечно многообразно,

следовательно, нет пути к соглашению о том, что существенно

и что несущественно для выживания и благополучия.
Пока я это говорил, я начал терять уверенность.

Наконец, я остановился, поняв бесплодность своего спора.

Затем дон Хуан сказал, что в стратегических списках воинов

чувство собственной важности фигурирует как деятельность,

поглощающая наибольшее количество энергии, отсюда их усилия

по искоренению этого чувства.
-первейшая задача воина- освободить эту энергию, чтобы

с ее помощью встретиться с неведомым. Действие по

перераспределению этой энергии- это безупречность.
Он сказал, что наиболее эффективная стратегия для этого

была разработана видящими периода конкисты- неоспоримыми

мастерами искусства сталкинга. Оно состоит из шести

переплетающихся элементов. Пять из них называются атрибутами

воинственности: контроль, дисциплина, терпение, своевреме-

нность и воля. Они принадлежат миру воина, борющегося с

чувством собственной важности. Шестой элемент, возможно,

наиболее важный из всех, относится к внешнему миру и

называется мелочным тираном.
Он взглянул на меня, как бы безмолвно спрашивая, понял

ли я.
- Я совершенно запутался, - сказал я. - ты продолжаешь

говорить, что ла Горда является мелочным тираном в моей

жизни. Что же такое мелочный тиран?
- Мелочный тиран - это мучитель, - ответил он. - это

кто-нибудь, либо имеющий власть распоряжаться жизнью и

смертью воина, либо досаждающий ему смертельно.
Пока он говорил это, на лице его сияла лучезарная

улыбка. Он сказал, что новые видящие разработали свою

классификацию мелочных тиранов, и хотя эта концепция - одна

из важнейших и серьезнейших находок, они развили ее не без

чувства юмора. Он уверил меня, что во всякой их классифика-

ции присутствует оттенок сарказма, поскольку юмор- это

единственное противоядие стремлению человеческого сознания к

составлению списков и громоздких классификаций.
Новые видящие, в соответствии со своей практикой, сочли

возможным поставить во главу своей классификации первичный

источник энергии, первого и единственного правителя

вселенной и назвали его просто - тираном. Остальные деспоты

и правители, естественно, оказались ниже категории тирана.

По сравнению с источником всего, даже наиболее свирепые

тиранические люди кажутся просто шутами, поэтому мы им дали

название мелочных тиранов - "пинчес тиранос".
Он сказал, что имеется два подкласса мелочных тиранов.

К первому подклассу относятся мелочные тираны, способные

преследовать и приносить несчастье, не вызывая все же

чьей-либо смерти. Они называются мелочными тиранчиками -

"пинчес тиранитос". Второй подкласс состоит из мелочных

тиранов, которые только раздражают и наводят скуку без

всяких последствий. Они называются мелюзговыми тиранчиками -

"репинчес тиранос", или крошечными "пинчес тиранитос

чикититос".
Мне эта классификация показалась смешной: я был уверен,

что он импровизирует испанские термины. Я спросил его, так

ли это.
- Совсем нет, - ответил он с выражением удовольствия. -

новые видящие велики в деле классификации, и Хенаро, без

сомнения, один из величайших: если бы ты наблюдал за ним

внимательно, ты бы тоже понял, как новые видящие относятся к

своим классификациям.
Он громко захохотал, когда я спросил его, не дурачит ли

он меня.
- И не думал никогда дурачить тебя, -сказал он,

улыбаясь. -Хенаро может себе позволить это, но не я,

особенно учитывая твое отношение к классификациям. Это

только новые видящие так непочтительны к ним.
Он добавил, что мелочные тиранчики делятся далее еще на

четыре категории. К первой относятся те, кто действует грубо

и насильственно. Ко второй - создающие невыносимую тревогу

окольным путем. К третьей те, кто угнетает, досаждая. А

последняя категория вводит воина в гнев.
- Ла Горда относится к собственному классу, - добавил

он. - она действующий мелюзговый тиранчик. Она разрывает

тебя на части и сердит тебя. Она даже бьет тебя. Всем этим

она обучает тебя отрешенности.
- Это невозможно, - запротестовал я.
- Ты еще не совместил все составляющие стратегии новых

видящих, - сказал он. - когда ты это сделаешь, ты поймешь,

насколько умно и эффективно продумана ими стратегия

использования мелочного тирана. Я сказал бы еще, что эта

стратегия позволяет не только избавиться от чувства

собственной важности, но и готовит воина к окончательному

осознанию, что на пути знания идет в счет только

безупречность.
Он сказал: то, что новые видящие имеют в виду, это

смертельный маневр, при котором мелочный тиран высится

словно горная вершина, а атрибуты воинственности подобны

альпинистам, взбирающимся на нее.
- Обычно в игре участвуют только четыре атрибута, -

продолжал он. - пятый - воля - откладывается до предельной

реализации, когда воину приходится предстать, так сказать,

перед расстрелом.
- Почему это делается?
- Потому что воля принадлежит к другой сфере - к сфере

неведомого. Остальные четыре относятся к известному- как раз

к тому, где действуют мелочные тираны. В действительности

то, что превращает людей в мелочных тиранов, это страстное

манипулирование известным.
Дон Хуан объяснил, что взаимодействие всех пяти

атрибутов воинственности осуществляется только видящими,

которые стали уже непогрешимыми воинами и овладели

мастерством управления волей. Такое взаимодействие - это

верхний маневр, который нельзя осуществить на обыденной

человеческой сцене.
- Четыре атрибута - это все, что необходимо для

взаимодействия с худшим из мелочных тиранов, - продолжал он.

- при условии, конечно, что такой тиран найден. Как я уже

сказал, мелочный тиран - это внешний элемент, такой, над

которым у нас нет контроля, и наиболее существенный,

пожалуй, из всех: мой благодетель любил повторять, что воин,

напоровшийся на мелочного тирана, это счастливец. Он понимал

под этим то, что ты счастливец, если встретил такого на

своем пути, иначе придется выйти и поискать его где-то еще.

Он объяснил, что одним из величайших достижений видящих

периода конкисты было построение, которое он называл

"трехфазной прогрессией". Понимая природу человека, они были

способны прийти к неоспоримому выводу, что если видящие

смогут справиться с собой перед лицом мелочных тиранов, они

будут в силах безупречно встретиться с неведомым, а затем

выстоять даже в присутствии непостижимого.
- Реакция среднего человека будет той, что порядок

этого построения следует обратить, -продолжал он. -видящий,

способный справиться с собой в присутствии неведомого,

конечно, встретит мелочного тирана должным образом. Но это

не так. Это допущение и погубило многих великолепных видящих

древности. Теперь мы знаем это лучше. Мы знаем, что ничто

так не закаляет характер воина, как вызов взаимодействовать

с невыносимыми людьми, наделенными властью. Только при этих

условиях воины могут приобрести ту трезвость, безмятежность,

какие необходимы, чтобы выстоять перед лицом непостижимого.

Я яростно спорил с ним. Я сказал ему, что по моему

мнению, тираны могут сделать свои жертвы либо беспомощными,

либо такими же скотами, как они сами. Я отметил, что было

проведено немало исследований по влиянию физических и

психических пыток на их жертвы.
- Различие как раз в том, о чем ты говоришь, -

остановил он меня, - они жертвы, а не воины. Было время,

когда я чувствовал так же, как и ты. Я расскажу тебе, что

заставило меня измениться, а пока вернемся опять к тому, что

я сказал относительно времени конкисты. Видящие того периода

не могли бы найти лучшей почвы: испанцы были теми мелочными

тиранами, которые испытывали мастерство видящих до предела.

После такого взаимодействия с завоевателями видящие получили

способность встретиться с чем угодно. Им повезло- в то время

повсюду были мелочные тираны.
- После этих замечательных лет изобилия все слишком

изменилось. Мелочные тираны никогда больше не имели таких

возможностей: только в те времена их власть была

неограниченной. А великолепным ингредиентом в сознании

совершенного видящего является мелочный тиран с неограни-

ченными полномочиями.
В наше время, к сожалению, видящим приходится идти на

крайние меры, чтобы найти достойного. Большую часть времени

приходится удовлетворяться мелюзгой.

(глава - 3 - "Отказ от чувства собственной важности" из книги Карлоса

Кастанеды "Путешествие в Икстлан" - фрагмент о чувстве собственной

важности)

У меня была возможность обсудить свои два предыдущие визита к дону

Хуану с тем другом, который свел нас вместе. Его мнением было то, что я

теряю свое время. Я изложил ему до последней детали все наши разговоры. Он

считал, что я преувеличиваю и создаю романтический ореол тупой старой

развалине.
Однако, во мне было очень мало откликов для того, чтобы

романтизировать такого необычного старика. Я искренне чувствовал, что его

критика моей личности была серьезной подоплекой того, что он мне нравился.

Однако же, я должен был признать, что эта критика всегда была к месту,

резко очерчена и правильна до последней буквы.
Стержнем моей проблемы на этот раз было нежелание признать то, что

дон Хуан способен разрушить все мои предубеждения о мире, и мое нежелание

согласиться с другом, который считал, что "старый индеец просто дурень".

Я чувствовал себя обязанным еще раз навестить его, прежде чем

составить о нем свое мнение.

Среда, 28 декабря 1960 года.
Как только я приехал к нему, он взял меня на прогулку в пустынный

чапараль. Он даже не взглянул на мешок с продуктами, которые я привез ему.

Казалось, он ожидал меня.
Мы шли в течение нескольких часов. Он не собирал, не показывал мне

никаких растений. Он учил меня, однако, "правильному способу ходьбы". Он

сказал, что я должен слегка подогнуть пальцы, когда я иду, для того, чтобы

я мог обращать внимание на дорогу и на окружающих. Он заявил, что мой

обычный способ ходьбы является уродующим, и что никогда не следует ничего

носить в руках. Если нужно нести какие-нибудь вещи, то следует

пользоваться рюкзаком или заплечной сумкой, или заплечным мешком. Его идея

состояла в том, что заставляя руки находиться в определенном положении,

можно иметь большую выносливость и лучше осознавать окружающее.

Я не видел причины спорить и подогнул пальцы так, как он сказал,

продолжая идти. Мое осознавание окружающего нисколько не изменилось, то же

самое было с моей выносливостью. Мы начали нашу прогулку утром и

остановились отдохнуть после полудня. Я обливался потом и хотел напиться

из фляжки, но он остановил меня, сказав, что лучше проглотить только один

глоток. Он сорвал немного листьев с небольшого желтого куста и пожевал. Он

дал немного листьев мне и заметил, что они прекрасны, а если я буду их

медленно жевать, то моя жажда исчезнет. Жажда не исчезла, но в то же время

я не чувствовал неудобств.
Он, казалось, прочел мои мысли и объяснил, что я не почувствовал

выгоды "правильного способа ходьбы" или же выгоды от жевания листьев,

потому что я молод и силен, а мое тело ничего не замечает, потому что оно

немного глупо.
Он засмеялся. Я не был в смешливом настроении, и это, казалось,

позабавило его еще больше. Он поправил свое предыдущее заявление, сказав,

что мое тело не то чтобы на самом деле глупое, но оно как бы спит.

В этот момент огромная ворона пролетела прямо над нами с карканьем.

Это меня испугало, и я начал смеяться. Я думал, что обстоятельства требуют

смеха, но, к моему великому удивлению, он сильно встряхнул мою руку и

заставил меня замолчать. У него было крайне серьезное выражение.

- Это была не шутка, - сказал он жестко, как если бы я знал, о чем он

говорит. Я попросил объяснения. Я сказал ему, что это неправильно, что мой

смех над вороной рассердил его, в то время, как мы ранее смеялись над

кофеваркой.
- То, что ты видел, была не просто ворона! - воскликнул он.

- Но я видел ее, и это была ворона, - настаивал я.
- Ты ничего не видел, дурак, - сказал он грубым голосом.

Его грубость была беспричинной. Я сказал ему, что я не люблю злить

людей, и, может быть, будет лучше, если я уйду, поскольку он, видимо, не в

настроении поддерживать компанию. Он неудержимо расхохотался, как если бы

я был клоун, разыгрывающий перед ним представление. Мое недовольство и

раздражение пропорционально росли.
- Ты очень жесток, - комментировал он. - ты принимаешь самого себя

слишком серьезно.
- Но разве ты не делаешь того же самого, - вставил я, - принимая

самого себя серьезно, когда ты рассердился на меня?

Он сказал, что сердиться на меня было самое далекое, что он только

мог придумать. Он взглянул на меня пронзительно.
- То, что ты видел, не было согласием мира, - сказал он. - летящая

или каркающая ворона никогда не бывает согласием. Это был знак!

- Знак чего?
- Очень важное указание насчет тебя, - заметил он загадочно.

В этот самый момент ветер бросил сухую ветку прямо к нашим ногам.

- Вот это было согласием! - воскликнул он, и, взглянув на меня

сияющими глазами, залился смехом.
У меня было такое чувство, что он дразнит меня, создавая правила

странной игры по мере того, как мы продвигаемся. Поэтому, ему-то можно

было смеяться, но не мне. Мое недовольство опять полезло наверх, и я

сказал ему все, что думаю о нем. Он совсем не был задет или обижен. Он

хохотал, и его смех вызывал во мне еще больше недовольства и раздражения.

Я подумал, что он намеренно ставит меня в дурацкое положение. Я тут же

решил, что с меня довольно такой "полевой работы".
Я встал и сказал, что хочу идти назад к его дому, потому что я должен

ехать в Лос-Анжелес.
- Сядь, - сказал он повелительно. - ты обидчив, как старая леди. Ты

не можешь сейчас уехать, потому что мы еще не кончили.

Я ненавидел его. Я подумал, что он неприятнейший человек.

Он начал напевать идиотскую мексиканскую народную песню. Он явно

изображал какого-то популярного певца. Он удлинял некоторые слоги и

сокращал другие и превратил песню в совершеннейший фарс. Это было

настолько комично, что я расхохотался.
- Видишь, ты смеешься над глупой песней, - сказал он. - но тот

человек, который поет ее таким образом и те люди, которые платят за то,

чтобы его послушать, не смеются. Они считают это серьезным.

- Что ты имеешь в виду? - спросил я. Я думал, что он намеренно

подобрал пример, чтобы сказать мне, что я смеялся над вороной из-за того,

что я не принимал ее серьезно, точно так же, как я не принимаю песню

серьезно. Но он опять надул меня. Он сказал, что я похож на этого певца и

тех людей, которым нравится его песня, мнительный и смертельно серьезный в

отношении всякой чепухи, за которую никто в здравом уме не даст ни гроша.

Он затем возвратился назад, как если бы для того, чтобы освежить свою

память. Повторив все, что он сказал раньше на тему "изучать растения", он

подчеркнул, с ударением, что если я действительно хочу учиться, то я

должен переделать большую часть своего поведения.
Мое чувство недовольства росло до такой степени, что мне уже

приходилось делать огромные усилия даже, чтобы делать заметки.

- Ты слишком серьезно себя принимаешь, - сказал он медленно. - ты

слишком чертовски важен в своих собственных глазах. Это должно быть

изменено! Ты так чертовски важен, что ты чувствуешь себя вправе

раздражаться всем. Ты так чертовски важен, что ты можешь себе позволить

уйти, если вещи не складываются так, как тебе бы хотелось. Я полагаю, ты

думаешь, все это показывает, что ты имеешь характер. Это чепуха! Ты слаб и

мнителен!
Я попытался изобразить протест, но он не поддался. Он указал, что за

всю мою жизнь я никогда ничего не закончил из-за чувства неуместной

важности, которую я связал с самим собой.
Я был ошеломлен уверенностью, с которой он делал свои заявления. Они

были правильны, конечно, и это заставило меня чувствовать не только

злость, но еще и угрозу.
- Важность самого себя - это другая вещь, которую следует бросить,

точно так же, как личную историю, - сказал он драматическим тоном.

Я действительно не хотел с ним спорить. Было очевидно, что я нахожусь

в ужасно невыгодном положении. Он не собирался идти назад к дому до тех

пор, пока не будет готов, а я не знал дорогу. Я вынужден был оставаться с

ним.
Он сделал странное и внезапное движение, как бы понюхал воздух вокруг

себя. Его голова слегка вздрагивала медленно и ритмично. Он, казалось, был

в состоянии необычайной алертности. Он повернулся и посмотрел на меня

взглядом, в котором были удивление и любопытство. Его глаза прошлись вверх

и вниз по моему телу, как бы разыскивая что-либо особенное. Затем он резко

поднялся и быстро пошел. Он почти бежал. Я следовал за ним. Он выдерживал

очень ускоренный шаг примерно в течение часа. Наконец, он остановился у

скалистого холма, и мы уселись в тени куста. Бег трусцой совершенно утомил

меня, хотя мое настроение улучшилось. Было очень странно, как я изменился.

Я чувствовал почти подъем в то время, как, когда мы начали бег трусцой,

после нашего спора, я был в ярости на него.
- Это очень странно, - сказал я, - но я действительно чувствую себя

хорошо.
Я услышал вдалеке карканье вороны. Он поднял палец к правому уху и

улыбнулся.
- Это был знак, - сказал он.
Небольшой камень покатился вниз, издав хрустящий звук, когда он упал

в чапараль.
Он громко рассмеялся и указал пальцем в сторону звука.

- А это было согласие, - сказал он. Затем он спросил меня,

действительно ли я готов к разговору о моей важности самого себя. Я

рассмеялся. Мое чувство злости, казалось, было настолько далеко, что я

даже не мог понять, каким образом я рассердился на него.

- Я не могу понять, что случается со мной, - сказал я. - то я злюсь,

а теперь я не знаю, почему я больше не злюсь.
- Мир вокруг нас очень загадочен, - сказал он. - он нелегко выдает

свои секреты.
Мне нравились его загадочные заявления. Они были вызывающими и

непонятными. Я не мог определить, то ли они были заполнены скрытым

смыслом, то ли они были просто откровенной чепухой.

- Если ты когда-нибудь приедешь назад, сюда в пустыню, - Сказал он, -

держись подальше от того каменистого холма, где мы остановились сегодня.

Беги от него, как от чумы.
- Почему? В чем дело?
- Сейчас не время объяснять это. Сейчас мы озабочены утрачиванием

важности самого себя. До тех пор, пока ты чувствуешь, что ты являешься

самой важной вещью в мире, ты не можешь в действительности воспринимать

мир вокруг себя. Ты как лошадь с шорами. Все, что ты видишь, - это ты сам

вне всего остального.
Он рассматривал меня секунду.
- Я собираюсь поговорить с моим дружком здесь, - сказал он, указывая

на небольшое растение. Он встал на колени и начал ласкать растение и

говорить с ним. Сначала я не понимал, что он говорит, но затем он поменял

языки и стал говорить с растением на испанском. Некоторое время он говорил

всякую бессмыслицу. Затем он поднялся.
- Не имеет значения, что ты говоришь растению, - сказал он. - ты

можешь даже просто придумывать слова. Что важно, так это чувство симпатии

к нему и обращение с ним, как с равным.
Он объяснил, что человек, который собирает растения, каждый раз

должен извиняться за то, что он берет их, и должен заверить их, что

когда-нибудь его собственное тело будет служить для них пищей.

- Так что в общем, растения и мы сами равны, - сказал он. - ни мы, ни

они не являются ни более важными, ни менее важными.

- Давай поговорим с маленьким растением, - сказал он. - скажи ему,

что ты не чувствуешь больше собственной важности.
Я пошел настолько далеко, что встал перед растением на колени. Я не

мог заставить себя говорить с ним. Я ощутил себя смешным и рассмеялся.

Однако, я не был сердит.
Дон Хуан погладил меня по спине и сказал, что все в порядке, что, по

крайней мере, я сохранил свое хорошее настроение.
- Начиная с этого времени, разговаривай с маленькими растениями, -

сказал он. - разговаривай до тех пор, пока ты не потеряешь всякое чувство

важности. Разговаривай с ними до тех пор, пока ты не сможешь этого делать

в присутствии других.
- Иди вон в те холмы и попрактикуйся сам.
Я спросил, будет ли правильным говорить с растениями молча, в уме.

Он засмеялся и погладил меня по голове.
- Нет, - сказал он. - ты должен говорить им громким и чистым голосом,

если ты хочешь, чтобы они тебе ответили.
Я пошел в то место, которое он указал, смеясь про себя над его

эксцентричностью. Я даже попытался разговаривать с растениями, но мое

чувство, что я смешон, пересиливало все.
После того, как я думал, что прошло достаточно времени ожидания, я

вернулся назад туда, где находился дон Хуан. У меня была уверенность, что

он знает, что я не говорил с растениями.
Он не смотрел на меня. Он сделал мне знак сесть с ним рядом.

- Следи за мной внимательно, - сказал он. - я сейчас буду говорить с

моим маленьким другом.
Он стал на колени перед небольшим растением и в течение нескольких

минут он двигал и раскачивал свое тело, говоря и смеясь при этом.

Я думал, что он сошел с ума.
- Это маленькое растение сказало мне, чтобы я рассказал тебе, что оно

пригодно для еды, - сказал он, поднимаясь с колен. - оно сказало, что

горсть таких растений сохраняет человеку здоровье. Оно сказало также, что

целая полянка таких растений растет вон там.
Дон Хуан указал в сторону склона холма примерно в четырехстах метрах

в стороне.
- Пойдем, посмотрим, - сказал он.
Я рассмеялся над его странностями. Я был уверен, что он найдет

растения, потому что он был экспертом в знании местности и знал, где

растут съедобные и лекарственные растения.
По пути к этому месту он сказал мне невзначай, что мне следовало бы

заметить это растение, потому что оно одновременно являлось как пищей, так

и лекарством.
Я спросил его полушутя, уж не растение ли ему сказало об этом. Он

покачал головой из стороны в сторону.
- Ах! - воскликнул он, смеясь. - твоя умность делает тебя более

глупым, чем я думал. Как может маленькое растение сказать мне сейчас то,

что я знал всю жизнь?
Затем он продолжал объяснять, что он знал досконально различные

особенности этого растения, и что это растение только что сказало ему, что

в том месте, на которое он указал, их растет целая полянка, и что оно не

имеет ничего против, если он мне это расскажет.
Прибыв на склон холма, я обнаружил целые заросли таких же растений. Я

хотел рассмеяться, но он не дал мне времени. Он хотел, чтобы я

поблагодарил эти заросли растений. Я мучительно чувствовал самого себя и

не мог заставить себя это сделать.
Он доброжелательно улыбнулся и сделал еще одно из своих загадочных

заявлений. Он повторил его три или четыре раза, как бы давая мне время

уловить его значение.
- Мир вокруг нас - загадка, - сказал он. - и люди ничуть не лучше,

чем что-либо еще. Если маленькое растение искренне с нами, мы должны

поблагодарить его, или оно, возможно, не даст нам уйти.

То, как он на меня взглянул, говоря мне это, бросило меня в озноб. Я

поспешно наклонился над растениями и сказал "спасибо" громким голосом.

Он начал смеяться контролируемыми и спокойными раскатами. Мы ходили

еще целый час, а затем направились назад к его дому. Один раз я отстал, и

он был вынужден меня ждать. Он проверил мои пальцы: держу ли я их

подогнутыми? Я этого не делал. Он сказал мне повелительно, что всегда,

когда я гуляю с ним, я должен соблюдать и копировать его манеры или же не

приходить вовсе.
- Я не могу ждать тебя, как будто ты ребенок, - сказал он укоряющим

тоном.
Это заявление бросило меня в глубины раздражения и замешательства.

Как это может быть возможным, что такой старый человек может ходить

намного лучше, чем я? Я считал себя сильным и атлетом, и, однако же, он

действительно должен был ждать, чтобы я догонял его.

Я подогнул мои пальцы и, как это ни странно, я был способен

выдерживать его ужасающий шаг без всяких усилий. Фактически временами я

чувствовал, что мои руки тащат меня вперед.
Я чувствовал подъем. Я ощущал себя счастливо, оттого что иду

беззаботно со странным старым индейцем. Я начал разговаривать и несколько

раз спросил его, не покажет ли он мне растение пейота. Он взглянул на меня

и не сказал ни слова.

Так-же материал по этой теме можно найти на этом портале:

http://www.sunhome.ru/magic/15570