Когда меня первый раз попросили выступить на тему о Высшем Духовном Идеале, я, собственно, не знал, что и ответить: ведь, во-первых, я всего-навсего простой человек из деревни, из далекого уголка мира, внезапно очутившийся в сутолоке этого беспокойного города Лондона, и я сбит с толку, и мой ум отказывается работать так, как если бы я был у себя дома, на своей земле.
Во-вторых, как такому неприметному человеку, как я, говорить о столь высоком предмете, как Высший Духовный Идеал, и к тому же в этом грандиозном собрании людей, где каждый видится мне мудрым и умным, знающим обо всем, что только ни есть под солнцем? Мне совестно, что приходится стоять здесь перед вами. Ошибкой было уже то, что я вообще покинул Японию.
Позвольте мне рассказать вам, как я жил до того, как приехал в Лондон. В моей стране крыши домов кроют соломой. Японские домики в большинстве своем маленькие. Так вот, и поныне в деревне можно увидеть множество домиков с соломенной крышей, и в таком домике я живу. Я встаю утром, со щебетом птиц. И раздвигаю окна, которые выходят прямо в сад. Японские окна совсем другие, чем здешние, английские. Английские окна чем-то напоминают прорези в стене, а японские - это как бы сочетание английских окон и стен. Поэтому, когда открываешь японские окна, одна сторона дома вовсе исчезает. Сам дом раскрывается прямо в сад. Дом и сад нераздельны. Сад - это дом, дом - это сад; здесь же дома совсем обособлены. Дом существует сам по себе - как и тот, кто в нем живет: человек полностью разобщен с тем, что его окружает. Там - природа, тут - я; вы- это вы, я - это я; и между ними - природой, естественным окружением, и обитателями дома - как бы нет никакой связи.
Так вот, когда японские окна раскрыты, дом словно продолжается в сад. И я могу смотреть на деревья совсем свободно - не так, как через английское окно, когда я скорее выглядываю в сад. Я вижу деревья, произрастающие из земли. И когда я смотрю на эти деревья, произрастающие прямо из земли, мне кажется, я ощущаю нечто таинственное, исходящее от них и от самой матери-земли. И мне кажется, я живу вместе с ними, и они во мне и со мной. Я не знаю, можно ли назвать это общение духовным.
Мне недосуг как-то называть это, я просто - блаженствую. К тому же здесь есть маленький пруд, чуть подальше в саду. Я слышу, как время от времени из него выпрыгивают рыбы, словно счастье переполняет их и они не в силах просто плавать в пруду. Так ли это? Я не знаю, но каким-то образом я чувствую, что они и в самом деле очень и очень счастливы. Как мы танцуем, когда радость наполняет нас, - так же, без сомнения, танцуют и рыбы. Черпают ли и они нечто из той стихии, в которой живут и имеют свое бытие? И что же, в конце концов, есть это нечто, что проникается трепетом внутри меня самого, когда я слушаю танец рыб в пруду?
К тому же это пора цветения лотосов. Пруд полон их, и мое воображение уносится далеко, туда, на другой конец земного шара... Когда я так говорю, вы, наверное, заключаете, что я предаюсь грезам посреди этого большого города. Возможно, возможно. Но мои грезы - так уж мне кажется - не совсем пустое дело. А вдруг они несут в себе какие-то вечные и универсальные ценности? Несомненно, эти громадные здания, что я вижу вокруг,- поистине грандиозная работа, замечательное достижение человеческое. Такое же чувство я испытал в Китае, стоя перед Великой стеной, о которой вы, верно, слышали. И все же: вечны ли они - как, я предпочитаю считать, вечны мои грезы? Что если содрогнется земля? По счастью, в этой части мира такое бывает не столь часто, как в Японии. Но предположим, что это случится. Что же останется? Последствия нетрудно себе представить. Я даже отказываюсь думать об этом. Но не так давно в американском журнале один автор описал развалины города Нью-Йорка, когда предполагаемые исследователи в будущем займутся поисками местонахождения этих некогда высочайших зданий в мире - их называют небоскребами, не так ли? - стоящих сейчас в Нью-Йорке. Но я не хочу продолжать подобный разговор; и надо прервать свои грезы, хотя они и очень приятны.
Пора мне пробудиться и обратиться к реальным обстоятельствам. Но что же это за обстоятельства, к которым я обращаюсь? - не вы, не это здание, не микрофон, но этот Высший Духовный Идеал - такие громкие слова. Я произношу их. Нельзя больше грезить о чем бы то ни было. Надо снова обратить свой ум к этой теме - к Высшему Духовному Идеалу. Но на самом деле я не знаю, что такое Духовный, что такое Идеал, что такое Высший Духовный Идеал. Мне кажется, что я не в состоянии непосредственно ухватить истинное значение этих трех слов, столь ясно поставленных передо мною.
Здесь, в Лондоне, я выхожу из гостиницы, в которой остановился. Я вижу на улицах множество идущих мужчин и женщин - вернее сказать, торопливо бегущих, ибо, по-моему, их не назовешь идущими: они именно бегут. Возможно, мне не следует так говорить - но так я чувствую. К тому же выражение их лиц в большей или меньшей степени напряженное, мышцы лица зажаты, а ведь легче было бы их расслабить. Дороги запружены всевозможным транспортом, автобусами, машинами и прочим; кажется, что они едут постоянным потоком - непрерывным нескончаемым потоком, - и я не знаю, когда я могу вступить в этот непрестанно текущий поток машин. В магазинах выставлены самые разнообразные предметы, большинство из которых, похоже, и не требуются в моем домике с соломенной крышей. Когда я вижу все это, я не могу не задать себе вопрос, куда же, в конечном счете, движутся так называемые современные цивилизованные люди? В чем их судьба? Заняты ли они поисками Высшего Духовного Идеала? А их напряженные лица - свидетельство ли это их готовности проникнуть в духовное начало вещей? Собираются ли они в самом деле распространить эту духовность на самые отдаленные уголки земного шара? Я не знаю. Я не могу ответить.
Теперь, - духовность обычно противопоставляется материальному, идеальное - реальному или практическому, и возвышенное - обыденному. И когда мы говорим о Высшем Духовном Идеале, означает ли это отказ от того, что представляется нам материальным - не идеалистическим, а практическим и прозаическим, не высшим, а весьма обыденным - от этой нашей повседневной жизни в большом городе? Когда мы говорим о духовности, должны ли мы отмести все это? Означает ли духовность что-то совсем отличное от того, что мы видим здесь, вокруг себя? Подобный ход рассуждения - отделяющий дух от материи, а материю от духа, - по-моему, не самый полезный взгляд на окружающее. Что же касается такой двойственной интерпретации действительности и как материи и как духа, то на днях я уже касался этой темы в своем небольшом выступлении.
По сути дела, материя и дух едины или, скорее, представляют собой две стороны единой действительности. Мудрый человек попытается ухватиться за эту действительность - за сам щит, - вместо того чтоб взирать то на одну, то на другую его сторону, представляющуюся то материей, то духом. Ибо, когда принимается во внимание лишь материальная сторона, в материи не остается ничего духовного. Когда выделяется только духовная сторона, то полностью игнорируют материю. Следствием обоих подходов будет однобокость, искажение действительности, которую следует воспринимать цельной, и еще и благотворной. Когда наш ум настроен правильно и в состоянии уловить действительность, которая не есть ни дух, ни материя и в то же время, без сомнения, есть и дух, и материя,- смею утверждать, что Лондон со всей его материальностью будет в высшей степени духовным; и далее, если ум наш настроен криво, то все монастыри и храмы, все кафедральные соборы и связанные с ними церковные ордена, все святые места с их священными атрибутами, со всеми их благочестивыми почитателями и прихожанами, и со всем тем, что входит в понятие религии,- я, опять-таки, берусь утверждать, что во всем этом не будет ничего, кроме материальности, куч грязи, очагов нравственного разложения.
Мне представляется, что материальное не следует презирать, и духовное не всегда следует превозносить - я имею в виду все, что только не нарекают духовным; я не говорю об истинно духовном, но о том, что самовозвеличивает себя названием духовного. Такое не всегда следует превозносить. Говорящие о духовности иногда имеют вспыльчивый и несдержанный характер, тогда как среди тех, кто накопил большое состояние и, казалось бы, всегда обращен к вещам материальным, нередко можно встретить людей высокой и широкой души, достигших духовности. Но главная трудность в том, как же мне перенести мой домик с соломенной крышей в самый центр сплошь застроенного Лондона? И как мне возвести мою скромную хижину прямо посреди этой Оксфордской площади? Как мне осуществить это в сутолоке машин, автобусов и всевозможных движущихся средств? Как мне здесь слушать пение птиц, и танец прыгающих рыб? Как превратить все выставленное в витринах магазинов в свежесть зеленой листвы, колышущейся от дуновения утреннего ветерка? Как мне обрести естественность, безыскусственность, полную самозабвенность природы - посреди предельной искусственности человеческих творений? Это та большая проблема, что встала перед нами в наши дни.
Еще раз - я не знаю, что это такое, Высший Духовный Идеал. Но поскольку я вынужден соприкасаться с так называемой материальностью современной цивилизации, мне следует сказать несколько слов по этому поводу. Так как человек есть творение природы - и даже творение Божие,- то неверно презирать все то, что он делает и создает, как материальное, и противопоставлять это так называемому духовному. Так или иначе, все это должно быть материально-духовным или духовно-материальным, с черточкой посредине, - духовное не отделено от материального, материальное не оторвано от духовного, но оба связаны, как при чтении, соединительной черточкой. Я не люблю прибегать к таким понятиям, как объективность и субъективность, но из-за отсутствия подходящего термина позвольте мне на минуту воспользоваться ими. Если духовно-материальное - соединенное черточкой - не может быть найдено объективно, то давайте отыщем его в нашем субъективном уме и выявим его, чтобы преобразовать весь мир в соответствии с ним.
Позвольте мне рассказать вам, как выявил это один древний учитель дзэн. Его звали Есю, и монастырь, где он обычно жил, славился каменным мостом - творением самой природы. Как правило, монастыри строились в горах, и место, где Есю в основном обитал, было известно своим каменным мостом через быстрины. Однажды к учителю пришел монах и спросил: "Это место славится своим природным каменным мостом, но вот я пришел и не вижу никакого каменного моста. Я вижу лишь прогнившую толстую доску. Где же ваш мост, прошу вас, скажите мне, о учитель?" Вот такой вопрос был задан учителю, и учитель так ответил на него: "Как? Ты видишь эту несчастную шаткую доску - и не видишь каменного моста?" Ученик воскликнул: "Но где же он - этот каменный мост?" И вот ответ учителя: "Лошади проходят по нему, обезьяны проходят по нему, кошки и собаки... (прошу прощения, если я добавлю немного больше, чем на самом деле было сказано учителем)... кошки и собаки, тигры и слоны проходят по нему, мужчины и женщины, бедные и богатые, молодые и старые, скромные и знатные (здесь можно привести сколько угодно таких пар противоположений); англичане и, быть может, японцы, мусульмане, христиане; духовность и материальность, идеальное и реальное, возвышенное и самое обыденное. Все они проходят по нему, и даже ты, о монах, отказывающийся узреть его, на самом деле весьма беспечно идешь по нему - и, поверх всего, не испытываешь никакой благодарности за это. Ты не говоришь "Благодарю тебя" - за то, что проходишь по мосту. Какая же польза тогда от этого каменного моста? Видим ли мы его? Идем ли мы по нему? Мост не возмущается и не говорит: "Я - ваш высший духовный идеал". Каменный мост лежит себе ровно и проходит молчаливо из безначального прошлого, быть может, в бесконечное будущее".
На этом я должен кончить. Благодарю вас за ваше благосклонное внимание к моей японской английской речи. Думаю, вы сделали все возможное, чтобы понять меня. Значит, благожелательность была обоюдной, и в этой взаимной благожелательности не уловим ли мы краткий проблеск того, что мы называем Духовным Мировым Содружеством?
Позвольте мне рассказать вам, как я жил до того, как приехал в Лондон. В моей стране крыши домов кроют соломой. Японские домики в большинстве своем маленькие. Так вот, и поныне в деревне можно увидеть множество домиков с соломенной крышей, и в таком домике я живу. Я встаю утром, со щебетом птиц. И раздвигаю окна, которые выходят прямо в сад. Японские окна совсем другие, чем здешние, английские. Английские окна чем-то напоминают прорези в стене, а японские - это как бы сочетание английских окон и стен. Поэтому, когда открываешь японские окна, одна сторона дома вовсе исчезает. Сам дом раскрывается прямо в сад. Дом и сад нераздельны. Сад - это дом, дом - это сад; здесь же дома совсем обособлены. Дом существует сам по себе - как и тот, кто в нем живет: человек полностью разобщен с тем, что его окружает. Там - природа, тут - я; вы- это вы, я - это я; и между ними - природой, естественным окружением, и обитателями дома - как бы нет никакой связи.
Так вот, когда японские окна раскрыты, дом словно продолжается в сад. И я могу смотреть на деревья совсем свободно - не так, как через английское окно, когда я скорее выглядываю в сад. Я вижу деревья, произрастающие из земли. И когда я смотрю на эти деревья, произрастающие прямо из земли, мне кажется, я ощущаю нечто таинственное, исходящее от них и от самой матери-земли. И мне кажется, я живу вместе с ними, и они во мне и со мной. Я не знаю, можно ли назвать это общение духовным.
Мне недосуг как-то называть это, я просто - блаженствую. К тому же здесь есть маленький пруд, чуть подальше в саду. Я слышу, как время от времени из него выпрыгивают рыбы, словно счастье переполняет их и они не в силах просто плавать в пруду. Так ли это? Я не знаю, но каким-то образом я чувствую, что они и в самом деле очень и очень счастливы. Как мы танцуем, когда радость наполняет нас, - так же, без сомнения, танцуют и рыбы. Черпают ли и они нечто из той стихии, в которой живут и имеют свое бытие? И что же, в конце концов, есть это нечто, что проникается трепетом внутри меня самого, когда я слушаю танец рыб в пруду?
К тому же это пора цветения лотосов. Пруд полон их, и мое воображение уносится далеко, туда, на другой конец земного шара... Когда я так говорю, вы, наверное, заключаете, что я предаюсь грезам посреди этого большого города. Возможно, возможно. Но мои грезы - так уж мне кажется - не совсем пустое дело. А вдруг они несут в себе какие-то вечные и универсальные ценности? Несомненно, эти громадные здания, что я вижу вокруг,- поистине грандиозная работа, замечательное достижение человеческое. Такое же чувство я испытал в Китае, стоя перед Великой стеной, о которой вы, верно, слышали. И все же: вечны ли они - как, я предпочитаю считать, вечны мои грезы? Что если содрогнется земля? По счастью, в этой части мира такое бывает не столь часто, как в Японии. Но предположим, что это случится. Что же останется? Последствия нетрудно себе представить. Я даже отказываюсь думать об этом. Но не так давно в американском журнале один автор описал развалины города Нью-Йорка, когда предполагаемые исследователи в будущем займутся поисками местонахождения этих некогда высочайших зданий в мире - их называют небоскребами, не так ли? - стоящих сейчас в Нью-Йорке. Но я не хочу продолжать подобный разговор; и надо прервать свои грезы, хотя они и очень приятны.
Пора мне пробудиться и обратиться к реальным обстоятельствам. Но что же это за обстоятельства, к которым я обращаюсь? - не вы, не это здание, не микрофон, но этот Высший Духовный Идеал - такие громкие слова. Я произношу их. Нельзя больше грезить о чем бы то ни было. Надо снова обратить свой ум к этой теме - к Высшему Духовному Идеалу. Но на самом деле я не знаю, что такое Духовный, что такое Идеал, что такое Высший Духовный Идеал. Мне кажется, что я не в состоянии непосредственно ухватить истинное значение этих трех слов, столь ясно поставленных передо мною.
Здесь, в Лондоне, я выхожу из гостиницы, в которой остановился. Я вижу на улицах множество идущих мужчин и женщин - вернее сказать, торопливо бегущих, ибо, по-моему, их не назовешь идущими: они именно бегут. Возможно, мне не следует так говорить - но так я чувствую. К тому же выражение их лиц в большей или меньшей степени напряженное, мышцы лица зажаты, а ведь легче было бы их расслабить. Дороги запружены всевозможным транспортом, автобусами, машинами и прочим; кажется, что они едут постоянным потоком - непрерывным нескончаемым потоком, - и я не знаю, когда я могу вступить в этот непрестанно текущий поток машин. В магазинах выставлены самые разнообразные предметы, большинство из которых, похоже, и не требуются в моем домике с соломенной крышей. Когда я вижу все это, я не могу не задать себе вопрос, куда же, в конечном счете, движутся так называемые современные цивилизованные люди? В чем их судьба? Заняты ли они поисками Высшего Духовного Идеала? А их напряженные лица - свидетельство ли это их готовности проникнуть в духовное начало вещей? Собираются ли они в самом деле распространить эту духовность на самые отдаленные уголки земного шара? Я не знаю. Я не могу ответить.
Теперь, - духовность обычно противопоставляется материальному, идеальное - реальному или практическому, и возвышенное - обыденному. И когда мы говорим о Высшем Духовном Идеале, означает ли это отказ от того, что представляется нам материальным - не идеалистическим, а практическим и прозаическим, не высшим, а весьма обыденным - от этой нашей повседневной жизни в большом городе? Когда мы говорим о духовности, должны ли мы отмести все это? Означает ли духовность что-то совсем отличное от того, что мы видим здесь, вокруг себя? Подобный ход рассуждения - отделяющий дух от материи, а материю от духа, - по-моему, не самый полезный взгляд на окружающее. Что же касается такой двойственной интерпретации действительности и как материи и как духа, то на днях я уже касался этой темы в своем небольшом выступлении.
По сути дела, материя и дух едины или, скорее, представляют собой две стороны единой действительности. Мудрый человек попытается ухватиться за эту действительность - за сам щит, - вместо того чтоб взирать то на одну, то на другую его сторону, представляющуюся то материей, то духом. Ибо, когда принимается во внимание лишь материальная сторона, в материи не остается ничего духовного. Когда выделяется только духовная сторона, то полностью игнорируют материю. Следствием обоих подходов будет однобокость, искажение действительности, которую следует воспринимать цельной, и еще и благотворной. Когда наш ум настроен правильно и в состоянии уловить действительность, которая не есть ни дух, ни материя и в то же время, без сомнения, есть и дух, и материя,- смею утверждать, что Лондон со всей его материальностью будет в высшей степени духовным; и далее, если ум наш настроен криво, то все монастыри и храмы, все кафедральные соборы и связанные с ними церковные ордена, все святые места с их священными атрибутами, со всеми их благочестивыми почитателями и прихожанами, и со всем тем, что входит в понятие религии,- я, опять-таки, берусь утверждать, что во всем этом не будет ничего, кроме материальности, куч грязи, очагов нравственного разложения.
Мне представляется, что материальное не следует презирать, и духовное не всегда следует превозносить - я имею в виду все, что только не нарекают духовным; я не говорю об истинно духовном, но о том, что самовозвеличивает себя названием духовного. Такое не всегда следует превозносить. Говорящие о духовности иногда имеют вспыльчивый и несдержанный характер, тогда как среди тех, кто накопил большое состояние и, казалось бы, всегда обращен к вещам материальным, нередко можно встретить людей высокой и широкой души, достигших духовности. Но главная трудность в том, как же мне перенести мой домик с соломенной крышей в самый центр сплошь застроенного Лондона? И как мне возвести мою скромную хижину прямо посреди этой Оксфордской площади? Как мне осуществить это в сутолоке машин, автобусов и всевозможных движущихся средств? Как мне здесь слушать пение птиц, и танец прыгающих рыб? Как превратить все выставленное в витринах магазинов в свежесть зеленой листвы, колышущейся от дуновения утреннего ветерка? Как мне обрести естественность, безыскусственность, полную самозабвенность природы - посреди предельной искусственности человеческих творений? Это та большая проблема, что встала перед нами в наши дни.
Еще раз - я не знаю, что это такое, Высший Духовный Идеал. Но поскольку я вынужден соприкасаться с так называемой материальностью современной цивилизации, мне следует сказать несколько слов по этому поводу. Так как человек есть творение природы - и даже творение Божие,- то неверно презирать все то, что он делает и создает, как материальное, и противопоставлять это так называемому духовному. Так или иначе, все это должно быть материально-духовным или духовно-материальным, с черточкой посредине, - духовное не отделено от материального, материальное не оторвано от духовного, но оба связаны, как при чтении, соединительной черточкой. Я не люблю прибегать к таким понятиям, как объективность и субъективность, но из-за отсутствия подходящего термина позвольте мне на минуту воспользоваться ими. Если духовно-материальное - соединенное черточкой - не может быть найдено объективно, то давайте отыщем его в нашем субъективном уме и выявим его, чтобы преобразовать весь мир в соответствии с ним.
Позвольте мне рассказать вам, как выявил это один древний учитель дзэн. Его звали Есю, и монастырь, где он обычно жил, славился каменным мостом - творением самой природы. Как правило, монастыри строились в горах, и место, где Есю в основном обитал, было известно своим каменным мостом через быстрины. Однажды к учителю пришел монах и спросил: "Это место славится своим природным каменным мостом, но вот я пришел и не вижу никакого каменного моста. Я вижу лишь прогнившую толстую доску. Где же ваш мост, прошу вас, скажите мне, о учитель?" Вот такой вопрос был задан учителю, и учитель так ответил на него: "Как? Ты видишь эту несчастную шаткую доску - и не видишь каменного моста?" Ученик воскликнул: "Но где же он - этот каменный мост?" И вот ответ учителя: "Лошади проходят по нему, обезьяны проходят по нему, кошки и собаки... (прошу прощения, если я добавлю немного больше, чем на самом деле было сказано учителем)... кошки и собаки, тигры и слоны проходят по нему, мужчины и женщины, бедные и богатые, молодые и старые, скромные и знатные (здесь можно привести сколько угодно таких пар противоположений); англичане и, быть может, японцы, мусульмане, христиане; духовность и материальность, идеальное и реальное, возвышенное и самое обыденное. Все они проходят по нему, и даже ты, о монах, отказывающийся узреть его, на самом деле весьма беспечно идешь по нему - и, поверх всего, не испытываешь никакой благодарности за это. Ты не говоришь "Благодарю тебя" - за то, что проходишь по мосту. Какая же польза тогда от этого каменного моста? Видим ли мы его? Идем ли мы по нему? Мост не возмущается и не говорит: "Я - ваш высший духовный идеал". Каменный мост лежит себе ровно и проходит молчаливо из безначального прошлого, быть может, в бесконечное будущее".
На этом я должен кончить. Благодарю вас за ваше благосклонное внимание к моей японской английской речи. Думаю, вы сделали все возможное, чтобы понять меня. Значит, благожелательность была обоюдной, и в этой взаимной благожелательности не уловим ли мы краткий проблеск того, что мы называем Духовным Мировым Содружеством?
Обсуждения Высший духовный идеал