Сегодня в России большой интерес к своей истории. Само по себе – это хорошо. Недаром есть тьма высказываний всяких великих на тему, что народ, не помнящий своей истории – это….и т.д. Но это – вообще говоря. А конкретно интерес к истории может питаться как благими, так и далеко не благими намерениями и даже при благих намерениях он может приводить к результатам весьма печальным. Гитлер и его компания тоже тяготели к углублению в историю. Что они из истории извлекали, и к чему это привело, мы знаем.
Сегодня в России пока нет фашистов. Но с другой стороны практически любая партия и движение имеют свое понимание истории, каждая извлекает из нее свое представление о том, что сегодня есть хорошо для России и как этого достичь, и обвиняет других в фальсификации с целью получения политических дивидендов. Такая ситуация и без фашизма чревата драматическими последствиями и уж, во всяком случае, никак не способствует объединению страны «духовными скрепами». Понимание этого отзеркаливается в бурных дебатах по поводу единого учебника истории.
Дебаты бурные, но к согласию, хоть сколько-нибудь приближающемуся к консензусу, упорно не приводящие. А без такого согласия введение единого учебника вряд ли станет духовной скрепой. Скорее наоборот. Причина этой невозможности договориться пока что скрыта от участников спора и они продолжают яростно сшибаться лбами, не видя выхода. Точнее, всем известна причина, заключающаяся в нечестности, необъективности конкретных историков и все о ней вопят, надрывая голоса и клеймя позором нечестных. При этом каждый себя подает как честного, а своих оппонентов, как не честных. А воз при этом и ныне там. Нечестные люди встречаются в любой сфере человеческой деятельности, и не думаю, что среди историков их процент выше. Полагаю также (и мои личные наблюдения это подтверждают), что честные (субъективно честные) историки встречаются среди сторонников разных партий и разных взглядов на историю. Для этих субъективно честных указанная причина не работает, но ведь и они не могут договориться между собой. Отсюда следует, что нечестность – это, конечно, нехорошо и с ней надо бороться, но в ситуации с историей она – не единственная и, пожалуй, не главная причина и одними воплями о нечестности и призывами к честности проблему решить нельзя. Есть и еще причина, которая, забегая наперед, скажу, влияет и на распространение нечестности.
Для того чтобы добраться до этой причины, посмотрим, как, для сравнения, обстоит дело в других областях человеческой деятельности? В политике и в сфере идеологии (тесно связаных, кстати, с историей) дело обстоит практически также. А есть ли сферы, где ситуация качественно отлична? Да есть, это – сфера естественных наук. В ней тоже, конечно, есть нечестные ученые. Но, судя по тому, что воплей о нечестности из этой сферы раздается гораздо меньше, чем от историков, в ней и самой нечестности несравненно меньше. А главное, что честные ученые в этой области, в отличие от историков, способны, пусть не сразу, договориться между собой и принять всем сообществом конкретную теорию, как истинную, другую, как ложную, а третью зачислить в ранг пока еще не доказанных гипотез. Это происходит потому, что ученые естественники обладают единым методом обоснования своих теорий, а историки, как и прочие гуманитарии, этим методом не владеют. Кстати, наличие единого метода обоснования и способности договариваться относительно того, что есть истина, сильно (хоть и не абсолютно) ограничивает возможность шельмовать науку. Потому то и атмосфера в среде ученых естественников несравненно чище, чем в сфере гуманитариев.
Тут надо сделать отступление по поводу самого метода обоснования. Его тем более надо сделать, что даже в сфере естественных наук этот метод работает лишь на уровне стереотипа естественно научного мышления, а эксплицитно он до сих пор не был представлен. Что касается сферы гуманитарной, то мало того, что в ней метод неизвестен, но в современной философии познания (епистемологии) доминируют школы (главная – пост позитивизм), отрицающие существование такого метода в науке и даже его принципиальную возможность.
Автор в своих работах («Единый метод обоснования научных теорий», Алетейя, СПб, 2012 и статьи в философских журналах и сборниках и в интернете) опроверг утверждения пост позитивистов, представил метод эксплицитно и показал возможность применения его с соответствующей адаптацией в гуманитарной сфере. Здесь, естественно, не место излагать этот метод, но я хочу сделать, так сказать, проекцию из этого метода на историю и сложившуюся в ней сегодня ситуацию. Начну с примера.
При обсуждении на радио «Свобода» проблемы, связанной с разным пониманием истории и невозможностью российских и не российских историков договориться до общепринятого толкования ее и даже относительно самих фактов, ведущий, спросил одного из участников примерно так.
- Вот, в так называемой Северной Войне, Россия победила Швецию, выиграв решающую битву под Полтавой. Русские гордятся этой победой и на этом основании восхищаются Петром Первым. А как шведы относятся к своему королю Карлу, проигравшему эту войну? Как в их учебниках истории он представлен, как герой, или со знаком минус?
На что ему ученый специалист ответил так.
- А шведы в своих учебниках истории мало интересуются персоной Карла и вообще всеми этими битвами и победами. Они рассматривают историю с точки зрения, при каком правителе качество жизни шведов становилось лучше, а при каком хуже.
Из этого примера проглядывает вещь, достаточно понятная ученым естественникам и окончательно проясненная в сформулированном едином методе обоснования. Суть ее в том, что наука складывается, должна складываться из отдельных теорий. И договариваться об истинности или ложности можно только в отношении конкретной теории, а не некой науке как таковой. В физике никто не обсуждает истинность физики, как таковой, обсуждают истинность лишь конкретных теорий: торсионных полей, Большого Взрыва и т.п.
Мне могут возразить, что и в истории споры идут не вообще об истории, а о конкретных периодах, событиях и даже фактах. Но это - не то: периоды, события, факты – это не теории. В физике и любой другой естественной науке тоже есть этап накопления фактов в некой области действительности (а период или событие в истории – это тоже область действительности, пусть и прошедшей). При этом тоже происходят споры по поводу фатов, их уточнение и т.п., затем идет систематизация фактов и, наконец, создание теории. Только теория, которая «на основании опытов прошлого позволяет надежно предсказывать результаты опытов будущего», является законченным продуктом настоящей науки. В современной же истории господствует концепция, гласящая, что «опыт истории нас учит, что опыт истории нас ничему не учит». Это свидетельствует о том, что история далеко еще не стала настоящей наукой (хотя некоторые попытки продвинуться в этом направлении мне известны). Есть, конечно, объективные причины такому отставанию истории и других гуманитарных наук от естественных. Главная из них это качественная разница областей действительности, изучаемых естественными и гуманитарными науками и историей в особенности. В естественной сфере мощным орудием для добывания фактов, их проверки и проверки выводов теории является эксперимент. В истории же невозможно ставить эксперименты (отсюда и «история не знает сослагательного наклонения»). Поэтому выше сказанное не является упреком историкам. Но с другой стороны, если бы историки понимали, как «работает» рациональная наука, и особенно, если бы они понимали единый метод обоснования, это облегчило бы им задачу нахождения взаимопонимания. Попробую показать это.
Вот в выше приведенном примере с Северной Войной, как следует понимать, с учетом единого метода обоснования, то, что в одном и том же историческом эпизоде шведов интересует качество жизни, а русских - победы и поражения? Это надо понимать как то, что хотя по видимости речь идет об одной и той же области исторической действительности (Северной Войне), но о разных и не сопоставимых теориях. Обе они могут оказаться одновременно истинными и в этом не будет никакого противоречия, потому что каждая из них отвечает на разные вопросы к этой по видимости одной и той же области действительности.
Как так может быть, что, говоря о Северной Войне, шведы и русские лишь по видимости говорят об одной и той же действительности (а на самом деле не совсем об одной и той же) и при чем здесь разные вопросы, поясню на примере из физики, в которой все эти вещи лучше видны. Вот в свое время существовали волновая и корпускулярная теории света. По видимости они относились к одной и той же области действительности, к свету и явлениям с ним связанным. Но как теперь ясно, эти теории, при их доведении до стадии действительно научных, т.е. способных надежно предсказывать результаты будущих опытов (а значит обоснованных по единому методу) описывают разные, хоть и пересекающиеся области действительности. Под волновую теорию подпадают не только световые, но и любые электромагнитные волны. А корпускулярная теория справедлива не только для «корпускул» света, но и для корпускул любой другой природы, например потока песчинок. И обусловлена эта разница именно тем вопросом, который ставился учеными в отношении действительности, именуемой «свет». В первом случае вопрос ставился, как свет может огибать препятствия на его пути (интерференция) и как, проходя сквозь щели, он расслаивается (дифракция). А во втором, каким образом свет может оказывать давление на поверхности, на которые падает.
Предчувствую, что для многих историков мои объяснения все еще не дошли и они готовы засыпать меня вопросами – возражениями. Ну, например, таким: «Причем здесь все эти теории, если мы спорим между собой о фактах типа, был ли Сталин упырь и кровопийца или он был великий вождь и благодетель для страны?»
Тут все дело в том, что вообще есть факт в науке? Вот двое заглядывают в кувшин и один говорит: «Там что-то черненькое белеется». А другой: «Нет, там что-то беленькое чернеется». Тут налицо два факта: субъективное видение одного, и такое же другого. Но это фаты не научные, а факты в бытовом смысле. Для того чтобы превратить их в научные, мы должны их соответствующим образом препарировать. И препарирование их будет зависеть от того, какой вопрос мы задаем в отношении рассматриваемой действительности, т.е. какую теорию мы строим. Нас может интересовать состояние зрения этих двух субъектов или обобщенно (в теории) специфика зрительного восприятия, как таковая. А может интересовать, что на самом деле находится на дне кувшина, причем в теоретическом плане это может распадаться на интерес к излучению различных тел в темноте, а может и еще к каким-нибудь вещам. И каждый раз этот первичный не научный факт будет препарироваться по-разному и представать в виде разных научных фактов.
А дальше есть еще истолкование фактов, которое еще более того зависит от того, какую теорию мы строим. Вот скажем, установлен неоспоримо факт, что такой-то полководец в такой-то битве потерпел поражение, потеряв столько-то убитыми. Этот факт можно рассматривать как позор для полководца, а можно как пример замечательного полководческого таланта и образец служения своему народу. И это в зависимости как от привходящих обстоятельств, так и от теории, которую мы строим. Один говорит: «Да, он потерпел поражение, но ведь противник превосходил его в 10 раз числом солдат и вооружения. Другой бы на его месте не только был бит, но и потерял бы всю армию, а он часть армии сохранил. Поэтому он герой». А другой говорит: «Не нужно вообще было ввязываться в эту войну, несправедливую и безнадежную. И поделом ему, что был бит. Нафиг нам нужен такой героизм».
Основой всякой теории, согласно единому методу обоснования, является система аксиом и связанных с ней базовых понятий. А если речь идет об истории, то в число аксиом любой исторической теории непременно входят аксиологические, т.е представления о том, что вообще есть хорошо, а что плохо. Выше я сказал, что история еще не дозрела до построения теорий с аксиомами, строго определенными понятиями и т.д. в соответствии с требованиями единого метода обоснования. Это верно. Тем не менее, любой историк подсознательно держит в голове свои личные аксиологические аксиомы, свое понимание того, что есть хорошо, а что плохо, и это, несмотря ни на какие его старания быть объективным, влияет и на препарирование им исторических фактов и тем более на их истолкование.
Образец влияния аксиологических аксиом-установок на понимание и изложение истории дает Библия, точнее Ветхий Завет. Ветхий Завет включает в себя связное изложение истории евреев практически вплоть до падения Первого Храма. (Книги Судей, Царей, Паралипоменон). Создатели Ветхого Завета отнюдь не скрывают своих аксиологических установок. Наоборот, именно эти установки являются главным смыслом книги, а история евреев – лишь приложение, иллюстрирующее, как работали эти установки в истории. При этом авторов Завета нельзя упрекнуть в сознательном подтасовывании фактов под концепцию. Исторические исследования показывают, что они не измышляли фактов: все упоминаемые в книге войны, победы и поражения евреев имели место. Нет попыток, из ложного патриотизма, приукрасить победы и преуменьшить поражения. Но если мы попробуем говорить о толковании всех этих исторических событий в Библии с современным не религиозным историком, то он просто «возведет очи гору» и разведет руками. Мол, разве можно всерьез говорить, что евреи терпели поражения, когда Бог наказывал их за отступление от Завета с ним, а побеждали, когда вновь обращались к своему Богу и просили его о помощи?
Но не только в толковании фактов, но и в их изложении мы найдем разницу между Библией и какой-нибудь научной (так сказать) историей евреев, например, Греца. Разницу не в том смысле, что в Библии есть просто грубое искажение фактов, а в том, что выборка фактов в Библии и у Греца не совпадают. У Греца есть факты, которые не упоминаются в Библии, а в Библии – такие, которые не упоминаются у Греца. И это понятно и обусловлено не нечестностью одной или обеих сторон, а их разными интересами, разными вопросами, которые они задают исследуемой действительности и разными аксиологическими аксиомами. Ну а разные выборки, как это хорошо известно, еще как влияют на разность выводов. И это имеет место всегда. В том числе и в случае, когда разные авторы, субъективно честные, скрывают даже от самих себя свои аксиологические установки (дабы особо подчеркнуть свою объективность). Ибо аксиологические установки непременно присутствуют (не в сознании, так в подсознании) и влияют и на выборку фактов и на выводы любого исследователя истории.
Пример с Библией не всем историкам понравится. Многие сочтут его за пределами серьезной науки и недостойным внимания серьезных историков, к коим они себя причисляют. К тому же история евреев далека от истории России и нынешних проблем ее. Поэтому я хочу добавить пример из российской истории, к тому же не присыпанной еще толстым слоем пепла времени.
Возьмем эпоху и личность Сталина. И даже еще более узко, один факт, касающийся этой эпохи и личности: сколько было жертв политического террора Сталина? Согласно Солженицыну, это 40-60 миллионов. А у историков-апологетов Союза и Сталина это порядка 6 миллионов. У Зюганова, если не ошибаюсь, это - вообще 600 тысяч. (Ничего себе разница, на два порядка!). Причем каждая сторона обвиняет другую в нечестности. И, безусловно, нечестные историки найдутся в каждом из лагерей. Но не кажется ли читателю, что разница в 2 порядка превосходит любую гебельсовскую пропаганду и на такое наглое прилюдное вранье в условиях относительной свободы слова, когда нужно как-то обосновывать свое вранье, не отважится ни один историк в здравом уме. Это значит, что каждый, загибающий в ту или иную крайность, пусть и загибает немного сознательно, но в основном верит в свою цифру. Откуда берется эта вера?
Как, вообще, производится подсчет жертв сталинского террора? (И как устанавливается любая другая количественная оценка в истории?). Производится на основе исторических документов. Но ведь не каждый исторический документ надежен и достоин доверия. Ведь создатели этих документов могли и сознательно врать, будучи интересантами и уж точно, каждый из них, как и все ныне живущие, как и те двое, что заглядывали в кувшин, был субъективен в своих оценках. Так кому из них верить и цифры кого из них включать в выборку для последующего осреднения? Выбор, кому верить, зависит от аксиологических аксиом историка или более общо, от его идеологии. И как бы он не старался быть объективным, ему от влияния его аксиологии на его оценку достоверности исторических документов и, соответственно, на выборку, которую он делает из них, не избавиться. Один отметает показания зэков, сидевших в лагерях, потому что для него они интересанты, сознательные очернители и вообще «враги народа». Другой отметает официальную статистику в документах КГБ, поскольку ясно, что эти палачи стремились преуменьшить в глазах будущих поколений масштаб своих преступлений. В результате понятно, что происходит.
И все это, только, когда мы говорим о цифрах. А ведь эти цифры еще подлежат толкованию и заключению на их основе выводов. А эти толкования и выводы, оценки личностей и событий, еще более чем цифры зависят от аксиологии историка. Даже при полном согласии относительно количества жертв сталинского террора, один скажет, что террор был оправдан необходимостью, иначе страна проиграла бы Отечественную Войну, вообще перестала существовать и уж точно не достигла бы того, чего достигла. А другой скажет, что подобные преступления вообще ничем не могут быть оправданы и, если бы не Сталин, войны вообще не было бы и уж тем более не было бы таких жертв, какие понес советский народ в ней. А что касается достижений, то какие достижения? Это был маразм, прозябание, совок. И дальше пойдет (и идет) бесконечный спор по каждому из пунктов, включая непременные: почем была ветчино рубленая колбаса и сколько килограмм ее можно было купить на среднюю зарплату.
Я хочу подчеркнуть, что влияние аксиологии на оценки и выводы историков не сводится только к субъективной стороне вопроса: как субъективно воспринимает тот или иной историк те или иные события под неосознаваемым им влиянием на себя принимаемой системы ценностей. В зависимости от того, что мы примем за хорошо и плохо, те или иные события будут объективно иметь разную оценку. Если в системе ценностей шведов и прочих людей современного Запада на первом месте находятся материальное благополучие среднестатистического члена общества и его свобода, то в этой системе ценностей победы их короля объективно имеют малое значение для всех, кто принимает эту сстему ценностей, и при каких-то обстоятельствах могут даже оцениваться со знаком минус. Скажем, если для достижения этих обед он тратил слишком много средств на армию, а материальных дивидендов он них страна не получала и это вело к снижению материального уровня жизни в стране. А в России и в бывшем Союзе для многих престиж страны и, следовательно, ее победы имеют большее значение, чем материальное положение и даже свободы граждан. А в религиозной системе ценностей Христианства на первом месте не материальное положение народа и не победы и престиж страны, а качество самих людей, их приближение к «образу и подобию Божию». Понятно, что представители этих систем ценностей в принципе не могут договориться между собой о солидарной оценке тех или иных событий в истории. Каждая из этих групп строит свою историческую теорию, основанную на своих аксиомах.
Кстати, все вышесказанное справедливо не только в отношении истории, т.е. событий прошлого, но и в отношении нынешних событий, нынешних конфликтов, нынешней ситуации в мире вообще и в России в особенности. Что касается Росси, то тут надо отметить еще такое специфическое обстоятельство. В России по конституции запрещена государственная идеология. А идеология, как сказано, тесно связана с системой ценностей. Запрещать государственную идеологию, ничего не сказать вообще об идеологиях и системах ценностей, и требовать создания единого для страны учебника истории – это нонсенс. Но ведь запрет на государственную идеологию возник в немалой степени из свежей недоброй памяти о том, что было в Союзе с его жестко навязываемой всем государственной идеологией. Так как же быть?
Прежде чем ответить на этот вопрос, замечу, что запрет на идеологию в нынешней России возник не только из недоброй памяти о том, что было в Союзе, но и из копирования, обезьянничания, делания «как у их» в сегодняшней Америке. И как всегда при бездумном копировании получается не «как у них», а как бы как у них. Я не знаю, как там записано в американской конституции насчет идеологии, но то, что в Америке нет вообще никакой доминирующей общепринятой идеологии и системы ценностей – это ерунда. В Америке есть две главные доминирующие партии с идеологиями, имеющими мощную общую часть и небольшие различия. И есть всякие мелкие и не играющие существенной роли партии с идеологиями, которые могут весьма отличаться от общей части республиканской и демократической идеологий. (Впрочем, тоже не до бесконечности, одиозные идеологии, вроде фашизма отсекаются законом). Это - здоровая жизнеспособная система, позволяющая Америке и странам Запада, близким к ней в этом отношении, процветать последние 2-3 столетия. С одной стороны есть достаточная общность, те самые духовные, а лучше сказать, ценностные скрепы (материальное благополучие духовной скрепой как-то неудобно называть). А с другой стороны сохраняется достаточная гибкость системы, позволяющая ей перестраиваться в изменяющихся обстоятельствах. В России же сначала (при Союзе) была жесткая мертвящая тотальная идеологизация, а теперь полный идеологический хаос, влекущий за собой все прочие сегодняшние российские проблемы.
Таким образом не только для того чтобы написать общечеловеческий учебник истории приемлемый для всех живущих на Земле, но и для того, чтобы разрешить конфликты сегодня раздирающие планету, мы должны договориться сначала о базовой системе ценностей для всего человечества. А это задача, далеко выходящая за рамки истории. Плюс, каждая страна должна, по крайней мере, желательно, чтобы сформулировала свою систему ценностей, в которую общечеловеческая входила как часть. Далее желательно, чтобы большая часть населения страны эту систему ценностей приняла для себя, причем не через закон или конституцию, навязывающую ее, а на основе добровольного, осознанного выбора.
Возвращаясь к истории, мы должны признать, что на сегодня эта задача еще не разрешена. А как же тогда сегодня быть с согласием историков относительно исторических событий, с единым хотя бы в масштабах одной страны, конкретно России, учебником истории, нужен ли вообще таковой и, если нет, то, как преподавать историю в школах? И т.д.
Я считаю, что в условиях современной России единый школьный учебник возможен и желателен, но это должен быть учебник, излагающий не одну, а параллельно, скажем, три исторические теории, базирующихся одна на так сказать западной, либеральной (неолиберальной) системе ценностей, другая - на государственнической («за державу обидно») и третья на религиозной. Изложение в этом учебнике должно вестись в таком примерно стиле:
«С точки зрения либерально демократической системы ценностей Сталин был непревзойденный во всей истории по своей жестокости диктатор, ввергший страну… Число жертв сталинского террора внутри страны оценивается в 40-60 миллионов. Эти цифры основываются на показаниях многочисленных узников сталинских лагерей, сумевших выжить и оставить свои свидетельства. Представители государственнической системы ценностей пытаются сильно преуменьшить эти цифры, ссылаясь на документы КГБ. Но с точки зрения либерально демократической системы ценностей, документы КГБ не заслуживают доверия, т.к. их создатели сами были плачами и стремились замаскировать следы своих преступлений.
С точки зрения державнической системы ценностей Сталин был великий вождь и государственный деятель, приведший страну к….Исторические условия, в которых он действовал, заставляли его прибегать к репрессиям в отношении врагов народа, масштабы которых сильно преувеличиваются сторонниками либерально демократической системы ценностей. По документам КГБ число пострадавших от репрессий порядка (цифра). Во много раз превосходящая цифра, подаваемая историками либералами, основана на показаниях бывших политических заключенных, которые не заслуживают доверия, т.к. писавшие их были врагами народа». И т.д., в том же духе.
Такой учебник будет способствовать гражданскому созреванию населения и широкому обсуждению в обществе проблемы ценностей. Это в свою очередь приведет к постепенной выработке общей для большинства населения системы ценностей.
Сегодня в России пока нет фашистов. Но с другой стороны практически любая партия и движение имеют свое понимание истории, каждая извлекает из нее свое представление о том, что сегодня есть хорошо для России и как этого достичь, и обвиняет других в фальсификации с целью получения политических дивидендов. Такая ситуация и без фашизма чревата драматическими последствиями и уж, во всяком случае, никак не способствует объединению страны «духовными скрепами». Понимание этого отзеркаливается в бурных дебатах по поводу единого учебника истории.
Дебаты бурные, но к согласию, хоть сколько-нибудь приближающемуся к консензусу, упорно не приводящие. А без такого согласия введение единого учебника вряд ли станет духовной скрепой. Скорее наоборот. Причина этой невозможности договориться пока что скрыта от участников спора и они продолжают яростно сшибаться лбами, не видя выхода. Точнее, всем известна причина, заключающаяся в нечестности, необъективности конкретных историков и все о ней вопят, надрывая голоса и клеймя позором нечестных. При этом каждый себя подает как честного, а своих оппонентов, как не честных. А воз при этом и ныне там. Нечестные люди встречаются в любой сфере человеческой деятельности, и не думаю, что среди историков их процент выше. Полагаю также (и мои личные наблюдения это подтверждают), что честные (субъективно честные) историки встречаются среди сторонников разных партий и разных взглядов на историю. Для этих субъективно честных указанная причина не работает, но ведь и они не могут договориться между собой. Отсюда следует, что нечестность – это, конечно, нехорошо и с ней надо бороться, но в ситуации с историей она – не единственная и, пожалуй, не главная причина и одними воплями о нечестности и призывами к честности проблему решить нельзя. Есть и еще причина, которая, забегая наперед, скажу, влияет и на распространение нечестности.
Для того чтобы добраться до этой причины, посмотрим, как, для сравнения, обстоит дело в других областях человеческой деятельности? В политике и в сфере идеологии (тесно связаных, кстати, с историей) дело обстоит практически также. А есть ли сферы, где ситуация качественно отлична? Да есть, это – сфера естественных наук. В ней тоже, конечно, есть нечестные ученые. Но, судя по тому, что воплей о нечестности из этой сферы раздается гораздо меньше, чем от историков, в ней и самой нечестности несравненно меньше. А главное, что честные ученые в этой области, в отличие от историков, способны, пусть не сразу, договориться между собой и принять всем сообществом конкретную теорию, как истинную, другую, как ложную, а третью зачислить в ранг пока еще не доказанных гипотез. Это происходит потому, что ученые естественники обладают единым методом обоснования своих теорий, а историки, как и прочие гуманитарии, этим методом не владеют. Кстати, наличие единого метода обоснования и способности договариваться относительно того, что есть истина, сильно (хоть и не абсолютно) ограничивает возможность шельмовать науку. Потому то и атмосфера в среде ученых естественников несравненно чище, чем в сфере гуманитариев.
Тут надо сделать отступление по поводу самого метода обоснования. Его тем более надо сделать, что даже в сфере естественных наук этот метод работает лишь на уровне стереотипа естественно научного мышления, а эксплицитно он до сих пор не был представлен. Что касается сферы гуманитарной, то мало того, что в ней метод неизвестен, но в современной философии познания (епистемологии) доминируют школы (главная – пост позитивизм), отрицающие существование такого метода в науке и даже его принципиальную возможность.
Автор в своих работах («Единый метод обоснования научных теорий», Алетейя, СПб, 2012 и статьи в философских журналах и сборниках и в интернете) опроверг утверждения пост позитивистов, представил метод эксплицитно и показал возможность применения его с соответствующей адаптацией в гуманитарной сфере. Здесь, естественно, не место излагать этот метод, но я хочу сделать, так сказать, проекцию из этого метода на историю и сложившуюся в ней сегодня ситуацию. Начну с примера.
При обсуждении на радио «Свобода» проблемы, связанной с разным пониманием истории и невозможностью российских и не российских историков договориться до общепринятого толкования ее и даже относительно самих фактов, ведущий, спросил одного из участников примерно так.
- Вот, в так называемой Северной Войне, Россия победила Швецию, выиграв решающую битву под Полтавой. Русские гордятся этой победой и на этом основании восхищаются Петром Первым. А как шведы относятся к своему королю Карлу, проигравшему эту войну? Как в их учебниках истории он представлен, как герой, или со знаком минус?
На что ему ученый специалист ответил так.
- А шведы в своих учебниках истории мало интересуются персоной Карла и вообще всеми этими битвами и победами. Они рассматривают историю с точки зрения, при каком правителе качество жизни шведов становилось лучше, а при каком хуже.
Из этого примера проглядывает вещь, достаточно понятная ученым естественникам и окончательно проясненная в сформулированном едином методе обоснования. Суть ее в том, что наука складывается, должна складываться из отдельных теорий. И договариваться об истинности или ложности можно только в отношении конкретной теории, а не некой науке как таковой. В физике никто не обсуждает истинность физики, как таковой, обсуждают истинность лишь конкретных теорий: торсионных полей, Большого Взрыва и т.п.
Мне могут возразить, что и в истории споры идут не вообще об истории, а о конкретных периодах, событиях и даже фактах. Но это - не то: периоды, события, факты – это не теории. В физике и любой другой естественной науке тоже есть этап накопления фактов в некой области действительности (а период или событие в истории – это тоже область действительности, пусть и прошедшей). При этом тоже происходят споры по поводу фатов, их уточнение и т.п., затем идет систематизация фактов и, наконец, создание теории. Только теория, которая «на основании опытов прошлого позволяет надежно предсказывать результаты опытов будущего», является законченным продуктом настоящей науки. В современной же истории господствует концепция, гласящая, что «опыт истории нас учит, что опыт истории нас ничему не учит». Это свидетельствует о том, что история далеко еще не стала настоящей наукой (хотя некоторые попытки продвинуться в этом направлении мне известны). Есть, конечно, объективные причины такому отставанию истории и других гуманитарных наук от естественных. Главная из них это качественная разница областей действительности, изучаемых естественными и гуманитарными науками и историей в особенности. В естественной сфере мощным орудием для добывания фактов, их проверки и проверки выводов теории является эксперимент. В истории же невозможно ставить эксперименты (отсюда и «история не знает сослагательного наклонения»). Поэтому выше сказанное не является упреком историкам. Но с другой стороны, если бы историки понимали, как «работает» рациональная наука, и особенно, если бы они понимали единый метод обоснования, это облегчило бы им задачу нахождения взаимопонимания. Попробую показать это.
Вот в выше приведенном примере с Северной Войной, как следует понимать, с учетом единого метода обоснования, то, что в одном и том же историческом эпизоде шведов интересует качество жизни, а русских - победы и поражения? Это надо понимать как то, что хотя по видимости речь идет об одной и той же области исторической действительности (Северной Войне), но о разных и не сопоставимых теориях. Обе они могут оказаться одновременно истинными и в этом не будет никакого противоречия, потому что каждая из них отвечает на разные вопросы к этой по видимости одной и той же области действительности.
Как так может быть, что, говоря о Северной Войне, шведы и русские лишь по видимости говорят об одной и той же действительности (а на самом деле не совсем об одной и той же) и при чем здесь разные вопросы, поясню на примере из физики, в которой все эти вещи лучше видны. Вот в свое время существовали волновая и корпускулярная теории света. По видимости они относились к одной и той же области действительности, к свету и явлениям с ним связанным. Но как теперь ясно, эти теории, при их доведении до стадии действительно научных, т.е. способных надежно предсказывать результаты будущих опытов (а значит обоснованных по единому методу) описывают разные, хоть и пересекающиеся области действительности. Под волновую теорию подпадают не только световые, но и любые электромагнитные волны. А корпускулярная теория справедлива не только для «корпускул» света, но и для корпускул любой другой природы, например потока песчинок. И обусловлена эта разница именно тем вопросом, который ставился учеными в отношении действительности, именуемой «свет». В первом случае вопрос ставился, как свет может огибать препятствия на его пути (интерференция) и как, проходя сквозь щели, он расслаивается (дифракция). А во втором, каким образом свет может оказывать давление на поверхности, на которые падает.
Предчувствую, что для многих историков мои объяснения все еще не дошли и они готовы засыпать меня вопросами – возражениями. Ну, например, таким: «Причем здесь все эти теории, если мы спорим между собой о фактах типа, был ли Сталин упырь и кровопийца или он был великий вождь и благодетель для страны?»
Тут все дело в том, что вообще есть факт в науке? Вот двое заглядывают в кувшин и один говорит: «Там что-то черненькое белеется». А другой: «Нет, там что-то беленькое чернеется». Тут налицо два факта: субъективное видение одного, и такое же другого. Но это фаты не научные, а факты в бытовом смысле. Для того чтобы превратить их в научные, мы должны их соответствующим образом препарировать. И препарирование их будет зависеть от того, какой вопрос мы задаем в отношении рассматриваемой действительности, т.е. какую теорию мы строим. Нас может интересовать состояние зрения этих двух субъектов или обобщенно (в теории) специфика зрительного восприятия, как таковая. А может интересовать, что на самом деле находится на дне кувшина, причем в теоретическом плане это может распадаться на интерес к излучению различных тел в темноте, а может и еще к каким-нибудь вещам. И каждый раз этот первичный не научный факт будет препарироваться по-разному и представать в виде разных научных фактов.
А дальше есть еще истолкование фактов, которое еще более того зависит от того, какую теорию мы строим. Вот скажем, установлен неоспоримо факт, что такой-то полководец в такой-то битве потерпел поражение, потеряв столько-то убитыми. Этот факт можно рассматривать как позор для полководца, а можно как пример замечательного полководческого таланта и образец служения своему народу. И это в зависимости как от привходящих обстоятельств, так и от теории, которую мы строим. Один говорит: «Да, он потерпел поражение, но ведь противник превосходил его в 10 раз числом солдат и вооружения. Другой бы на его месте не только был бит, но и потерял бы всю армию, а он часть армии сохранил. Поэтому он герой». А другой говорит: «Не нужно вообще было ввязываться в эту войну, несправедливую и безнадежную. И поделом ему, что был бит. Нафиг нам нужен такой героизм».
Основой всякой теории, согласно единому методу обоснования, является система аксиом и связанных с ней базовых понятий. А если речь идет об истории, то в число аксиом любой исторической теории непременно входят аксиологические, т.е представления о том, что вообще есть хорошо, а что плохо. Выше я сказал, что история еще не дозрела до построения теорий с аксиомами, строго определенными понятиями и т.д. в соответствии с требованиями единого метода обоснования. Это верно. Тем не менее, любой историк подсознательно держит в голове свои личные аксиологические аксиомы, свое понимание того, что есть хорошо, а что плохо, и это, несмотря ни на какие его старания быть объективным, влияет и на препарирование им исторических фактов и тем более на их истолкование.
Образец влияния аксиологических аксиом-установок на понимание и изложение истории дает Библия, точнее Ветхий Завет. Ветхий Завет включает в себя связное изложение истории евреев практически вплоть до падения Первого Храма. (Книги Судей, Царей, Паралипоменон). Создатели Ветхого Завета отнюдь не скрывают своих аксиологических установок. Наоборот, именно эти установки являются главным смыслом книги, а история евреев – лишь приложение, иллюстрирующее, как работали эти установки в истории. При этом авторов Завета нельзя упрекнуть в сознательном подтасовывании фактов под концепцию. Исторические исследования показывают, что они не измышляли фактов: все упоминаемые в книге войны, победы и поражения евреев имели место. Нет попыток, из ложного патриотизма, приукрасить победы и преуменьшить поражения. Но если мы попробуем говорить о толковании всех этих исторических событий в Библии с современным не религиозным историком, то он просто «возведет очи гору» и разведет руками. Мол, разве можно всерьез говорить, что евреи терпели поражения, когда Бог наказывал их за отступление от Завета с ним, а побеждали, когда вновь обращались к своему Богу и просили его о помощи?
Но не только в толковании фактов, но и в их изложении мы найдем разницу между Библией и какой-нибудь научной (так сказать) историей евреев, например, Греца. Разницу не в том смысле, что в Библии есть просто грубое искажение фактов, а в том, что выборка фактов в Библии и у Греца не совпадают. У Греца есть факты, которые не упоминаются в Библии, а в Библии – такие, которые не упоминаются у Греца. И это понятно и обусловлено не нечестностью одной или обеих сторон, а их разными интересами, разными вопросами, которые они задают исследуемой действительности и разными аксиологическими аксиомами. Ну а разные выборки, как это хорошо известно, еще как влияют на разность выводов. И это имеет место всегда. В том числе и в случае, когда разные авторы, субъективно честные, скрывают даже от самих себя свои аксиологические установки (дабы особо подчеркнуть свою объективность). Ибо аксиологические установки непременно присутствуют (не в сознании, так в подсознании) и влияют и на выборку фактов и на выводы любого исследователя истории.
Пример с Библией не всем историкам понравится. Многие сочтут его за пределами серьезной науки и недостойным внимания серьезных историков, к коим они себя причисляют. К тому же история евреев далека от истории России и нынешних проблем ее. Поэтому я хочу добавить пример из российской истории, к тому же не присыпанной еще толстым слоем пепла времени.
Возьмем эпоху и личность Сталина. И даже еще более узко, один факт, касающийся этой эпохи и личности: сколько было жертв политического террора Сталина? Согласно Солженицыну, это 40-60 миллионов. А у историков-апологетов Союза и Сталина это порядка 6 миллионов. У Зюганова, если не ошибаюсь, это - вообще 600 тысяч. (Ничего себе разница, на два порядка!). Причем каждая сторона обвиняет другую в нечестности. И, безусловно, нечестные историки найдутся в каждом из лагерей. Но не кажется ли читателю, что разница в 2 порядка превосходит любую гебельсовскую пропаганду и на такое наглое прилюдное вранье в условиях относительной свободы слова, когда нужно как-то обосновывать свое вранье, не отважится ни один историк в здравом уме. Это значит, что каждый, загибающий в ту или иную крайность, пусть и загибает немного сознательно, но в основном верит в свою цифру. Откуда берется эта вера?
Как, вообще, производится подсчет жертв сталинского террора? (И как устанавливается любая другая количественная оценка в истории?). Производится на основе исторических документов. Но ведь не каждый исторический документ надежен и достоин доверия. Ведь создатели этих документов могли и сознательно врать, будучи интересантами и уж точно, каждый из них, как и все ныне живущие, как и те двое, что заглядывали в кувшин, был субъективен в своих оценках. Так кому из них верить и цифры кого из них включать в выборку для последующего осреднения? Выбор, кому верить, зависит от аксиологических аксиом историка или более общо, от его идеологии. И как бы он не старался быть объективным, ему от влияния его аксиологии на его оценку достоверности исторических документов и, соответственно, на выборку, которую он делает из них, не избавиться. Один отметает показания зэков, сидевших в лагерях, потому что для него они интересанты, сознательные очернители и вообще «враги народа». Другой отметает официальную статистику в документах КГБ, поскольку ясно, что эти палачи стремились преуменьшить в глазах будущих поколений масштаб своих преступлений. В результате понятно, что происходит.
И все это, только, когда мы говорим о цифрах. А ведь эти цифры еще подлежат толкованию и заключению на их основе выводов. А эти толкования и выводы, оценки личностей и событий, еще более чем цифры зависят от аксиологии историка. Даже при полном согласии относительно количества жертв сталинского террора, один скажет, что террор был оправдан необходимостью, иначе страна проиграла бы Отечественную Войну, вообще перестала существовать и уж точно не достигла бы того, чего достигла. А другой скажет, что подобные преступления вообще ничем не могут быть оправданы и, если бы не Сталин, войны вообще не было бы и уж тем более не было бы таких жертв, какие понес советский народ в ней. А что касается достижений, то какие достижения? Это был маразм, прозябание, совок. И дальше пойдет (и идет) бесконечный спор по каждому из пунктов, включая непременные: почем была ветчино рубленая колбаса и сколько килограмм ее можно было купить на среднюю зарплату.
Я хочу подчеркнуть, что влияние аксиологии на оценки и выводы историков не сводится только к субъективной стороне вопроса: как субъективно воспринимает тот или иной историк те или иные события под неосознаваемым им влиянием на себя принимаемой системы ценностей. В зависимости от того, что мы примем за хорошо и плохо, те или иные события будут объективно иметь разную оценку. Если в системе ценностей шведов и прочих людей современного Запада на первом месте находятся материальное благополучие среднестатистического члена общества и его свобода, то в этой системе ценностей победы их короля объективно имеют малое значение для всех, кто принимает эту сстему ценностей, и при каких-то обстоятельствах могут даже оцениваться со знаком минус. Скажем, если для достижения этих обед он тратил слишком много средств на армию, а материальных дивидендов он них страна не получала и это вело к снижению материального уровня жизни в стране. А в России и в бывшем Союзе для многих престиж страны и, следовательно, ее победы имеют большее значение, чем материальное положение и даже свободы граждан. А в религиозной системе ценностей Христианства на первом месте не материальное положение народа и не победы и престиж страны, а качество самих людей, их приближение к «образу и подобию Божию». Понятно, что представители этих систем ценностей в принципе не могут договориться между собой о солидарной оценке тех или иных событий в истории. Каждая из этих групп строит свою историческую теорию, основанную на своих аксиомах.
Кстати, все вышесказанное справедливо не только в отношении истории, т.е. событий прошлого, но и в отношении нынешних событий, нынешних конфликтов, нынешней ситуации в мире вообще и в России в особенности. Что касается Росси, то тут надо отметить еще такое специфическое обстоятельство. В России по конституции запрещена государственная идеология. А идеология, как сказано, тесно связана с системой ценностей. Запрещать государственную идеологию, ничего не сказать вообще об идеологиях и системах ценностей, и требовать создания единого для страны учебника истории – это нонсенс. Но ведь запрет на государственную идеологию возник в немалой степени из свежей недоброй памяти о том, что было в Союзе с его жестко навязываемой всем государственной идеологией. Так как же быть?
Прежде чем ответить на этот вопрос, замечу, что запрет на идеологию в нынешней России возник не только из недоброй памяти о том, что было в Союзе, но и из копирования, обезьянничания, делания «как у их» в сегодняшней Америке. И как всегда при бездумном копировании получается не «как у них», а как бы как у них. Я не знаю, как там записано в американской конституции насчет идеологии, но то, что в Америке нет вообще никакой доминирующей общепринятой идеологии и системы ценностей – это ерунда. В Америке есть две главные доминирующие партии с идеологиями, имеющими мощную общую часть и небольшие различия. И есть всякие мелкие и не играющие существенной роли партии с идеологиями, которые могут весьма отличаться от общей части республиканской и демократической идеологий. (Впрочем, тоже не до бесконечности, одиозные идеологии, вроде фашизма отсекаются законом). Это - здоровая жизнеспособная система, позволяющая Америке и странам Запада, близким к ней в этом отношении, процветать последние 2-3 столетия. С одной стороны есть достаточная общность, те самые духовные, а лучше сказать, ценностные скрепы (материальное благополучие духовной скрепой как-то неудобно называть). А с другой стороны сохраняется достаточная гибкость системы, позволяющая ей перестраиваться в изменяющихся обстоятельствах. В России же сначала (при Союзе) была жесткая мертвящая тотальная идеологизация, а теперь полный идеологический хаос, влекущий за собой все прочие сегодняшние российские проблемы.
Таким образом не только для того чтобы написать общечеловеческий учебник истории приемлемый для всех живущих на Земле, но и для того, чтобы разрешить конфликты сегодня раздирающие планету, мы должны договориться сначала о базовой системе ценностей для всего человечества. А это задача, далеко выходящая за рамки истории. Плюс, каждая страна должна, по крайней мере, желательно, чтобы сформулировала свою систему ценностей, в которую общечеловеческая входила как часть. Далее желательно, чтобы большая часть населения страны эту систему ценностей приняла для себя, причем не через закон или конституцию, навязывающую ее, а на основе добровольного, осознанного выбора.
Возвращаясь к истории, мы должны признать, что на сегодня эта задача еще не разрешена. А как же тогда сегодня быть с согласием историков относительно исторических событий, с единым хотя бы в масштабах одной страны, конкретно России, учебником истории, нужен ли вообще таковой и, если нет, то, как преподавать историю в школах? И т.д.
Я считаю, что в условиях современной России единый школьный учебник возможен и желателен, но это должен быть учебник, излагающий не одну, а параллельно, скажем, три исторические теории, базирующихся одна на так сказать западной, либеральной (неолиберальной) системе ценностей, другая - на государственнической («за державу обидно») и третья на религиозной. Изложение в этом учебнике должно вестись в таком примерно стиле:
«С точки зрения либерально демократической системы ценностей Сталин был непревзойденный во всей истории по своей жестокости диктатор, ввергший страну… Число жертв сталинского террора внутри страны оценивается в 40-60 миллионов. Эти цифры основываются на показаниях многочисленных узников сталинских лагерей, сумевших выжить и оставить свои свидетельства. Представители государственнической системы ценностей пытаются сильно преуменьшить эти цифры, ссылаясь на документы КГБ. Но с точки зрения либерально демократической системы ценностей, документы КГБ не заслуживают доверия, т.к. их создатели сами были плачами и стремились замаскировать следы своих преступлений.
С точки зрения державнической системы ценностей Сталин был великий вождь и государственный деятель, приведший страну к….Исторические условия, в которых он действовал, заставляли его прибегать к репрессиям в отношении врагов народа, масштабы которых сильно преувеличиваются сторонниками либерально демократической системы ценностей. По документам КГБ число пострадавших от репрессий порядка (цифра). Во много раз превосходящая цифра, подаваемая историками либералами, основана на показаниях бывших политических заключенных, которые не заслуживают доверия, т.к. писавшие их были врагами народа». И т.д., в том же духе.
Такой учебник будет способствовать гражданскому созреванию населения и широкому обсуждению в обществе проблемы ценностей. Это в свою очередь приведет к постепенной выработке общей для большинства населения системы ценностей.
Обсуждения История и метод обоснования