Кантовской Вещи в себе присуща принципиальная позиция ее непознаваемости. Эта недотрога портит всю статистику познаваемости мира в манифестации ценностных перспектив разумности опирающихся на гегелевскую формулировку: "все что разумно, то действительно".
Какую же смысловую нагрузку жизненной перспективы развития несет в себе кантовская вещь в себе?
Вещь в бытии становления своей способности принципиально погружена в сферу возможности жизни, как возможности обеспечения данной способности быть. Возможность есть функция обеспечивающая динамику становления способности в каждом моменте ее времени. Возможность через фильтр времени привносит в матрицу состояния энергию полноты жизненного усилия, что собственно нам и позволяет говорить о свободе открывающейся нам возможности в прогрессе функциональной просвещенности сознания. Но если свобода творчества созидает, то, свобода не усвоенного потенциала усилия жизни - разрушает…
Таким образом, вещь в себе, это та возможность характера жизни, которая в каждый момент времени мешает нашей уверенности в достоверности понимания вещи. Ибо то, что мы понимаем, явлено и поверхностно, сокрыто от нас в форме состояния и убаюкивает нашу бдительность профанацией понимания жизни: все, что эмпирически достоверно, то есть в действительности, все остальное проблемы психологического расстройства, отсылающие разумную деятельность к природе сознания. Сегодня мы придаем критике гносеологии и обсуждаем как актуальную тему действительности то, что еще вчера онтологией жизни было привнесено в матрицу состояния и что воплотило свое влияние в явлении кажущейся действительности. Мы не поспеваем за актуальностью меняющегося мира и чтобы укротить эту стихию онтологии жизни придумали для себя гносеологию знания менее динамичную, но более строгую в отношению общепризнанности жизни. Все что не удостаивается гражданской категории знания, лишается статуса действительности. Но такое удобство понимания жизни неразумно! Таким образом, не все что действительно, то разумно и вмещается в приграничную ограниченность парадигмы нашего понимания. Наша вера в стройный фундамент парадигмы собственного знания обнаруживает себя ересью отступничества от жизненных основ ценности, а фундамент ее достоверности идентифицирует себя фикцией удовлетворяющей условиям временного явления жизненных усилий состояния способности. Вера нашей ограниченности потому фиктивна, что не имеет абсолютного основания жизни и поэтому утрачивает интерес к ее актуальности трансформируя динамику доступную понимания в культ достоверного знания жизни. Присвоение в обладании этой достоверностью. Человек потому хочет познать мир, чтобы обладать им. В этом пафос изменить его насущность под человеческие категории владения. Идея научности объединяет представлением спокойствия безучастности или же безразличия к самой вещи (в этом постфилософия онтологии жизни), убеждая себя в том, что мы знаем о ней все самое основное и при этом рьяно стремимся исключить из состояния присутствия понятие самой жизни как ненаучно ускользающего смыслового диапазона от фиксации присвоения его к знанию. Неизбежно находится оправдание, что наука молода и сам процесс познания предполагает существование областей непознанного. Но это флирт трещащей по швам парадигмы не способной дать разумного объяснения являющей себя онтологии жизни. Манифестация строгости метода познания сталкивается с неспособностью креационного перерождения в новом качестве. Она слишком привязана к гносеологии суждения чтобы реагировать на онтологию жизни. Идолы, сплошные идолы нашего отношения к жизни мешают нам в восприятии и приятии онтологии жизни. Кредит доверия к жизни как меру собственного участия мы понимаем как функциональную необходимость самой жизни даже когда она не удовлетворяет онтологии присутствия. Мы создаем мнение фундаментальности и живем этой маской собственного воплощения. Но этот фундамент кредитован ограниченностью нашего отношения к жизни. Парадигма претендующая на понимание жизни удаляет все компрометирующее ее авторитарность власти над сознанием здравомыслия и провозглашает его ненаучным, что выходит из под авторитета ее констатации и лишается доверия обсуждения этой темы как значимой перспективы объективной реальности. В парадигме этой неизменности выступает и материалистическое отношение к жизни (материя вечна во времени и бесконечна в пространстве). Так на объективную реальность становления способности не способна оказать свое влияние метафизика возможности жизни? Но именно метафизика жизни предшествует в возможности обеспечения становление способности быть. И когда мы говорим о бытии как пустом значении, мы подразумеваем эту возможность как не реализованную функцию полноты и гармонии, преодолевающую всякую замкнутую ограниченность несовершенства. Функционально спекулятивное отношение глубоко характеризует программную ориентацию жизненной перспективы. И даже когда мы логически приходим к заключению ограничения нашей свободы знания в заявлении, что вещь непознаваема, мы отображаем в зеркале лишь фундамент нашего сознательного отношения к жизни. В этом не онтология бытия, а ограниченность нашего понимания предназначения жизни. Перспектива отчуждения и владения претит функциональной обусловленности участия преодолевающей ограниченность приделов определившейся обусловленности своего становления. Функция владения есть спекулятивная позиция маргинального субъекта, сохраняющего в себе тенденцию программного расчленения эталона функциональной полноты жизненного усилия. Распределение зон экономического влияния представляет собой тоже подмену жизненной перспективы роста перспективой обладания. На метафизическом уровне спекуляция программного обеспечения блокируется в силу ограничения гносеологии несовершенного отношения к жизни от онтологии ее тотальности и значимости. Когда нам онтология не дает познать свою сущность, это говорит о том, что она в своем функциональном предназначении противится перспективе владения, временного присвоения естественной ценности жизни искусственной спекуляции ее использования. Эталон функциональной самодостаточности преследует значение вечности и блокирует все временные претензии, возвысившиеся над вечным основанием развития. Наше отношение к жизни недостаточно чтобы вместить в себя Дух ее полноты. Поэтому мы дробим эту полноту на фрагменты в фрагментарном понимании жизни и делаем из него неотъемлемую характеристику достоинства собственного утверждения. Все эти динамики имеют свое метафизическое объяснение, но сейчас для нас важно понять, что исключение онтологии целостности в утверждении централизующего значения собственной власти исключает перспективу жизни и делает для нас метафизику ее понимания сакральной. И когда нам маргинальный субъект обладания говорит, что жизнь не познаваема - он не врет. Этим он выражает емкость собственного отношения к жизни и эта емкость не способна вместить мир ее (жизненной) возможности. Но когда материалистическая концепция утверждает, что жизнь познаваема и подразумевает под этим познанием обладание стихией жизни, то это ложь ее манифестационной поверхностности приравнивающей бесконечную длительность временного с значением вечности. Эти две перспективы не тождественны и имеют различный плод своего продолжения. Это спекулятивная игра власти над будущим жизни в стремлении построения земного рая и подчиняющая этой высокой идее потребительское использования жизни для трансформации усилия ее предназначения в множественность товарных ценностей земных благ. Но земные блага достатка животного потребления не заменят достоинства духовного основания гармонии жизни. Глобализация оживления искусственного символа власти во благо человечества - это всегда сделка умоляющая и обезличивающая естественные ценности жизни, в конечном счете подавляющая весь духовный мир личного и овеществляющей в значении отчужденного владения вещи среди вещей сознательное присутствие жизненной перспективы, для которой уже сокрыто и сакрально значение возможности жизни. Оно способно жить и изжить свое будущее лишь эмпирическими ценностями временного мира. В этом хайдеггеровское предназначение служебности каждой вещи. Мир вещных ценностей ничтожет духовное предназначение личного и деформирует душевное фундаментальное основания культивирования традиции вечного во временном. Отрешенность от вечного во времени, в каждом моменте успеха обладания ее материальными ценностями, как умершего в них предназначения душевного усилия реализует собой концепцию родины успеха. Где хорошо - там и родина. Такое демократическое понимание достатка лишено историчности, культуры, всего вечного в этом временном изживании себя как Духа. И потому ориентировано на благополучие обеспеченности плоти и чурается любых политических мотивов жизненного предназначения. Духовная перспектива, довлеющая над сознанием ценностей понимания жизни, имеет принципиально партийное отношение каждого человека к жизни, как родине своего предназначения. Демократия - стратегия временщиков, размножающая энтропию овеществленного упрощения функции жизни, ведущая к деградации любых сложных образований, в том числе и емкости содержания как неизбежной дисфункции участи своего участия. Вещь в себе в маргинальном субъекте отрекшемся от права жизненной перспективы становится последним основанием его овеществленной природы имеющем отношение к возможности своего предназначения жизни. Но это мало утешает потому как расходуется на временность и служебность своего присутствия.
Гносеология толкования жизненной перспективы, спекулятивная политика присвоения своей нужде необузданной стихии жизни, - все это возводится в культ естественных онтологических ценностей. Мы проживаем свою ограниченность в надежде пережить ее неизбежность. Поэтому и грезим проблематикой грядущего Армагеддона, потому как не видим для себя другого будущего. Хоть и обманываться рад, да себя-то обмануть не получается. Предназначение живет в каждом независимо от его желания. Онтология жизни объявляется вне закона, потому как мы не способны вместить ее в парадигму своего понимания. Мы нуждаемся в фильтре собственного участия и оправдываем свою безучастность тем, что лишаем потребность в этом требовании действительности подменяя саму неудовлетворенность симулякрами психологической иллюзией счастья. Формальность видимого нам откровенно лжет во благо. Но это ли, то благо? - вот вопрос! Мы лишаем себя всего естественного и погружаемся в искусственные схемы присутствия, когда жизнь приобретает значение существования, присутствия. Это ли та жизнь, которую мы желали для себя?
Научная концепция господства разума над всем действительным представляет собой по сути кредит доверия, который зиждется на ограниченности функционального созревания нашего сознания, цепляющегося за видимость эмпирической ценности и поэтому лишающего содержания кредитования своим доверием признанности. В силу этой функциональной незрелости личного наше отношение к достоверности эфемерно и несет с собой скорее психологический фактор успокоения, нежели эмпирическую ценность утверждения. Любой натурализм восприятия грешит поверхностностью непосвященного в идею жизни и основывается на ощущении присутствия, которое достоверно лишь в том, что это ощущение повторяется. Само же понимание этого явления в перспективе целостности жизни принудительно ограничивается мерой участия сознания в функции жизни. Знание дает власть обладателя, поэтому для нас проще обозначить господство своего знания, как власти над стихией жизни, нежели открыть для себя это незнание и признать стихию жизни созидательной, направляющей и довлеющей над заблуждением личной ограниченности. Объединение усилия со стихией жизни и есть открытие для себя творческого начала, сочетающего свободу и ответственность в акте творения. И только человек способен организовать собой энергию усилия жизни в приоритетах ценностей духовной составляющей роста. Сократ психологию этого видения отобразил в своем знаменитом изречении: "Я знаю, что ничего не знаю, а они не знают даже этого". В этом и библейский смысл немощи величия, когда жизнь в тебе, а не ты в жизни, как царь обладатель, навязывающий свои временные ценности перспективе вечности.
Овеществление личного - не новая тема. Но она никогда не достигала такой актуальности в онтологии жизни как в наше время. Так у Сартра: проще быть вещью чем человеком. Проблема в том, что человек пытаясь стать вещью и жить по законам Вселенной, стремясь к состоянию покоя обнаруживает себя калекой, обереженным духовной составляющей жизни и в этом ему видится его проклятие. Но чтобы не жить проблематикой вещи в себе, анонимной и растворяющейся в процессе познания возможности ее способности быть необходимо открыть собой мир духовной ценности жизни, основания, которое делает из овеществленной динамики упрощения сложного конфигурацию белкового усложнения усилия жизни в генной модификации информационного содержания. В творческом поиске предназначения живого основания жизни.
Онтология духовной ценности жизни не может быть отменена гносеологией недостаточной зрелости сознания. Такое сознание лишает себя участия своего предназначения. И ограничивает понимание жизни для оправдания своей безучастности. Но подобная достоверность зиждется только на психологии доверия и не имеет под собой эмпирической или же логической ценности знания и представляет собой убогость подобия веры в ограниченность онтологии жизни тождественной собственному пониманию участия в ее функции в манифестации нашего собственного отношения к ней. В этом отношении и заключен смысл научности знания, ибо его недостаточно научили, чтобы представлять онтологию жизни, а не искусность ее искусственного видения. В связи с этим необходимо выразить вотум недоверия компетенции фрагментарной обязательности научного знания, претендующего на значение научности. Понятно, что научный - не единственный критерий ценности восприятия жизни и поскольку он не содержит собой перспективу целостности жизненного усилия и по-прежнему остается фрагментарным и ограниченны, мы заявляем, что он исчерпал кредит своего доверия отношения к жизни и девальвирует сознательные прерогативы жизненных основ. Он принципиально ограничен в понимании жизненной полноты, тем более, внедряясь в специфику практического использования жизни, повышает риски угрозы предназначению стабилизации гармоничного основания жизни.
Ценность потребления куда более привлекательна ценности возрождения Духа? Спекулятивное отношение к жизни стало нормой, поэтому ее естественные ценности рассматриваются как биржевые акции стабилизирующие спекулятивные запросы рынка. Но не более, ибо сам рынок есть условие распределение сфер влияния. Так все стабильные основания ценностей этого мира к которым мы были привержены неизбежно ведут нас к овеществлению Духа и превращает метафизическое предназначение личного в статус юродивого, претендующего на свой мир, и поэтому не в состоянии удовлетворить запросы привнесения своей полезности. А бесполезные вещи выбрасывают. В этом смысл использования личного, напирая на него детерминацией уже потому, что он есть и не удовлетворяет иерархию влияния и распределения мирских ценностей в рыночных законах влияния капитала власти. Капитал - искусственное нагромождение, питающееся естественными жизненными ценностями духовной составляющей жизни. Мы, своим духом оживляем экономику власти, она оценивает наш труд по мере возможности господства и контроля нашей жизни. Труд никогда не будет оценен выше потребности капитала, ибо он нуждается в планктоне жизненной силы своего оживления. Поэтому и к светлому будущему мы пожжем прикоснуться только в спекуляции счастья.
Не существует эмпирической достоверности понимания жизни, ибо она всегда распадается на категорию восприятия и отношения к жизни. Это постфилософская неопределенность присутствия переменной усилия жизни, необходимость которой определяет метафизическая полнота жизненной перспективы. Неопределенная ценность понимания не способна нести на себе бремя достоверности восприятия. Поэтому оперируя к научности мы говорим не о строгости знания, а об ограниченности мысли. Концепция ограниченной веры не способна создать плод достойный воображения вечности. Мы замыкаем сознание в детерминации способности, лишая его возможности жизни. И, как правило, приходим в фатальному исходу восприятия будущего. Просто потому, что его нет. Мы сами украли его у себя, замыкая сознание в прагматическом настоящем, а оно уже умерло, потому что разорвало узы с вечностью. В своем усилии понимания происходящего мы лишь обозначаем возможности этого умирания в сытом или же озабоченном состоянии. Мы подписали приговор своего отношения к жизни в проекте которого нет будущего, есть настоящее и неизбежность коррозии его устойчивости, вопрос времени…
Оксин.
Вещь в бытии становления своей способности принципиально погружена в сферу возможности жизни, как возможности обеспечения данной способности быть. Возможность есть функция обеспечивающая динамику становления способности в каждом моменте ее времени. Возможность через фильтр времени привносит в матрицу состояния энергию полноты жизненного усилия, что собственно нам и позволяет говорить о свободе открывающейся нам возможности в прогрессе функциональной просвещенности сознания. Но если свобода творчества созидает, то, свобода не усвоенного потенциала усилия жизни - разрушает…
Таким образом, вещь в себе, это та возможность характера жизни, которая в каждый момент времени мешает нашей уверенности в достоверности понимания вещи. Ибо то, что мы понимаем, явлено и поверхностно, сокрыто от нас в форме состояния и убаюкивает нашу бдительность профанацией понимания жизни: все, что эмпирически достоверно, то есть в действительности, все остальное проблемы психологического расстройства, отсылающие разумную деятельность к природе сознания. Сегодня мы придаем критике гносеологии и обсуждаем как актуальную тему действительности то, что еще вчера онтологией жизни было привнесено в матрицу состояния и что воплотило свое влияние в явлении кажущейся действительности. Мы не поспеваем за актуальностью меняющегося мира и чтобы укротить эту стихию онтологии жизни придумали для себя гносеологию знания менее динамичную, но более строгую в отношению общепризнанности жизни. Все что не удостаивается гражданской категории знания, лишается статуса действительности. Но такое удобство понимания жизни неразумно! Таким образом, не все что действительно, то разумно и вмещается в приграничную ограниченность парадигмы нашего понимания. Наша вера в стройный фундамент парадигмы собственного знания обнаруживает себя ересью отступничества от жизненных основ ценности, а фундамент ее достоверности идентифицирует себя фикцией удовлетворяющей условиям временного явления жизненных усилий состояния способности. Вера нашей ограниченности потому фиктивна, что не имеет абсолютного основания жизни и поэтому утрачивает интерес к ее актуальности трансформируя динамику доступную понимания в культ достоверного знания жизни. Присвоение в обладании этой достоверностью. Человек потому хочет познать мир, чтобы обладать им. В этом пафос изменить его насущность под человеческие категории владения. Идея научности объединяет представлением спокойствия безучастности или же безразличия к самой вещи (в этом постфилософия онтологии жизни), убеждая себя в том, что мы знаем о ней все самое основное и при этом рьяно стремимся исключить из состояния присутствия понятие самой жизни как ненаучно ускользающего смыслового диапазона от фиксации присвоения его к знанию. Неизбежно находится оправдание, что наука молода и сам процесс познания предполагает существование областей непознанного. Но это флирт трещащей по швам парадигмы не способной дать разумного объяснения являющей себя онтологии жизни. Манифестация строгости метода познания сталкивается с неспособностью креационного перерождения в новом качестве. Она слишком привязана к гносеологии суждения чтобы реагировать на онтологию жизни. Идолы, сплошные идолы нашего отношения к жизни мешают нам в восприятии и приятии онтологии жизни. Кредит доверия к жизни как меру собственного участия мы понимаем как функциональную необходимость самой жизни даже когда она не удовлетворяет онтологии присутствия. Мы создаем мнение фундаментальности и живем этой маской собственного воплощения. Но этот фундамент кредитован ограниченностью нашего отношения к жизни. Парадигма претендующая на понимание жизни удаляет все компрометирующее ее авторитарность власти над сознанием здравомыслия и провозглашает его ненаучным, что выходит из под авторитета ее констатации и лишается доверия обсуждения этой темы как значимой перспективы объективной реальности. В парадигме этой неизменности выступает и материалистическое отношение к жизни (материя вечна во времени и бесконечна в пространстве). Так на объективную реальность становления способности не способна оказать свое влияние метафизика возможности жизни? Но именно метафизика жизни предшествует в возможности обеспечения становление способности быть. И когда мы говорим о бытии как пустом значении, мы подразумеваем эту возможность как не реализованную функцию полноты и гармонии, преодолевающую всякую замкнутую ограниченность несовершенства. Функционально спекулятивное отношение глубоко характеризует программную ориентацию жизненной перспективы. И даже когда мы логически приходим к заключению ограничения нашей свободы знания в заявлении, что вещь непознаваема, мы отображаем в зеркале лишь фундамент нашего сознательного отношения к жизни. В этом не онтология бытия, а ограниченность нашего понимания предназначения жизни. Перспектива отчуждения и владения претит функциональной обусловленности участия преодолевающей ограниченность приделов определившейся обусловленности своего становления. Функция владения есть спекулятивная позиция маргинального субъекта, сохраняющего в себе тенденцию программного расчленения эталона функциональной полноты жизненного усилия. Распределение зон экономического влияния представляет собой тоже подмену жизненной перспективы роста перспективой обладания. На метафизическом уровне спекуляция программного обеспечения блокируется в силу ограничения гносеологии несовершенного отношения к жизни от онтологии ее тотальности и значимости. Когда нам онтология не дает познать свою сущность, это говорит о том, что она в своем функциональном предназначении противится перспективе владения, временного присвоения естественной ценности жизни искусственной спекуляции ее использования. Эталон функциональной самодостаточности преследует значение вечности и блокирует все временные претензии, возвысившиеся над вечным основанием развития. Наше отношение к жизни недостаточно чтобы вместить в себя Дух ее полноты. Поэтому мы дробим эту полноту на фрагменты в фрагментарном понимании жизни и делаем из него неотъемлемую характеристику достоинства собственного утверждения. Все эти динамики имеют свое метафизическое объяснение, но сейчас для нас важно понять, что исключение онтологии целостности в утверждении централизующего значения собственной власти исключает перспективу жизни и делает для нас метафизику ее понимания сакральной. И когда нам маргинальный субъект обладания говорит, что жизнь не познаваема - он не врет. Этим он выражает емкость собственного отношения к жизни и эта емкость не способна вместить мир ее (жизненной) возможности. Но когда материалистическая концепция утверждает, что жизнь познаваема и подразумевает под этим познанием обладание стихией жизни, то это ложь ее манифестационной поверхностности приравнивающей бесконечную длительность временного с значением вечности. Эти две перспективы не тождественны и имеют различный плод своего продолжения. Это спекулятивная игра власти над будущим жизни в стремлении построения земного рая и подчиняющая этой высокой идее потребительское использования жизни для трансформации усилия ее предназначения в множественность товарных ценностей земных благ. Но земные блага достатка животного потребления не заменят достоинства духовного основания гармонии жизни. Глобализация оживления искусственного символа власти во благо человечества - это всегда сделка умоляющая и обезличивающая естественные ценности жизни, в конечном счете подавляющая весь духовный мир личного и овеществляющей в значении отчужденного владения вещи среди вещей сознательное присутствие жизненной перспективы, для которой уже сокрыто и сакрально значение возможности жизни. Оно способно жить и изжить свое будущее лишь эмпирическими ценностями временного мира. В этом хайдеггеровское предназначение служебности каждой вещи. Мир вещных ценностей ничтожет духовное предназначение личного и деформирует душевное фундаментальное основания культивирования традиции вечного во временном. Отрешенность от вечного во времени, в каждом моменте успеха обладания ее материальными ценностями, как умершего в них предназначения душевного усилия реализует собой концепцию родины успеха. Где хорошо - там и родина. Такое демократическое понимание достатка лишено историчности, культуры, всего вечного в этом временном изживании себя как Духа. И потому ориентировано на благополучие обеспеченности плоти и чурается любых политических мотивов жизненного предназначения. Духовная перспектива, довлеющая над сознанием ценностей понимания жизни, имеет принципиально партийное отношение каждого человека к жизни, как родине своего предназначения. Демократия - стратегия временщиков, размножающая энтропию овеществленного упрощения функции жизни, ведущая к деградации любых сложных образований, в том числе и емкости содержания как неизбежной дисфункции участи своего участия. Вещь в себе в маргинальном субъекте отрекшемся от права жизненной перспективы становится последним основанием его овеществленной природы имеющем отношение к возможности своего предназначения жизни. Но это мало утешает потому как расходуется на временность и служебность своего присутствия.
Гносеология толкования жизненной перспективы, спекулятивная политика присвоения своей нужде необузданной стихии жизни, - все это возводится в культ естественных онтологических ценностей. Мы проживаем свою ограниченность в надежде пережить ее неизбежность. Поэтому и грезим проблематикой грядущего Армагеддона, потому как не видим для себя другого будущего. Хоть и обманываться рад, да себя-то обмануть не получается. Предназначение живет в каждом независимо от его желания. Онтология жизни объявляется вне закона, потому как мы не способны вместить ее в парадигму своего понимания. Мы нуждаемся в фильтре собственного участия и оправдываем свою безучастность тем, что лишаем потребность в этом требовании действительности подменяя саму неудовлетворенность симулякрами психологической иллюзией счастья. Формальность видимого нам откровенно лжет во благо. Но это ли, то благо? - вот вопрос! Мы лишаем себя всего естественного и погружаемся в искусственные схемы присутствия, когда жизнь приобретает значение существования, присутствия. Это ли та жизнь, которую мы желали для себя?
Научная концепция господства разума над всем действительным представляет собой по сути кредит доверия, который зиждется на ограниченности функционального созревания нашего сознания, цепляющегося за видимость эмпирической ценности и поэтому лишающего содержания кредитования своим доверием признанности. В силу этой функциональной незрелости личного наше отношение к достоверности эфемерно и несет с собой скорее психологический фактор успокоения, нежели эмпирическую ценность утверждения. Любой натурализм восприятия грешит поверхностностью непосвященного в идею жизни и основывается на ощущении присутствия, которое достоверно лишь в том, что это ощущение повторяется. Само же понимание этого явления в перспективе целостности жизни принудительно ограничивается мерой участия сознания в функции жизни. Знание дает власть обладателя, поэтому для нас проще обозначить господство своего знания, как власти над стихией жизни, нежели открыть для себя это незнание и признать стихию жизни созидательной, направляющей и довлеющей над заблуждением личной ограниченности. Объединение усилия со стихией жизни и есть открытие для себя творческого начала, сочетающего свободу и ответственность в акте творения. И только человек способен организовать собой энергию усилия жизни в приоритетах ценностей духовной составляющей роста. Сократ психологию этого видения отобразил в своем знаменитом изречении: "Я знаю, что ничего не знаю, а они не знают даже этого". В этом и библейский смысл немощи величия, когда жизнь в тебе, а не ты в жизни, как царь обладатель, навязывающий свои временные ценности перспективе вечности.
Овеществление личного - не новая тема. Но она никогда не достигала такой актуальности в онтологии жизни как в наше время. Так у Сартра: проще быть вещью чем человеком. Проблема в том, что человек пытаясь стать вещью и жить по законам Вселенной, стремясь к состоянию покоя обнаруживает себя калекой, обереженным духовной составляющей жизни и в этом ему видится его проклятие. Но чтобы не жить проблематикой вещи в себе, анонимной и растворяющейся в процессе познания возможности ее способности быть необходимо открыть собой мир духовной ценности жизни, основания, которое делает из овеществленной динамики упрощения сложного конфигурацию белкового усложнения усилия жизни в генной модификации информационного содержания. В творческом поиске предназначения живого основания жизни.
Онтология духовной ценности жизни не может быть отменена гносеологией недостаточной зрелости сознания. Такое сознание лишает себя участия своего предназначения. И ограничивает понимание жизни для оправдания своей безучастности. Но подобная достоверность зиждется только на психологии доверия и не имеет под собой эмпирической или же логической ценности знания и представляет собой убогость подобия веры в ограниченность онтологии жизни тождественной собственному пониманию участия в ее функции в манифестации нашего собственного отношения к ней. В этом отношении и заключен смысл научности знания, ибо его недостаточно научили, чтобы представлять онтологию жизни, а не искусность ее искусственного видения. В связи с этим необходимо выразить вотум недоверия компетенции фрагментарной обязательности научного знания, претендующего на значение научности. Понятно, что научный - не единственный критерий ценности восприятия жизни и поскольку он не содержит собой перспективу целостности жизненного усилия и по-прежнему остается фрагментарным и ограниченны, мы заявляем, что он исчерпал кредит своего доверия отношения к жизни и девальвирует сознательные прерогативы жизненных основ. Он принципиально ограничен в понимании жизненной полноты, тем более, внедряясь в специфику практического использования жизни, повышает риски угрозы предназначению стабилизации гармоничного основания жизни.
Ценность потребления куда более привлекательна ценности возрождения Духа? Спекулятивное отношение к жизни стало нормой, поэтому ее естественные ценности рассматриваются как биржевые акции стабилизирующие спекулятивные запросы рынка. Но не более, ибо сам рынок есть условие распределение сфер влияния. Так все стабильные основания ценностей этого мира к которым мы были привержены неизбежно ведут нас к овеществлению Духа и превращает метафизическое предназначение личного в статус юродивого, претендующего на свой мир, и поэтому не в состоянии удовлетворить запросы привнесения своей полезности. А бесполезные вещи выбрасывают. В этом смысл использования личного, напирая на него детерминацией уже потому, что он есть и не удовлетворяет иерархию влияния и распределения мирских ценностей в рыночных законах влияния капитала власти. Капитал - искусственное нагромождение, питающееся естественными жизненными ценностями духовной составляющей жизни. Мы, своим духом оживляем экономику власти, она оценивает наш труд по мере возможности господства и контроля нашей жизни. Труд никогда не будет оценен выше потребности капитала, ибо он нуждается в планктоне жизненной силы своего оживления. Поэтому и к светлому будущему мы пожжем прикоснуться только в спекуляции счастья.
Не существует эмпирической достоверности понимания жизни, ибо она всегда распадается на категорию восприятия и отношения к жизни. Это постфилософская неопределенность присутствия переменной усилия жизни, необходимость которой определяет метафизическая полнота жизненной перспективы. Неопределенная ценность понимания не способна нести на себе бремя достоверности восприятия. Поэтому оперируя к научности мы говорим не о строгости знания, а об ограниченности мысли. Концепция ограниченной веры не способна создать плод достойный воображения вечности. Мы замыкаем сознание в детерминации способности, лишая его возможности жизни. И, как правило, приходим в фатальному исходу восприятия будущего. Просто потому, что его нет. Мы сами украли его у себя, замыкая сознание в прагматическом настоящем, а оно уже умерло, потому что разорвало узы с вечностью. В своем усилии понимания происходящего мы лишь обозначаем возможности этого умирания в сытом или же озабоченном состоянии. Мы подписали приговор своего отношения к жизни в проекте которого нет будущего, есть настоящее и неизбежность коррозии его устойчивости, вопрос времени…
Оксин.
Авторская публикация. Свидетельство о публикации в СМИ № J108-44279.
Обсуждения Вещь в себе