Реквием по человеку

Энциклика «Populorum Progressio» («О развитии народов») — необычный документ. Когда читаешь ее, создается ощущение, что давно сдерживаемые эмоции наконец вырвались наружу под натиском многовекового молчания, перехлестывая, затапливая дамбу выверенных, просчитанных с удивительной точностью фраз. Фразы эти противоречат друг другу; чувства поражают своей постоянностью.

Эта энциклика — манифест бесстрастной ненависти к капитализму; но зло, которое она заключает в себе, неизмеримо глубже, и направлено оно не только на политику. Она основана на мистическом и альтруистическом «смысле жизни». Смысл жизни для нее — неосознанный эквивалент метафизики; предвзятого, эмоционально целостного восхваления человеческой природы и ее отношения к бытию. Мистический и альтруистический смысл жизни всегда выражается приближенно и расплывчато, отсюда и тот уклончивый тон, которым написана энциклика.

Однако в ней с удивительным красноречием открывается сущность того, о чем автор пытается умолчать.

В том, что касается капитализма, позиция его выражена с предельной ясностью. Вот что он говорит об индустриальной революции: «Однако к несчастью, в этих новых условиях была создана система, которая рассматривает прибыль как основной стимул экономического прогресса, конкуренцию — как первейший закон экономики, а частную собственность средств производства — как абсолютное право, которое не приемлет ни ограничений, ни долга перед обществом... не имеет ограничений и не подразумевает общественных обязанностей... Но если один из видов капитализма действительно породил чрезмерные страдания, несправедливости и братоубийственные войны, чьи последствия все еще в силе, мы не вправе приписывать самой индустриализации те изъяны, которые таит в себе злокозненная система, идущая с ней рука об руку» (абзац 26).

Ватикан — не редакция третьесортной марксистской газетенки. Он учитывает перспективы, открываемые столетиями, фундаментальные знания и вневременные философские размышления. Дело совсем не в необразованности. Даже сторонники левых партий знают, что совпали не по «несчастной случайности» капитализм и индустриализация, без капитализма индустриализации бы не было.

Какие «чрезмерные страдания, несправедливости и братоубийственные конфликты» вызвал к жизни капитализм? Энциклика на этот вопрос не отвечает. Какая социальная система, былая или будущая, не содержит зародышей того зла, которое можно приписать капитализму? Феодализм Средних веков? Абсолютная монархия? Социализм или фашизм? Ответа нет. А если уж говорить о «чрезмерных страданиях, несправедливости и братоубийственных конфликтах», разве может капитализм сравниться с террором и всеобщей резней в нацистской Германии или советской России? Ответа нет. Если капитализм не порождает прогресса и благополучия, почему уровень жизни так высок именно в тех странах, чьи системы предусматривают самый высокий уровень экономической независимости, характерной для капитализма? Ответа нет.

Поскольку энциклика затрагивает историю и основные политические принципы, но из всех социальных устройств обсуждает и осуждает исключительно капитализм, напрашивается вывод, что все другие социальные порядки совместимы с ее политической философией. Эта мысль подкрепляется тем, что энциклика осуждает капитализм, и не за какие-то незначительные свойства, а за самую его суть, которая и отличает его от всех других систем, — прибыли, конкуренцию и частное владение средствами производства.

Из каких же нравственных принципов исходит энциклика, осуждая социальное устройство капитализма? Самое конкретное обвинение гласит: «Желание удовлетворить свои потребности вполне законно, и труд, который стремится удовлетворить их, — долг человека. "Кто не работает, тот не ест". Но стремление приобрести временные блага может привести к корыстолюбию, неутолимому желанию получать все больше и больше, и превратить возрастающее могущество в соблазнительную цель. Отдельные люди, семьи и целые нации, равно богатые и бедные, могут стать жертвами алчности и удушающего материализма» (18).

С незапамятных доиндустриальных времен невежды, которые не могли понять, как разбогатели и чего хотят те, кто добивается благополучия, бросали им обвинение в «жадности». Однако процитированные строки написал отнюдь не невежда.

Слыша слова «жадность» и «скупость», мы мысленно рисуем две карикатуры: толстого и тонкого. Один наслаждается бессмысленным обжорством, другой чахнет над сундуками с золотом. И тот и другой — символы накопления богатства во имя богатства. Это ли движущая сила капитализма?

Если бы все деньги, которые уходят на личные нужды всех богатых людей Соединенных Штатов Америки, были экспроприированы и распределены среди населения, их как раз хватило бы по доллару на человека. (Подумайте, а если распределить их среди населения всего земного шара?) Оставшаяся часть американского богатства инвестируется в производство. Именно постоянно растущие инвестиции повышают уровень жизни в Америке, повышая производительность труда. Это первый закон экономической теории, который папа Павел VI, без сомнения, знает.

Чтобы выявить все эпистомологические манипуляции, обратимся еще раз к процитированному отрывку. Какие образы рождаются в голове за /декорациями «жадности» и «скупости»? Нетрудно обнаружить, что изобличаемое зло таится в словах «неутолимое желание получать все больше и больше». Чего же? «Возросшего могущества». Какого могущества? В отрывке нет прямого ответа, но вся энциклика отвечает на этот вопрос, прибегнув к умолчанию: никак не разделяется экономическое и политическое могущество (производство и сила); в одних отрывках они взаимозаменяемы, в других — явно приравнены друг к другу. Если же посмотреть на реальные факты, можно заметить, что за «возросшим могуществом», которого богачи ищут при капитализме, скрывается право свободно производить, «неутолимо» стремиться к повышению производительности. Так вот что осуждает энциклика! Зло — не в труде, а в таком труде, который хочет чего-то достигнуть.

Этот подтекст подтверждает и мягко подчеркивает отрывок, показывающий, как понимает автор энциклики «менее гуманные» условия общественного существования: «Отсутствие материальных нужд у тех, кто не обладает средствами, минимально необходимыми для поддержания жизни, моральная неполноценность тех, кто искалечен эгоизмом.... общественные формации, подавляющие как за счет злоупотребления правом собственности, так и злоупотреблением властью...» А «более гуманные» условия — это «переход от нищеты к обладанию предметами первой необходимости...» (21).

Что за «предметы первой необходимости» обеспечивают «средства, минимально необходимые для поддержания жизни»? Какой жизни? Физического выживания? Если да, то на какой срок? Никакого ответа на эти вопросы нет; но общее положение энциклики определено достаточно ясно: только те, кто не может подняться выше уровня «минимально необходимого для поддержания жизни», вправе обладать материальными благами, и это право превышает все права других людей, включая их право на жизнь. Об этом в энциклике говорится недвусмысленно:

«С первых же страниц Писание учит нас, что все сотворенное — для человека, и он должен развивать все это разумными усилиями и совершенствовать своим трудом, так сказать, в свою пользу. Если мир сотворен для того, чтобы предоставить каждому человеку средства к существованию и орудия, дающие возможность развиваться, то у каждого человека есть право обрести в мире то, что ему необходимо. Об этом напоминает последний Собор: "Бог предназначил землю и все, что на ней, для каждого человека и каждого народа. Тем самым, если все следуют правде и милости, они должны иметь в разумном изобилии сотворенные блага". Все другие права, включая и право на собственность, и право свободной торговли, должны подчиняться этому принципу» (22).

Посмотрите, чего не хватает в этой картине мира, какое право человека считается несущественным и несуществующим? Более подробно я обращусь к этому чуть позднее. Сейчас я хотела бы обратить ваше внимание на то, в каком значении используется слово «человек» (какой человек?) и термин «сотворенные блага». Кем сотворенные? Неизвестно.

Такие умолчания просто поражают в следующем отрывке энциклики: «Хорошо известно, к каким резким словам прибегали отцы церкви, чтобы описать истинное отношение людей, обладающих благами, к людям, терпящим нужду. Можно процитировать святого Амвросия: "Вы не даруете своих богатств нищим. Вы отдаете им то, что принадлежит им по праву, ибо то, что было даровано всем на равных условиях, вы присвоили себе. Мир дарован всем, а не только богатым". Это значит, что никто не имеет безусловного и полного права на частную собственность, ни у кого нет оснований присваивать в свое исключительное пользование то, что превышает его нужды, когда другие терпят недостаток в самом необходимом...» (23)

Святой Амвросий жил в IV в., поэтому такие взгляды на собственность вполне можно объяснить, и даже оправдать. Однако с XIX века положение изменилось.

Как предлагает энциклика разрешить проблемы современного мира? «Личная инициатива и свободная игра в конкуренции никогда не могли обеспечить успешного развития. Мы должны, по мере возможности, стремиться не допускать еще большего обогащения богатых и главенства сильных, когда нищие остаются в нищете, а угнетенные — в рабстве. Таким образом, необходимо разрабатывать программы, чтобы "поощрять, стимулировать, координировать, дополнять и объединять" усилия разных людей и посреднических сил. Органы государственной власти должны выбирать, верней даже, определять цели, к которым нужно стремиться, задачи, которых нужно достичь, и соответствующие способы. Именно они должны стимулировать все силы, вовлеченные в общую деятельность» (33).

Общество, в котором правительство («органы государственной власти») избирает и определяет цели, к которым нужно стремиться, задачи, которых нужно достичь, и соответствующие способы, — это тоталитарное государство. Поэтому следующая фраза вызывает нравственное потрясение:

«Пусть они привлекут к этой работе личную инициативу и посреднические организации. Таким образом, им удастся избежать полной коллективизации или деспотического планирования, которые за счет отрицания свободы будут мешать осуществлению основных прав человека» (33).

Каковы же «основные права человека» (которые, заметим, энциклика не определяет) в государстве, в котором «все другие права... должны подчиняться этому принципу («праву» на средства, минимально необходимые для поддержания жизни)»? (22) В чем заключается «свобода» или «личная инициатива» там, где правительство устанавливает задачи и присваивает средства? Что такое неполная коллективизация?

Трудно поверить, что у примиренцев, к которым обращен этот отрывок, дар обходить самое существенное настолько велик, чтобы они приняли эти слова за панегирик смешанной экономике. Смешанная экономика включает элементы и капитализма, и этатизма. Если принципы и установки капитализма порицаются и уничтожаются в корне, предотвратить полную коллективизацию, контролируемую государством?

(Когда поймешь, что автор считает упомянутый дар бесконечным, испытываешь истинный шок. Однако, учитывая отклики, которые получила энциклика, он не ошибается.)

Я всегда полагала, что каждая политическая теория основана на каком-то этическом кодексе. Энциклика подтверждает мое мнение, хотя ее нравственный кодекс противоположен моему. «Тот же долг солидарности, который есть у каждого человека в отдельности, есть и у наций: "Развитые страны обязаны помогать развивающимся народам". Этот принцип должен быть претворен в жизнь. Хотя вполне естественно, что те дары, которые Провидение посылает нации в награду за труд отдельных ее представителей, прежде всего должны облагодетельствовать именно саму нацию, ни одно государство не должно претендовать на то, чтобы его богатство принадлежало ему одному» (48).

Что ж, достаточно ясно. Однако автор энциклики берет на себя труд это разъяснить, чтобы его не поняли превратно. «Другими словами, правило свободной торговли само по себе больше не может управлять международными отношениями... Вы должны признать, что основной принцип либерализма, в качестве правила коммерческого обмена, подвергается здесь сомнению» (58).

«Мы повторяем еще раз, что избыточное богатство должно быть предоставлено бедным нациям, и та заповедь, которая раньше требовала от нас идти с добром к нашим ближним, теперь должна включить в себя всех нуждающихся мира» (49).

Если нужда, всеобщая нужда — критерий нравственности, а минимальные средства, обеспечивающие выживание (то есть уровень жизни самых неразвитых дикарей), — критерий прав на собственность, то каждая новая рубашка, каждая порция мороженого, каждый автомобиль, холодильник, телевизор становятся «излишним богатством».

Помните, что «богатство» — понятие весьма относительное. Рабочие в США несусветно богаты по сравнению с рабочими в Азии или Африке. Тем не менее энциклика считает «несправедливой» свободную торговлю среди стран, находящихся на разных этапах развития, на том основании, что «промышленно развитые страны» большей частью экспортируют промышленные товары, в то время как в странах с менее развитой экономикой есть только продукты питания, ткани и сырье на продажу» (57). Исходя из предположения, что это увековечивает бедность неразвитых стран, энциклика требует, чтобы международная торговля регулировалась не законами свободного рынка, но нуждой самых нуждающихся ее участников.

Как это выглядит на практике, показывается весьма определенно: «Это требует от богатого человека большой щедрости, огромного самопожертвования и несмолкающего голоса совести, совести, чье послание меняется вместе со временем.... Готов ли он платить более высокие налоги, чтобы органы государственной власти могли сплотиться во имя развития? Готов ли он платить более высокую цену за импортированные товары, чтобы их производитель получал заслуженную награду?» (47)

Но ведь налоги платят не только богатые; большая часть налогового бремени США ложится на плечи среднего и низшего класса. Товары или сырье ввозятся не только для личного потребления богатых. Цена на продукты питания не очень волнует богатых, больше всего она влияет на бедных. Поскольку продукты питания в основном производят неразвитые страны, подумайте, что будет, если последовать советам энциклики. Американской домохозяйке придется покупать овощи и зерно, выращенные людьми, которые ковыряют почву руками или ручными плугами, и платить за них такую цену, за которую от американских фермеров, использующих механизированные орудия труда, она получила бы в сто или даже тысячу раз больше. Какими частями семейного бюджета ей придется пожертвовать, чтобы производители из неразвитых стран «получали заслуженную награду»? Придется ли ей покупать меньше одежды? Но часть семейного бюджета, отведенная на ее покупку, сократится таким же образом, ибо ей придется «заслуженно вознаграждать» производителей тканей и другого сырья. И так далее. Что же случится с ее уровнем жизни? Что случится с американскими фермерами и производителями сырья? Чтобы конкурировать не в рамках продуктивной конкуренции, а в рамках нужды, им придется остановить свое развитие и вернуться к ручному плугу. Что же тогда случится с уровнем жизни во всем мире?

Нет, нельзя и предположить, чтобы папа Павел VI настолько не разбирался в экономике и настолько не мог рассмотреть в деталях собственные теории, что выдвинул свое предложение во имя «гуманности», не понимая, какую невыразимую и бесчеловечную жестокость они повлекут за собой.

Однако в основе таких мыслей лежит определенная предпосылка, которая что-то объяснит. Она может примирить противоречия энциклики — оговорки, увиливания, умолчания, вопросы без ответа — и выстроить из них четкую структуру. Чтобы понять эту предпосылку, стоит спросить: Как рассматривается в энциклике природа человека?

Те, кто разделяет такую точку зрения, предпочитают ее скрывать или не определять полностью. Обусловлено это не столько сознательной философской системой, сколько чувством, которое диктуется «смыслом жизни». Сознательная философия тех, кто разделяет его, в основном заключается в попытках ее рационализировать. Чтобы понять эту позицию, обратимся к ее истокам (то есть к явлению, которое ее породило, исходя из смысла жизни).

Представьте себе лицо ребенка, когда он, наконец, нашел ответ на мучавший его вопрос. Оно светится радостью, если не триумфом, неосознанно отражая уверенность в себе, и его сияние распространяется в двух направлениях — вовне, озаряя мир, и внутрь, высекая искру, которая потом разгорится в заслуженную гордость. Те, кто это видел, или сам испытал, непременно поймут: если есть на свете что-то «священное», то есть самое лучшее, высшее из доступного человеку, то это выражение лица — священно. Его нельзя предать, им нельзя пожертвовать ради чего бы то ни было.

Бывает оно не только у детей. В комиксах его обычно изображают, помещая над головой персонажа, которому внезапно в голову пришла идея, зажженную лампочку. Лампочка, которая зажглась в душе человека, — символ, соответствующий этому выражению лица.

Именно ее ровный, уверенный свет вы ищете на лицах взрослых, особенно тех, кому вы доверяете самое дорогое для вас. Вы ищете его в глазах хирурга, который оперирует любимого вами человека. Вы ищете его в глазах пилота, ведущего самолет, на котором вы летите; и если вы последовательны, вы ищете его в глазах того человека, с которым собираетесь связать жизнь.

Просветленное лицо — вспышка человеческого разума в действии, внешнее проявление мыслительных способностей, сигнал и символ нашего разума. В зависимости от того, насколько вы человечны, оно вовлечено во все, чего вы ищете, чему радуетесь, что цените и любите.

Теперь представим себе, что это выражение, мелькнувшее на лице ребенка или взрослого, нисколько не восхищает вас. А что, если оно вызывает смутный, неназванный страх? Всю свою жизнь и все философские способности вы потратите на то, чтобы так и не найти имени этому страху. Вы будете отыскивать объяснения, позволяющие вам его спрятать. Вы скажете, что лицо выражает «эгоизм», «дерзость» или «наглость», и все это будет верно, однако отнюдь не в той степени, какую вы хотите показать. Вы сочтете, что это выражение лица — ваш злейший, коварнейший, опаснейший враг, и желание стереть его возобладает над логикой, последовательностью, реальностью. Желая его уничтожить, вы стремитесь, в сущности, сломить дух человека.

И тогда вы и станете относиться к жизни так, что сможете написать энциклику «Populorum Progressio». Она продиктована «смыслом жизни» не отдельной личности, но некоей организации.

Доминантный аккорд такого мировоззрения — ненависть к человеческому разуму. Отсюда вытекает ненависть к самому человеку и к жизни, из нее — ненависть ко всей земле, ненависть к радости, а уж отсюда — ненависть к единственному общественному строю, который позволяет наслаждаться всеми этими ценностями.

Докажу это на одном-единственном примере. Представьте, что будет, если мы обречем американцев на вечный, монотонный, принудительный труд без всякого вознаграждения, заставим их работать на пределе сил или даже больше, не пообещав взамен ничего, кроме средств, минимально необходимых для поддержания жизни, — и все затем, чтобы дикари пользовались плодами их усилий. Что бы вы подумали, услышав такое предложение? Я вижу молодых людей, вступающих в жизнь с уверенностью в своих силах и готовностью к труду, которые корпят над книгами, посвятив всего себя будущему и ожидая его с радостью, без жалоб. Как важны для них новый костюм, новый ковер, старая машина, купленная по дешевке, или билет в кино! Все это словно подпитывает их храбрость в схватке с миром. Тот, кто этого не видит, мечтая избавиться от «плода их трудов» и полагая, что человеческие усилия — недостаточная причина для того, чтобы человек сам распоряжался их плодами, может прикрываться любыми рассуждениями. Ясно одно — людей он не любит.

Я могла бы остановиться на этом примере, но не хочу. Энциклика не только излагает некий смысл жизни, но дает ему конкретное, сознательное философское обоснование.

Заметьте, она направлена не на то, чтобы уничтожить разум человека. Ей нужен медленный и более мучительный результат — порабощение.

Ключ к пониманию социальных теорий, содержащихся в энциклике, вы найдете в словах Джона Галта: «Я тот, с кем ваши недомолвки позволяли вам не считаться. Я тот, кому вы не давали ни жить, ни умереть. Вы не хотели, чтобы я жил, ибо сознавали и боялись, что я несу на своих плечах ту ответственность, которую вы с себя сбросили, и ваша жизнь от меня зависит. Вы не хотели, чтобы я умер, потому что вы знали об этом» («Атлант расправил плечи»).

Энциклика не признает и не подтверждает существования человеческого разума: она обращается с ним, как с не имеющим отношения к делу свойством, которое учитывать не нужно. Вот основное и фактически единственное упоминание о роли разума в человеческой жизни: «Появление индустрии — необходимое условие экономического роста и человеческого прогресса. Можно расценивать его и как признак развития, способствующий ему. За счет настойчивого труда и использования собственных интеллектуальных способностей человек постепенно вырывает у природы ее секреты и находит лучшее применение ее богатствам. Развивая в себе самообладание, он развивает и вкус к исследованиям и открытиям, способность идти на обдуманный риск, бесстрашие в своих начинаниях, щедрость и размах в своих действиях и чувство ответственности» (25).

Обратите внимание: о творческих способностях человеческого разума (его основном средстве выживания, той отличительной черте, которая выделяет его из мира животных) в энциклике говорится как о приобретенном «вкусе», будто речь идет о любви к оливкам или какой-то моде. Даже это жалкое утверждение не остается без уточнений; рядом с принимаемыми в качестве ценности «исследованиями и открытиями» появляются такие неуместные понятия, как «щедрость».

То же самое происходит и с понятием «труд». Энциклика предупреждает, что «ему (труду) иногда придают слишком большое значение», однако признает, что труд — творческий процесс, не преминув добавить, что «когда работа сделана сообща, когда люди разделили надежду, трудности и радость от свершенного... они становятся братьями» (27). И далее: «Труд, конечно, может оказывать противоположное действие, т.к. он обещает деньги, наслаждение и власть, развивая в одних эгоизм, а в других — бунтарство...» (28)

Это значит, что наслаждение, которое нам дарит продуктивная работа, зло; экономическая власть, которую нам дарит продуктивная работа, — зло; и деньги, которые так пылко выпрашивают на протяжении всей энциклики, тоже зло, если они у тех, кто их заработал.

Вы можете представить себе Джона Галта, который работает «сообща», делит «надежду, трудности, амбиции, радость от свершенного» с Джеймсом Таггартом, Уэсли Мауч и доктором Флойдом Феррайзом? Вы скажете, это только герои книг. Что ж, может быть. Вспомните Пастера, Колумба, Галилея — что стало с ним, когда он попытался разделить свои «надежду, трудности, радость от свершенного» с католической церковью?

Нет, энциклика не отрицает, что есть и гениальные люди, иначе она бы не молила так о всеобщем объединении. Если бы каждого было можно заменить, если бы разные возможности не имели никакого значения и всякий производил бы одинаковое количество продуктов, никто бы не получил от объединения никакой выгоды. Энциклика допускает, что некие неназванные, непризнанные первоисточники богатства каким-то образом продолжали бы работать, и тем не менее создает такие условия, в которых работа этих первоисточников попросту невозможна.

Разум — не монополия гения; он есть у всех людей. Разница только в разных возможностях. Если условия разрушительны для гения, они разрушительны для любого человека, в соответствии с его интеллектуальными способностями. Если гений карается законом, то таким же образом караются и интеллектуальные способности каждого человека. Разница только в том, что обычный человек, в отличие от гения, не сможет противостоять этому гнету со спокойной уверенностью в себе. Он сломается гораздо быстрее, в безнадежной растерянности откажется от разума при первых же признаках давления.

В мире, который мечтает построить энциклика, нет места человеческому разуму, нет места и человеку. Населяют его бесчувственные роботы, используемые для исполнения предписанных заданий в гигантской машине племени; роботы, лишенные выбора, права суждения, ценностей, убеждений и, прежде всего, самооценки.

«Вы не даруете своих богатств нищим. Вы отдаете им то, что принадлежит им по праву» (23). Разве богатство, нажитое Томасом А. Эдисоном, принадлежит бушменам, которые его не наживали? Разве ваша плата за неделю принадлежит хиппи из соседней квартиры, которые ничего не заработали? Человек никогда не сможет принять подобную логику; а вот робот сможет. Человек будет гордиться тем, чего он достиг; именно эту гордость за достигнутое и нужно уничтожить в роботах будущего.

«Ибо то, что было даровано всем для общего использования, вы присвоили себе» (23). «Бог предназначил землю и все, что на ней, для каждого человека и каждого народа» (22). Вы тоже находитесь на земле, значит — и вы предназначены для «каждого человека и каждого народа»? Автору энциклики ответ ясен — да, ибо идеальный мир, который показан в ней, основан на этой предпосылке.

Но человек никогда не сможет ее принять. Человек, подобный Джону Галту, скажет: «Вы так и не открыли индустриальную эпоху, потому и цепляетесь за мораль варварских времен, когда жалкое существование обеспечивал физический труд рабов. Каждый мистик всегда мечтал о рабах, чтобы защититься от материальной реальности, наводящей на него ужас. Но вы, нелепые мелкие атависты, слепо смотрите на небоскребы и трубы вокруг вас, мечтая о том, как поработить тех, кто обеспечивает вам материальные блага, — ученых, изобретателей, промышленников. Когда вы защищаете общественное владение средствами производства, вы защищаете общественное владение разумом» («Атлант расправил плечи»).

Робот никогда так не скажет. Робота запрограммируют, чтобы он не думал об источнике богатства и не узнал, что источник этот — человеческий разум.

Слыша сентенции вроде «Все созданное отдано человеку» (22) и «Мир дарован всем» (23), человек сразу поймет, что это отговорки, отвлекающие от мыслей о том, как же использовать природные ресурсы. Он знает, что ему ничего не даровали.. Чтобы преобразовать сырье в то, что необходимо человеку, нужен умственный и физический труд, на который одни люди способны, а другие — нет, и что по справедливости никто не обладает изначальным правом на блага, созданные умственным и духовным трудом других людей. Робот не будет протестовать и не видит разницы между собой и сырьем; он воспринимает свои действия как данность.

Человек, который любит свою работу и знает, какой колоссальной силы, какой дисциплины мысли, энергии, цели, преданности, она требует, взбунтуется, только подумав, что плодами ее будут пользоваться те, кто не ценит ее и презирает. Энциклика же так и дышит презрением к материальному производству. «Менее обеспеченные люди никогда не смогут устоять перед искушением, которое несут им богатые нации». Искушает их прежде всего «образ действий, который изначально направлен на обладание материальным благосостоянием» (41). Проповедуя «диалог» между разными цивилизациями, энциклика подчеркивает, что он должен быть «основан на человеке, а не на товарах или технических навыках...» (73). Это означает, что технические навыки — какая-то мелочь, ерунда, и для обладания ими не нужно иметь никаких особых достоинств, а способность производить товары не требует признания и входит в понятие «человек».

Таким образом, требуя плоды индустриального процветания, автор энциклики пренебрежительно и безразлично относится к их источнику. Энциклика признает существование следствий, однако игнорирует причину; она претендует на то, что ведет речь о возвышенных и нравственных материях, однако исключает процесс материального производства из сферы нравственных вопросов, словно это — деятельность низшего порядка, которая не включает и не требует никаких моральных принципов.

Приведу отрывок из книги «Атлант расправил плечи»: «Промышленник? [...] Такого человека нет. Фабрика— "природный ресурс", как дерево, скала или лужа [...] Кто решил проблему производства? Человечество, отвечают вам. Что это дало? Вот, пожалуйста, товары. Откуда они взялись? Да так как-то. В чем их причина? У вещей нет причин». (Последняя фраза к данному случаю не подходит, энциклика дает другой ответ — «Провидение».)

Процесс производства контролируется и направляется человеческим разумом. Это не какая-то неопределенная способность; для того, чтобы разум действовал, требуются определенные условия, и одно из ключевых слов тут — свобода. Энциклика на удивление красноречиво избегает и намека на условия, необходимые для работы разума, словно считает, что человеческая мысль может идти в любом направлении при любых условиях, при любом давлении, или словно намеревается остановить ее стремительный бег.

Если бы человеком двигала забота о бедных или страждущих, он бы непременно попытался доискаться до причин их положения. Он бы сразу спросил: почему одни нации развиваются, а другие — нет? Почему одни нации достигли материального изобилия, а другие погрязли в нужде, недостойной человека? История и, в особенности, беспрецедентный рост благополучия в XIX веке подсказали бы ему ответ: капитализм — единственная система, которая позволяет людям достичь производственного изобилия, а ключ к капитализму — личная свобода.

Несомненно, политическая система оказывает воздействие на экономику общества, защищая продуктивную деятельность человека или препятствуя ей. Но именно этого энциклика никогда не признает и не позволит признать. Именно взаимоотношения политики и экономики она яростно игнорирует и отрицает, определенно давая понять, что их просто нет.

Рисуя картины будущего мира, в котором цивилизованные страны возьмут на себя бремя помощи нецивилизованным странам, энциклика утверждает: «Страны, получающие помощь, имеют право требовать, чтобы в их политическую жизнь или общественный строй никто не вмешивался. Как суверенные государства, они имеют право сами вести свои дела, выбирать свой политический курс и свободно двигаться в сторону того типа общества, который они выбирают» (54).

А что, если в том типе общества, который они выберут, производство, развитие и прогресс невозможны? Что, если они — сторонники коммунизма, как советская Россия; или проповедуют истребление меньшинств, как нацистская Германия; или устанавливают кастовую систему, как Индия; или склоняются к кочевой, антииндустриальной форме существования, как какая-нибудь из арабских стран; или просто состоят из племен, управляемых жестокой силой, как одна из новых стран Африки? С молчаливого согласия энциклики все это решает суверенное государство, а мы должны уважать «различные культуры», и цивилизованным нациям каким-то образом придется покрыть дефицит.

Некоторые аспекты такого мировоззрения так прямо высказаны в энциклике. «Учитывая растущие потребности развивающихся стран, вполне естественно, что развитые страны должны выделять часть своего производства на выполнение этих нужд, а также обучать преподавателей, инженеров, техников и ученых, чтобы они предоставляли свои знания и умения в распоряжение менее удачливых народов» (48).

Энциклика содержит предельно жесткие инструкции для таких посланников: «Они должны вести себя не свысока, как господа, но как помощники и коллеги. Люди быстро понимают, пришли ли им помогать от чистого сердца или нет... и помощь их молено отвергнуть, если она не будет даром братской любви» (71). Они должны быть полностью лишены «националистической гордости»; они должны «понимать, что их компетентность не дает им превосходства в какой бы то ни было сфере». Они должны сознавать, что «их цивилизация не единственная и что она не обладает монополией на какие-то ценности». Они должны стремиться открывать историю и культурное богатство той страны, которая их принимает. Тогда между ними установится взаимопонимание, которое послужит обогащению обеих культур» (72).

И это говорится цивилизованным людям, которые отправляются в страны, где люди откармливают священных коров, когда их собственные дети мрут с голода, где младенцев женского пола убивают или бросают, где люди слепнут от того, что их религия запрещает лечиться, где женщин уродуют, чтобы обеспечить их верность, где участника церемоний подвергают жесточайшим пыткам, где попросту едят людей! Эти ли «культурные ценности» западный человек должен приветствовать «с братской любовью»? Этими ли «ценностями» он должен восхищаться? В этих ли «сферах» он не должен чувствовать свое превосходство? Когда он откроет, что все население страны гниет заживо, должен ли он с гордостью признать достижения своей нации и своей культуры и поблагодарить людей, которые их создали, оставив ему на сохранение достойное наследство?

Энциклика ответила бы «нет». Он должен не судить, не подвергать сомнению, не осуждать, но только любить, беспричинно, без разбора, не ставя условий, наперекор собственным ценностям, стандартам или убеждениям.

(На самом деле, единственная помощь, которую западная цивилизация может оказать неразвитым странам, сводится к тому, чтобы рассказать им о сущности капитализма и помочь им построить его у себя. Однако это вступает в противоречие с местными «культурными традициями»; индустриализация не привьется на почве суеверной внеразумности; возможно либо одно, либо другое. К тому же это знание потерял и сам Запад, и именно его проклинает энциклика.)

Требуя какого-то непривередливого релятивизма по отношению к культурным ценностям примитивных культур и подчеркивая необходимость уважать их право на собственный уклад, западной цивилизации она этого не позволяет. Говоря о западных предпринимателях, ведущих дела со странами, «недавно открывшими для себя индустриализацию», энциклика вопрошает: «Почему же они возвращаются к негуманным принципам индивидуализма, когда действуют в менее развитых странах?» (70)

Ужасы племенного существования в этих неразвитых странах не вызывают в энциклике осуждения. Она порицает только индивидуализм. Принцип, который вытащил человечество из болота, назван «негуманным».

В свете этих слов заметнее презрение к концептуальной цельности, когда энциклика проповедует «создание лучшего мира, который бы глубже уважал права и призвание индивидуума» (65). Какие права могут быть у индивидуума в мире, в котором индивидуализм считается «негуманным»? Ответа нет.

В энциклике есть и еще одна отсылка к западной цивилизации. «Мы рады узнать, что в некоторых странах "военная обязанность" частично заменяется "общественными обязанностями", "службой в чистом виде"» (74).

Возможный источник идеи такой замены — слова о том, что американская молодежь обязана посвятить своей стране несколько лет «рабства в чистом виде», на самом деле это ошибочное понятие, более ужасное, чем воинская повинность, противоречит всем основным американским принципам.

Именно философия, которая лежит в основе Соединенных Штатов, — тот враг энциклики, которого она стремится уничтожить. Случайное упоминание, направленное вроде бы против Латинской Америки, — не более чем уловка, мина-ловушка для тех, кто готов пойти на компромисс, лазейка, которой они с удовольствием и пользуются. В энциклике говорится: «Если какая-то земельная собственность препятствует общему процветанию, т.к. слишком велика, или не используется, или используется неэффективно... иногда во имя общих целей приходится требовать ее экспроприации» (24).

Какие бы грехи ни числились за Латинской Америкой, капитализм к ним не относится. Капитализма — системы, основанной на признании и защите частных прав, — никогда там не было. И раньше, и в наши дни Латинской Америкой управляет примитивная форма фашизма — неорганизованные, неструктурированные военные банды, которые приходят к власти при помощи военного переворота, другими словами, при помощи физической силы. Это дает номинальный предлог для экспроприации частной собственности любой военной группировке, находящейся у власти (что и обуславливает Латинской Америке экономический застой).

Основная цель энциклики — помощь неразвитым странам во всем мире. Латинская Америка занимает не последнее место в списке этих стран; ведь она не может прокормить собственное население. Может ли кто-нибудь представить себе, что она обеспечивает нужды всего мира? Только Соединенные Штаты Америки, созданные на принципах индивидуализма, — самый свободный образец капитализма за всю историю человечества, первая и последняя страна, которая выполняет Права Человека, — могли бы взять на себя эту роль, что равносильно самоубийству.

Следует отметить, что энциклику не волнует человек, личность, индивидуум. «Единица», которой она оперирует, — это племя. Нации, страны, народы обсуждаются так, словно они обладают тоталитарным правом избавиться от своих граждан, а личность, индивидуум сам по себе не имеет никакого значения. В этом и заключается стратегия энциклики: самое значительное достижение западной цивилизации за то тысячелетие, в течение которого она борется за индивидуализм, также за последние смутные годы, — Соединенные Штаты Америки. С исчезновением США, то есть капитализма, на всей земле ничего не останется, кроме коллективизированных племен. Чтобы ускорить пришествие этого дня, энциклика рассуждает о нем как о свершившемся факте и разбирает взаимоотношения между племенами.

Смотрите-ка, ведь именно эту мораль — этику самоуничижения, которую на протяжении столетий требовали от индивидуума, теперь предъявляют как основную ценность цивилизованным нациям. Кредо самопожертвования — изначальное оружие, созданное для того, чтобы наказать человека за успех, которого он добился, подорвать его уверенность в себе, искалечить его независимость, отравить наслаждение жизнью, кастрировать гордость, остановить самоуважение и парализовать мозг, — теперь идет в ход для того, чтобы сокрушить цивилизованный мир и цивилизацию как таковую.

Привожу слова Джона Галта: «Вы достигли тупика того предательства, которое вы совершили, признав, что у вас нет права на существование. Однажды вы поверили, что это "только компромисс"; вы признали, что жить ради себя — зло, а жить ради своих детей — высоконравственно. Затем вы согласились, что жить во имя детей эгоистично, а жить во имя сообщества — высоконравственно. Затем вы пришли к выводу, что жить во имя своего сообщества эгоистично, а высоконравственно — жить во имя страны. Теперь вы позволяете любому подонку из какого-нибудь уголка земли поглотить величайшую из стран, пока вы принимаете на веру, что жить во имя своей страны — тоже эгоистично, и ваш моральный долг — жить во имя всего земного шара. У человека, который отдал право на жизнь, нет права и на какие-либо ценности, и он никогда не сохранит их» («Атлант расправил плечи»).

Права — условия существования, которые требует природа человека, чтобы он сохранился как человек, другими словами — как разумное существо. С альтруизмом они несовместимы.

Душа человека, его дух — сознание; движущая сила этого сознания — разум. Лишите его свободы, другими словами, лишите его права использовать свой разум, и от него останется только физическая оболочка, которой сможет манипулировать любое племя.

Спросите себя, читали ли вы когда-нибудь документ, столь ориентированный на плоть и плотское, как эта энциклика. В ней утверждается мысль о том, что люди, населяющие землю, — роботы, отвечающие на малейшее возбуждение. Нужда — самая низменная, пошлая, физическая нужда всех роботов; а нужны им только средства, едва достаточные для того, чтобы они работали, ели, спали и размножались. Жесточайший уровень бедности — это тот уровень, на котором животные нужды становятся единственной целью и заботой; тот уровень, на котором энциклика собирается установить и зафиксировать все человечество, чтобы нужды эти были единственной мотивацией («все другие права... нужно подчинить этому принципу»).

Если энциклика обвиняет капитализм в том, что люди при нем становятся жертвами «удушающего материализма», то какую же атмосферу создаст этот мир?

Вот что пишет один из выживших там, где удалось «внедрить» такие планы: «Их способности (то есть — способности остальных) нам были неизвестны, их нужды не поддавались нашему контролю. Мы знали одно — что мы вьючные животные, которые слепо тычутся то ли в больнице, то ли в бараке, словом -- в месте, которое способствует только бессилию, бедствию, болезни. Что бы и кто бы ни говорил, загнали нас туда для удовлетворения его нужд... Работать, не имея ни малейшей надежды на дополнительный паек, пока мы не накормим всех жителей Камбоджи или пока все жители Патагонии не будут обучаться в колледже за наш счет. Работать ради пустого чека, который держат все поголовно люди, хотя ты их никогда не увидишь, нужд их никогда не узнаешь, о чьих способностях или лени, халатности или мошенничестве никогда не услышишь и не получишь права спрашивать. У тебя право одно — работать, работать и работать. А там уж пусть Арви и Джеральды решают, чей желудок поглотит труды, мечты и дни твоей жизни» («Атлант расправил плечи»).

Вы думаете, я преувеличиваю и никто не исповедует таких идеалов?

А может, вы хотите сказать, что идеи энциклики никогда не претворятся в жизнь? Они на это и не рассчитаны.

Они рассчитаны не на то, чтобы облегчить страдания или отменить бедность, а на то, чтобы вызвать чувство вины. Они рассчитаны не на то, чтобы их принимали и осуществляли, а на то, чтобы их приняли и нарушили из-за эгоистичного желания жить, которые сочтут постыдной слабостью. Люди, принимающие как идеал нереальные, недостижимые цели, никогда не смогут поднять голову и никогда не смогут узнать, что только склоненная голова и была достигнутой целью.

Альтруизм не думает о том, как облегчить страдания, он просто объясняет ими свои действия. Самопожертвование — не путь к счастливому концу, оно самодостаточно. Это — перманентное состояние человека, стиль жизни и тяжелый, безрадостный труд на бесплодной и унылой земле, когда в затянутых пеленой потухших глазах детей не вспыхивает никаких вопросов.

В энциклике это предположение фактически подтверждается: там нет и попытки хоть как-то обосновать альтруистическое мученичество. Она объявляет: «Человек далек от того, чтобы быть мерой всех вещей, и потому может осознать себя, только выйдя за свои пределы» (42). (Сойдя в могилу, что ли?) И дальше: «Дорога к большей человечности требует от нас многих жертв и усилий, но страдание, принятое нами во имя наших братьев, способствует продвижению всеобщей семьи» (79). «Эта дорога к Богу объединяет всех нас» (80).

Что же касается отношения к человеческому разуму, то отчетливее всего позиция Его святейшества прослеживается не столько в энциклике, сколько в той речи, которую папа Павел VI произнес перед собранием римских епископов 7 апреля 1967 года. Папа осуждает сомнения в любой догме, которая не приносит удовольствия и требует подчинения. Кроме того, он призывает священников бороться с «культом собственной личности» («Нью-Йорк Таймс» от 8 апреля 1967 года).

К тому, какая же система лучше, энциклика презрительно равнодушна. По-видимому, любая политика сойдет, если экономику будет контролировать государство. Смутные отсылки к какой-то номинальной форме частной собственности наводят на мысль, что, может быть, энциклика одобряет и фашизм. С другой стороны, тон, стиль и вполне избитые доводы объединяют ее с изрядно потрепанным марксизмом. Но даже вся эта пошлость, видимо, свидетельствует о глубоком безразличии к интеллектуальному спору — словно взирая на аудиторию сверху, автор выбирал самые характерные для наших дней клише и штампы.

Энциклика настаивает только на двух политических требованиях: нации должны приветствовать этатизм, при котором экономическую деятельность граждан контролирует тоталитарное государство, и нации должны объединиться во всеобъемлющее государство с тоталитарным контролем над глобальным планированием. «Для этого международного сотрудничества во всемирном масштабе необходимо создать учреждения, которые бы подготовили, координировали и управляли им... Кто из нас не видит, как необходимо установить мировую власть, которая сможет эффективно действовать в юридической и политической сфере?» (78)

Есть ли разница между коммунизмом и такой философией? Здесь я хотела бы привести слова одного известного католического деятеля. Под заголовком «Энциклика дала отпор марксизму» в «Нью-Йорк Таймс» от 31 марта 1967 года появилась статья, в которой говорится: «Преподобный Джон Кортни Мюррей, выдающийся иезуитский богослов, определил последнюю энциклику папы Павла VI как "четкий ответ Церкви марксизму"...

"Марксисты предложили один путь развития, в котором они полагаются только на человека, — сказал отец Мюррей, — а теперь папа Павел VI разработал детальный план, как достигнуть той же цели, однако исходит он из подлинного гуманизма, который признает религиозную природу человека".

Аминь.

Это посильней американских «консерваторов», которые полагают, что религия заложена в основу капитализма, и верят, что можно иметь капитализм — и съесть его, как требует нравственный каннибализм альтруистической этики.

Это посильней и современных «либералов», которые считают себя поборниками разума, науки и прогресса, хотя обзывают сторонников капитализма суеверным реакционным пережитком темного прошлого. Подвиньтесь, господа, пустите в свой круг новых попутчиков, которые вообще-то всегда шли по одной дороге с вами. Если у вас хватит смелости, посмотрите, какое прошлое представляют они.

Итак, перед вами — церковь, которая хотела бы примкнуть к этатизму, отчаянно пытаясь вернуть себе ту власть, которую она потеряла еще во времена Возрождения.

Католическая церковь никогда не оставляла надежды восстановить средневековое единение церкви и государства, ставящее целью глобальное государство и глобальную теократию. Со времен Возрождения она осторожно выжидала, когда можно будет примкнуть к тому политическому движению, которое принесет ей наибольшую выгоду. Однако на этот раз слишком поздно: коллективизм изжил себя, и тот паровоз, на который она взобралась, оказался катафалком. Тем не менее, рассчитывая на его тягловую силу, она отметает западную цивилизацию и призывает варварские орды, чтобы они пожрали плоды человеческого разума.

В этом спектакле есть свои грустные нотки. Когда-то католичество было самой философской формой религии. Ее долгую и яркую историю освещала гигантская фигура великого ученого, Фомы Аквинского. Он вернул аристотелевское восприятие причины (аристотелевскую эпистемологию) на европейскую почву и показал путь философам Возрождения. За тот недолгий период XIX века, когда его влияние на католических философов было особенно сильно, величие его мысли фактически подняло церковь до уровня разума (хотя и ценой фундаментального противоречия). Теперь мы видим, как наследие Фомы Аквинского вновь приходит в забвение, церковь снова поворачивается к его изначальному противнику, которого она понимает значительно лучше, — блаженному Августину, ненавидящему и разум, и жизнь как таковую. Остается пожелать, чтобы реквием по святому Фоме был более достойным.

Голос, звучащий в энциклике, принадлежит средним векам. Он вновь слышен в интеллектуальном вакууме наших дней, словно холодный ветер, который со свистом носится по пустым улицам цивилизации, пришедшей в упадок.

Не разрешив фатального противоречия, конфликта между индивидуализмом и альтруизмом, западная цивилизация опускает руки. Когда человек отказывается от разума и свободы, пустоту заполняют вера и сила.

Ни один общественный строй не может простоять долго, не имея под собой прочного нравственного основания. Представьте себе великолепный небоскреб, построенный на зыбучих песках: пока люди в поте лица надстраивают сотые и двухсотые этажи, десятый и двадцатый засасывает грязь. Такова история капитализма, его шаткого положения, его попытки стоять прямо на фундаменте альтруистской морали.

Однако либо то, либо другое. Если одурманенные, ослепленные чувством вины защитники капитализма этого не понимают, это хорошо известно двум последователям альтруизма — коммунизму и католичеству.

Поэтому примирение между ними не должно удивлять. В конце концов, разница заключается в вещах сверхъестественных; здесь же, на земле, их объединяют три ключевых элемента: общая мораль — альтруизм, общая цель — установление насильственной власти, и общий враг — человеческий разум.

Найдется и прецедент их стратегии. На выборах в Германии в 1933 году коммунисты поддерживали нацистов под тем предлогом, что потом они поделят между собой власть, но сначала им нужно уничтожить общего врага — капитализм. В наши дни католичество вполне может войти в сговор с коммунистами, под тем предлогом, что потом они поделят между собой власть, но сначала нужно уничтожить общего врага — личность, заставив человечество объединиться и подставить единую шею их удавке.

Недаром энциклику с восторгом приняли коммунистические партии во всем мире. По свидетельству «Нью-Йорк Таймс» от 30 марта 1967 года, «Л'Юманитэ», газета французской коммунистической партии, писала, что энциклика «"подчас берет за душу" и "весьма конструктивно выявляет зло капитализма, на которое давно обращали внимание марксисты"».

Те, кто не понимает, как важна нравственная уверенность в себе для человеческих взаимоотношений, вряд ли смогут оценить сардонически нелепый отрывок из той же статьи: «Однако французские коммунисты весьма сожалеют о том, что Папа Римский не смог отделить богатые коммунистические страны от богатых капиталистических стран, когда осудил неравномерное распределение стран "имущих" и "неимущих".

Таким образом, богатство, полученное силой, — законная собственность, в отличие от богатства, полученного в процессе производства; мародерство — нравственно, а производство — нет. Представитель мародеров возражает против порицания богатства, которое содержится в энциклике, а представители производителей лебезят, уклоняются от ответа, терпят оскорбления и обещают отдать свои богатства. Если капитализм не переживет этих дней, то такое зрелище покажет, что он недостоин выживания.

В редакторской статье «Нью-Йорк Таймс» от 30 марта 1967 года энциклику называют «в высшей степени продвинутой в вопросах экономической философии», прибавлял: «Она сложна, всеобъемлюща и глубоко проникает в суть вопроса...» Если под «продвинутой» редактор имеет в виду, что энциклика разделяет постулаты современных «либералов», с ним можно согласиться, с той лишь оговоркой, что «Таймс» не замечает, куда направлен этот прогресс. Не энциклика достаточно «продвинута» для двадцатого века, а «либералы» повернули назад, к четвертому.

«Уолл Стрит Джорнел» от 10 мая 1967 года пошел дальше. В нем говорится, что папа имел в виду совсем не это. Энциклика, предполагают они, — лишь недоразумение, порожденное заговором ватиканских переводчиков, которые специально дали неправильное толкование идеям папы при переводе его труда с латыни на английский. «Конечно, может быть, Его святейшество и не рассыпает комплименты свободной рыночной системе, однако он и не имеет в виду того, что приписывает ему английский перевод».

Скрупулезно сопоставив латинские предложения и их официальные и неофициальные переводы на английский и столбики казуистического буквоедства, «Уолл Стрит Джорнел» пришел к выводу, что папа порицает не капитализм, а только «некоторые мнения» о капитализме. Какие мнения? Согласно неофициальному переводу, 26-й абзац энциклики гласит: «Но при новых условиях неизвестным нам образом в человеческом обществе появились некоторые мнения, согласно которым выгода рассматривается как основной стимул экономического прогресса, свободная конкуренция — как высшее правило экономики, частная собственность на средства производства — как абсолютное право, которое не приемлет ни ограничений, ни долга перед обществом ...»

«В латинском варианте, — читаем мы в статье, — папа Павел VI признает трудности... сопутствующие развитию "некоторых видов капитализма". Однако вину за это он возлагает не на "всю жалкую систему" (другими словами, капиталистическую), а на некоторые искаженные представления о ней».

Если ратовать за выгоду как основной стимул, свободную конкуренцию и частную собственность — значит «искажать» представление о капитализме, в чем же тогда заключается капитализм? Об этом — ни слова. Как же тогда «Уолл Стрит Джорнел» определяет капитализм? Об этом — опять ни слова. Что же нам называть «капитализмом», если все его основные характеристики вычеркнуты? И об этом ни слова.

Последний вопрос выявляет то утверждение, которое в статье делается не прямо, а косвенно: если Папа Римский нападает не на капитализм, а только на его основные принципы, значит, нам и беспокоиться не о чем.

А как вы думаете, в чем автор статьи решился-таки упрекнуть энциклику? «Хотелось бы пожелать, чтобы энциклика признавала, что капитализм, и в Соединенных Штатах Америки, и повсеместно, принимает на себя целый ряд обязательств перед обществом».

Sic transit gloria viae Wall. (Так проходит слава Wall-Street. Слово "Street» передано словом «via» — дорога, улица).

Такое же отношение и тот же взгляд на проблему выражен и в журнале «Тайм» от 7 апреля 1967 года.

«Хотя папа Павел VI, по-видимому, попытался написать свое послание христианам, учитывая текущую экономическую ситуацию в мире, он в своей энциклике определенно забывает о том, что невмешательство, использовавшееся в капиталистической системе, так же изжило себя, как и "Капитал" Маркса. Очевидно, папа осуждает те разновидности капитализма, которые не учитывают новых тенденций и сохранились только, например, в Латинской Америке».

Впрочем, если бы мы проводили конкурс, приз пришлось бы отдать журналу для предпринимателей «Форчун» за май 1967 года. Его позиция агрессивно безнравственна и чужда философии. Он с гордостью заявляет о том, что поддерживает разделение экономики и этики. «Капитализм — это чисто экономическая система», — говорится в нем.

Изначально признавая «достойную всяких похвал цель» папы, «Форчун» пишет: «Однако, несмотря на ее современный и глобальный взгляд на проблему, "Populorum Progressio" обрекает себя на провал. Деятельность экономического предприятия рассматривается с устаревшей и подозрительной точки зрения... Папа создал подставное лицо, у которого найдется мало защитников, если понимать этот абзац (26) буквально. На самом деле, чистая политика невмешательства используется в весьма незначительной части мировой торговли... "Собственность" в развитых странах существует в том виде, который подразумевает "обязанности перед обществом"... Говорить об "абсолютных" частных правах в развитых индустриальных обществах просто неуместно».

Приведя все эти аргументы, «Форчун», по-видимому, с удивлением и обидой замечает, что папа не счел нужным причислить предпринимателей к «людям доброй воли», которых он призывает сразиться со всеобщей бедностью. «Избегая каких-либо определенных упоминаний о предпринимателях, он тем самым отказывается от помощи естественного и необходимого союзника, который во многих уголках земли серьезно занимается теми вопросами, к решению которых призывает папа. Может быть, участие предпринимателей воспринимается как само собой разумеющееся, как основная сила, на которую можно рассчитывать, и если ее только приручить, запрячь и наблюдать за ее действиями. (А разве «Форчун» не так воспринимает предпринимателей в своем «чистом» государстве?)

Ватикан редко мог относиться к капитализму иначе, чем к необходимому злу, в лучшем случае, и "Populorum Progressio" свидетельствует о том, что к пониманию прийти нелегко.

Однако это не значит, что капитализм — полная формула общественного просвещения и прогресса; это только экономическая система, которую люди доброй воли могут использовать успешней, чем любую другую из когда-либо существовавших, чтобы добиться тех общественных целей, которые им помогают определить политика и религия».

Посмотрите, как неприлично пытаться оправдать капитализм на альтруистических основаниях. Насколько же наивны эти циники. Энциклика направлена не на их богатство и не на облегчение бедности.

По-военному сцепленные, уравнивающие цинизм с «практичностью», современные прагматики не видят дальше текущего момента и не могут понять, что движет миром и определяет его направление. Люди, которые могут плыть по любому течению, идти на компромисс с чем угодно, служить средством любым целям, теряют способность понимать силу, заключенную в идеях. Пока две орды человеконенавистников, понимающие эту силу, объединяются против цивилизации, они сидят посередине и кричат о том, что принципы — подставные.

Я знаю, что тот же упрек обращают и к объективизму. Мы боремся с призраком, говорят нам, никто и не поддерживает тех идей, против которых мы сражаемся.

Ну что ж... Как сказал один из моих друзей, только в Ватикане, Кремле и Эмпайр-стейт-билдинг знают истинное положение вещей в современном мире.

1967