Феномен смерти

Из наиболее известных текстов и публикаций следует отметить: А.Л. Лаврин «Хроники Харона. Энциклопедия смерти» (М., Московский Рабочий, 1993), Сергей Рязанцев «Танатология (учение о смерти)» (Европейский Институт Психоанализа, 1994 г.), Т.В. Мордовцева «Идея смерти в культурфилософской ретроспективе» (Таганрог: Издательство ТИУиЭ, 2001), С. С. Аванесов «Философская суицидология», (Томский государственный универститет, 2002). В целом, как отметил К.Г. Исупов «Сейчас мы переживаем накат четвертой волны эклектической танатологии… В четвертой волне угадываются как традиционные формы кризисного сознания, одержимого страхом жизни и сублимированным страхом смерти, так и попытки новой иммортологии и новой танатологической утопии» . Эклектизм, как особое измерение ментальности, общественного сознания в целом, в переходные периоды истории, требует особой внимательности от любого исследователя. Зачастую в научных статьях, докладах, брошюрах, посвященных проблеме смерти, представлено большое количество информации из различных областей знания. Не протестуя против междисциплинарного характера современных исследований, хотелось бы отметить, что, прежде всего, следует четко представлять – что, собственно, понимается под феноменом смерти. *** На наш взгляд, российские и зарубежные исследования существуют в различных измерениях, и дело не только в степени отличий развитости экономики, системы права или здравоохранения. С этой точки зрения, проблема отсутствия интереса к изучению феномена смерти в нашей стране требует отдельного самостоятельного исследования. Здесь же сразу необходимо отметить распространенную в России ошибку, точнее, - некорректное употребление понятия «танатология». Последний не является синонимом так называемой «философии смерти», области культурологи или истории философии, вбирающей в себя любое упоминание слова «смерть». Понятие «танатология» (thanatos–смерть, logos–наука) было введено в медицинскую терминологию в 1912 г. Рошелем Парком. Объектом исследования является преимущественно процесс умирания, главным образом неизлечимо больных. Как отмечает Юрьева Л.Н. «Интерес к проблемам танатологии заметно оживился в последние десятилетия по нескольким причинам. Прежде всего, в связи с развитием реаниматологии. Психиатрические и психологические аспекты проблемы «оживленного организма» у лиц, перенесших клиническую смерть, терминальные и другие внезапно развившиеся и опасные для жизни состояния вызвали бурное обсуждение этических проблем, а перед психиатрами и невропатологами поставили задачу лечения, реабилитации и восстановления психической деятельности у лиц с постреанимационной болезнью» . Именно в этом смысле употребляется понятие «танатология» в бестселлере доктора Моуди «Жизнь после смерти», в известных книгах «Ошибка Ромео» Лайеля Уотсона и «Переосмысляя жизнь и смерть» профессора Питера Зингера. Современная танатология в развитых странах представлена как широкой сетью хосписов, так и непрекращающимися спорами о правомерности эвтаназии, о проблемах продления жизни, борьбой со старением и растущим движением трансгуманистов и имморталистов. Для того чтобы понять, насколько современная западная танатология, «death studies» в целом, специальные издания по биоэтике и исследовательские центры далеки от проблематики «бытия-к-смерти» (М.Хайдеггер), «смерти как дара» или «невозможной возможности» (Ж.Деррида), достаточно просто обратиться к зарубежным официальным сайтам танатологии и биоэтики. Вместе с тем, отнюдь не классические тексты, а культурное пространство биоэтики является сейчас единственным местом, где феномен смерти находится в центре внимания. Как самостоятельная наука биоэтика возникла на рубеже 60–70 годов прошлого века, заняла свое прочное место на американском континенте, в Европе и Азии. Необходимо признать, что эта наука не пользуется особым уважением профессиональных философов не только в России, но и за рубежом, особенно в Европе – родине так называемой «континентальной философии», а именно: феноменологии, экзистенциализма, герменевтики, постструктурализма и др. Каждый, изучающий историю философии, знаком с хрестоматийной истиной: философия – размышление о смерти или, можно сказать, философское любопытство начинается с вопроса о смерти. В то же время, концепция смерти, поиски смысла смерти – одна из фундаментальных проблем биоэтики. Казалось бы, эти два течения современной культуры должны понимать друг друга очень хорошо, но, увы, ничего подобного не происходит. Основные европейские философские школы игнорируют споры о понятии и критериях смерти, которые ведут исследователи в медицинском, правовом и политическом аспектах. В лучшем случае, философия хранит молчание. В худшем, заявляет, что эти споры не имеют под собой серьезной научной философской основы. Философия не видит для себя ничего нового: никакой «новой» смерти, такой как «смерть мозга», и, следовательно, никакого нового смысла смерти. Здесь следует признать, что философы правы. Но, с другой стороны, биоэтика (особенно американская) игнорирует континентальную философию. Биоэтика, в лучшем случае, хранит молчание. Либо просто заявляет, что такие формулировки как «смерть личности», «социальная смерть», «историческая смерть» не более чем метафоры. Конечно, следует признать, что биоэтика тоже права, ведь за спиной у философа, рассуждающего в кресле о смысле смерти, не стоит Закон, и окончательное определение смерти или сам «осмысляемый» факт констатации смерти не может служить основанием для судебного разбирательства. *** Таким образом, одной из главных задач для современного исследователя феномена смерти становится определение предмета исследования. Известно положение Гегеля о том, что человек «в общем» не существует, напротив, тот, кто существует, - всегда человек определенного времени и определенного места. Но то же самое относится и к человеческой смерти, - смерть «в общем» не существует. Смерть человека – социально-культурная конструкция и всегда была таковой. Но, до сих пор считается само собой разумеющимся, что «биологическая смерть» - это единственная, действительная, подлинная смерть и для философии, и для биоэтики, и для танатологии. Например, когда Robert Truog задает вопрос «Не пора ли оказаться от «смерти мозга?» , то ответ таков, - мы должны вернуться к традиционной концепции смерти человека – биологической смерти. Когда философия предпринимает очередную Одиссею в мир смерти, то обычно предупреждает в начале – да, есть подлинная смерть, - биологическая, но в ней не заключается ничего существенного, это забота медицины и прикладной этики. И мы часто говорим, - «биологическая смерть» - это традиционная смерть или, произнося слово «смерть» подразумеваем и биологическую, и естественную, и традиционную. О чем мы, в действительности говорим? Нелегко проследить историю понятия «биологическая смерть» или «естественная смерть». На первый взгляд, это синонимы и дело вкуса, стиля, какой из терминов использовать в процессе коммуникации. И в обиходе, и даже в стенах университетов в рамках междисциплинарных дискурсов так и происходит. Вместе с тем, известно, что автором философской концепции «естественная смерть» был русский биолог Илья Ильич Мечников , а в поле зрения права это понятие попало уже после второй мировой войны. Так, используя термин «естественная смерть», юристы в США пытались провести четкую грань между теми, кто умер насильственной смертью на полях сражений и теми, кто окончил свою жизнь на больничной койке или дома. Ответ на вопрос, кто первым назвал смерть «биологической» не представляет интереса даже для профессоров биоэтики, хотя, известно, что впервые понятие биологической смерти было предложено академиком В.А. Неговским, отцом современной реаниматологии. Первый шаг, который делает советский академик на пути становления новой науки — разделение смерти клинической и смерти биологической. Следует рассмотреть более внимательно вопрос о формировании концепции феномена, определяемого в настоящее время как научный термин «биологическая смерть». Начало истории биологической смерти принято относить на четыре столетия назад, к трудам отца современной западной философии Рене Декарта. Дуализм Декарта не только продолжает управлять миром человеческого сознания, но и находит свое отражение в современных научных конструкциях социальной философии. Окончательное формирование понятия смерти произошло в эпоху Просвещения. Основной блок работ, концепций, теорий, в которых смерть играет основную, фундаментальную роль, был создан в первой половине ХХ века. Наконец, во второй половине прошлого столетия смерть приобрела статус «биологической». *** Смерть была инструментом ХХ столетия. Новая история «сверхчеловека» в Европе (эпоха «человекобога» в России) требовала смерти старого человека. Эта историческая эпоха приобрела простое название индустриальной, или возвышенное - «эпоха смерти бога» . Она определялась первыми шагами нового человечества в тени мертвого бога или развитием индустриальных гигантов, господством убийства в первой половине ХХ столетия в мировых войнах или реальностью политических систем коммунизма и фашизма. Ни одна философская школа не могла обойтись без смерти как таковой. Более того, смерть стала «альфой и омегой» бытия человека в работах таких континентальных философов как М. Хайдеггера, Ж-П. Сартра, А. Камю, М. Унамуно, К. Ясперса. Но что более важно, в этой концепции смерть имела свое особое значение. Это не была смерть в современном определении. Все виды спокойной, обыденной смерти в собственной кровати, в кругу близких были отнесены в одну область и названы «естественной смертью». Экзистенциальная философия не рассматривала «естественную» смерть. Она принимала и понимала только жертвоприношение, жертву или угрозы быть убитым, смерть как пограничную ситуацию, т.е. достойную смерть для «сверхчеловека» или «человекобога». Этот набор «героических смертей» был отвергнут ходом истории, по крайней мере, сейчас мы не находим смыла в подобной смерти героических субъектов. Времена прошли - нет мировых войн, нет революций. Наступила постиндустриальная эпоха, или, иными словами, господство общества потребления. Интерес культуры к человеческой смерти в ней строго ограничен сферой здравоохранения, биотехнологий и ритуальных услуг. Вопрос о «героической» смерти, ее смысл ускользнул от исследования и застыл в исторических, культурологических текстах, в которых смерть осталась как «невозможная возможность» (Ж. Деррида) . Наши попытки анализа безнадежно обречены на провал, не только потому, что ни у кого нет, и не было опыта «быть мертвым», но и потому, что никакой потребности умирать, тем более во имя любых прежних, и новых ценностей у нас нет. Наши попытки осмысления нового отношения к новой смерти ускользают в пространство парадоксального смысла деконструкции. Медицина – единственное место в современной науке, где процессы естественного умирания и смерти доступны наблюдению и анализу. Но, всякий раз, когда медицина полагает, что оснований признать пациента мертвым достаточно, видимая ясность лабораторных тестов и четкая последовательность внешних признаков смерти рассыпаются под натиском новых знаний и открытий. Медицине нужно четкое и точное определение, констатация смерти, по крайней мере, чтобы знать, когда окончить необходимые врачебные процедуры, но все, что предлагает ей общество потребления, это смерть, как произвольная, поставленная наугад точка руками уже не природы, а врача. Действительно ли мы констатируем настоящую смерть под маской «биологической» или «смерти мозга» или мы просто отступаем в сторону и убиваем пациента? Здесь лежит самый коварный вопрос для современной медицины: кто несет ответственность за констатацию смерти: Ее Величество Природа или Его Величество Врач? *** Неуклюжее молчание западной философии или снисходительно отношение к проблемам биоэтики, к спорам о концепции и критериях смерти вполне объяснимо. Постиндустриальное общество (или общество потребления) владеет совершенно иной социо-культурной конструкцией смерти, или, пользуясь языком раннего постмодернизма 60-х, мы можем сказать, что не только «Субъект» или «Автор» оказались мертвы, но и сама смерть субъекта, то, что мы называем биологической (естественной, традиционной) оказалась мертва. К началу шестидесятых годов прошлого века появилась принципиально иной облик человеческой смерти – концепция «смерти мозга». Иными словами, прежняя смерть (точнее, - угроза насильственной смерти) не только исчезла из поля зрения общества, но и сама стала совершенно другой. Так называемая «традиционная» смерть определялась как мгновенное, необратимое прекращение важнейших психо-физиологических функций человеческого организма. На данном этапе для нас неважно, «психо-физиологические» функции или, например, «прекращение жизнедеятельности» является определяющими в определении смерти. «Мгновенность» и «необратимость» - вот базовые константы «традиционной» концепции смерти, которые сокрушил советский академик В. А. Неговский. Именно он раскрыл феномен смерти как динамический процесс, выделив в нем терминальные состояния и клиническую смерть и именно реаниматология ниспровергла «необратимость» фатального исхода. Оказалось, что в процесс смерти можно и нужно вмешиваться. Возникшая в 60-е крионика тут же нашла радикальное применение этому открытию – тела умерших необходимо заморозить до … лучших времен, когда медицина научится бороться с прежде смертельными недугами. Но главный удар по прежней концепции смерти нанесла, конечно, трансплантология. До 1968 года главными критериями смерти человека считались остановка дыхания и сердцебиения. На смену этому кардио-пульмонологическому критерию пришел совершенно иной – нейрологический. Человек мертв в том случае, когда прекращается деятельность головного мозга, иными словами, «смерть мозга» и «биологическая смерть» равноценные и взаимозаменяемые понятия и критерии, коль речь идет о констатации смерти человека. Концепция «смерть мозга» была представлена в знаменитом докладе специальной комиссии Гарвардской медицинской школы в 1968 году, однако следует заметить, что работа этой комиссии была далеко не единственной, - и в Австралии, и в Германии, и в других странах медицина вплотную подошла к необходимости радикального пересмотра традиционных представлений о жизни и смерти человека, благодаря возникновению, прежде всего реаниматологии и трансплантологии. Разумеется, необходимы различные тесты и критерии для констатации той или другой смерти, но самое главное, подчеркиваю, заключалось в другом – юридически и «смерть мозга» и «биологическая смерть» оказались равноценны, и в том, и в другом случае, человек (пациент) признавался мертвым. Необычный труп появился во второй половине ХХ века – в отличие от прежнего, покрытого знаменитыми трупными пятнами, коченеющего, со всем зловонным набором разложения, новый труп был… теплым, с розовой кожей, его сердце … билось, а легкие продолжали «вдыхать» и «выдыхать» воздух, пусть и с помощью искусственных аппаратов, но, никаких пятен, никакого зловония и разложения. Разумеется, мало кто готов был признать дышащее человеческое тело трупом и началась отчаянная и долгая борьба сторонников традиционного подхода и нового. В результате уже в семидесятых все штаты Америки приняли концепцию смерти мозга, за ними последовательно европейские страны, и уже в 1991 году – Япония. *** В чем причины столь быстрого распространения и закрепления в различных культурах концепции новой смерти? Ответ на этот вопрос потребовал бы специального исследования, здесь же отмечу, что трансплантология, оформившаяся в науку к началу 60-х, использовала для пересадки органы, взятые у трупа. Но если почки и отдельные ткани можно было пересаживать, то трупные сердце, легкие, печень, селезенка оказались непригодны. Возникла острая необходимость - найти новые источники органов – успехи трансплантологии открывали невиданные горизонты для десятков тысяч смертельно больных людей, и тогда практичные американцы признали (не изобрели!), что, оказывается, врачи в госпиталях давно используют нейрологический критерий констатации смерти, принимая решение о прекращении реанимационных мероприятий или просто видя бесперспективность поддерживать «на плаву» тех пациентов, которых никоим образом невозможно вернуть к нормальной жизнедеятельности. А, кроме того, это довольно дорогостоящее занятие – месяцами, а то и годами искусственно поддерживать пациентов в палатах интенсивной терапии, тех, кому уже не суждено больше ни открыть глаза, ни услышать слов, ни узнать родных. Общество потребления не желает, не только смотреть в глаза возможной гибели, но и на страдания умирающих и, тем более, осмысленно приближаться к той последней черте, за которой сплошное ничто. Избежать старения, смерти любой ценой – вот один из основополагающих девизов постиндустриальной эпохи. Конечно, общественность прореагировала немедленно на появление новой смерти и… трансплантология начала развиваться невиданными темпами, а с ее развитием и появилась биоэтика, появились новое направление в правоведении, появились новые общественные организации и движения, в целом, сформировалась отдельная отрасль, сфера культуры, где главным объектов исследования оказались право, этика и современные биотехнологии. Разумеется, сейчас биоэтика охватывает гигантскую сферу человеческой деятельности, от генной инженерии и клонирования до нано технологий и искусственного интеллекта, но начало было положено в 60-х, в период развития и становления принципиально нового критерия человеческой смерти - «смерти мозга». К сожалению, в России, в отличие от Запада, где ежегодно проводятся сотни междисциплинарных конференций, издаются десятки тысяч книг, реализуются национальные программы по формированию общественного мнения, по защите прав пациентов и т.д., с 1991 года не проведено ни одной междисциплинарной конференции, не разработано ни одной национальной программы, объединяющей и координирующей работу всего общества. Равно как и не издано ни одной(!) книги, посвященной гуманитарному анализу критерия смерти мозга, за исключением редких специальных статей, недоступных широкой публике; никогда не проводилось ни одного специального исследования отношения общества, различных слоев и групп к смерти, в частности, к концепции «смерти мозга». И, как результат – сотни операций в год, одна (!) пересадка сердца и легких руками академика Шумакова в прошлом году, «дела врачей» и судебные процессы в России – родине современной трансплантологии. Иное дело на Западе, где ежегодно проводятся сотни тысяч уникальных операций! Если этические, правовые аспекты всего комплекса проблем, связанных с трансплантологией еще и затрагиваются в нашей культуре, то философским анализом самого понятия никто не занимался; в нашей культуре в силу, прежде всего, неразвитости российской системы здравоохранения, а, значит отсутствию целенаправленных исследований работ, посвященных серьезному анализу новой смерти ХХI века нет. *** Действительно ли концепция «смерти мозга» разрушила традиционное измерение человеческого бытия – биологическую смерть? Давайте рассмотрим более внимательно этот вопрос. «Биологическая смерть» - такая же социо-культурная конструкция, как и «смерть мозга». Я имею в виду, прежде всего, философскую концепцию «биологической смерти». Она зародилась не так давно – четыре столетия назад руками отца современной западной философии Рене Декарта. Дуализм Декарта до сих пор правит миром человеческого сознания. Окончательно современная смерть была оформлена в эпоху Просвещения. И, наконец, прошлое столетие нарекло смерть «биологической», хотя сама «биология точно так же жи¬вет разделенностью души и тела, как и любая христианская или кар¬тезианская метафизика, только она об этом умалчивает» . И философия, и биоэтика продолжают кружить в кругу неразрешимых противоречий. В случае «смерти мозга» мы имеем, по меньшей мере, две смерти – «прекращение функций головного мозга» и пока неизвестную смерть самого человека. Точнее, - ненужную метафору для медицины. Современная медицина не может, а скорее – просто не хочет, разрешить это противоречие, - если «смерть мозга» с точки зрения права тождественна традиционной смерти, где тогда кроется смерть целого человека? Если смерть это всего лишь точка, поставленная на линии жизни технологиями, но руками врачей, можно ли говорить всерьез о смертной природе человека? Но то же самое происходит и в том случае, когда мы следуем традиционному критерию смерти. Определение «биологическая» предполагает существование некоей абсолютной, истинной Смерти, поскольку человек - не организм, точнее, не только организм. Отождествлять смерть человека и смерть организма, значит расщеплять единое событие смерти на, по крайней мере, два. Исследованию этих противоречий посвящено немало литературы. В действительности, «новизна» новой смерти, - мнимая величина, - «смерть мозга» является просто усовершенствованной концепцией «биологической смерти». «Смерть как прекращение жизни человека», «смерть как необратимое прекращение сознания», «смерть, как конец интеграции организма», «смерть как прекращение функций всего мозга» и так далее, - различные определения, но одно и то же понятие – конец биологической жизни. Мы имеем различные тесты, критерии для констатации различных типов смертей, но мы имеем одну и ту же концепцию. «Смерть – строго биологическая концепция, которая относится только к человеческому организму, а не к личности» заявляет один из отцов современной биоэтики Бернарт . Но мы даже не замечаем того, что когда говорим: «личная», «социальная», «историческая» смерть – метафоры, но «биологическая смерть» - подлинная, настоящая смерть, мы пользуемся все той же метафорой - биологическая смерть существует, как метафора, обнажающая наше незнание, точнее нежелание познавать. В итоге, презирая философию, современная медицина остается в том же пространстве игры чистыми метафорами. Но философия также не может свысока смотреть на современную биоэтику. Биологическая смерть появилась как мгновенное событие, «математическая точка» , и, следовательно, - мнимое событие, которое не имеет ни места, ни времени и, значит, никакого смысла для человеческих существ. С самого начала было совершенно невозможно, более того, в этом не было никакой необходимости для философии определять или устанавливать момент смерти – это была забота врачей под руководством Природы. И все, что требовалось для самой философии, так это осмыслять свое отношение к возможному событию, но, однако, никогда не касаться самого события, так будто его действительно не существует. За несколько столетий ситуация мало изменилась - биологическая смерть до сих пор парадоксальным образом выступает символом бессмертия практически любой философской школы или направления культуры. *** На современном европейском пространстве мы продолжаем пользовать языком экзистенциализма, континентальной философии «героического бессмертия» первой половины прошлого века, совершенно упуская из виду тот факт, что, эти философские школы, течения складывались в эпоху мировых войн и идеологий массового уничтожения людей. Зигмунд Фрейд блестяще определил болевую точку своего поколения и эпохи – «Между тем вы легко вообразите, что привело меня к выбору этой темы (смерть – С.Р.). Это череда ужасных войн, свирепствующих в наше время и лишающих нас ориентации в жизни. Я подметил, как мне кажется, что среди воздействующих на нас и сбивающих нас с толку моментов первое место занимает изменение нашего отношения к смерти. Каково ныне наше отношение к смерти? По-моему, оно достойно удивления. В целом мы ведем себя так, как если бы хотели элиминировать смерть из жизни (курсив мой – С.Р.); мы, так сказать, пытаемся хранить на ее счет гробовое молчание; мы думаем о ней - как о смерти!» . Увы, - современный человек остается тем же самым фактически «бессмертным» человеком, т.е. человеком, для которого его собственная смерть не более чем прежняя «невозможная возможность», но которую теперь можно не только обойти, но и уничтожить, как таковую – современные нанотехнологии, исследования в области продления жизни дают надежду на то, что в ближайшем будущем мы можем вкусить плоды собственных безграничных возможностей, и отодвинуть прежнюю смерть в далекую историю культуры. Да, мы говорим, - смерть пока неизбежный исход жизни каждого. Но, пожалуй, уже никто не принимает, что человеческая смерть не только неизбежный конец, но необходимый процесс любого человеческого существования. И, в этом абсолютном неприятии необходимости смерти, мы - прямые потомки эпохи смерти бога, мы следуем за теми же символом нашего бессмертия, биологической смертью, рассыпая ее в бесконечное множество смертей. «Биологическая смерть», «смерть мозга», «смерть ствола мозга», «смерть коры головного мозга», «смерть личности» - взаимозаменяемые символы одного и того же события – смерти человека. Для чего нам нужно это расточительное изобилие, когда каждый предчувствует, что смерть – одно единственное событие? Но, именно изобилие дарует нам покой забытья бессмертием, но теперь уже вполне реальным, земным бессмертием, вооруженным немыслимыми ранее технологиями. Да, нам нужно бессмертие, и как обитатели общества потребления, мы ненавидим саму мысль о возможном абсолютном прекращении возможности потреблять и воспроизводить потребление. *** Но, на мой взгляд, в современной культуре появляется место, где человек может попытаться сделать действительно новый шаг и выйти за пределы круговорота бессмертия, в котором вращается мысль со времен появления дуализма Декарта, парадигмы Нового Времени в целом. Я думаю, что основное внимание исследователей должно быть сконцентрировано на пока что постоянно упускаемой возможности для следующего шага – событие смерти утратило природный, «биологический» субстрат. Иными словами, традиционная смерть организма, как критерий смерти человека утрачивает свой смысл. И хотя эта утрата происходит на очень опасном и скользком пути, я думаю, что спокойный и взвешенный анализ современных споров о концепции смерти, прежде всего, жестоких споров о возможности использовать органы ананцефалов или пациентов в пассивном вегетативном состоянии, позволит нащупать действительно новые перспективы понимания феномена смерти. Дело в том, что с момента своего возникновения, концепция смерти мозга, говоря точнее, - концепция смерти всего мозга несла в себе очень серьезный недостаток. Не говоря уже о том, что весь человеческий организм редуцировался к функционированию одного единственного, пусть и интегрирующего всю жизнедеятельность органа – головного мозга, оказалось, совсем непросто объяснить, что значит прекращение функционирования «всего мозга», и, самое главное, зафиксировать это прекращение. Оказалось, что даже после проведения установленных тестов и констатации «смерти мозга» у того или иного пациента, «весь» головной мозг совсем не прекращает функционировать – сохранены такие важнейшие его функции, как нейро-гуморальная, т.е. мозг продолжает вырабатывать определенные гормоны, на отдельных его участках продолжается электрическая активность, которая фиксируется электроэнцефалографом. Но, пожалуй, самый радикальный шаг в направлении отказа от биологических критериев смерти человека был сделан, когда всерьез заговорили о том, что можно использовать органы анэнцефалов для нужд трансплантологии. Анэнцефал – ребенок с врожденной аномалией, - у него нет коры головного мозга. В остальном такой новорожденный ведет себя так же, как и обычный младенец, - он даже чихает и улыбается. Такие новорожденные нежизнеспособны, во всяком случае, даже при интенсивной искусственной поддержке, они очень скоро погибают. Их рождается не так уж и мало – два три на тысячу. Но вот диллема, которую поставили перед современной биоэтикой детские врачи оказалась действительно неразрешимой. Можно ли относиться к ним так же, как мы относимся к полноценным младенцам, даже с серьезными дефектами, но с сохраненной психикой сознанием? Можно ли, не дожидаясь их естественной (биологической) смерти, признать анэнцефалов своего рода «социально мертвыми» людьми, т.е. так же, как и в случае с обычной «смертью мозга», изъять жизненно необходимые органы для нужд…. таких же неизлечимо больных детей, которые страдают, например, врожденными пороками сердца, и неминуемо погибнут без трансплантации чужого, но здорового органа. Ведь, в отличие от анэнцефала, они могут не только чихать, улыбаться, но и реагировать на окружающее и окружающих как сознательные человеческие существа. Они вырастут и будут жить полноценной жизнью: говорить, читать, страдать, думать…. Сознание человека базируется в коре головного мозга, но именно коры нет у анэнцефалов. И, если человек есть существо, прежде всего разумное, сознательное, то отсутствие коры, иными словами, возможности сознательной, психической жизни, может служить оправданием современного жертвоприношение на алтарь здоровья другого человека. А значит, и давать законное право поступать по отношению к новорожденным анэнцефалам так же, как в отдельных странах поступают по отношению к неизлечимо больным. Проблема заключается не только в отношении к детям с серьезными врожденными дефектами развития, но и в отношении к больным в пассивном вегетативном состоянии (ПВС), т.е. к тем, кто «ведет» растительный образ жизни на больничных койках. Тема эта достаточно обширна и опасна, - появление концепции «смерти коры мозга» это не только теоретические споры профессионалов, но и конкретные действия, например, в медицинском центре при университете Питтсбурга. Печально известные «питтсбургский протокол» до сих пор является одним из самых серьезных аргументов против использования критерия «смерти мозга» на практике. Перенос акцента в констатации смерти со всего мозга на функционирование коры головного мозга, т.е. отсутствие признаков сознания для констатации «социальной смерти» человека действительно подводит радикальную черту под вековыми представлениями, спорами о сущности смерти человека. Можно быть мертвым, и при этом дышать, улыбаться, шевелить бровями, двигать губами…. Можно быть традиционно живым, и, в то же самое время, совершенно мертвым, или, иными словами, психофизиологические характеристики организма утрачивают свое господствующее положение в иерархии последних судей. Смерть человека отнюдь не смерть человеческого организма, по крайней мере, на настоящем этапе, функционирование человеческого организма не может выступать безусловным критерием смерти всего человека. Более того, принимая во внимание уровень развития современных биотехнологий, можно с уверенностью сказать, что в ближайшем будущем человеческое тело превратиться в сложную конструкцию искусственных тканей, чипов и… - вот вопрос вопросов: обретет ли человек долгожданное бессмертие, или, в действительности вынужден будет признать, что человеческая смерть, его фундаментальная конечность измеряется отнюдь не длительностью или эффективностью функционирования его тела, неважно естественного или искусственного? Что он смертен весь, без воскресения, даже будучи собранным с чистого листа на конвейере биотехнологий? Но что же тогда есть человеческая смерть? И, самое главное, - что скрывается за потребностью вновь задавать вопрос о месте и смысле смерти человека? Здесь мы вступаем в область скорее догадок, чем фактов, скорее фантазий, чем реального положения вещей, скорее наших вытесненных, потаенных желаний и устремлений потребителей постиндустриального общества, чем трезвой самоиронии, но, кто знает, какой следующий человек появится на арене истории уже в ближайшие десять - двадцать лет на границах информационного общества… *** Подводя итог краткому экскурсу в современную проблематику широкого круга дисциплин, различных сфер человеческой деятельности, сосредоточенных на исследовании феномена смерти, следует подчеркнуть, прежде всего, что традиционный взгляд «в сторону» смерти исчерпан. Главный урок, который дает нам современное развитие науки, заключается в следующем: смерть человека невозможно констатировать, оставаясь в пределах его биологических механизмов жизнедеятельности, а, значит, требуется найти совершенно новую точку отсчета для самоосмысления, где смерть является не запредельным событием, «невозможной возможностью», а процессом, доступным человеку здесь и сейчас на земле, процессом, начало которого не укладывается в привычные рамки биологического измерения. Отказ от биологической (организменной) концепции смерти открывает возможности для постижения пределов человека не как внешних границ, которые человек научается обходить, в конце концов, преодолевать, но пределов, благодаря которым удерживается процесс саморазвития, а, значит, в конечном итоге, саморазрушения. Феномен смерти - не мгновенное событие, а процесс. В момент, который определяется как «биологическая смерть», смерть человека не «происходит», не «случается», а завершается, иными словами, процесс смерти подходит к концу. Процесс этот не представляет собой некий унитарный феномен, неизменный, неизбежный для каждого человека в любую эпоху или период истории. Не только в том обыденном смысле, что каждый человек умирает «по-своему». А, значит, - смерть как длительность, как процесс, обретаемый человеком, как особым существом на планете, различна. Иными словами, нет единой на все времена смерти. Речь идет не только о символах, метафорах смерти, различных ритуалах: похоронных обрядах или обрядах жертвоприношения. Да, феномен смерти – конструкция культуры, которую невозможно осмыслять, интерпретировать вне конкретного социально-экономического контекста. То, что, например, возможно для индуса, т.е. смерть как круговорот возвращения, то не просто недоступно, но и невозможно для человека христианского мира. Но и само событие смерти – различно. Индус, так сказать, умирает по-другому, его смерть, неизбежная и необходимая, как закономерный итог становления и развития целого длится иным образом на земле. Возможно, именно это действительное различие в процессах смерти находит свой язык в разнообразии культурной символики. Смерть как исчезновение, как простая биологическая точка уравнивала всех и, как таковое мгновение, была недоступна человеку. Именно поэтому биологическая смерть выступала своего рода символом бессмертия для прежнего человека постхристианского мира. Но смерть как реальная длительность различна, и это различие касается не только рас, народов, но и поколений в пределах одной культуры. Именно современное развитие биотехнологий ставит последнюю точку в эклектическом блуждании современной культуры в попытках найти один единственный ответ на все смертные вопросы человека там, где этот ответ невозможен. Вся наша пост-христианская история есть история преодоления человеческих пределов. Способны ли мы по-иному посмотреть на пределы собственного могущества, на фундаментальные пределы современного человека? Иными словами, способна ли современность по иному постичь свое конечное существо? *** В ответах на эти вопросы кроются главные препятствия на пути к самому себе для современного человека. Отрицая необходимость собственных пределов, человек по-прежнему остается бездумным сверхчеловеком, которого, в конечном итоге, ждет «традиционный» крах. Задача мысли на настоящем этапе нашей истории должна заключаться в осмыслении природы современного смертного (т.е. предельного) человека, и, соответственно, конечности (необходимой предельности) технологического прогресса и культуры в целом. И здесь опыт недавней российской истории, осмысленный в перспективе будущего может указать вектор осмысления конечности, т.е. предельности любых устремлений безграничного человека. Именно здесь, на постсоветском пространстве, вопрос о необратимом процессе смерти как необходимой стадии развития любого человека, любого процесса находит ответ, - любые замыслы конечны так же, как конечен человек. Они не просто конечны, т.е. уходят со временем в историю или неизбежно подходят к пределам своего существования, но они должны становиться, в итоге, конечными в-себе, чтобы нести земное существование от начала и до конца. Конечно, никто не в праве остановить человека в стремлении создать и воплотить бессмертие потребления. Но, как подсказывает нам новейшая история, «создать можно все, что угодно, но созданное являет себя в наших руках целым и завершенным, приступая к спокойному саморазрушению, несмотря на безумные человеческие попытки удержать непротиворечивые, ясные, никому не нужные истины. Угасая бессмыслицами и хаосом, системы отсчета покоряют эпохи и человечество, позволяя и познавать, и действовать» .