Терпимость

С того момента когда возникает угроза смерти, поступок, бывший раньше низким, становится героическим. Есть какое-то упоение в том, чтобы рисковать своей жизнью.

Нетерпимость, в особенности у государя, придает важность самым незначительным по своему характеру поступкам.

Нетерпимость, в особенности у государя, становится источником всевозможных обвинений и всяческой клеветы.

Нетерпимость, в особенности у государя, приводит к отстранению от должностей и к назначению на должности, тогда как это должно бы происходить лишь по заслугам.

Нетерпимость рождает злобные доносы и сеет ненависть среди подданных.

Нетерпимость ограничивает умы и увековечивает предрассудки.

Нетерпимость всегда враждебна истине и выгодна лишь лжи. Истина любит критику, от нее она только выигрывает; ложь боится критики, ибо проигрывает от нее.

Нетерпимость была одним из страшных бичей моей родины. Она не только привела к кровопролитиям и к изгнанию бесчисленного множества превосходных людей всякого рода, обогативших соседние королевства, она привела, кроме того, к гибели многие превосходные умы.

Было время, когда разрешалось преподавать только философию Аристотеля. Существовали древние, средневековые и новые последователи Аристотеля. Пробегая из любопытства произведения этих людей, поражаешься глубине, силе ума и неимоверному труду, вложенному в них, и говоришь себе: "Чего только не создали бы эти редкостные качества, если бы они были применены к вещам более полезным?" А как этого можно было бы достичь? На пути свободы.

Человек, сказавший: "Opportetesse haereses in Ecclesia", то есть: "Следует, чтобы и церковь имела ереси", не сознавал всей глубины этих слов, Драка начинается из-за пустяков. Этим пустякам начинают придавать важность. Рождается одаренный человек. Он ищет богатства или славы. Если он ищет славы, он примыкает к преследуемой стороне; если он ищет богатства, он становится под знамена преследующей стороны, и он опять-таки потерян для общества. Таков ответ на вопрос, почему столько талантливых людей вступило в число христиан при возникновении этой религии: потому, что родились в те времена, когда разгорелась драка между Юпитером и Иисусом Христом.

В чем же состоит великое зло, причиненное нации янсенизмом и молинизмом? В том, что жизнь таких людей, как Арно, Николь, Паскаль, Мальбранш, Лансело и множество других, прошла бесследно для развития наук и искусства моей родины. На что были употреблены все их таланты и вся их жизнь? На создание сотен томов полемических произведений, из которых при всей их талантливости нельзя почерпнуть ни одной строчки. Из двухсот больших томов Арно сохранилась лишь его "Общая рациональная грамматика" - произведение на нескольких листках, но глубокое - подлинно львиная хватка. Что создал непостижимый гений Паскаля? Небольшой трактат о рулетке и "Письма к провинциалу" - плод негодования, вызванного глупцами, которые отнимали у него время, уродовали дух и открыли его взорам бездну, заглянув в которую он умер. Что мы унаследовали от Саси? Ничего. От Мальбранша? Призрачные видения. От Николя? Два труда по схоластическому богословию. Читая их, жалеешь о силе логики, затраченной им впустую; да, пожалуй, еще его "Очерки морали", где глубокое знание человеческого сердца искажено признанием нелепых принципов: первородного греха, действенной благодати, предопределения, вечной славы, ада и дьявола,

где все зло приписывается человеку, а все благо - богу.

А затем, чего стоят восемьдесят тысяч тайных приказов об аресте (lettres de cachet), изданных в одно только правление кардинала Флери? За этой цифрой скрываются восемьдесят тысяч добрых граждан, либо брошенных в темницы, либо бежавших из отечества в отдаленные страны, либо сосланных в далекие хижины. Все они были рады пострадать за доброе дело, но все погибли для государства, которому эти преследования обошлись в огромную сумму. На одни обыски после появления книги "О новом духовенстве" ("Nouvelles ecclesiastiques") были истрачены миллионы. Пусть бы позволили свободно печатать этот скучный памфлет, на который так набросились вначале,- и никто не стал бы его читать.

Среди всех этих бедствий возникли гонимое картезианство и внушавший ужас гассендизм, или эпикурейство. То благо, которое могли бы дать эти два направления, старавшиеся, каждое по-своему, построить философию маленьких телец, было уничтожено силой, а зло, принесенное ими, укоренилось. Декарт, этот защитник бытия бога, был вынужден спасаться от преследований как безбожник; а бедному Гассенди пришлось нацепить на Эпикура маску христианства, чтобы избегнуть мученического венца. И вот от Гассенди не сохранилось ничего, а от Декарта остались применение алгебры к геометрии и три бессмертных произведения-"Логика", "Диоптрика" и "Рассуждение о методе". По-видимому, Дидро имеет в виду "Размышления" Декарта. (Примеч. Турне)

Но вот были основаны три академий - язык, эрудиция и все науки развиваются с невероятной быстротой. Вдруг в голове одного министра рождается нелепая идея, будто просвещение вредит благоденствию нации; в переводе с придворного языка на язык обычный это значит, что, когда нация будет просвещенной, министр не посмеет делать любые глупости, которые взбредут ему на ум. В одно мгновение издается запрет печатать что-либо о правах, о религии, о правительстве, о налогах, их объектах, их распределении и взимании, о торговле - словом, обо всем, что достойно занять хороший ум.

К чему это привело? Люди пришли в негодование и раздражение, стали писать только на эти темы. Иначе и быть не могло. Случилось то же, что в Риме, когда запретили произведения Кремупия, - в мгновение ока их было распространено десять тысяч копий. Властям, по крайней мере в первое время, не сразу удается овладеть умами. Со временем дело меняется, и власть подавляет нацию.

Всякая вспышка энтузиазма преходяща. Он завладевает лишь современным поколением. Работа, остающаяся втайне, лишает славы и выгоды. Энтузиасты умирают, не оставив после себя потомства. Люди перестают мыслить, когда перестают читать. Перестают же читать, когда утрачивают интерес к чтению. Наступает период огрубения. Язык начинает вырождаться. Всегда язык считался показателем состояния умов в пароде. Если бы я воскрес через сто лет, то для того, чтобы узнать, что стались с нацией, я попросил бы дать мне последнее вышедшее из печати произведение литературы.

То, что я сказал о гибели крупных умов во Франции, служит правдивой историей их гибели и в Италии, и в Германии, Испании и Португалии.

Теология, эта наука о химерах, вызывала и всегда будет вызывать такие же последствия.

В сознании человека возникает понятие бога, оно неизбежно становится важнейшим из понятий. И так как всегда опасно сравнивать портрет с оригиналом, естественно, что портрет становится источником ожесточеннейших разногласий в обществе и предметом семейных ссор.

Покровитель свободы мысли, или враг нетерпимости, должен держать теологию в загоне, а духовенство - в унижении и невежестве. Если страна желает избежать великих бедствий, она должна свести всю теологию к двум страничкам.

Именно при таком гонении на умы возникла секта сумасшедших-конвульсионеров. Правительство начинает их преследовать, и этих одержимых становится все больше и больше. К счастью, хватило соображения не карать их смертью. И, к еще большему счастью, нашелся умный чиновник, который позволил им разыгрывать публично свой фарс, где только они пожелают, и даже построил для них балаган на ярмарке. С тех пор одержимых не стало.

Вывелись и янсенисты. Лишь изредка встречались кое-где тощие, печальные, измученные и отвратительные сторонники их, которые проповедовали перед уличным сбродом свои жалкие доктрины и оплакивали участь церкви, подобно тому как при Юлиане евреи и галилеяне оплакивали: одни - разрушение Иерусалима, а другие - разрушение их фанатических школ. Некий тупоумный и упрямый аббат поднял гонение на этих несчастных последышей, и в мгновение ока секта возродилась, став еще более многочисленной и дерзкой, чем когда-либо прежде. Из-под каждого камня мостовой выскакивал янсенист, и не будь изгнаны иезуиты, подстрекающие к раздору, я думаю, что янсенизм и молинизм привели бы нас когда-нибудь в Долину Гренель.

Между тем этот раскол, повлекший потерю стольких прекрасных умов и стольких миллионов, служивший источником всяческих притеснений в течение полутораста лет, мог бы окончиться шуткой. Для этого достаточно было бы двух шутовских представлений. Следовало в течение двух недель ставить на площади Сен-Лоран или Сен-Жермен во время ярмарки пьесу "Янсенистский полишинель" - молинисты бы изрядно потешались,- а затем в виде реванша две недели спустя объявить и разыграть пьесу "Г-жа Жиголь, молинистка". Словом, прибегали к запрету там, где надо было поднять на смех: выпускали Сартина вместо Пирона.

Я уже говорил, что частное воспитание ни в одной стране не приведет к желаемым результатам, пока оно лишено национальной и общественной основы.

То же скажу об изящных искусствах.

Государю всегда следует иметь под боком священника и литератора - предпочтительнее, драматического поэта. Эти два проповедника будут постоянно в его распоряжении: первый не должен говорить ничего такого, что не было бы угодно монарху, а второй должен говорить то, чего монарх хочет.

Укажите поэту-трагику на те национальные добродетели, которые он должен проповедовать. Укажите комическому поэту на те национальные недостатки, которые он должен осмеивать.

Люди воспитываются не там, где на подмостках царят принужденность, чопорность, скука, торжественность, мрачность: одни туда не пойдут, других там одолеет сон. Воспитывается народ там, где царят свобода, развлечения, удовольствия. У людей пробуждается интерес к зрелищам, они смеются, плачут, слушают и запоминают и, выйдя из театра, повторяют в обществе все слышанное.

Кто знает хотя бы одно крылатое слово из философских сочинений Вольтера? Никто. Между тем как тирады из "Заиры", "Альзиры", "Магомета" и прочие-на устах людей всех состояний, начиная от самых высокопоставленных и кончая самыми простыми.

Проповедников не читают, хорошую же комедию или прекрасную трагедию перечитывают десятки раз. Ее можно найти даже в предместьях.

Если ваше величество призовет к себе и побеседует раз-другой с вашим посредственным Сумароковым, если вы дадите ему тему для поэмы, вам, быть может, удастся сделать из него настоящего человека. Если же он все-таки останется прежним, эта милость разбудит какого-нибудь другого одаренного человека, который станет проповедовать, громко проповедовать свое евангелие. Так использовал Меценат выдающиеся умы своего времени - Вария, Горация и Вергилия, которые были лить передатчиками его мнений.

Роль этих передатчиков особенно важна и ощутима у тех народов, чья цивилизация еще не сложилась, а, напротив, находится в развитии.

До и после появления кодекса законов и во время его составления я показал бы на сцене важнейшие преимущества этих законов по вопросу о престолонаследии, о партиях и т. п. Нет такого закона, который не мог бы дать темы для трагедии исторической либо вымышленной.

Ваше величество хорошо знает пороки и смешные стороны наций: я сделал бы из них добычу парнасских псов.

Перед тем как первый рой моих девиц и юношей выйдет из воспитательных учреждений, я показал бы их со сцены, противопоставив всем глупцам, дурам и наглым людям, всем тем, с кем придется этой молодежи встретиться и столкнуться в свете и кто попытается смутить молодежь в лишить ее тех преимуществ, которые дает хорошее воспитание. Только ваши национальные поэты или вы сами, ваше величество, могли бы выполнить эту задачу. Если вы выступите сами, эффект будет наибольшим, и я знаю, что вы это можете сделать. Одна хорошая пьеса могла бы составить счастье этих детей.

Где, в каком уголке земли задумывались над тем, чтобы направить развитие искусств к полезной и справедливой цели? Оттого мы видим в собраниях поэм некоторых авторов похвалу пороку наряду с похвалой добродетели; в картинных галереях - проституцию наряду с благородной Виргинией; в общественных садах - похищение Оритии наряду с Энеем, несущим на себе своего отца; повсюду - изображения властителей, и нигде нет изображений великих людей; нигде не показана национальная добродетель, между тем как, воплощая в искусстве образы великих людей, мы воспитываем в молодежи добродетель на всю жизнь.

Первый же подвиг, совершенный русским, кем бы он ни был по своему состоянию, я велел бы изобразить при помощи кисти или резца либо воспеть с кафедры и на театре: пусть все знают, что в Карраре хватит мрамора для всякого, кто заслужит быть увековеченным в мраморе.

Характерно, что эта склонность к восхвалению истины, красоты и добра столь естественна в искусстве, что редко можно встретить подлинно великого художника, который создал бы недостойное себя произведение.

Государю стоит только шепнуть словечко и улыбнуться, чтобы привлечь к борьбе против дурных нравов.

При всем том я вовсе не капуцин, и мне было бы очень досадно, если бы Лафонтен не написал своих "Басен" и "Рассказов", но более всего я люблю те басни, в писании которых ему не приходилось никогда раскаиваться.

Быть может, все это только мои грезы, но я чувствую, что уже близко пробуждение.