Хотя последующие соображения заинтересовали бы скоре моралиста, все же полезно после всех доводов и описаний снова обратится к свободе и попытаться понять, что значит свобода для человеческой судьбы.
Человек, приговоренный быть свободным, несет на своих плечах всю тяжесть мира, таково существеннок следствие нашего предыдущего рассмотрения, человек, как определенный способ бытия, ответственный за мир и за себя самого.
Человек, приговоренный быть свободным, несет на своих плечах всю тяжесть мира, таково существеннок следствие нашего предыдущего рассмотрения, человек, как определенный способ бытия, ответственный за мир и за себя самого.
Мы берем слово в его банальном смысле . В этом смысле ответственность бытия тягостна, поскольку именно через бытие и существует мир; и поскольку бытие заставляет себя быть, какова бы на была ситуация, в которой оно находится, поскольку оно должно целиком принять ответственность за эту ситуацию, сколь не была бы она враждебна или невыносима; человек должен принять ее с гордым сознанием того, что он ее автор, потому что худшие опасности и препятствия, которые могут касаться моей личности, обретают смысл только в свете моего проекта; они проявляются на основании того влечения, которым я являюсь. Поэтому бессмысленно жаловаться на чтолибо, ведь ничто, нам чуждое, не может за нас решить, что мы испытываем, что мы переживаем или чем мы являемся.
Эта абсолютная ответственность не принимается откудато извне: она есть простое логическое следствие нашей свободы. То, что сомной происходит, происходит через меня самого, и мне не следовало бы ни огорчаться, ни бунтовать, ни смирятся. Все это мое; это надо понимать так, что я как человек всегда на высоте всего происходящего со мной, потому что все, что происходит с человеком из-за других людей, изза него самого, может быть только человеческим. Самые жестокие ситуации, войны самые жестокие не создают нечеловеческого состояния вещей: не существует нечеловеческой ситуации; только через страх, бегство, обращения к магическому образу действия я решаюсь на нечеловеческое; но само это решение является человеческим, и я полностью несу за него ответственность. Но, кроме этого, ситуация моя также и потому, что она есть образ моего свободного выбора менясамого, и все, что она мне предлагает, мое именно в том, в чем она меня представляет и меня символизирует. Не сам ли я определяю коэффициент враждебности вещей вплоть до их непредвидимости? Таким образом, в нашей жизни нет несчастных случаев; социальное бытие, которое внезапно раздражается и втягивает меня, не происходит извне; если я призванна войну, то это моя война, она существует согласно моему образцу, и я ее заслуживаю. Я заслуживаю ее прежде всего потому, что всегда мог бы ее избежать с помощью самоубийства или дезертирства; таковы возможные крайности, которые всегда перед нами, когда речь идет о такой ситуации. А раз я ее не избежал, то я ее выбрал; это может происходить от слабоволия, боязни общественного мнения или потому, что я определенные ценности предпочитаю отказу от участия в войне (уважение моих близких, честь моей семьи и т. д. ). Этот выбор будет бесконечно повторяться до конца войны; значит следует подписаться под словами Ж. Ромена: . Следовательно, если я предпочел войну смерти или бесчестию, то все это происходит так, как если бы я целиком несответственность за эту войну. Конечно, меня могли бы рассматривать и называть простым соучастником. Но понятие соучастия имеет только юридический смысл; здесь оно не сохраняется; от меня зависело, чтобы эта война для меня и через меня не существовала, а я решил, чтобы она существовала. Нет никакого принуждения, потому что принуждение не способно взять верх над свободой; у меня небыло никакого оправдания, потому что особенность человеческой реальности в том, что она существует без оправдания, о чем мы говорили и не раз повторяли в этой книге. Следовательно, мне остается только принять на себя ответственность за эту войну. Но, кромет того она моя уже потому, что она возникает в ситуации, которую я вызвал к бытию; только выступая за или против нее, я могу ее там открыть. Я могу больше различать выбор самого себя, сделанный мною сами, от выбора ее, тоже сделанного мною; жить этой войной значит выбирать меня через нее и выбрать ее через мой выбор меня самого. Не может идти речь о том, чтобы рассматривать ее как или , как , а сущность моей ответственности искать в другом месте, в моей брачной, семейной, профессиональной жизни. Напротив, существенное находится в этой войне, которую я выбрал и выбираю изо дня в день, делая при этом самого себя. И если она должна быть четырмя пустыми годами, то именно я несу за это ответственность. Наконец, как мы отметили в предшествующем параграфе, каждый представляет собой абсолютный выбор самого себя, не исключая при этом мира знания и техники, который этот выбор одновременно освещает и за который принимает на себя ответственность. Каждый представляет собой абсолютного владельца абсолютной отметки во времени, даты и совершенно немыслим ни в какое иное время. Следовательно совершенно напрасно спрашивать себя, чем бы я был, если бы не разразилась эта война, ведь я выбрал себя как одно из возможных направлений эпохи, которая назаметно вела к войне; я не отличаюсь от этой эпохи, я не мог бы быть перенесен в другую эпоху без противоречия. Таким образом, я есть эта война, которая замыкает, ограничивает и делает понятным предшествующий период. В этом смысле в только что процитированной формуле надо до бавить: , чтобы более четко определить ответственность бытия . Таким образом, то тально свободный, не отличимый от того периода, в котором я выбрал свое направление и смысл, так глубоко ответственный за войну, как если бы я сам ее объявил, не в состоянии жить, не включившись в мою ситуацию, вовлекаясь в нее целиком и отмечая своей печатью, я должен в ней быть без угрызений совести, сожалений и оправда ний, потому что с момента моего возникновения в бытии я несу тяжесть мира совершенно один, и никто и ничто не может облегчить его для меня.
Однако это ответственность особого рода. Действительно, мне могут возразить, что , но это наивный способ подчеркивать нашу . На самом деле, я отвечаю за все, за исключением самой моей ответственности, так я не являюсь основанием моего бытия. Все происходит так, как если бы меня принуждали быть ответственным. Я заброшен в мир, но не в том смысле, что я пребываю во враждебном мире пассивным и оставленным, как плавающая на воде доска, но, напротив, в том смысле, что я оказываюсь внезапно совершенно один и без всякой помощи, вовлеченный в мир, за который я целиком несу ответственность не в силах оторваться, хотя бы на мгновение, от этой ответственности, так как я отвечаю даже за самое мое желание бежать от ответственности. Сделаться пассивным в мире, отказаться воздействовать на вещи и на других это значит все еще выбирать себя, и самоубийство есть тоже способ наряду с другими бытьвмире. Тем не менее я признаю свою абсолютную ответственность в том, что моя фактичность, в данном случае факт моего рождения, непосредственно, неуловимо и недостижимо никогда не является мне как таковой, а всегда через проективную реконструкцию моего бытия; мне стыдно быть рожденным, или меня это удивляет, или радует, или же я пытаюсь избавиться от жизни, утверждая, что я живу и переношу эту жизнь как скверную. Сам этот выбор полностью пронизан фактичностью, потому что я не могу не выбирать; но эта фактичность, в свою очередь, может обнаружиться лишь постольку, поскольку я ее преодолеваю ради своих целей. Таким образом, фактичность есть повсюду, но она неуловима; я всегда встречаю только мою ответственность, вот почему я не могу спросить , проклинать день моего рождения или заявить, что я не просил меня рождать, ведь эти различные отношения к моему рождению, т. е. к тому факту, что я реализую присутствие в мире, есть не что иное, как именно способы взять на себя ответственность за это рождение и сделать его моим; здесь я еще раз встречаю самого себя и свои проекты, так что в результате моя заброшенность, т. е. моя фактичность, просто состоит в том, что я приговорен быть полностью ответственным за самого себя. Я есть бытие, которое есть такое бытие, бытие которого под вопросом в своем бытии. И это моего бытия как бы присутствует и неуловимо.
В этих условиях, поскольку всякое событие мира может раскрыться передо мною только как случай используемый, упускаемый, оставленный без внимания случай и т. п. или больше того, поскольку все, что происходит со мной, может рассматриваться как шанс, т. е. может нам являться как средство реализации того бытия, которое под вопросом в нашем бытии, поскольку другие как трансцендируемые трансценденции также есть только случаи или мир в целом как на заселенный людьми мир. Итак бытие постигает себя в тревоге, т. е. как бытие, которое не является основанием ни своего бытия, ни бытия другого, ни бытия , образующих мир, но которое вынужденно принимать решения относительно смыла бытия как для самого себя, так и за свое окружение. Тот, кто реализует в тревоге свое условие бытия, кто брошен в ответственность, которая оборачивается для него самого и распростаняется вплоть до самой его заброшенности, у того больше нет ни угрызений совести, ни сожалений, ни оправданий; он тогда не что иное, как свобода, которая совершенно открывается самой себе и бытие которой состоит в самом этом открытии. Но как отмечалось в начале этого произведения, мы чаще всего от тревоги бежим в нечистую совесть.
Эта абсолютная ответственность не принимается откудато извне: она есть простое логическое следствие нашей свободы. То, что сомной происходит, происходит через меня самого, и мне не следовало бы ни огорчаться, ни бунтовать, ни смирятся. Все это мое; это надо понимать так, что я как человек всегда на высоте всего происходящего со мной, потому что все, что происходит с человеком из-за других людей, изза него самого, может быть только человеческим. Самые жестокие ситуации, войны самые жестокие не создают нечеловеческого состояния вещей: не существует нечеловеческой ситуации; только через страх, бегство, обращения к магическому образу действия я решаюсь на нечеловеческое; но само это решение является человеческим, и я полностью несу за него ответственность. Но, кроме этого, ситуация моя также и потому, что она есть образ моего свободного выбора менясамого, и все, что она мне предлагает, мое именно в том, в чем она меня представляет и меня символизирует. Не сам ли я определяю коэффициент враждебности вещей вплоть до их непредвидимости? Таким образом, в нашей жизни нет несчастных случаев; социальное бытие, которое внезапно раздражается и втягивает меня, не происходит извне; если я призванна войну, то это моя война, она существует согласно моему образцу, и я ее заслуживаю. Я заслуживаю ее прежде всего потому, что всегда мог бы ее избежать с помощью самоубийства или дезертирства; таковы возможные крайности, которые всегда перед нами, когда речь идет о такой ситуации. А раз я ее не избежал, то я ее выбрал; это может происходить от слабоволия, боязни общественного мнения или потому, что я определенные ценности предпочитаю отказу от участия в войне (уважение моих близких, честь моей семьи и т. д. ). Этот выбор будет бесконечно повторяться до конца войны; значит следует подписаться под словами Ж. Ромена: . Следовательно, если я предпочел войну смерти или бесчестию, то все это происходит так, как если бы я целиком несответственность за эту войну. Конечно, меня могли бы рассматривать и называть простым соучастником. Но понятие соучастия имеет только юридический смысл; здесь оно не сохраняется; от меня зависело, чтобы эта война для меня и через меня не существовала, а я решил, чтобы она существовала. Нет никакого принуждения, потому что принуждение не способно взять верх над свободой; у меня небыло никакого оправдания, потому что особенность человеческой реальности в том, что она существует без оправдания, о чем мы говорили и не раз повторяли в этой книге. Следовательно, мне остается только принять на себя ответственность за эту войну. Но, кромет того она моя уже потому, что она возникает в ситуации, которую я вызвал к бытию; только выступая за или против нее, я могу ее там открыть. Я могу больше различать выбор самого себя, сделанный мною сами, от выбора ее, тоже сделанного мною; жить этой войной значит выбирать меня через нее и выбрать ее через мой выбор меня самого. Не может идти речь о том, чтобы рассматривать ее как или , как , а сущность моей ответственности искать в другом месте, в моей брачной, семейной, профессиональной жизни. Напротив, существенное находится в этой войне, которую я выбрал и выбираю изо дня в день, делая при этом самого себя. И если она должна быть четырмя пустыми годами, то именно я несу за это ответственность. Наконец, как мы отметили в предшествующем параграфе, каждый представляет собой абсолютный выбор самого себя, не исключая при этом мира знания и техники, который этот выбор одновременно освещает и за который принимает на себя ответственность. Каждый представляет собой абсолютного владельца абсолютной отметки во времени, даты и совершенно немыслим ни в какое иное время. Следовательно совершенно напрасно спрашивать себя, чем бы я был, если бы не разразилась эта война, ведь я выбрал себя как одно из возможных направлений эпохи, которая назаметно вела к войне; я не отличаюсь от этой эпохи, я не мог бы быть перенесен в другую эпоху без противоречия. Таким образом, я есть эта война, которая замыкает, ограничивает и делает понятным предшествующий период. В этом смысле в только что процитированной формуле надо до бавить: , чтобы более четко определить ответственность бытия . Таким образом, то тально свободный, не отличимый от того периода, в котором я выбрал свое направление и смысл, так глубоко ответственный за войну, как если бы я сам ее объявил, не в состоянии жить, не включившись в мою ситуацию, вовлекаясь в нее целиком и отмечая своей печатью, я должен в ней быть без угрызений совести, сожалений и оправда ний, потому что с момента моего возникновения в бытии я несу тяжесть мира совершенно один, и никто и ничто не может облегчить его для меня.
Однако это ответственность особого рода. Действительно, мне могут возразить, что , но это наивный способ подчеркивать нашу . На самом деле, я отвечаю за все, за исключением самой моей ответственности, так я не являюсь основанием моего бытия. Все происходит так, как если бы меня принуждали быть ответственным. Я заброшен в мир, но не в том смысле, что я пребываю во враждебном мире пассивным и оставленным, как плавающая на воде доска, но, напротив, в том смысле, что я оказываюсь внезапно совершенно один и без всякой помощи, вовлеченный в мир, за который я целиком несу ответственность не в силах оторваться, хотя бы на мгновение, от этой ответственности, так как я отвечаю даже за самое мое желание бежать от ответственности. Сделаться пассивным в мире, отказаться воздействовать на вещи и на других это значит все еще выбирать себя, и самоубийство есть тоже способ наряду с другими бытьвмире. Тем не менее я признаю свою абсолютную ответственность в том, что моя фактичность, в данном случае факт моего рождения, непосредственно, неуловимо и недостижимо никогда не является мне как таковой, а всегда через проективную реконструкцию моего бытия; мне стыдно быть рожденным, или меня это удивляет, или радует, или же я пытаюсь избавиться от жизни, утверждая, что я живу и переношу эту жизнь как скверную. Сам этот выбор полностью пронизан фактичностью, потому что я не могу не выбирать; но эта фактичность, в свою очередь, может обнаружиться лишь постольку, поскольку я ее преодолеваю ради своих целей. Таким образом, фактичность есть повсюду, но она неуловима; я всегда встречаю только мою ответственность, вот почему я не могу спросить , проклинать день моего рождения или заявить, что я не просил меня рождать, ведь эти различные отношения к моему рождению, т. е. к тому факту, что я реализую присутствие в мире, есть не что иное, как именно способы взять на себя ответственность за это рождение и сделать его моим; здесь я еще раз встречаю самого себя и свои проекты, так что в результате моя заброшенность, т. е. моя фактичность, просто состоит в том, что я приговорен быть полностью ответственным за самого себя. Я есть бытие, которое есть такое бытие, бытие которого под вопросом в своем бытии. И это моего бытия как бы присутствует и неуловимо.
В этих условиях, поскольку всякое событие мира может раскрыться передо мною только как случай используемый, упускаемый, оставленный без внимания случай и т. п. или больше того, поскольку все, что происходит со мной, может рассматриваться как шанс, т. е. может нам являться как средство реализации того бытия, которое под вопросом в нашем бытии, поскольку другие как трансцендируемые трансценденции также есть только случаи или мир в целом как на заселенный людьми мир. Итак бытие постигает себя в тревоге, т. е. как бытие, которое не является основанием ни своего бытия, ни бытия другого, ни бытия , образующих мир, но которое вынужденно принимать решения относительно смыла бытия как для самого себя, так и за свое окружение. Тот, кто реализует в тревоге свое условие бытия, кто брошен в ответственность, которая оборачивается для него самого и распростаняется вплоть до самой его заброшенности, у того больше нет ни угрызений совести, ни сожалений, ни оправданий; он тогда не что иное, как свобода, которая совершенно открывается самой себе и бытие которой состоит в самом этом открытии. Но как отмечалось в начале этого произведения, мы чаще всего от тревоги бежим в нечистую совесть.
Обсуждения Бытие и небытие