Аутизм – психическое расстройство, связанное с разрывом связи внутреннего мира человека с внешним миром, утрата контакта и взаимного понимания между личностью и обществом. Человек, формально и физически продолжая жить, психически и духовно как бы прекращает жизнь, выходит из жизни.
Социальный аутизм – явление, не связанное напрямую с психиатрическими лечебницами, но при этом – многомиллионоголовое, и потому во многом изучение его, как начальной, слабой формы аутизма важнее и актуальнее клинических форм. Можно с полным основанием назвать социальный аутизм «тихим убийцей» наций и государств. При социальном аутизме атрофируются желания, исчезают побудительные мотивы для всякого действия, движения, утрачивается вектор направления.
При нарастании расстройства вслед за желаниями, побуждениями атрофируются и способности к действию. Личность инертна и аморфна даже при прямом насильственном принуждении её к действию. Каков практический вид социального (доклинического) аутизма?
С.Г. Кара-Мурза довольно наблюдательно и точно пишет о молодых людях 70-х годов: «…Мне кажется, что многие из новых поколений молодежи не желали идти в поле потому, что боялись взглянуть правде в лицо - их тело не желало работать, делать усилия, радоваться усталости. Оно от этой усталости страдало. И это был признак какого-то угасания. Люди не хотели видеть, как что-то отмирает в их молодом теле. Как угасает воля к жизни, какой-то важный инстинкт.. Может, странно покажется, но в этом было угасание и советского строя. Эти люди хотели, чтобы этот строй сгинул, чтобы не ездить им в колхозы, не трогать рукой землю и сено, не служить в армии. Эти люди хотели такого строя, чтобы он оставил их в покое, дал расслабиться у дешевого телевизора с бутылкой дешевого плохого пива в руке. Чтобы он дал им умереть. После 1991 г. люди стали быстро умирать. Это, конечно, результат реформ - бедность, безысходность и т.д. Но я думаю, есть и еще одна невысказанная вещь - этот строй разрешил умирать. А советский строй этого не разрешал. Но тогда, конечно, никто ничего такого не думал(1))».
А вот свидетельство из 2010 года: «Красивый молодой человек из семьи потомственных педаго¬гов смотрел на меня скучающим взглядом.
— Скажи, Сережа, в каких музеях в Уфе ты побывал в по-следнее время?
— Я не хожу в музеи, мне это неинтересно.
— А что тебе интересно? Чем ты любишь заниматься?
— Да ничего. Больше всего сижу за ком-пом, но и то... от нечего делать.
— А книги, а музыка, а путешествия, друзья, наконец?
— Я не люблю читать и не читаю. Друзья... ну, так, гуляем иногда.
— А ты бы хотел что-нибудь изменить в нашем далеко не совершенном мире?
— А зачем? Кому надо — тот пусть и меняет. Это не мои проблемы.
Диалог меня потряс своей абсолютной безысходностью. Мальчишка говорил честно, это не было напускной бравадой подростка — ему действительно было неинтересно жить. Прошлого своей земли он не знал и не хотел узнать. Красота не трогала его души. О том, для чего живет, — не задумывался. Высшее образование для него — мечта его родителей. Вот оно: растение без корней, человек без будущего»(2).
Оба свидетельства сделаны людьми, не имеющими психиатрического образования и далекими от амбиций психиатрического исследования. Тем и ценны их наблюдения – слепки реальной жизни, удивительно знакомые всем, вызывающие у каждого свои аналогичные воспоминания о подобных встречах.
О причинах утраты желания жить, полноценно участвовать в процессе жизни разные психиатрические школы говорят разное. Одной из причин выпадения личности в состояние социального аутизма признают (наверное, не без оснований) психологический эффект «перегорания». Человек чего-то сильно хотел, но долго не давали, а потом стало возможно, но человеку уже не надо. Про такую динамику говорят – «перегорел(а)».
Предполагают так же, что социальный аутизм может в определенных обстоятельствах порожден страшным потрясением, психологическим нестерпимым шоком, что привело уже не к перегоранию, а просто к сгоранию эмотивной деятельности.
Но совершенно обескураживает третье мнение: социальный аутизм порождается чрезмерной беспроблемностью, чрезмерной обеспеченностью и размеренностью существования, когда все изначально есть и потому молодой (особенно) личности не к чему стремиться…
Тут простой человек вправе воскликнуть: ну и шулеры эти психиатры! Значит, у них когда нет чего-то – перегораешь до аутизма, и когда есть всё – тоже туда же скатываешься! На все случаи подстраховались! А толку-то в такой диагностике?!
Согласен, толку мало. «Тихий убийца» наций приходит бесшумно и убивает мягко. Конечно, общества обеспеченные чаще подвергаются его удару через приводной механизм пресыщенности. Однако и голодные общества часто от него страдают. Одна РФ (которую никто не рискнет назвать сытой и процветающей) чего стоит – ведь у нас социальный аутизм косит ряды русских с неистовой силой…
Есть мнение, что социальный аутизм – это нормальный, естественный механизм выбраковки слабого, нежизнеспособного состава нации. Но если это было бы так, то процент аутистов был бы у всех одинаков во все времена. Однако количество социальных аутистов то падает до минимума, то (подчиняясь неразгаданной наукой закономерности) – вдруг взлетает по экспоненте…
Есть версия, по которой социальный аутизм есть психиатрическая аллергия на тотальную несправедливость жизни – мол, зачем что-то делать и что-то желать, когда все равно везде несправедливость и все неправильно! Это как бы обида человека на жизнь – не на какие-то конкретные проявления жизни, а на всю жизнь целиком, когда человек убежден, что жизнь должна быть иной, и убежден также, что сил изменить жизнь у него нет.
Есть версия, согласно которой социальный аутизм – продукт как раз наоборот, нестесненной свободы личности, продукт отсутствия (устранения) как четких идеологических начал, посылок, устоев действия, так и четкого, ясного образа желаемого результата действий. Ну, грубо говоря, человека заставляют читать Шолохова, а он говорит – не хочу читать Шолохова, буду Солженицина! Такой компромисс между давящей внешней и сопротивляющейся внутренней волями. Но когда перестают заставлять читать Шолохова, то как-то само собой оказывается, что и Солженицина (в пику) читать уже не хочется, и вообще ничего читать не хочется…
В фильме «Пыль» представитель демшизы 90-х говорит о юном главном герое: завидую им, свободное поколение выросло! А главный герой носит явные и отчетливые черты аутизма, при чем не только социального, но во многом уже и клинического. Это как раз и есть кинематографическое отражение, ввернутое для интеллектуалов, о причине аутизма, коренящейся в безграничной свободе и безграничной духовной неприкаянности.
Н.Гумилев видел в эпидемиях и пандемиях социального аутизма грозный признак исчерпания пассионарности – придуманного им определения жизненной силы нации. Он предполагал, что нациям, исчерпавшим свой ресурс пассионарности, свойственны крайняя степень ленивости, нерадивости, равнодушия к ходу дел и т.п.
Нам, конечно же, интереснее всего мнение православной антропологии, православный взгляд на социальный аутизм. Но православная традиция рассматривает пусть близкий, но не идентичный случай – одержимости «бесом полуденным», бесом уныния, одолевающего человека ужасом бессмысленности жизни, бессмысленности всего и вся.
Социальный аутизм – это, конечно, не уныние, не черная меланхолия, не хандра, не английский сплин. В патологическом смаковании вопросов бессмысленности жизни заложены и болевой рефлекс, и страсть, и активное движение мысли, и действие (метания), и своя вполне конкретная философия, описанная и опровергнутая ещё Экклезиастом в Библии. В социальном аутизме ничего такого не заложено: это суть есть растительное существование вполне уравновешенного и духовно-неподвижного «человека-овоща». Бес ли уныния отвечает за социальный аутизм, или какой-то другой бес?
Есть основания полагать, что всё-таки бес уныния. Дело в том, что в случае одержимости унынием (которое в Православии – смертный грех, т.е. ошибка тотальная, смертоносная) личность сопротивляется идеи бессмысленности жизни, посылает – как ущемленный нерв – в мозг сигналы тревоги, сигналы бедствия.
В социальном аутизме личность либо уже мертва, либо усыплена, заморожена, как зубной нерв у дантиста. Потому и не посылает она никакого болевого сигнала, никакой истерики наверх, в сознание. Бес уныния приходит в дом, где уже до него пленен и связан хозяин, бесу незачем тратить силы на борьбу с хозяином, он начинает просто хозяйничать и распоряжаться.
Социальный аутизм – с точки зрения православной психиатрии – это уныние с отсутствием унывающего лица, это безличное и безликое уныние.
Верующим людям легко: признал социальный аутизм формой греха уныния, покаялся, начал покаянную работу над собой, изгнал беса… Что делать с социальным аутизмом атеистам – право слово, ума не приложу…
При нарастании расстройства вслед за желаниями, побуждениями атрофируются и способности к действию. Личность инертна и аморфна даже при прямом насильственном принуждении её к действию. Каков практический вид социального (доклинического) аутизма?
С.Г. Кара-Мурза довольно наблюдательно и точно пишет о молодых людях 70-х годов: «…Мне кажется, что многие из новых поколений молодежи не желали идти в поле потому, что боялись взглянуть правде в лицо - их тело не желало работать, делать усилия, радоваться усталости. Оно от этой усталости страдало. И это был признак какого-то угасания. Люди не хотели видеть, как что-то отмирает в их молодом теле. Как угасает воля к жизни, какой-то важный инстинкт.. Может, странно покажется, но в этом было угасание и советского строя. Эти люди хотели, чтобы этот строй сгинул, чтобы не ездить им в колхозы, не трогать рукой землю и сено, не служить в армии. Эти люди хотели такого строя, чтобы он оставил их в покое, дал расслабиться у дешевого телевизора с бутылкой дешевого плохого пива в руке. Чтобы он дал им умереть. После 1991 г. люди стали быстро умирать. Это, конечно, результат реформ - бедность, безысходность и т.д. Но я думаю, есть и еще одна невысказанная вещь - этот строй разрешил умирать. А советский строй этого не разрешал. Но тогда, конечно, никто ничего такого не думал(1))».
А вот свидетельство из 2010 года: «Красивый молодой человек из семьи потомственных педаго¬гов смотрел на меня скучающим взглядом.
— Скажи, Сережа, в каких музеях в Уфе ты побывал в по-следнее время?
— Я не хожу в музеи, мне это неинтересно.
— А что тебе интересно? Чем ты любишь заниматься?
— Да ничего. Больше всего сижу за ком-пом, но и то... от нечего делать.
— А книги, а музыка, а путешествия, друзья, наконец?
— Я не люблю читать и не читаю. Друзья... ну, так, гуляем иногда.
— А ты бы хотел что-нибудь изменить в нашем далеко не совершенном мире?
— А зачем? Кому надо — тот пусть и меняет. Это не мои проблемы.
Диалог меня потряс своей абсолютной безысходностью. Мальчишка говорил честно, это не было напускной бравадой подростка — ему действительно было неинтересно жить. Прошлого своей земли он не знал и не хотел узнать. Красота не трогала его души. О том, для чего живет, — не задумывался. Высшее образование для него — мечта его родителей. Вот оно: растение без корней, человек без будущего»(2).
Оба свидетельства сделаны людьми, не имеющими психиатрического образования и далекими от амбиций психиатрического исследования. Тем и ценны их наблюдения – слепки реальной жизни, удивительно знакомые всем, вызывающие у каждого свои аналогичные воспоминания о подобных встречах.
О причинах утраты желания жить, полноценно участвовать в процессе жизни разные психиатрические школы говорят разное. Одной из причин выпадения личности в состояние социального аутизма признают (наверное, не без оснований) психологический эффект «перегорания». Человек чего-то сильно хотел, но долго не давали, а потом стало возможно, но человеку уже не надо. Про такую динамику говорят – «перегорел(а)».
Предполагают так же, что социальный аутизм может в определенных обстоятельствах порожден страшным потрясением, психологическим нестерпимым шоком, что привело уже не к перегоранию, а просто к сгоранию эмотивной деятельности.
Но совершенно обескураживает третье мнение: социальный аутизм порождается чрезмерной беспроблемностью, чрезмерной обеспеченностью и размеренностью существования, когда все изначально есть и потому молодой (особенно) личности не к чему стремиться…
Тут простой человек вправе воскликнуть: ну и шулеры эти психиатры! Значит, у них когда нет чего-то – перегораешь до аутизма, и когда есть всё – тоже туда же скатываешься! На все случаи подстраховались! А толку-то в такой диагностике?!
Согласен, толку мало. «Тихий убийца» наций приходит бесшумно и убивает мягко. Конечно, общества обеспеченные чаще подвергаются его удару через приводной механизм пресыщенности. Однако и голодные общества часто от него страдают. Одна РФ (которую никто не рискнет назвать сытой и процветающей) чего стоит – ведь у нас социальный аутизм косит ряды русских с неистовой силой…
Есть мнение, что социальный аутизм – это нормальный, естественный механизм выбраковки слабого, нежизнеспособного состава нации. Но если это было бы так, то процент аутистов был бы у всех одинаков во все времена. Однако количество социальных аутистов то падает до минимума, то (подчиняясь неразгаданной наукой закономерности) – вдруг взлетает по экспоненте…
Есть версия, по которой социальный аутизм есть психиатрическая аллергия на тотальную несправедливость жизни – мол, зачем что-то делать и что-то желать, когда все равно везде несправедливость и все неправильно! Это как бы обида человека на жизнь – не на какие-то конкретные проявления жизни, а на всю жизнь целиком, когда человек убежден, что жизнь должна быть иной, и убежден также, что сил изменить жизнь у него нет.
Есть версия, согласно которой социальный аутизм – продукт как раз наоборот, нестесненной свободы личности, продукт отсутствия (устранения) как четких идеологических начал, посылок, устоев действия, так и четкого, ясного образа желаемого результата действий. Ну, грубо говоря, человека заставляют читать Шолохова, а он говорит – не хочу читать Шолохова, буду Солженицина! Такой компромисс между давящей внешней и сопротивляющейся внутренней волями. Но когда перестают заставлять читать Шолохова, то как-то само собой оказывается, что и Солженицина (в пику) читать уже не хочется, и вообще ничего читать не хочется…
В фильме «Пыль» представитель демшизы 90-х говорит о юном главном герое: завидую им, свободное поколение выросло! А главный герой носит явные и отчетливые черты аутизма, при чем не только социального, но во многом уже и клинического. Это как раз и есть кинематографическое отражение, ввернутое для интеллектуалов, о причине аутизма, коренящейся в безграничной свободе и безграничной духовной неприкаянности.
Н.Гумилев видел в эпидемиях и пандемиях социального аутизма грозный признак исчерпания пассионарности – придуманного им определения жизненной силы нации. Он предполагал, что нациям, исчерпавшим свой ресурс пассионарности, свойственны крайняя степень ленивости, нерадивости, равнодушия к ходу дел и т.п.
Нам, конечно же, интереснее всего мнение православной антропологии, православный взгляд на социальный аутизм. Но православная традиция рассматривает пусть близкий, но не идентичный случай – одержимости «бесом полуденным», бесом уныния, одолевающего человека ужасом бессмысленности жизни, бессмысленности всего и вся.
Социальный аутизм – это, конечно, не уныние, не черная меланхолия, не хандра, не английский сплин. В патологическом смаковании вопросов бессмысленности жизни заложены и болевой рефлекс, и страсть, и активное движение мысли, и действие (метания), и своя вполне конкретная философия, описанная и опровергнутая ещё Экклезиастом в Библии. В социальном аутизме ничего такого не заложено: это суть есть растительное существование вполне уравновешенного и духовно-неподвижного «человека-овоща». Бес ли уныния отвечает за социальный аутизм, или какой-то другой бес?
Есть основания полагать, что всё-таки бес уныния. Дело в том, что в случае одержимости унынием (которое в Православии – смертный грех, т.е. ошибка тотальная, смертоносная) личность сопротивляется идеи бессмысленности жизни, посылает – как ущемленный нерв – в мозг сигналы тревоги, сигналы бедствия.
В социальном аутизме личность либо уже мертва, либо усыплена, заморожена, как зубной нерв у дантиста. Потому и не посылает она никакого болевого сигнала, никакой истерики наверх, в сознание. Бес уныния приходит в дом, где уже до него пленен и связан хозяин, бесу незачем тратить силы на борьбу с хозяином, он начинает просто хозяйничать и распоряжаться.
Социальный аутизм – с точки зрения православной психиатрии – это уныние с отсутствием унывающего лица, это безличное и безликое уныние.
Верующим людям легко: признал социальный аутизм формой греха уныния, покаялся, начал покаянную работу над собой, изгнал беса… Что делать с социальным аутизмом атеистам – право слово, ума не приложу…
Обсуждения Социальный аутизм