Сущность гор и вод [пейзажа] заключена в перво-принципе ли триграмм Неба и Земли; формальная красота пейзажа реализуется овладением техникой кисти и туши.
Если стремиться только к этой формальной красоте, забывая о первопринципе, первопринцип будет в опасности.
Если стремиться только к этой формальной красоте, забывая о первопринципе, первопринцип будет в опасности.
Если уделять внимание только первопринципу, игнорируя технику, техника становится посредственной.
Древние хорошо понимали эту опасность, эту посредственность, вот почему они стремились реализовать Единое. Если Единое не ясно понято, множественность существ образует заслон. Если Единое понято всецело, множественность существует, обнаруживает свой гармонический порядок.
Принцип живописи и техника кисти суть не что иное, как внутренняя субстанция Вселенной, с одной стороны, и ее внешняя красота — с другой.
Пейзаж выражает форму и порывистое движение Вселенной. На лоне пейзажа ветер и дождь, тьма и свет создают характер атмосферы. Рассеяние и группировка, глубина и расстояние образуют [основную] схему композиции. Вертикальное и горизонтальное, полое и выпуклое образуют ритм; тень и свет, плотность и текучесть образуют духовное напряжение; реки и облака в их скоплении или их рассеянии образуют мягкость; контраст ущелий и выступов образует чередование действия и покоя. Высокое и светящееся — суть Неба; протяженное и глубокое — мера Земли. Небо обнимает пейзаж посредством ветров и облаков; Земля одушевляет пейзаж посредством рек и скал.
Если не опираться на основное измерение Неба и Земли, невозможно постичь все непредвиденные метаморфозы в пейзаже, ибо ветры и облака не охватывают все различия пейзажа и так же реки и скалы не одушевляют все пейзажи по желанию кисти.
Что касается безмерности пейзажа с его землями, простирающимися на тысячи ли, с его облаками, которые свертываются на десятки тысяч ли, с его непрерывными рядами вершин, с его линиями обрывов, даже бессмертные, которые в своем полете хотели бы охватить лишь внешний обзор, не имели возможности сделать это.
Но если пользуются Единой Чертой как мерой, тогда становится возможным быть причастным к метаморфозам Вселенной, измерить формы гор и рек; измерить необъятность далей Земли, размерить расположение вершин и расшифровать сумрачные секреты облаков и туманов.
Если стать прямо напротив протяженности на тысячу ли или бросить взгляд наискось на анфиладу тысячи вершин, надо всегда возвращаться при этом к фундаментальной мере Неба и Земли.
Именно отправляясь от этого измерения Неба, душа пейзажа может варьироваться; именно полагаясь на из-. мерения Земли, можно выразить естественное дыхание пейзажа.
Я владею Единой Чертой, и вот почему я могу объять форму и дух пейзажа. Пятьдесят лет исполнилось [с того времени], и еще не было совместного рождения моего “я” с Горами и Реками, не потому, что они были ничтожной ценности, но тогда я оставлял их существовать только самих по себе. Теперь же Горы и Реки поручают мне говорить за них; они родились во мне и я в них. Я искал беспрестанно необычайные вершины, с них и делал наброски. Горы и Реки встретились с моим духом, и их отпечаток там преобразовался таким образом, что в конце концов они свелись к моему “я”, Да-ди.
Древние хорошо понимали эту опасность, эту посредственность, вот почему они стремились реализовать Единое. Если Единое не ясно понято, множественность существ образует заслон. Если Единое понято всецело, множественность существует, обнаруживает свой гармонический порядок.
Принцип живописи и техника кисти суть не что иное, как внутренняя субстанция Вселенной, с одной стороны, и ее внешняя красота — с другой.
Пейзаж выражает форму и порывистое движение Вселенной. На лоне пейзажа ветер и дождь, тьма и свет создают характер атмосферы. Рассеяние и группировка, глубина и расстояние образуют [основную] схему композиции. Вертикальное и горизонтальное, полое и выпуклое образуют ритм; тень и свет, плотность и текучесть образуют духовное напряжение; реки и облака в их скоплении или их рассеянии образуют мягкость; контраст ущелий и выступов образует чередование действия и покоя. Высокое и светящееся — суть Неба; протяженное и глубокое — мера Земли. Небо обнимает пейзаж посредством ветров и облаков; Земля одушевляет пейзаж посредством рек и скал.
Если не опираться на основное измерение Неба и Земли, невозможно постичь все непредвиденные метаморфозы в пейзаже, ибо ветры и облака не охватывают все различия пейзажа и так же реки и скалы не одушевляют все пейзажи по желанию кисти.
Что касается безмерности пейзажа с его землями, простирающимися на тысячи ли, с его облаками, которые свертываются на десятки тысяч ли, с его непрерывными рядами вершин, с его линиями обрывов, даже бессмертные, которые в своем полете хотели бы охватить лишь внешний обзор, не имели возможности сделать это.
Но если пользуются Единой Чертой как мерой, тогда становится возможным быть причастным к метаморфозам Вселенной, измерить формы гор и рек; измерить необъятность далей Земли, размерить расположение вершин и расшифровать сумрачные секреты облаков и туманов.
Если стать прямо напротив протяженности на тысячу ли или бросить взгляд наискось на анфиладу тысячи вершин, надо всегда возвращаться при этом к фундаментальной мере Неба и Земли.
Именно отправляясь от этого измерения Неба, душа пейзажа может варьироваться; именно полагаясь на из-. мерения Земли, можно выразить естественное дыхание пейзажа.
Я владею Единой Чертой, и вот почему я могу объять форму и дух пейзажа. Пятьдесят лет исполнилось [с того времени], и еще не было совместного рождения моего “я” с Горами и Реками, не потому, что они были ничтожной ценности, но тогда я оставлял их существовать только самих по себе. Теперь же Горы и Реки поручают мне говорить за них; они родились во мне и я в них. Я искал беспрестанно необычайные вершины, с них и делал наброски. Горы и Реки встретились с моим духом, и их отпечаток там преобразовался таким образом, что в конце концов они свелись к моему “я”, Да-ди.
Обсуждения Пейзаж