Сюжет, о котором я собираюсь сегодня говорить, – это моя основная тема с 1999 г. Этот глобальный сюжет я последовательно рассматриваю в разных аспектах в разных книгах. Он стал очень популярным на Западе уже в 70-е гг. прошлого века, когда стали много говорить о кризисе маскулинности, о том, что происходит с мужчинами, и т.д. Эти сюжеты продолжают развиваться и сегодня.
При этом чаще всего, особенно в психологически ориентированной литературе (а все популярные разговоры ориентированы психологически), разговор идет о том, как меняются свойства мужчин и женщин, происходит ли феминизация мужчин или, наоборот, маскулинизация женщин. На самом деле, и то, и другое – бессодержательное клише. И поскольку в разговорах на эти темы сегодня тон задают филологи, то больше всего идет речь об образах в массовой культуре и о представлениях самих людей.
Мой подход принципиально другой. Я с большим интересом воспринимаю эти вещи, там действительно много полезного. Но для того чтобы понять долгосрочные исторические тенденции, нужна классическая, кондовая социология, хотите марксистская, хотите функционалистская. Нужна серьезная социальная статистика, для того чтобы посмотреть, а что на самом деле меняется, где и как. И только после этого можно говорить о чем-то другом.
Поскольку времени у нас мало и у меня нет никакой уверенности в том, что мне удастся сказать все, что я хочу, я начну с того, что четко сформулирую мой основной тезис. Он заключается в том, что существуют две взаимосвязанные глобальные тенденции. Они проявляются в разных мерах, в разных странах, в разных сферах деятельности, в разных классах, но это глобальные тенденции. Первая тенденция – социальная. Ее суть заключается в том, что происходит беспрецедентная в истории человечества (если не касаться первобытности, где были разные вещи) ломка традиционной общественной системы, общественного разделения труда между мужчинами и женщинами и всего гендерного порядка.
В доиндустриальном и раннем индустриальном обществе взаимодействие мужчин и женщин было поставлено в достаточно жесткие рамки, и так называемся борьба полов (о которой все говорили и писали) развертывалась на индивидуальном уровне: в семье, в постели. Но рамки соперничества между мужчинами и женщинами были очень ограничены. Они были четко ограничены социальными условиями. Мужчины соревновались не только из-за женщин (но из-за женщин тоже), друг с другом, женщины соперничали друг с другом из-за мужчин, но в социуме они практически не пересекались, потому что у них были жестко очерченные роли. При этом никаких особых мужских или женских качеств не требовалось.
Пример, который я очень люблю. Бальзаковские женщины (не по возрасту, а героини Бальзака) были энергичными, беспощадными, как и их мужья. Но в то время женщина, которая хотела быть социально активной и влиятельной, не могла этого сделать самостоятельно. Для того чтобы чего-то добиться, она должна была либо найти соответствующего мужчину и выйти за него замуж, либо, если такого не было, она брала того, кто «подходящий», и делала ему карьеру, в том числе своими женскими средствами. И только таким образом она добивалась того, чего хотела. Потому что публичная жизнь для женщин была закрыта, и эти запреты были достаточно жесткими.
Сегодня практически эти границы размыты, хотя не до конца уничтожены. Но принципиально новый момент, чего никогда не было, заключается в том, что конкуренция (это одновременно и форма сотрудничества, кооперация) между мужчинами и женщинами идет во всех сферах общественной жизни: труд, политика и т.д. Это принципиально иной тип отношений.
Отсюда вытекает вторая тенденция, здесь уже речь идет о культурных нормах и психологии. Я вижу эту тенденцию не в том, что происходит уничтожение всяческих половых или гендерных различий (называйте как хотите, эти понятия разграничиваются менее строго, чем иногда хотелось бы). В результате возникает нечто типа психологического унисекса, где мужчина и женщина ничем друг от друга не отличаются. Глобальная тенденция, связанная с предыдущей, заключается в том, что происходит ослабление нормативной поляризации мужских и женских ролей, деятельностей и т.д. И в связи с этим (это очень важно, потому что это как раз источник оптимизма, которого обычно в разговорах на эти темы не бывает) происходит нормализация индивидуальных различий их стилей жизни. И эти индивидуальные различия стилей жизни, мышления и т.д. могут соответствовать и могут не соответствовать традиционным гендерным стереотипам маскулинности и фемининности.
Эти две взаимосвязанные тенденции – суть того, что происходит, и эти вещи надо осмысливать. Осмысливать их можно довольно четко, потому что есть большая социальная статистика. У меня по этим сюжетам есть немецкая национальная статистика, опубликованная в прошлом году, французская статистика, американская. Тенденции, действительно, глобальны.
В чем состоят объективные тенденции развития? Я опять говорю схематично. В сфере труда и производственных отношений происходит ломка профессионального разделения труда, включение женщин в профессиональный труд. Они быстро осваивают мужские профессии, связанные с этим стиль и образ жизни. Хотя преимущественное сосредоточение мужчин в одних местах, женщин – в других существовало и будет существовать долго, а в чем-то, может быть, и всегда. Но жесткого деления нет, и процесс этот глобален, происходит всюду.
В сфере политики с определенным отставанием (потому что экономические сдвиги происходят быстрее) та же самая тенденция в отношениях власти. С одной стороны, мы видим появление политических лидеров-женщин, что может совершенно не соответствовать ситуации на массовом уровне в стране. С другой стороны, мы видим появление женщин на массовом уровне, их роль в политической жизни и т.д.
Третья сфера – образование. Поскольку сегодня образование является ключом ко всему остальному, карьерному успеху и продвижению, мы всюду видим отчетливую тенденцию, и в странах «третьего мира»: как только девочки получают доступ к образованию, они не только сравниваются с мальчиками, но начинают их опережать по целому ряду показателей. Очень выразительная мировая статистика. В то же время на высших ступенях карьеры эта разница исчезает, мужчины продолжают командовать парадом. Почему женщины, которые опережают мальчиков в школе по успеваемости, по целому ряду показателей отстают в дальнейшем – это большой вопрос, и здесь существуют разные объяснения.
И, наконец, последняя сфера, которую надо обозначить. Беда философии и науки в том, что гендерные проблемы обсуждаются так, как если бы они были сексуальными проблемами. Это неадекватный угол зрения, но аспект, тем не менее, очень важный: сексуальная жизнь, брачно-семейные отношения. И тут мы тоже всюду видим новые принципы: партнерство, равенство. Вопрос о том, кто глава семьи, имеет сегодня для социологов чистое значение индикатора, потому что это показывает уровень притязаний мужа и жены. А если мы хотим представить реальные вещи, то мы должны спрашивать (причем это было ясно уже в 80-е гг. даже в нашей стране, не говоря уже о Западе) механизмы принятия решений, кто принимает решения по каким вопросам. И картина оказывается гораздо более сложной, чем раньше. В сфере сексуальности громадное значение имеет появление контрацепции, в особенности женской, которая дает женщинам право решающего голоса в фундаментальном вопросе о репродукции, зачинать – не зачинать, рожать – не рожать и т.д.
Эти вещи происходят, разумеется, неравномерно в разных сферах, я это уже говорил. Наша страна – вполне кондовая, сексистская. Поэтому если мы хотим понимать глобальные тенденции, то надо смотреть, по Марксу, там, где они проявились раньше, достигли определенной степени зрелости, и к тому же они уже исследованы. Поэтому можно представить себе, существуют у нас другие варианты или нет. В этом отношении западные данные представляются мне наиболее интересными, и именно их надо обсуждать. Потому что остальное можно домысливать или говорить о том, какие здесь отличия.
Еще очень важный момент. Движущей силой этих процессов, их субъектом, являются женщины. Если мы возьмем все перемены, оказывается, что всюду женщины усваивают мужские позиции, роли, стили поведения, соответственно происходит их психологическая перестройка. У мужчин изменений меньше. Если вам нравятся глобальные теории, – из которых, однако, невозможно вывести историческое развитие, но они привлекательны своей глобальностью – можете объяснить это, по Геодакяну, большей пластичностью женского начала, податливостью, обучаемостью. Однако без этого можно обойтись. Можно в русле самой что ни на есть кондовой марксистской парадигмы вспомнить Ленина о том, что тот класс, который заинтересован в изменении, который является субъектом этих изменений, в их ходе переживает наибольшие изменения. А с тем классом, который в обороне и теряет позиции, дело обстоит иначе. Но факт сомнению не подлежит.
Теперь самое интересное. Что в рамках этих процессов происходит с мужчинами? Этот блок вопросов я бы назвал трансформацией маскулинности. Первое, на что я хотел бы обратить внимание, – это сам термин «маскулинность». Как и все понятия, которыми мы пользуемся, оно многозначно. При этом одно значение, которое употребляется всегда и всюду, – это просто описательное понятие. Маскулинностью, или маскулинными свойствами называют те свойства, которые, предположительно, отличают мужчин от женщин. И второе, более сложное, понятие – это нормативный канон, система представлений о том, каким должен быть мужчина (мы всегда говорим о «настоящем» мужчине). Эти идеальные, нормативные представления – это более серьезное понятие, здесь больше проблем.
Я бы хотел еще обратить ваше внимание на то, почему я пользуюсь именно термином «маскулинность». Сейчас Сергей Ушакин, который больше всех пишет по этим вопросам, не хочет употреблять слово «маскулинность» и предпочитает ему «мужественность». В известном сборнике, который вы, наверное, читали, все это есть. Я думаю, что это большая ошибка. Потому что в русском языке (в английском, французском, немецком этого нет) слово «мужественность» имеет два значения. Оно обозначает не только мужские свойства, но и одинаково положительное для мужчин и женщин морально-психологическое качество.
Я столкнулся с этим в январе 1970 г., потому что обсуждение этой проблематики в нашей стране началось с моих двух статей в «Литературной газете». Статья называлась «Мужественные женщины, женственные мужчины», что-то такое. У меня эта статья не сохранилась, мне ее недавно нашли, я поместил ее на моем сайте, и вы можете посмотреть, как ставился этот вопрос в 1970 г. Мне тогда тоже казалось, что этим можно обойтись. Я мог заставить газету употребить иностранное слово, в те времена это было не совсем просто, но в данном случае это было возможно. Но мне казалось, что русские слова вполне адекватны, зачем нам лишние заимствования. Но если «женственность» еще туда-сюда, то с «мужественностью» сразу стало ясно, что возникает странная путаница. Потому что маскулинная женщина – это не просто мужественная, а она мужеподобная, т.е. возникают вещи совсем не комплиментарные, в то время как мужественная женщина – это очень хорошо. А женственная женщина – все очень хорошо, а женственный мужчина – совсем никуда, большой скандал. Поэтому я думаю, что лучше использовать слово, которое заведомо является термином и не вызывает лишних житейских ассоциаций.
Если от слов перейти к сути, то канон маскулинности оказывается, с одной стороны, очень жестким, абсолютно универсальным, одни и те же черты, нормативные требования во всех культурах. И в то же время он очень слабо отрефлексирован. Особенность и культуры, и мужского сознания на бытовом уровне (а оно производно от культуры) заключается в том, что мужчина всегда мыслит себя субъектом, он не может мыслить себя объектом, женщина – объект. А если ты всегда субъект, ты не можешь себя объективировать. А если ты не можешь себя объективировать, тебе трудно рефлексировать по поводу того, кто ты такой. Поэтому рефлексия больше идет о заведомо идеализированных нормативных образцах. А сопоставление этого с реалиями – в какой мере это соответствует реалиям индивидуальной психологии поведения и т.д. – оказывается достаточно сложным. Потому что для рефлексии требуется другой взгляд. Этим «другим» для мужчины является женщина. Поэтому изучение маскулинности в современном смысле слова, естественно, связано с феминизмом, потому что женщины посмотрели на себя, потом посмотрели на мужчин, и, нравится нам это или нет, они открыли в этом достаточно много нового и заслуживающего внимания.
Сдвиги, которые происходят сегодня, т.е. потеря гарантированного господствующего статуса и, соответственно, перестройка отношений в рамках какого-то партнерства, договоренностей и т.д. (честная конкуренция – нечестная, оставляю сейчас эти вещи), стимулируют рефлексию не только женскую, но и мужскую. Это позволяет мужчинам лучше осознавать слабость и свои собственные проблемы, причем не только на индивидуальном уровне (к чему я дальше вернусь, потому что это один из самых важных практических сюжетов), это всегда существовало, но и поставить под вопрос канон маскулинности так, как он сложился в культуре, который очень привлекателен и замечателен.
При всей монолитности (а мужчина – это всегда монолит, субъект, цельный, сильный, могучий и т.д.) он всегда внутренне противоречив. И если говорить о противоречивости канона маскулинности, то универсальное, всеобщее во всех культурах, везде и всюду, противоречие заключается в том, что мужчина определяет себя и культура определяет мужчину через оппозицию к женщине. Но эта оппозиция идет по двум принципам, которые не совпадают друг с другом. Это два принципа мужской жизни – фаллос и логос. Я эти вещи достаточно подробно рассматривал на изобразительном материале в книге «Мужское тело в истории культуры». Но это проблема не только репрезентации мужского тела. Дело в том, что маскулинность всегда и всюду является практически синонимом сексуальности, настоящий мужчина всегда сексуален, у него большие яйца, соответствующих размеров достоинство. Само понятие «фаллический образ» – это символ мужской силы, могущества, власти и т.д.
Но одновременно опять-таки практически всюду существует другой символ обозначения маскулинности. Это логос, рациональное начало. Подразумевается, что у женщины нет фаллоса, и поэтому они, как говорил Фрейд, завидуют пенису. Я не буду сейчас говорить о различии между пенисом и фаллосом. На самом деле, мужчины завидуют чужому достоинству, женщины не завидуют. Точно так же подразумевается, что мужчина воплощает собой рациональное начало, логос, а женщина – существо чувственное, и поэтому это ей не свойственно.
Поскольку эти два принципа и в самых древних, и в других культурах – всюду воспроизводятся. Ланкам даже пытался их соединить в одну: фаллоцентризм и логоцентризм соединил в понятие фаллогоцентризм. Имелось в виду мужское достоинство, мужская власть, что центр маскулинности – это фаллос и логос. Но если вы посмотрите и повседневную психологию, и материалы любой культуры, вы увидите, что эти два начала никогда не совпадают, они находятся в оппозиции. И мужчина, с одной стороны, могущественный, сильный, сексуальный и т.д., а с другой стороны, этот сильный мужчина не в состоянии контролировать собственную эрекцию. А контроль над эрекцией – прообраз прочего мужского самоконтроля. Поэтому в разных культурах повторяются (хотя люди друг друга не знали) одни и те же вещи о том, что когда поднимается маленькая головка, в большой мужской голове начинается смятение, отсюда эта сложная проблема. Т.е. идея мужской монолитности, этого образа, на самом деле, не подтверждается ни психологически, ни антропологически.
И это проявляется на самых разных вещах. Допустим, разные модели маскулинности сосуществуют в одной и той же культуре. Например, средневековая культура вся маскулинна. Но при этом одна модель – рыцарская, а другая – монашеская. И с точки зрения обыденного сознания рыцарской культуры монахи, которые по определению не сексуальны, были проблематичны: мужчины они или не мужчины. Но в другой системе координат оказывается, что тот человек, который в состоянии обуздать свои собственные неодолимые импульсы, подчинить их, по этому критерию оказывается большим мужчиной, чем любой воин, который рвет страсти в клочья, не может себя сдержать. Т.е. эти вещи существовали всегда, но они не особенно рефлексировались.
Если заниматься историей культуры или символической культурой на примере Греции – проблема дионисийской культуры, аполлоновской культуры. Разные модели, соответственно, разные изображения. И классическая греческая скульптура – это, извините, не фаллические статуи, там не те параметры, не те знаки. Т.е. это реально можно пощупать, это не просто рассуждения из чистой философии.
Что происходит дальше. Сегодня в связи с усложнением мира и взаимоотношений усложняется и само понятие маскулинности. И сегодня, если бы мы захотели рассматривать проблемы маскулинности более профессионально и социологически, то основное понятие было введено австралийским очень известным социологом (хотя он профессор педагогики) и поддержано феминизмом. Раньше этот человек назывался Роберт или Боб Коннел, а теперь он называется Рейвен Коннел. Я как раз в связи с этой работой возобновил с ним знакомство. Мы когда-то, много лет назад, встречались в Гарварде, а тут мне понадобились его новые статьи, я ему написал, он оказался теперь не Бобом, а Рейвеном. Что это значит, я не знаю. Он ввел понятие гегемонной маскулинности.
Первоначально это основывалось на наблюдениях в школах – что происходит в школе с мальчиками. Выясняется, что существует модель гегемонной маскулинности. Это понятие не обозначает свойства отдельно взятого мужчины или мальчика, а это нормативная структура, которая, однако, обеспечивает этому мальчику или мужчине, который предположительно обладает этими качествами и разделяет эти ценности, положение на вершине гендерной иерархии. Первоначальные понятия были достаточно спутанными, Рейвен сложно пишет. И в прошлом году появилась статья, в которой они подвели итоги тому, что произошло с понятием и исследованием за 25 лет, и в связи с этим многое уточнилось. Но главное, что осталось в силе, – это то, что гегемонная маскулинность, при том, что она больше всего бросается в глаза, не является единственной мужской идентичностью.
Наряду с гегемонной маскулинностью, которая стоит на верхушке, существуют разные другие идентичности. Например, есть (это трудно перевести на русский язык, неудачно звучит) «соучаствующая маскулинность», complicit masculinity – это модель поведения тех мужчин, которые не прилагают усилий для того, чтобы занять эту гегемонную позицию, это достаточно сложно, не всем под силу, и не всем даже хочется. Значит, кто-то в этой системе занимает подчиненную, вспомогательную роль, но при этом пользуется преимуществами в этой иерархической системе. Причем эта иерархическая система означает не только подчинение женщин, но и подчинение других мужчин.
И третья категория (сейчас в эмпирических исследованиях их называется больше) – это подчиненная маскулинность. Прежде всего подразумеваются геи, гомосексуалы. Они не подчиненные, не настоящие, они находятся внизу. Но при этом важны две идеи. Что маскулинность не одна, они разные, и что они образуют иерархическую систему. Но эта иерархическая система не является чем-то раз и навсегда данным, одинаковым, в каждой конкретной школе, коллективе, учреждении, в каждом мужском сообществе оно перестраивается, изменяется. Вокруг этого идет и торговля, и борьба, кто кого. Это динамический процесс, не раз и навсегда данные личностные свойства, а это характеристика культуры и социальной структуры. И неслучайно именно эта система понятий легла в основу современных исследований маскулинности.
Причем она заведомо содержит в себе (это очень важно иметь в виду) критическое ядро. Мы маскулинность понимаем как нечто монолитное, данное, такое замечательное, «сильный, смелый, героический, все может» и т.д., а критическое отношение не заложено. Между тем эта система оказывается сегодня дисфункциональной, с учетом изменившихся условий и характера отношений. Поэтому критическое отношение к ней, ее деконструкция (в феминистских это терминах или в каких-то других – нас сейчас не волнует) оказываются очень важными.
Теперь от категорий перейдем к тому, что же происходит с мужчинами, как они реагируют на эти перемены, что мы видим в эмпирическом материале. Мужчины не одинаковы. Они представляют собой разные типы маскулинности, их психологические свойства всегда были и остаются разными. Но вместе с тем для понимания маскулинных черт, в том числе и психологических черт мужчин, очень важно еще одно понятие, которое мне кажется таким же синонимом маскулинности (и даже большим синонимом), как сексуальность. Это понятие – универсальный социальный и психологический феномен – называется гомосоциальностью. Не путать с гомосексуальностью. Это универсальное явление, не только мужское свойство. Это ориентация людей на общение и деятельность прежде всего с теми, кто на них похож. В этом смысле это родовое понятие.
Но если говорить о мужчинах, то это свойство им особенно характерно – это желание и потребность отделяться от женщин, потребность в сегрегации, в поддержании особых отношений, в общении и т.д. Это универсальный антропологический феномен, громадная литература, мужские сообщества, тайные общества, союзы и т.д., в которых развертывалась мужская жизнь в древности. Четкое, абсолютное разграничение мужских и женских функций. Потом это уходит. Но как только мужские закрытые сообщества и т.д. утрачивают свое значение, потому что изменился характер общественных отношений или туда проникли женщины и т.д., мужчины тут же создают себе что-то другое: закрытые клубы, спортивные общества, футболисты, фанаты. Т.е. универсальное явление мужской культуры – исключение женщин.
Это явление также универсально психологически. Есть абсолютно надежные психологические данные, в том числе кросскультурные, которые показывают одну и ту же картину. Уже в возрасте трех лет половую сегрегацию начинают девочки, потому что у них раньше формируется самосознание. Они начинают предпочитать играть с девочками, а не с мальчиками. Т.е. начинают они. Но уже к пяти годам инициативу полностью перехватывают мальчики, и для мальчиков это становится жесткой абсолютной нормой – исключение девочек. Настоящий мальчик – это тот, в котором нет ничего девчоночьего, и этот процесс исключения продолжается. То, что раньше называли культурой детства, сегодня стало понятно, что это не единая культура, а это мальчиковая и девчоночья культура. И это продолжается до конца подросткового возраста, причем не только когда есть раздельное обучение, специальная организация, но когда все совместное, когда все внимание направлено на то, чтобы мальчики и девочки водились вместе, – все равно спонтанно происходит сегрегация.
И, по-видимому, в этих условно сегрегированных союзах, сообществах, деятельности и формируются те черты, которые потом называются мужскими, или маскулинностью. Потому что когда вы берете отдельно взятых мальчиков и девочек, между ними есть, конечно, какие-то различия, в том числе и половые, гендерные, но по отдельности это не так заметно и не так существенно. Как только они оказываются вместе, возникает эта проблема. Поэтому задача заключается в том, каким образом, по каким принципам мальчики и девочки будут налаживать свои взаимоотношения, если они растут, вроде бы, по отдельности (невзирая на усилия, которые прилагает взрослое общество для того, чтобы обеспечить их взаимодействие), а потом они должны будут встретиться.
Мужская гомосоциальность предполагает не только соответствующие группировки и соответствующую поэтизацию мужских отношений: мужское товарищество, дружба, я уж не говорю о воинской, это естественно. Но даже когда ничего военного нет и военного прошлого нет, все равно «мужская дружба» и это все поэтизируется, становится эталоном настоящего мужчины. Это вполне реальные, очень важные ценности.
Но при этом здесь всегда наблюдается иерархия, мужчины разные. И особую роль играет гомофобия (я не буду на этом подробно останавливаться), которая возникает в этих мужских сообществах и имеет определенные функции. С одной стороны, мужское сообщество, в котором складываются (в особенности если это действительно воинское сообщество, где женщин нет) очень значимые личностные, эмоциональные привязанности между мужчинами. В мужском сознании любые отношения вне зависимости от того, каковы они на самом деле по своей физиологической, психологической природе, часто описываются в сексуальных терминах, это любая иерархия: кто кого, кто сверху, кто кого опустил, кто кому начальник. Здесь возникает проблема гомоэротических чувств. И гомофобия возникает, с одной стороны, как средство поставить барьер на этом пути. А с другой стороны (и это для нашей темы, пожалуй, более важно), она возникает как средство легитимации и создания иерархии внутри мужского сообщества – отделить настоящих мужчин от ненастоящих. Поэтому люди могут быть сколь угодно терпимыми и т.д.
Но это касается кого угодно, но не мальчиков-подростков. И не только потому, что он сам еще не знает, на каком он свете, и он не в состоянии проанализировать собственные переживания, чего ему надо бояться и чего ему не надо бояться. Но он должен доказывать себе и другим, что он настоящий. Доказывать он это должен и может прежде всего своей гетеросексуальностью. И проще всего это доказать демонстрацией гомофобии. Т.е. за этим стоит, как сформулировал второй крупнейший специалист в области мужских исследований после Коннела американский социолог Майкл Кюммель, тот факт, что гомофобия направлена не только против геев. Это способ создания иерархии, доказательство того, что я настоящий мужчина, а другой – ненастоящий. Потому что завышенного идеала маскулинности – мальчик самый хороший, самый смелый, он большой и решительный – достичь невозможно. Поэтому для того чтобы это реализовать, надо кого-то опустить, кого-то принизить. Это аспект той же самой проблемы.
Что происходит дальше. Мы уже переходим к психологии. В чем преимущества и в чем слабости гегемонной маскулинности и ее производных? Это, пожалуй, самый интересный вопрос. Вся предыдущая социологическая часть была абсолютно необходима, чтобы это понять. Дело в том, что гегемонная маскулинность дает преимущества: положение, власть, статус, авторитет у сверстников, других мужчин. Я хочу еще раз подчеркнуть, что существует ошибочное представление о том, что для мужчины главной референтной группой являются женщины. Далеко не всегда. Для мужчины, для мальчика в особенности, главной референтной группой являются другие мальчики. Он с ними соревнуется, их должен победить, он себя оценивает по их критериям, даже успех у девочек должен быть подтвержден в компании мальчиков. В этом смысле отношения между мужчинами и мальчиками всегда субъектно-субъектные, даже если они конфликтные, иерархические и т.д.
Что касается женщины, девочки, то для того чтобы мальчик ее осознал как субъекта, должно пройти много времени. И не всегда, не у всех мужчин это получается. Так же, как гомосоциальность – это очень широкое понятие. Вы без труда вспомните, что существует множество мужчин, абсолютно гетеросексуальных, которые спят только с женщинами, ничего другого не хотят и не будут делать. Но это единственное, что они хотят делать с женщинами. А все остальное – работать, проводить досуг, разговаривать – они будут с другими мужчинами, и женщину в эти другие вещи могут допускать, могут не допускать. Это в какой-то степени проблематично.
Однако эта гегемонная маскулинность, персонифицированная в каких-то качествах, создает также ряд психологических проблем и противоречий, которые, в особенности в современных условиях, о которых я говорил, выглядят отчетливо дисфункциональными и создают для мужчин невыгоду. Первое – это нереалистический образ Я. Настоящий мужчина должен быть всегда и во всем первым, он старается это сделать. В этом отношении эта установка действительно способствует тому, что он становится сильным, конкурентоспособным. Но если у него это не получается (а это не у всех и не всегда получается), то оборотная сторона этого дела – неврозы, чувство неполноценности и то, что я назвал бы комплексом обманщика или комплексом самозванца. Каждый мальчик, даже самый сильный и успешный, где-то в глубине души знает, что он самозванец. Он притворяется смелым, но он испытывает страх и поэтому чувствует себя самозванцем. На самом деле, в этом нет ничего страшного. Преодоление страха – это и есть смелость, и потом это все вырабатывается. Но это достаточно сложный процесс, и его надо учитывать в воспитании. Если мы этого не учтем, могут быть большие издержки.
Я захватил сегодня с собой опубликованный в «Московском комсомольце» потрясающий документ – «Исповедь террориста». Это подлинный дневник 19-летнего молодого человека Ильи Тихомирова, студента, который устроил взрыв на Черкизовском рынке. И это его записи, очень характерные черты. Этот мальчик все время испытывает чувство неполноценности, он чувствует, что он не настоящий мужчина. Это очень интересно, сейчас я найду одну цитату. Он участвует в какой-то казачьей демонстрации, казачьем митинге, в военной форме и т.д. И в то же время он не чувствует себя настоящим мужчиной. «Скольким людям я обещал сделать что-то и не сделал. Такая особенность прослеживается на протяжении всей моей бестолковой жизни. Пообещал только потому, что нет духу сказать «нет». Это мерзкая особенность мягкого сопливого характера, характера не мужского». Дальше демонстрация выдана формой. «Но я понял, что у меня нет воли и характера, я не могу ударить первым, я боюсь драться. Странно, что я не гей, хотя характер пидорский». Это его отсутствие самоуважения, потому что его нормативные представления абсолютно не соответствуют его индивидуальным возможностям и способностям, и все это выражается в конечном счете в агрессии, в соответствующей идеологии, его можно куда угодно подставить.
Вторая издержка – это блокирование эмоциональных реакций. Есть громадная литература о неэкспрессивном мужчине, о том, что мужчина испытывает трудности с самораскрытием, с эмоциональным контактом как с другими мужчинами (потому что самораскрытие означает сказать что-то самое болезненное, а самое болезненное – это стыдное, поэтому общение ограничивается), так и с женщинами.
Третий момент – это апелляция к силе там, где нужны переговоры. Я уже процитировал один пример, он сюда относится. Один американский психолог, автор бестселлера, посвященного мальчикам, формулирует мысль, что если мальчики не плачут слезами, то некоторые из них будут плакать пулями, и это имеет прямое отношение к терроризму и пр. Т.е. опять же противоречивая модель, маскулинность имманентно содержит в себе культ насилия, и не надо выводить его только из тестостерона и других гормональных вещей. Тестостерон – у всех, а агрессивное поведение – не у всех.
О школьном буллинге... Это оказалась мировая проблема, только мы об этом не знаем. Оказалось, что уже 20 лет назад это слово стало термином. Bully означает «хулиган», «драчун». Всюду это бывает, но когда общество стало перестраиваться на принципы миролюбия, толерантности, с этим стало трудно мириться, и оно превратилось в громадную проблему.
Естественно, в меняющихся условиях меняется и мужская психология. Представление о том, что мужчина – монолит, что он не меняется, а только распадается на составные части, либо занимается террором, либо нет, неверно. Есть новые мужчины (их так условно называют), и по статистике это видно, которые усваивают новые модели поведения, в том числе и в отношениях с женщинами. Но это сопряжено с трудностями.
Сейчас я занят книгой «Мальчик, отец, мужчина», где рассматриваются особенности мальчикового поведения. Но интеллектуально самая интересная для меня сегодня проблема – это отцовство. Это главная мужская идентичность, и она оказывается сегодня очень проблематичной. Отцовство всегда считалось показателем не только сексуальности, но и маскулинности в традиционном обществе. Если нет детей, ты не мужчина, сколько бы ты ни занимался сексом – это игры. Но эти вещи отмерли давно, с изменением культуры. Потом стали возникать более тонкие вещи. А сегодня институт стал проблематичным, потому что появились новые требования, которых никогда не было.
Отцовство всегда был значимым, но институт отцовства синонимичен отношениям власти. И реально самый древний, самый массовый стереотип отцовства – это отсутствующий отец. Как Бог-отец, он всем управляет, но дома его нет, и это власть. А потом он стал кормильцем. А сегодня в новых условиях положение изменилось. От него продолжают ждать, чтобы он был кормильцем. Хотят, чтобы он был полностью кормильцем, – это российская установка. На Западе, где реальное равенство, где реально не одна зарплата, это не так жестко существует. Но всюду, независимо от того, какие мы мужчине предъявляем требования (чтобы он был кормильцем-поильцем), от него еще ждут, чтобы он был отзывчивым, нежным и проводил время с детьми. Происходит это? Да, происходит. Это можно увидеть и невооруженным глазом, и на это есть статистика.
Но с мужчинами, которые все это делают, которые хорошие и идут навстречу, опять же оказывается проблема. Во-первых, ростки этого нового, хорошего отцовства у мужчин, для которых дети более важны и они хотят с ними иметь контакт, –полностью погашаются статистикой разводов. Потому что эти мужчины также оказываются в ситуации риска развода. А развод – это потеря детей, а дети – не все равно, не «другая будет женщина, других родим». Они оказываются наиболее ранимыми. И статистика разводов практически аннулирует социальный прирост хороших отцов. И, с другой стороны, нет справедливости. Мужчины, которые отвечают самым хорошим критериям, – наиболее ранимые, чувствительные, и в случае неудач они оказываются жертвами. А для того, кто доминантный, гегемонный, это не главное. Т.е. мы сталкиваемся с большой проблемой.
Я хотел поговорить еще об одной большой проблеме, которая здесь выплывает, – о мужском здоровье. Потому что сегодня мужское здоровье – это опять же глобальная проблема. Причем речь идет не только о каких-то специфически мужских болезнях, потому что есть специфически женские болезни, и говорить, чьи лучше, чьи хуже, кому хорошо, кому плохо – несерьезный разговор. Но речь идет о том, что очень многие мужские болезни, мужские проблемы со здоровьем связаны с тем же самым каноном маскулинности. Не только у нас (у нас страна просто дремучая), но в Америке (где об этом достаточно много говорят и пишут) все равно мужчины вдвое реже женщин обращаются к врачу, они не могут просить о помощи и т.д. Т.е. эта идея сильного мужчины, которая сама по себе хорошая, привлекательная, имеет оборотную сторону. При этом, оставляя в стороне слабых, ненастоящих мужчин, у которых что-то не ладно, самые канонически сильные мужчины оказываются одновременно проблемными.
Были исследования сексуальности. Естественно, самые доступные кролики – это студенты. Что представляют собой юноши, которые пользуются наибольшим успехом у девочек, меняют их как перчатки, успешны? Прогнали их по громадной батарее тестов и получили на выходе сводную вещь – любовь к новизне и риску. Специальный термин sensation sacking значит «любители острых ощущений». Это психологический синдром, он есть не только у мужчин, но и у женщин. Но у мужчин он больше, и, кроме того, у мужчин это нормативно, это очень хорошо. К тому же это где-то коррелирует с повышенной секрецией тестостерона, т.е. это очень удачливые мальчики.
В средних классах школы они лидеры в своих компаниях, потому что они рослые, маскулинные, стукнуть могут, им очень хорошо. В старших классах их начинают любить девочки, потому что девочки любят тех мальчиков, которых уважают мальчики, опять же это все тоже хорошо. Но потом оказывается, что эти мальчики находятся одновременно, как минимум, в трех группах риска. Они оказываются в группе риска по изнасилованию, потому что они не могут допустить, что женщина им скажет «нет» (все скандалы с самыми титулованными спортсменами). Они оказываются в группе риска по алкоголизму и по наркозависимости. Лечить их не надо, истреблять не надо, они очень хороши, дай Бог им здоровья. Но соответствующая диагностика и психотерапия оказываются необходимы.
У нас об этом не помнят, но у нас четко разделено, что мужчина – это воин, защитник отечества, а дети – это женская забота. У нас есть демографическая программа, там обозначены только женщины. Я не против того, что деньги дают женщинам (женщинам и надо давать), но во всех этих разговорах мужчина как таковой, как отец, отсутствует. А для того чтобы были семейные ценности, о которых надо договариваться, которым надо сопереживать, надо, чтобы оставались черты, которые мальчики вытравляют из себя как женственные и, следовательно, не мужские, – это тупиковая ситуация.
Я заканчиваю. Что я могу сказать об этой проблеме? Никакой глобальной катастрофы с мужчинами не происходит. Ничего глобального нет, если исключить один момент, я о нем не говорил. Очень сложные вещи связаны с экологией, но они влияют не только на мужчин, но и на женщин. Здесь действительно есть очень серьезные проблемы. Прогнозы биологов и генетиков о том, что через 100 лет мужчин может не стать вообще, – это серьезные вещи, но это не наш сюжет. Если брать социальные и психологические вещи, никакой катастрофы, ничего фатального нет. Просто мы сталкиваемся с новыми условиями. И в этих условиях мужчина вовсе не утрачивает своих замечательных качеств, а он оказывается в проблемной ситуации. И эту ситуацию надо осмысливать, надо находить соответствующие формы не глобального переустройства мира и гендерного порядка (это утопия), но оказания помощи и смягчения тех трудностей, которые возникают в результате современных тенденций развития. Вот что я хотел сказать. Спасибо. Извините за некоторую сумбурность, просто мне хотелось сказать все главное.
Мой подход принципиально другой. Я с большим интересом воспринимаю эти вещи, там действительно много полезного. Но для того чтобы понять долгосрочные исторические тенденции, нужна классическая, кондовая социология, хотите марксистская, хотите функционалистская. Нужна серьезная социальная статистика, для того чтобы посмотреть, а что на самом деле меняется, где и как. И только после этого можно говорить о чем-то другом.
Поскольку времени у нас мало и у меня нет никакой уверенности в том, что мне удастся сказать все, что я хочу, я начну с того, что четко сформулирую мой основной тезис. Он заключается в том, что существуют две взаимосвязанные глобальные тенденции. Они проявляются в разных мерах, в разных странах, в разных сферах деятельности, в разных классах, но это глобальные тенденции. Первая тенденция – социальная. Ее суть заключается в том, что происходит беспрецедентная в истории человечества (если не касаться первобытности, где были разные вещи) ломка традиционной общественной системы, общественного разделения труда между мужчинами и женщинами и всего гендерного порядка.
В доиндустриальном и раннем индустриальном обществе взаимодействие мужчин и женщин было поставлено в достаточно жесткие рамки, и так называемся борьба полов (о которой все говорили и писали) развертывалась на индивидуальном уровне: в семье, в постели. Но рамки соперничества между мужчинами и женщинами были очень ограничены. Они были четко ограничены социальными условиями. Мужчины соревновались не только из-за женщин (но из-за женщин тоже), друг с другом, женщины соперничали друг с другом из-за мужчин, но в социуме они практически не пересекались, потому что у них были жестко очерченные роли. При этом никаких особых мужских или женских качеств не требовалось.
Пример, который я очень люблю. Бальзаковские женщины (не по возрасту, а героини Бальзака) были энергичными, беспощадными, как и их мужья. Но в то время женщина, которая хотела быть социально активной и влиятельной, не могла этого сделать самостоятельно. Для того чтобы чего-то добиться, она должна была либо найти соответствующего мужчину и выйти за него замуж, либо, если такого не было, она брала того, кто «подходящий», и делала ему карьеру, в том числе своими женскими средствами. И только таким образом она добивалась того, чего хотела. Потому что публичная жизнь для женщин была закрыта, и эти запреты были достаточно жесткими.
Сегодня практически эти границы размыты, хотя не до конца уничтожены. Но принципиально новый момент, чего никогда не было, заключается в том, что конкуренция (это одновременно и форма сотрудничества, кооперация) между мужчинами и женщинами идет во всех сферах общественной жизни: труд, политика и т.д. Это принципиально иной тип отношений.
Отсюда вытекает вторая тенденция, здесь уже речь идет о культурных нормах и психологии. Я вижу эту тенденцию не в том, что происходит уничтожение всяческих половых или гендерных различий (называйте как хотите, эти понятия разграничиваются менее строго, чем иногда хотелось бы). В результате возникает нечто типа психологического унисекса, где мужчина и женщина ничем друг от друга не отличаются. Глобальная тенденция, связанная с предыдущей, заключается в том, что происходит ослабление нормативной поляризации мужских и женских ролей, деятельностей и т.д. И в связи с этим (это очень важно, потому что это как раз источник оптимизма, которого обычно в разговорах на эти темы не бывает) происходит нормализация индивидуальных различий их стилей жизни. И эти индивидуальные различия стилей жизни, мышления и т.д. могут соответствовать и могут не соответствовать традиционным гендерным стереотипам маскулинности и фемининности.
Эти две взаимосвязанные тенденции – суть того, что происходит, и эти вещи надо осмысливать. Осмысливать их можно довольно четко, потому что есть большая социальная статистика. У меня по этим сюжетам есть немецкая национальная статистика, опубликованная в прошлом году, французская статистика, американская. Тенденции, действительно, глобальны.
В чем состоят объективные тенденции развития? Я опять говорю схематично. В сфере труда и производственных отношений происходит ломка профессионального разделения труда, включение женщин в профессиональный труд. Они быстро осваивают мужские профессии, связанные с этим стиль и образ жизни. Хотя преимущественное сосредоточение мужчин в одних местах, женщин – в других существовало и будет существовать долго, а в чем-то, может быть, и всегда. Но жесткого деления нет, и процесс этот глобален, происходит всюду.
В сфере политики с определенным отставанием (потому что экономические сдвиги происходят быстрее) та же самая тенденция в отношениях власти. С одной стороны, мы видим появление политических лидеров-женщин, что может совершенно не соответствовать ситуации на массовом уровне в стране. С другой стороны, мы видим появление женщин на массовом уровне, их роль в политической жизни и т.д.
Третья сфера – образование. Поскольку сегодня образование является ключом ко всему остальному, карьерному успеху и продвижению, мы всюду видим отчетливую тенденцию, и в странах «третьего мира»: как только девочки получают доступ к образованию, они не только сравниваются с мальчиками, но начинают их опережать по целому ряду показателей. Очень выразительная мировая статистика. В то же время на высших ступенях карьеры эта разница исчезает, мужчины продолжают командовать парадом. Почему женщины, которые опережают мальчиков в школе по успеваемости, по целому ряду показателей отстают в дальнейшем – это большой вопрос, и здесь существуют разные объяснения.
И, наконец, последняя сфера, которую надо обозначить. Беда философии и науки в том, что гендерные проблемы обсуждаются так, как если бы они были сексуальными проблемами. Это неадекватный угол зрения, но аспект, тем не менее, очень важный: сексуальная жизнь, брачно-семейные отношения. И тут мы тоже всюду видим новые принципы: партнерство, равенство. Вопрос о том, кто глава семьи, имеет сегодня для социологов чистое значение индикатора, потому что это показывает уровень притязаний мужа и жены. А если мы хотим представить реальные вещи, то мы должны спрашивать (причем это было ясно уже в 80-е гг. даже в нашей стране, не говоря уже о Западе) механизмы принятия решений, кто принимает решения по каким вопросам. И картина оказывается гораздо более сложной, чем раньше. В сфере сексуальности громадное значение имеет появление контрацепции, в особенности женской, которая дает женщинам право решающего голоса в фундаментальном вопросе о репродукции, зачинать – не зачинать, рожать – не рожать и т.д.
Эти вещи происходят, разумеется, неравномерно в разных сферах, я это уже говорил. Наша страна – вполне кондовая, сексистская. Поэтому если мы хотим понимать глобальные тенденции, то надо смотреть, по Марксу, там, где они проявились раньше, достигли определенной степени зрелости, и к тому же они уже исследованы. Поэтому можно представить себе, существуют у нас другие варианты или нет. В этом отношении западные данные представляются мне наиболее интересными, и именно их надо обсуждать. Потому что остальное можно домысливать или говорить о том, какие здесь отличия.
Еще очень важный момент. Движущей силой этих процессов, их субъектом, являются женщины. Если мы возьмем все перемены, оказывается, что всюду женщины усваивают мужские позиции, роли, стили поведения, соответственно происходит их психологическая перестройка. У мужчин изменений меньше. Если вам нравятся глобальные теории, – из которых, однако, невозможно вывести историческое развитие, но они привлекательны своей глобальностью – можете объяснить это, по Геодакяну, большей пластичностью женского начала, податливостью, обучаемостью. Однако без этого можно обойтись. Можно в русле самой что ни на есть кондовой марксистской парадигмы вспомнить Ленина о том, что тот класс, который заинтересован в изменении, который является субъектом этих изменений, в их ходе переживает наибольшие изменения. А с тем классом, который в обороне и теряет позиции, дело обстоит иначе. Но факт сомнению не подлежит.
Теперь самое интересное. Что в рамках этих процессов происходит с мужчинами? Этот блок вопросов я бы назвал трансформацией маскулинности. Первое, на что я хотел бы обратить внимание, – это сам термин «маскулинность». Как и все понятия, которыми мы пользуемся, оно многозначно. При этом одно значение, которое употребляется всегда и всюду, – это просто описательное понятие. Маскулинностью, или маскулинными свойствами называют те свойства, которые, предположительно, отличают мужчин от женщин. И второе, более сложное, понятие – это нормативный канон, система представлений о том, каким должен быть мужчина (мы всегда говорим о «настоящем» мужчине). Эти идеальные, нормативные представления – это более серьезное понятие, здесь больше проблем.
Я бы хотел еще обратить ваше внимание на то, почему я пользуюсь именно термином «маскулинность». Сейчас Сергей Ушакин, который больше всех пишет по этим вопросам, не хочет употреблять слово «маскулинность» и предпочитает ему «мужественность». В известном сборнике, который вы, наверное, читали, все это есть. Я думаю, что это большая ошибка. Потому что в русском языке (в английском, французском, немецком этого нет) слово «мужественность» имеет два значения. Оно обозначает не только мужские свойства, но и одинаково положительное для мужчин и женщин морально-психологическое качество.
Я столкнулся с этим в январе 1970 г., потому что обсуждение этой проблематики в нашей стране началось с моих двух статей в «Литературной газете». Статья называлась «Мужественные женщины, женственные мужчины», что-то такое. У меня эта статья не сохранилась, мне ее недавно нашли, я поместил ее на моем сайте, и вы можете посмотреть, как ставился этот вопрос в 1970 г. Мне тогда тоже казалось, что этим можно обойтись. Я мог заставить газету употребить иностранное слово, в те времена это было не совсем просто, но в данном случае это было возможно. Но мне казалось, что русские слова вполне адекватны, зачем нам лишние заимствования. Но если «женственность» еще туда-сюда, то с «мужественностью» сразу стало ясно, что возникает странная путаница. Потому что маскулинная женщина – это не просто мужественная, а она мужеподобная, т.е. возникают вещи совсем не комплиментарные, в то время как мужественная женщина – это очень хорошо. А женственная женщина – все очень хорошо, а женственный мужчина – совсем никуда, большой скандал. Поэтому я думаю, что лучше использовать слово, которое заведомо является термином и не вызывает лишних житейских ассоциаций.
Если от слов перейти к сути, то канон маскулинности оказывается, с одной стороны, очень жестким, абсолютно универсальным, одни и те же черты, нормативные требования во всех культурах. И в то же время он очень слабо отрефлексирован. Особенность и культуры, и мужского сознания на бытовом уровне (а оно производно от культуры) заключается в том, что мужчина всегда мыслит себя субъектом, он не может мыслить себя объектом, женщина – объект. А если ты всегда субъект, ты не можешь себя объективировать. А если ты не можешь себя объективировать, тебе трудно рефлексировать по поводу того, кто ты такой. Поэтому рефлексия больше идет о заведомо идеализированных нормативных образцах. А сопоставление этого с реалиями – в какой мере это соответствует реалиям индивидуальной психологии поведения и т.д. – оказывается достаточно сложным. Потому что для рефлексии требуется другой взгляд. Этим «другим» для мужчины является женщина. Поэтому изучение маскулинности в современном смысле слова, естественно, связано с феминизмом, потому что женщины посмотрели на себя, потом посмотрели на мужчин, и, нравится нам это или нет, они открыли в этом достаточно много нового и заслуживающего внимания.
Сдвиги, которые происходят сегодня, т.е. потеря гарантированного господствующего статуса и, соответственно, перестройка отношений в рамках какого-то партнерства, договоренностей и т.д. (честная конкуренция – нечестная, оставляю сейчас эти вещи), стимулируют рефлексию не только женскую, но и мужскую. Это позволяет мужчинам лучше осознавать слабость и свои собственные проблемы, причем не только на индивидуальном уровне (к чему я дальше вернусь, потому что это один из самых важных практических сюжетов), это всегда существовало, но и поставить под вопрос канон маскулинности так, как он сложился в культуре, который очень привлекателен и замечателен.
При всей монолитности (а мужчина – это всегда монолит, субъект, цельный, сильный, могучий и т.д.) он всегда внутренне противоречив. И если говорить о противоречивости канона маскулинности, то универсальное, всеобщее во всех культурах, везде и всюду, противоречие заключается в том, что мужчина определяет себя и культура определяет мужчину через оппозицию к женщине. Но эта оппозиция идет по двум принципам, которые не совпадают друг с другом. Это два принципа мужской жизни – фаллос и логос. Я эти вещи достаточно подробно рассматривал на изобразительном материале в книге «Мужское тело в истории культуры». Но это проблема не только репрезентации мужского тела. Дело в том, что маскулинность всегда и всюду является практически синонимом сексуальности, настоящий мужчина всегда сексуален, у него большие яйца, соответствующих размеров достоинство. Само понятие «фаллический образ» – это символ мужской силы, могущества, власти и т.д.
Но одновременно опять-таки практически всюду существует другой символ обозначения маскулинности. Это логос, рациональное начало. Подразумевается, что у женщины нет фаллоса, и поэтому они, как говорил Фрейд, завидуют пенису. Я не буду сейчас говорить о различии между пенисом и фаллосом. На самом деле, мужчины завидуют чужому достоинству, женщины не завидуют. Точно так же подразумевается, что мужчина воплощает собой рациональное начало, логос, а женщина – существо чувственное, и поэтому это ей не свойственно.
Поскольку эти два принципа и в самых древних, и в других культурах – всюду воспроизводятся. Ланкам даже пытался их соединить в одну: фаллоцентризм и логоцентризм соединил в понятие фаллогоцентризм. Имелось в виду мужское достоинство, мужская власть, что центр маскулинности – это фаллос и логос. Но если вы посмотрите и повседневную психологию, и материалы любой культуры, вы увидите, что эти два начала никогда не совпадают, они находятся в оппозиции. И мужчина, с одной стороны, могущественный, сильный, сексуальный и т.д., а с другой стороны, этот сильный мужчина не в состоянии контролировать собственную эрекцию. А контроль над эрекцией – прообраз прочего мужского самоконтроля. Поэтому в разных культурах повторяются (хотя люди друг друга не знали) одни и те же вещи о том, что когда поднимается маленькая головка, в большой мужской голове начинается смятение, отсюда эта сложная проблема. Т.е. идея мужской монолитности, этого образа, на самом деле, не подтверждается ни психологически, ни антропологически.
И это проявляется на самых разных вещах. Допустим, разные модели маскулинности сосуществуют в одной и той же культуре. Например, средневековая культура вся маскулинна. Но при этом одна модель – рыцарская, а другая – монашеская. И с точки зрения обыденного сознания рыцарской культуры монахи, которые по определению не сексуальны, были проблематичны: мужчины они или не мужчины. Но в другой системе координат оказывается, что тот человек, который в состоянии обуздать свои собственные неодолимые импульсы, подчинить их, по этому критерию оказывается большим мужчиной, чем любой воин, который рвет страсти в клочья, не может себя сдержать. Т.е. эти вещи существовали всегда, но они не особенно рефлексировались.
Если заниматься историей культуры или символической культурой на примере Греции – проблема дионисийской культуры, аполлоновской культуры. Разные модели, соответственно, разные изображения. И классическая греческая скульптура – это, извините, не фаллические статуи, там не те параметры, не те знаки. Т.е. это реально можно пощупать, это не просто рассуждения из чистой философии.
Что происходит дальше. Сегодня в связи с усложнением мира и взаимоотношений усложняется и само понятие маскулинности. И сегодня, если бы мы захотели рассматривать проблемы маскулинности более профессионально и социологически, то основное понятие было введено австралийским очень известным социологом (хотя он профессор педагогики) и поддержано феминизмом. Раньше этот человек назывался Роберт или Боб Коннел, а теперь он называется Рейвен Коннел. Я как раз в связи с этой работой возобновил с ним знакомство. Мы когда-то, много лет назад, встречались в Гарварде, а тут мне понадобились его новые статьи, я ему написал, он оказался теперь не Бобом, а Рейвеном. Что это значит, я не знаю. Он ввел понятие гегемонной маскулинности.
Первоначально это основывалось на наблюдениях в школах – что происходит в школе с мальчиками. Выясняется, что существует модель гегемонной маскулинности. Это понятие не обозначает свойства отдельно взятого мужчины или мальчика, а это нормативная структура, которая, однако, обеспечивает этому мальчику или мужчине, который предположительно обладает этими качествами и разделяет эти ценности, положение на вершине гендерной иерархии. Первоначальные понятия были достаточно спутанными, Рейвен сложно пишет. И в прошлом году появилась статья, в которой они подвели итоги тому, что произошло с понятием и исследованием за 25 лет, и в связи с этим многое уточнилось. Но главное, что осталось в силе, – это то, что гегемонная маскулинность, при том, что она больше всего бросается в глаза, не является единственной мужской идентичностью.
Наряду с гегемонной маскулинностью, которая стоит на верхушке, существуют разные другие идентичности. Например, есть (это трудно перевести на русский язык, неудачно звучит) «соучаствующая маскулинность», complicit masculinity – это модель поведения тех мужчин, которые не прилагают усилий для того, чтобы занять эту гегемонную позицию, это достаточно сложно, не всем под силу, и не всем даже хочется. Значит, кто-то в этой системе занимает подчиненную, вспомогательную роль, но при этом пользуется преимуществами в этой иерархической системе. Причем эта иерархическая система означает не только подчинение женщин, но и подчинение других мужчин.
И третья категория (сейчас в эмпирических исследованиях их называется больше) – это подчиненная маскулинность. Прежде всего подразумеваются геи, гомосексуалы. Они не подчиненные, не настоящие, они находятся внизу. Но при этом важны две идеи. Что маскулинность не одна, они разные, и что они образуют иерархическую систему. Но эта иерархическая система не является чем-то раз и навсегда данным, одинаковым, в каждой конкретной школе, коллективе, учреждении, в каждом мужском сообществе оно перестраивается, изменяется. Вокруг этого идет и торговля, и борьба, кто кого. Это динамический процесс, не раз и навсегда данные личностные свойства, а это характеристика культуры и социальной структуры. И неслучайно именно эта система понятий легла в основу современных исследований маскулинности.
Причем она заведомо содержит в себе (это очень важно иметь в виду) критическое ядро. Мы маскулинность понимаем как нечто монолитное, данное, такое замечательное, «сильный, смелый, героический, все может» и т.д., а критическое отношение не заложено. Между тем эта система оказывается сегодня дисфункциональной, с учетом изменившихся условий и характера отношений. Поэтому критическое отношение к ней, ее деконструкция (в феминистских это терминах или в каких-то других – нас сейчас не волнует) оказываются очень важными.
Теперь от категорий перейдем к тому, что же происходит с мужчинами, как они реагируют на эти перемены, что мы видим в эмпирическом материале. Мужчины не одинаковы. Они представляют собой разные типы маскулинности, их психологические свойства всегда были и остаются разными. Но вместе с тем для понимания маскулинных черт, в том числе и психологических черт мужчин, очень важно еще одно понятие, которое мне кажется таким же синонимом маскулинности (и даже большим синонимом), как сексуальность. Это понятие – универсальный социальный и психологический феномен – называется гомосоциальностью. Не путать с гомосексуальностью. Это универсальное явление, не только мужское свойство. Это ориентация людей на общение и деятельность прежде всего с теми, кто на них похож. В этом смысле это родовое понятие.
Но если говорить о мужчинах, то это свойство им особенно характерно – это желание и потребность отделяться от женщин, потребность в сегрегации, в поддержании особых отношений, в общении и т.д. Это универсальный антропологический феномен, громадная литература, мужские сообщества, тайные общества, союзы и т.д., в которых развертывалась мужская жизнь в древности. Четкое, абсолютное разграничение мужских и женских функций. Потом это уходит. Но как только мужские закрытые сообщества и т.д. утрачивают свое значение, потому что изменился характер общественных отношений или туда проникли женщины и т.д., мужчины тут же создают себе что-то другое: закрытые клубы, спортивные общества, футболисты, фанаты. Т.е. универсальное явление мужской культуры – исключение женщин.
Это явление также универсально психологически. Есть абсолютно надежные психологические данные, в том числе кросскультурные, которые показывают одну и ту же картину. Уже в возрасте трех лет половую сегрегацию начинают девочки, потому что у них раньше формируется самосознание. Они начинают предпочитать играть с девочками, а не с мальчиками. Т.е. начинают они. Но уже к пяти годам инициативу полностью перехватывают мальчики, и для мальчиков это становится жесткой абсолютной нормой – исключение девочек. Настоящий мальчик – это тот, в котором нет ничего девчоночьего, и этот процесс исключения продолжается. То, что раньше называли культурой детства, сегодня стало понятно, что это не единая культура, а это мальчиковая и девчоночья культура. И это продолжается до конца подросткового возраста, причем не только когда есть раздельное обучение, специальная организация, но когда все совместное, когда все внимание направлено на то, чтобы мальчики и девочки водились вместе, – все равно спонтанно происходит сегрегация.
И, по-видимому, в этих условно сегрегированных союзах, сообществах, деятельности и формируются те черты, которые потом называются мужскими, или маскулинностью. Потому что когда вы берете отдельно взятых мальчиков и девочек, между ними есть, конечно, какие-то различия, в том числе и половые, гендерные, но по отдельности это не так заметно и не так существенно. Как только они оказываются вместе, возникает эта проблема. Поэтому задача заключается в том, каким образом, по каким принципам мальчики и девочки будут налаживать свои взаимоотношения, если они растут, вроде бы, по отдельности (невзирая на усилия, которые прилагает взрослое общество для того, чтобы обеспечить их взаимодействие), а потом они должны будут встретиться.
Мужская гомосоциальность предполагает не только соответствующие группировки и соответствующую поэтизацию мужских отношений: мужское товарищество, дружба, я уж не говорю о воинской, это естественно. Но даже когда ничего военного нет и военного прошлого нет, все равно «мужская дружба» и это все поэтизируется, становится эталоном настоящего мужчины. Это вполне реальные, очень важные ценности.
Но при этом здесь всегда наблюдается иерархия, мужчины разные. И особую роль играет гомофобия (я не буду на этом подробно останавливаться), которая возникает в этих мужских сообществах и имеет определенные функции. С одной стороны, мужское сообщество, в котором складываются (в особенности если это действительно воинское сообщество, где женщин нет) очень значимые личностные, эмоциональные привязанности между мужчинами. В мужском сознании любые отношения вне зависимости от того, каковы они на самом деле по своей физиологической, психологической природе, часто описываются в сексуальных терминах, это любая иерархия: кто кого, кто сверху, кто кого опустил, кто кому начальник. Здесь возникает проблема гомоэротических чувств. И гомофобия возникает, с одной стороны, как средство поставить барьер на этом пути. А с другой стороны (и это для нашей темы, пожалуй, более важно), она возникает как средство легитимации и создания иерархии внутри мужского сообщества – отделить настоящих мужчин от ненастоящих. Поэтому люди могут быть сколь угодно терпимыми и т.д.
Но это касается кого угодно, но не мальчиков-подростков. И не только потому, что он сам еще не знает, на каком он свете, и он не в состоянии проанализировать собственные переживания, чего ему надо бояться и чего ему не надо бояться. Но он должен доказывать себе и другим, что он настоящий. Доказывать он это должен и может прежде всего своей гетеросексуальностью. И проще всего это доказать демонстрацией гомофобии. Т.е. за этим стоит, как сформулировал второй крупнейший специалист в области мужских исследований после Коннела американский социолог Майкл Кюммель, тот факт, что гомофобия направлена не только против геев. Это способ создания иерархии, доказательство того, что я настоящий мужчина, а другой – ненастоящий. Потому что завышенного идеала маскулинности – мальчик самый хороший, самый смелый, он большой и решительный – достичь невозможно. Поэтому для того чтобы это реализовать, надо кого-то опустить, кого-то принизить. Это аспект той же самой проблемы.
Что происходит дальше. Мы уже переходим к психологии. В чем преимущества и в чем слабости гегемонной маскулинности и ее производных? Это, пожалуй, самый интересный вопрос. Вся предыдущая социологическая часть была абсолютно необходима, чтобы это понять. Дело в том, что гегемонная маскулинность дает преимущества: положение, власть, статус, авторитет у сверстников, других мужчин. Я хочу еще раз подчеркнуть, что существует ошибочное представление о том, что для мужчины главной референтной группой являются женщины. Далеко не всегда. Для мужчины, для мальчика в особенности, главной референтной группой являются другие мальчики. Он с ними соревнуется, их должен победить, он себя оценивает по их критериям, даже успех у девочек должен быть подтвержден в компании мальчиков. В этом смысле отношения между мужчинами и мальчиками всегда субъектно-субъектные, даже если они конфликтные, иерархические и т.д.
Что касается женщины, девочки, то для того чтобы мальчик ее осознал как субъекта, должно пройти много времени. И не всегда, не у всех мужчин это получается. Так же, как гомосоциальность – это очень широкое понятие. Вы без труда вспомните, что существует множество мужчин, абсолютно гетеросексуальных, которые спят только с женщинами, ничего другого не хотят и не будут делать. Но это единственное, что они хотят делать с женщинами. А все остальное – работать, проводить досуг, разговаривать – они будут с другими мужчинами, и женщину в эти другие вещи могут допускать, могут не допускать. Это в какой-то степени проблематично.
Однако эта гегемонная маскулинность, персонифицированная в каких-то качествах, создает также ряд психологических проблем и противоречий, которые, в особенности в современных условиях, о которых я говорил, выглядят отчетливо дисфункциональными и создают для мужчин невыгоду. Первое – это нереалистический образ Я. Настоящий мужчина должен быть всегда и во всем первым, он старается это сделать. В этом отношении эта установка действительно способствует тому, что он становится сильным, конкурентоспособным. Но если у него это не получается (а это не у всех и не всегда получается), то оборотная сторона этого дела – неврозы, чувство неполноценности и то, что я назвал бы комплексом обманщика или комплексом самозванца. Каждый мальчик, даже самый сильный и успешный, где-то в глубине души знает, что он самозванец. Он притворяется смелым, но он испытывает страх и поэтому чувствует себя самозванцем. На самом деле, в этом нет ничего страшного. Преодоление страха – это и есть смелость, и потом это все вырабатывается. Но это достаточно сложный процесс, и его надо учитывать в воспитании. Если мы этого не учтем, могут быть большие издержки.
Я захватил сегодня с собой опубликованный в «Московском комсомольце» потрясающий документ – «Исповедь террориста». Это подлинный дневник 19-летнего молодого человека Ильи Тихомирова, студента, который устроил взрыв на Черкизовском рынке. И это его записи, очень характерные черты. Этот мальчик все время испытывает чувство неполноценности, он чувствует, что он не настоящий мужчина. Это очень интересно, сейчас я найду одну цитату. Он участвует в какой-то казачьей демонстрации, казачьем митинге, в военной форме и т.д. И в то же время он не чувствует себя настоящим мужчиной. «Скольким людям я обещал сделать что-то и не сделал. Такая особенность прослеживается на протяжении всей моей бестолковой жизни. Пообещал только потому, что нет духу сказать «нет». Это мерзкая особенность мягкого сопливого характера, характера не мужского». Дальше демонстрация выдана формой. «Но я понял, что у меня нет воли и характера, я не могу ударить первым, я боюсь драться. Странно, что я не гей, хотя характер пидорский». Это его отсутствие самоуважения, потому что его нормативные представления абсолютно не соответствуют его индивидуальным возможностям и способностям, и все это выражается в конечном счете в агрессии, в соответствующей идеологии, его можно куда угодно подставить.
Вторая издержка – это блокирование эмоциональных реакций. Есть громадная литература о неэкспрессивном мужчине, о том, что мужчина испытывает трудности с самораскрытием, с эмоциональным контактом как с другими мужчинами (потому что самораскрытие означает сказать что-то самое болезненное, а самое болезненное – это стыдное, поэтому общение ограничивается), так и с женщинами.
Третий момент – это апелляция к силе там, где нужны переговоры. Я уже процитировал один пример, он сюда относится. Один американский психолог, автор бестселлера, посвященного мальчикам, формулирует мысль, что если мальчики не плачут слезами, то некоторые из них будут плакать пулями, и это имеет прямое отношение к терроризму и пр. Т.е. опять же противоречивая модель, маскулинность имманентно содержит в себе культ насилия, и не надо выводить его только из тестостерона и других гормональных вещей. Тестостерон – у всех, а агрессивное поведение – не у всех.
О школьном буллинге... Это оказалась мировая проблема, только мы об этом не знаем. Оказалось, что уже 20 лет назад это слово стало термином. Bully означает «хулиган», «драчун». Всюду это бывает, но когда общество стало перестраиваться на принципы миролюбия, толерантности, с этим стало трудно мириться, и оно превратилось в громадную проблему.
Естественно, в меняющихся условиях меняется и мужская психология. Представление о том, что мужчина – монолит, что он не меняется, а только распадается на составные части, либо занимается террором, либо нет, неверно. Есть новые мужчины (их так условно называют), и по статистике это видно, которые усваивают новые модели поведения, в том числе и в отношениях с женщинами. Но это сопряжено с трудностями.
Сейчас я занят книгой «Мальчик, отец, мужчина», где рассматриваются особенности мальчикового поведения. Но интеллектуально самая интересная для меня сегодня проблема – это отцовство. Это главная мужская идентичность, и она оказывается сегодня очень проблематичной. Отцовство всегда считалось показателем не только сексуальности, но и маскулинности в традиционном обществе. Если нет детей, ты не мужчина, сколько бы ты ни занимался сексом – это игры. Но эти вещи отмерли давно, с изменением культуры. Потом стали возникать более тонкие вещи. А сегодня институт стал проблематичным, потому что появились новые требования, которых никогда не было.
Отцовство всегда был значимым, но институт отцовства синонимичен отношениям власти. И реально самый древний, самый массовый стереотип отцовства – это отсутствующий отец. Как Бог-отец, он всем управляет, но дома его нет, и это власть. А потом он стал кормильцем. А сегодня в новых условиях положение изменилось. От него продолжают ждать, чтобы он был кормильцем. Хотят, чтобы он был полностью кормильцем, – это российская установка. На Западе, где реальное равенство, где реально не одна зарплата, это не так жестко существует. Но всюду, независимо от того, какие мы мужчине предъявляем требования (чтобы он был кормильцем-поильцем), от него еще ждут, чтобы он был отзывчивым, нежным и проводил время с детьми. Происходит это? Да, происходит. Это можно увидеть и невооруженным глазом, и на это есть статистика.
Но с мужчинами, которые все это делают, которые хорошие и идут навстречу, опять же оказывается проблема. Во-первых, ростки этого нового, хорошего отцовства у мужчин, для которых дети более важны и они хотят с ними иметь контакт, –полностью погашаются статистикой разводов. Потому что эти мужчины также оказываются в ситуации риска развода. А развод – это потеря детей, а дети – не все равно, не «другая будет женщина, других родим». Они оказываются наиболее ранимыми. И статистика разводов практически аннулирует социальный прирост хороших отцов. И, с другой стороны, нет справедливости. Мужчины, которые отвечают самым хорошим критериям, – наиболее ранимые, чувствительные, и в случае неудач они оказываются жертвами. А для того, кто доминантный, гегемонный, это не главное. Т.е. мы сталкиваемся с большой проблемой.
Я хотел поговорить еще об одной большой проблеме, которая здесь выплывает, – о мужском здоровье. Потому что сегодня мужское здоровье – это опять же глобальная проблема. Причем речь идет не только о каких-то специфически мужских болезнях, потому что есть специфически женские болезни, и говорить, чьи лучше, чьи хуже, кому хорошо, кому плохо – несерьезный разговор. Но речь идет о том, что очень многие мужские болезни, мужские проблемы со здоровьем связаны с тем же самым каноном маскулинности. Не только у нас (у нас страна просто дремучая), но в Америке (где об этом достаточно много говорят и пишут) все равно мужчины вдвое реже женщин обращаются к врачу, они не могут просить о помощи и т.д. Т.е. эта идея сильного мужчины, которая сама по себе хорошая, привлекательная, имеет оборотную сторону. При этом, оставляя в стороне слабых, ненастоящих мужчин, у которых что-то не ладно, самые канонически сильные мужчины оказываются одновременно проблемными.
Были исследования сексуальности. Естественно, самые доступные кролики – это студенты. Что представляют собой юноши, которые пользуются наибольшим успехом у девочек, меняют их как перчатки, успешны? Прогнали их по громадной батарее тестов и получили на выходе сводную вещь – любовь к новизне и риску. Специальный термин sensation sacking значит «любители острых ощущений». Это психологический синдром, он есть не только у мужчин, но и у женщин. Но у мужчин он больше, и, кроме того, у мужчин это нормативно, это очень хорошо. К тому же это где-то коррелирует с повышенной секрецией тестостерона, т.е. это очень удачливые мальчики.
В средних классах школы они лидеры в своих компаниях, потому что они рослые, маскулинные, стукнуть могут, им очень хорошо. В старших классах их начинают любить девочки, потому что девочки любят тех мальчиков, которых уважают мальчики, опять же это все тоже хорошо. Но потом оказывается, что эти мальчики находятся одновременно, как минимум, в трех группах риска. Они оказываются в группе риска по изнасилованию, потому что они не могут допустить, что женщина им скажет «нет» (все скандалы с самыми титулованными спортсменами). Они оказываются в группе риска по алкоголизму и по наркозависимости. Лечить их не надо, истреблять не надо, они очень хороши, дай Бог им здоровья. Но соответствующая диагностика и психотерапия оказываются необходимы.
У нас об этом не помнят, но у нас четко разделено, что мужчина – это воин, защитник отечества, а дети – это женская забота. У нас есть демографическая программа, там обозначены только женщины. Я не против того, что деньги дают женщинам (женщинам и надо давать), но во всех этих разговорах мужчина как таковой, как отец, отсутствует. А для того чтобы были семейные ценности, о которых надо договариваться, которым надо сопереживать, надо, чтобы оставались черты, которые мальчики вытравляют из себя как женственные и, следовательно, не мужские, – это тупиковая ситуация.
Я заканчиваю. Что я могу сказать об этой проблеме? Никакой глобальной катастрофы с мужчинами не происходит. Ничего глобального нет, если исключить один момент, я о нем не говорил. Очень сложные вещи связаны с экологией, но они влияют не только на мужчин, но и на женщин. Здесь действительно есть очень серьезные проблемы. Прогнозы биологов и генетиков о том, что через 100 лет мужчин может не стать вообще, – это серьезные вещи, но это не наш сюжет. Если брать социальные и психологические вещи, никакой катастрофы, ничего фатального нет. Просто мы сталкиваемся с новыми условиями. И в этих условиях мужчина вовсе не утрачивает своих замечательных качеств, а он оказывается в проблемной ситуации. И эту ситуацию надо осмысливать, надо находить соответствующие формы не глобального переустройства мира и гендерного порядка (это утопия), но оказания помощи и смягчения тех трудностей, которые возникают в результате современных тенденций развития. Вот что я хотел сказать. Спасибо. Извините за некоторую сумбурность, просто мне хотелось сказать все главное.
Обсуждения Кон: Мужчина в меняющемся мире