Разбитая мечта отравляет мне жизнь

Но однажды мы разговорились по душам, и между нами вспыхнули яркие чувства.

Мы во многом похожи и у нас схожие истории детства. Мы росли в условиях кромешного одиночества, жесткого родительского контроля и глухой непонятости. Мое детство фактически закончилось в 9 лет, одновременно с переездом в Москву. С вопросами адаптации и другими проблемами приходилось разбираться самой, так как между мной и родителями отсутствовал контакт.

Со мной общались с позиции "ты неправильно думаешь", "нельзя так думать", "как можно помыслить такое?", а это напрочь отбивало желание говорить дальше.

Мы ютились в одной комнате. Я росла выраженным экстравертом, но у меня пропала возможность приглашать домой сверстников (я стыдилась бедной обстановки), в которой мы жили). Было также табу на выражение эмоций.

Стоило мне заплакать при родителях, как начинался такой психический штурм, что становилось еще хуже. "Почему ты плачешь?", "Немедленно прекрати плакать", "Мы делаем для тебя все, а ты неблагодарна".

Некоторое время я врала, что ушибла ногу. Потом научилась держать эмоции в узде. Содержимое моего письменного стола регулярно инспектировалось, а рисунки и записи подвергались цензуре. Иногда меня допрашивали, а временами и вовсе стыдили.

Фактически мое личное пространство сузилось до размеров черепной коробки снаружи и бездонного океана воображения внутри. Это стало моей отдушиной - осознавать возможность думать что угодно, о ком угодно, мечтать и создавать свои миры.

Я сделала тайник с рукописями, рисунками и газетными вырезками с фотографиями Мадонны, но его обнаружили. С тех пор я создавала изображения и тут же уничтожала, а свои фэнтезийные и фантастические романы держала в своей голове.

У меня была феноменальная память, и я могла редактировать главы без физического носителя. Еще одним благом были часы уединения между приходом из школы и возвращением родителей с работы.

Я могла читать любые книги и смотреть какие угодно фильмы.

Со стороны может показаться, что я описываю фашистов. Но это вид с одного ракурса. С другого - родители старались исполнять свои формальные обязанности в том объеме, в котором, по их мнению, требовалось. Я была одета, накормлена, меня водили в секции и кружки. Я была не просто любимой, а обожаемой дочерью.

Мать все время меня тискала, говорила ласковые и нежные слова, целовала и сюсюкала. Она старательно не замечала, что мне это противно. Мне приходилось терпеть ее грубые, причиняющие боль объятия, слушать вызывающие омерзение животные звуки и смывать с щек следы ее слюны, я чувствовала себя игрушкой.

Для меня это было наименее проигрышным "компромиссом", потому что когда я отстранялась, она сыпала упреками: я ее не люблю, я не понимаю, что я ее ненаглядная доченька, я неласковая, грубая, отстраненная.

Со вступлением в пубертатный период родительский контроль обрел размах охоты на ведьм, началось сексуальное воспитание. Отношения между мужчиной и женщиной расписывались в такой форме, что я не воздержусь от того, чтобы воспроизводить эти цитаты. Общая суть этого "ликбеза" - коитус заведомо унизителен для представительницы женского пола.

Если раньше была задача не выдать себя, то теперь приходилось оправдываться за то, чего не было. При этом преступлением был не только секс, но и чувство влюбленности. Помню, во время концерта я чихнула и прослезилась из-за простуды, а мать решила, что это от несчастной любви и трелей Влада Сташевского.

В 13 лет я поняла, что существовать так дальше я не могу и не хочу, а еще пять лет до совершеннолетия попросту не потяну. Начала прорабатывать юридический вопрос, так как переговоры с родителями было вести бесполезно. В частности, я рассматривала вопрос эмансипации и получения права на определение места жительства. Хотела, чтобы меня отправили на малую родину к бабушке и дедушке, которые были бы рады меня принять (такой компромиссный вариант взрослых не устраивал из-за абсурдного аргумента "ты должна привыкать к Москве"), да и было ясно изначально, что мать ни за что не откажется от возможности радоваться своей живой кукле и контролировать каждое ее движение лично.

Я сообразила, что не смогу воспользоваться правом выбора, так как его мне не предоставят: родители матери попросту не пойдут на конфликт с ней при всей готовности пойти мне навстречу. Кроме того, был риск изъятия из семьи (жилищные условия не соответствовали нормам), а я ничего не выигрывала от обмена одного инспектируемого пятачка на другой.

Взвесив все "за" и "против", я решила устроить "восстание Спартака" своими силами.

Я отказалась идти в школу и есть, покуда не будут соблюдены простые условия: право на личное пространство, право на конфиденциальность и свободу взглядов, право на выбор внешнего вида, право на выбор секции (или право отказа на запись).

Психическое и физическое противостояние длилось девять месяцев. Пришлось пройти через многое: через упреки, давление на жалость, взывание к совести, шантаж, угрозы помещения в дурку.

Отец не раз поднимал на меня руку и бил прямо в лицо. Я запорола ему диссертацию и возможность скопить деньги на автомобиль. Меня кормили силой и делали инъекции. Среди них - транквилизаторы. Однако "Штирлиц" был непреклонен.

Несмотря на это все, я смогла закрыть учебный год на домашнем обучении. В конечном счете вторая сторона сдалась и выполнила все условия, мы переехали в двухкомнатную квартиру, ко мне больше не лезли.

Родственники иногда вспоминают то время и сочувствуют родителям, они же так натерпелись. "Мы думали, что у нашей Лили вырастет Аленушка ("Морозко"), а тут взял и возник Маугли". Мать твердо уверовала в то, что на меня навели страшную порчу, и деньги, предназначенные на покупку транспортного средства, пошли на оплату услуг цыганок и прочих ведуний.

Но я-то знаю, что это была моя первая победа. Я долго перерабатывала этот опыт. Знаю, что миллионы детей растут в куда худших условиях, а родители искренне верили (и верят до сих пор), что действовали мне во благо. Это была неосознанная жестокость, имя которой - простая человеческая глупость.

В конечном счете этот экспириенс мне дал больше, чем я потеряла. Хотя я по сей день просыпаюсь от собственного голоса и кричу всегда одно и то же: "Не трогай - это мое!", "Уйди отсюда", "Оставь меня в покое".

Молодому человеку - назову его Иваном - пришлось еще хуже. Он находился под лупой все 24 часа в сутки. В лицей он шел под конвоем бабушки, возвращался в ее же обществе, при этом ему приходилось скрывать факт такого сопровождения от сверстников.

Помимо прочего, ему силой вбивались христианские ценности, круг чтения и интересов сурово контролировался: стоило ему проявить заинтересованность чем-либо помимо веры в Христа, это тут же отбиралось.

Он пошел по пути снов наяву - проецирования фантазий на реальные ситуации и объекты. Свою маленькую революцию он так и не устроил вплоть до поступления в вуз, с тех пор так и завис на стадии протеста. Из своего прошлого он вынес целый комплект девиаций, включая нанесение вреда себе.

Теперь, наконец, завершу долгую предысторию (хотелось заодно воспользоваться возможностью исповедаться) и перейду к сути вопроса. Вот то, что я описала выше, - это далеко не все, что привлекло меня в этом мужчине. Я эту его особенность скорее воспринимала, как незначительные издержки и подыгрывала ему (он позиционировал себя великим "Гудвином" и рассказывал истории про волшебных существ, а я, имея большой опыт фантаста, мастерски подыгрывала ему).

Он сам по себе - интересный, интеллектуально развитый и красивый мужчина. Теперь я понимаю (да и изначально допускала), что эти отношения были заведомо обречены на провал. "Одиночество, когда ты рядом, а любовь, когда тебя нет" - фактически саундтрек его жизни (эту песню он приводил в период его предыдущей связи).

Понятное дело, что человек, чувства которого привязаны к фантазиям, будет неизменно разочарован в реальном объекте.

И чем дальше этот объект, тем он милее, так как не вписывающиеся в концепцию детали не мешают игре воображения. Соответственно, начались абсурдные придирки. Сперва он начал мне выговаривать за то, что я несмешно шучу. Оправдание - девушка моей мечты не может так шутить. Ну в итоге я его разочаровала по полной программе. Оказалась глупой, предсказуемой, скучной. Иными словами, посмела быть собой.

На прощание он попытался переключить чувство вины, заявив, что "все прибереженное, ценное, дорогое было безнадежно обкакано мной", что я "псих, живущий в выдуманном мире, а он живет в реальном" и спокойно отправился крутить роман с другой девицей, с которой начал встречаться еще за моей спиной.

Те отношения, кстати, не задались, теперь его блог - про то, как я с ним плохо обошлась и как он по мне страдает.

И я понимаю, что вот это все имеет ко мне только косвенное отношение, так как в данном случае, для второй стороны, я всего лишь болванка, на которую напяливают яркие плакаты своих фантазий.

Я провела основательный санчас. Я знаю, что я больше не влюблена в этого человека и не хочу быть с ним. Я не рассматриваю возможность воссоединения - не осталось чувств. Я взяла свою долю ответственности, а чужую ответственность оставила на чужой совести. У меня нет претензий ни к себе, ни ко второй стороне.

Во-первых, я знала, с кем связываюсь и чем это может обернуться. Во-вторых, я считаю риск оправданным - у меня была уверенность в том, что человек будет тешить не только свое воображение, но и любить меня как человека с его индивидуальностью, сильными сторонами и слабостями.

Я использовала шанс (лучше использовать шанс и потерпеть поражение, когда ты думаешь, что можешь выиграть нечто стоящее). В третьих, я не терпела абьюз и не позволила себя деформировать.

Но я нашла кое-что, что до сих пор не дает мне отпустить ситуацию. Это чертова мечта, которая застряла во мне, с которой я просыпаюсь и отхожу ко сну. Это дурацкое "ах если бы", которое идет вразрез с рациональными оценками. Мечта - встретить родственную душу, в сбычу которой я основательно уверовала, досада, связанная с этим, боль и прочие деструктивные эмоции.

Я пока не знаю, с какой стороны подойти к этой проблеме. Очень надеюсь, что здешние эксперты мне дадут подсказки.