Лестница была старая и ржавая, с покрытыми мхом ступеньками из сваренной вместе арматуры, погнутой точно посередине. Кожаные перчатки противно скользили в грязи, налипшей за многие годы на поручнях. В поручнях, впрочем, не было особой нужды – один из них почти отвалился, болтаясь на выгнутой дугой некрашеной металлической трубке. Другой был приварен на совесть, поэтому тем, кто срезал его болгаркой со стоек, пришлось изрядно повозиться. Интересно, кому понадобился ржавый поручень?..
Впрочем, это не моё дело. Даже если учесть, что из всех лестниц, ведущих на крышу, виденных мной за последние четыре года, эта по праву заняла первое место в номинации «обветшалость и заброшенность».
Кое-как поднявшись и измазавшись при этом в ржавчине, цепляясь длинным свёртком, зажатым под мышкой за остатки перил, я спрыгнул с уступа чердачной двери на крытую рубероидом крышу. Рубероид – это хорошо. Ноги не скользят, шума – минимум, не то что на оцинкованных наклонных скатах где-нибудь в центре. Очень не люблю такие крыши, но если поблизости нет других – приходится довольствоваться и этим. Наши крыши – это вообще что-то особенное. Я никогда не чувствовал себя на них спокойно. Здесь меня всегда не покидает ощущение чужого взгляда. Он всегда знает, зачем я пришёл сюда. Но не грозит и не судит. Он просто говорит: «Я вижу». И я знаю, что он видит.
Есть люди, для которых крыша – место отдыха и уединения. Здесь они предаются воспоминаниям, размышлениям, иногда – любви. Правда, они и приходят сюда по другой причине.
А я на работе.
С прошлого моего визита здесь ничего не изменилось. Лежали чьи-то окурки, торчали засиженные голубями антенны, тянулись какие-то непонятные тросы и кабели. Крыша была плоской, с выступающим на полметра бортиком, обитым грязным и потемневшим от времени цинком. В углу валялась забытая кем-то бутылка пива. Да, видимо народ сюда захаживает.
У меня есть ещё десять минут. Я приваливаюсь спиной к бортику, кладу свёрток на колени. Начинаю бестолково разглядывать циферблат часов. Тик. Тик. Тик.
Ненавижу этот звук. Давно уже собираюсь купить себе электронные.
Чтобы отвлечься, смотрю на небо. Небо как небо. Серое, свинцовое. Вот-вот дождь пойдёт. Незадача будет. Одет я сегодня не по сезону. Лёгкая спортивная куртка, кроссовки, дешёвые джинсы, на которых кто-то не шибко умный налепил лейбл «Versace». Если бы я хотел, я бы носил Версаче. Вот только зачем мне это? Промок бы я точно так же, как и сейчас. Впрочем, это неважно. Дождя пока нет, это уже хорошо.
Стараюсь забыться, наполовину прикрыв веки и расслабив кисти рук. Очень важно расслабить кисти рук. Иначе они будут не готовы к работе. Снизу доносится гул и приглушённые высотой голоса. Люди куда-то спешат. Куда-то едут, бегут, торопятся…
Тик. Тик. Тик. Смотрю на часы. Семь минут.
Обязательно куплю электронные часы. Вот спущусь отсюда и куплю.
Тик. Тик. Пять. Пора, наверное.
Встаю на колени и начинаю медленно разворачивать свёрток. Он тяжёлый, пахнет металлом и смазкой.
Этот Винторез я пристреливал почти четыре дня, не жалея ни времени, ни боеприпасов. Он всё время забирал чуть правее, и я всё никак не мог приноровиться. Позавчера я смазал его и отстрелял положенную сотню патронов. Потом отвёз сюда и спрятал на чердаке.
Обойма лежала отдельно, я положил её рядом с левым локтем и осторожно лёг на промасленный брезент, только что служивший пристанищем моему инструменту.
Это хороший инструмент. Я работал и на СВД, на ОСВ и даже на ВССК, когда нужно было стрелять сквозь стекло. Никто не знал, бронированное оно или нет, но рисковать я не мог. Вот и заказал специальное оборудование.
Устроившись поудобнее, я приложил оружие к плечу, передёрнул затвор и прицелился в ближайший фонарь. Плавно нажал на спусковой крючок, придерживая затвор левой рукой. Ударный механизм глухо щёлкнул, и этот звук тут же перекрыл сухой удар затвора об казённик.
Всё нормально. Можно работать.
Пять минут давно истекли, но у меня есть ещё десять до появления партнёра. Партнёр – это тот, с кем я работаю. Он – такой же участник работы, как и я.
Я не убиваю людей. Я работаю с партнёром. И я стараюсь делать это аккуратно. Так, чтобы было удобно нам обоим.
Десять минут на отдых и размышления, десять – на оценку обстановки. Это то время, за которое я должен решить, будет работа сделана сегодня или потом. Она в любом случае будет сделана. Никогда ещё не было такого, чтобы работа не была сделана.
Я смотрю в трубку прицела, одновременно вставляя обойму в ствольную коробку. Щелчок. Ещё один. Всё. Инструмент готов к работе.
Осматриваю сектор обстрела в прицел. Довольно-таки удачная позиция, хотя можно было бы выбрать и получше. Дом через перекрёсток от меня был на три этажа выше и на сорок метров ближе к мету появления партнёра, однако он был новее и была вероятность засветиться, пробираясь на крышу, на которой со времён постройки были разве что кровельщики. Здесь безопаснее.
Но если бы я не нашёл этой позиции, пришлось бы стрелять оттуда. Пришлось бы рисковать. Это как раз то, чего я не люблю делать больше всего на свете.
Я не любил этого на службе, не люблю и сейчас. Наверное, я не приспособлен для такой работы. Мне до сих пор кажется, что всё получилось случайно. История банальна и стара, как этот чёртов мир. Я случайно попал в спецназ, случайно получил должность снайпера. Случайно – потому, что до службы не стрелял не из чего опаснее пневматического переломыша – ИЖ-38, была такая у брата, а я ему завидовал, дурак.
Потом нас случайно отправили в Чечню. Я тогда ещё не понимал, что это такое. И даже после того, как убил первого своего партнёра, долго не мог понять.
Всё было достаточно банально. Он тоже был снайпером, только, видимо, немного менее удачливым, чем я. Мы сидели и караулили друг друга. Напоминает игру в молчанку – кто первый не выдержит. И прятки – кто первый заметит.
Он заметил первый. Я не знаю, почему он промахнулся, может быть, у него был плохой инструмент, может быть, дрогнула рука или он просто был плохим стрелком. Я не знаю. Я даже не подумал тогда, что он может в меня попасть.
Я даже не слышал его выстрела. Я просто увидел короткую вспышку, а в следующее мгновение надавил спуск, взяв на ладонь выше неё. Звук собственного выстрела перекрыл далёкий хлопок его винтовки и оглушил меня – за последние полчаса это был чуть ли не единственный звук, который я услышал.
Партнёр больше не стрелял. Позже мне сказали что я попал прямо в голову, куда точно – поди разбери…
Я потряс головой, отгоняя воспоминания. Почему-то я всегда вспоминаю этот первый раз, ожидая начала работы. Вспоминаю и понимаю, что мой главный партнёр был только один – тот, самый первый, а остальные – всего лишь стреляные гильзы, всего лишь нагар от пороховых газов в стволе. У них нет оружия и нет шансов. Они не видят меня и не знают, когда им придётся умереть. Им не больно и не страшно.
Потому что я делаю свою работу хорошо.
Но я всё равно называю их так – «партнёры». Мне так легче жмётся на спуск.
Я вглядываюсь в те триста пятьдесят метров, отделяющих меня от дверей торгового центра, куда должен войти партнёр. Триста пятьдесят – это не так уж и много для меня. Но всё равно серьёзно. Прицел позволяет работать и с большим расстоянием, но я не виртуоз, чтобы брать километровые цели со стареньким НСПУ. Мне нужны гарантии и я всегда предпочитаю быть настолько близко к партнёру, насколько это позволяют меры предосторожности.
Вот и сейчас я разглядываю ступеньки, покрытые чем-то вроде полированного гранита, стеклянные автоматические двери, запылённые снизу и кое-как протёртые уборщиками-халтурщиками ближе к середине. За дверьми маячит фигура в чёрном – охранник, или, как их стало теперь модно называть – секьюрити. Хорошо если это – молодой парень с надутыми бицепсами и короткой стрижкой, а не сухой старик, которого взяли на эту должность по блату или из жалости, что крайне редко, но случается. В любом случае, должность эта – чисто формальная. По крайней мере, ни старик, ни стриженный качок мне помешать не могут. Никак.
Стоп!
Человек. Среднего роста. Бежевый плащ, в левой руке – красно-коричневый кожаный портфель. Ещё не седой, но уже лысеющий, на носу – очки в тонкой оправе, ботинки с острыми носами, тёмные брюки, забрызганные по дороге вязкой осенней грязью. Полная мне противоположность. И это тоже хорошо.
Потому что вот он – партнёр. Появился на две минуты раньше предполагаемого времени. Идёт к дверям торгового центра, идёт уверенно, упругим и быстрым шагом, не смотря по сторонам. Хороший партнёр.
Может быть, он даже и смерти не боится…
Двадцать метров до дверей. Он вдруг останавливается, рассматривая носок левого ботинка. Я давно заметил, что многие партнёры медлят, когда подходят к точке контакта. Может быть, действительно что-то чувствуют? Не знаю. Но пару раз я видел, как за секунду до момента, когда пуля ударит им в затылок, они резко оборачивались. Точнее, начинали поворот. Никто из них так и не успел повернуться лицом.
Наверное, они действительно чувствуют. Только очень плохо. У тех, кто чувствует хорошо, ломается машина, заболевает жена, затапливает офис или внезапно разыгрывается вылеченный в прошлом году радикулит. Тогда они не выходят на контакт. Такое тоже бывало.
Этот – не почувствовал. И спокойно пошёл к дверям, оставив в покое свой ботинок.
Контакт состоится.
Я плавно опускаю флажок предохранителя, он тихо щёлкает, подтверждая готовность. Точка контакта – двери торгового центра. Я выбрал её ещё в прошлый осмотр и не собираюсь менять. Торговый центр – место довольно-таки оживлённое. Поэтому когда кто-то падает, отработав свою роль партнёра, суматоха поднимается немаленькая. А точнее – гораздо более интенсивная, нежели в такой же ситуации на улице. Пока все успокоятся и поймут, в чём дело, у меня будет достаточно времени, чтобы уйти.
Я держусь за цевьё, постепенно расслабляя пальцы обеих рук и ослабляя нажатие приклада на плечо. Инструмент теперь как бы висит на моих руках, опираясь на указательный палец левой руки и ложбинку большого пальца правой.
Ловлю висок партнёра в перекрестие прицела.
До дверей – десять метров. Пять.
Я медленно начинаю сжимать цевьё и рукоятку. Всё. Инструмент зафиксирован.
Расслабляю указательный палец на правой руке, затем медленно начинаю давить, осторожно выдыхая сквозь сжатые зубы.
Три. Два.
Курок в предударном положении. Он ещё не соскочил с шептала, но до этого момента меньше миллиметра. Мой палец продолжает давить на спусковой крючок., в лёгких не осталось ни капли воздуха. Прицел едва заметно перемещается, держа висок партнёра точно в своём перекрестии.
Это момент, когда ещё можно отпустить спусковую скобу и уйти.
Один.
Но я никогда ещё так не делал.
Хлопок.
Слишком громкий, чуть тише, чем вылетает пробка от шампанского. Отдача резко толкает меня назад, ствол сильно дёргает вверх и влево – по закруту пули. Чуть меньше чем через две секунды она преодолеет те триста пятьдесят метров.
Так, глушитель слишком старый, и пристрелкой я доконал его окончательно. В следующий раз нужно быть осторожнее.
Не смотря больше в прицел и вообще в сторону бывшего партнёра, я пригибаюсь, кладу винтовку – теперь уже просто винтовку - на брезент и быстро шагаю к чердачной двери.
Я никогда не смотрю на результат совей работы. Потому что я не только средних способностей стрелок.
Я ещё и трус.
Лишь однажды я сделал второй выстрел. Я уже сделал первый и положил винтовку, когда услышал приглушённый расстоянием крик. Не раздумывая, я схватил винтовку и вторым выстрелом доделал работу до конца. Я всегда стараюсь, чтобы партнёру было удобно.
Когда мне предложили эту работу, я уже получил приказ о демобилизации и с нетерпением ожидал отправки домой. Командир взвода, наш капитан, пригласил меня «перетереть» к КПП. Когда он сделал мне то предложение, я сначала не понял, что он имеет в виду. А потом испугался. Хотел уйти, но он схватил меня за рукав и заломил руку, взяв на удушение. А потом заговорил. Первое что он сказал, было заверение в скорой отправке на тот свет, если я кому-нибудь проболтаюсь. Я знал, что он просто так никогда ничего не говорит, и поэтому поверил сразу. Потом он просто меня отпустил. И спросил, что я буду делать на гражданке.
Я и сам не знал, что я буду делать. Что будет делать двадцатипятилетний парень с девятью классами, неоконченным техникумом и спецназом за плечами? Я тогда решил, что не умею ничего, кроме как отнимать чужую жизнь. Точнее, не так. Я решил что больше меня ничему не научили.
Я согласился и теперь это моё вечное оправдание. За те четыре года, что я работаю, я понял, что это – действительно всего лишь оправдание. И ничего больше.
Оскальзываясь в ржавой грязи, спускаюсь на чердак, оттуда – на девятый этаж. Вызываю лифт, спускаюсь во двор. Во дворе никого, иногда снуют редкие прохожие. Неудивительно, у большинства людей рабочий день ещё не закончился. А у детей учёба только подходит к концу. Всё тихо, мирно и пусто. Никто ничего не заметил. И не заметит, пока сюда не приедет «скорая» и милиция.
Я никогда не понимал, зачем вызывать скорую человеку, которому в затылок угодила девятимиллиметровая пуля на скорости почти двести метров в секунду. Там даже опознавать нечего, не то что фиксировать факт смерти.
Пройдя через пару дворов, похожих один на другой, будто воробьи по осени, я вышел с трамвайной остановке и сел в только что подкативший состав. Заплатив за проезд кондукторше совершенно необъятных размеров, сел на ближайшее сиденье, благо вагон был полупустой и свободных мест хватало.
Теперь можно и отдохнуть. Смежив веки, я почти сразу провалился в полудрёму, последние годы заменяющую мне крепкий сон.
Мне ничего не снилось. Мне почти никогда ничего не снится.
- Молодой человек, конечная! - голос у самого уха.
Я встаю, будто даже и не спал – привычка. Однако продрогнуть я успел, и чувствовал себя не очень уютно в своей тонкой куртке с блошиного рынка.
- Спасибо, - и выхожу.
Какая-то окраина, кажется я даже бывал здесь пару раз. Да, точно, бывал, когда ездил смотреть тот самый специальный инструмент для партнёра, который любил бронированные стёкла.
Пройдя триста метров в первом попавшемся направлении, вижу телефон-автомат. На карточке ещё сорок с лишним единиц – вполне достаточно.
Длинные гудки в трубке. Долго никто не отвечает. Я никогда бы не подумал, что буду настолько сильно пугаться длинных гудков в телефонной трубке. После того, как я узнал, насколько легко не вернуться домой с работы – они доводят меня до животной паники.
Внезапно гудки обрывает живой женский голос – самый яркий и дорогой для меня голос на свете.
- Алло! Я слушаю.
- Катя… Катя, это я.
- Лёшенька, здравствуй, как хорошо что ты позвонил! Ты уже освободился?
- Да, всё оказалось очень просто. Я уже еду домой.
Для Неё я – помощник третьего начальника четвёртого зама в какой-то мелкой фирме. Я действительно там числюсь, у меня есть все документы. Я даже пару раз там бывал…
- Лёш, меня задерживает помощница – она опять что-то сделала с компьютером, и наши мальчики разбираются. А работа стоит. Нужно Лесю из детского сада забрать. Ты успеешь?
Леська. Леся. Солнышко моё ненаглядное. Доченька.
- Успею. Кать…
- Да, Лёш?
- Я премию получил. Ты можешь взять отпуск в ближайшее время?
- Лёш… А много?
- Много. Я привлёк очень богатого клиента. Процент от прибыли идёт мне.
- Лёш, я постараюсь. Работы много. Правда. Но я постараюсь, честно.
- Катя…
- Что, Лёш? Ты какой-то грустный. Что-то случилось?
- Да ничего, я просто устал. Устал, вот и всё.
…
- Кать, я тебя люблю. Ты знаешь, да?
- Знаю, Лёш. Я тебя тоже очень люблю. Но мне надо бежать. Не забудь пожалуйста про Леську – она сегодня опять что-то там натворила – то ли разбила, то ли испачкала. Ну всё, тут начальник идёт. Пока, я к семи-восьми буду!
- Пока, – говорю я уже стучащей короткими гудками трубке.
Некоторое время я стою, глядя на трамвай, разворачивающийся на кольце. Он пустой, только ярко-оранжевая жилетка кондуктора маячит где-то в середине первого вагона.
Надо ехать, а то не успею переодеться. А этого делать нельзя. Я никогда не ношу то, в чём работаю. Мне это кажется дикостью.
Я сажусь в трамвай, привычно задрёмывая без сновидений.
За последние четыре года я ни разу не менял квартиру. Мне дали её с разу после дембеля, и я знаю, почему. Может быть, мои коллеги меняют место проживания каждую неделю. А может быть, только в плохих боевиках такое является обычной практикой. Я никогда не прятался – мои работодатели позаботились об этом. Мне звонят и назначают встречу. Я еду в условленное место и получаю описание партнёра, сроки выполнения и особые пожелания. Затем я заказываю инструмент и высказываю свои условия. Их нужно обосновать, потому что и снабжение и оплата предоставляются по сложности. Мне ещё ни разу не отказывали, а я ни разу не пытался никого обмануть.
Потому что они знают, где меня найти. Они знают где найти мою жену и моего ребёнка. Я могу долго прятаться, но в конце концов меня найдут. Через год, два, три, но – найдут. Но мне некуда бежать, пока у меня есть Они. Это – моя главная ошибка. И в этом моя сила. Потому что даже такому человеку как я, нужны силы, чтобы жить. Всё, что я делаю – для Них. Каждый партнёр, с которым я работал, работает для Них и на Них. Зачем мне жить без Неё? Без Леси?
Ха! Да кому это надо? Мне? Да вы шутите, ребята.
К дому я подъехал как раз вовремя для того, чтобы успеть переодеться. Даже перекусить успею, наверное.
Впрочем, перекусить я всегда успею.
Я захожу в пыльные двери торгового центра и останавливаюсь у отдела, торгующего часами всех видов, размеров и цветов. Долго смотрю сквозь стекло, потом захожу.
- Добрый день, могу я чем-нибудь помочь? – молодая девушка в белой блузке мило улыбается, демонстрируя полную готовность помочь мне избавиться от собственных денег.
- Добрый… Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Мне нужны часы, которые не тикают. – улыбаюсь, понимая неказистость формулировки.
- Электронные? – девушка тоже улыбается, вежливо и осторожно – поддерживая клиента, но ни в коем случае не унижая его.
- Да, именно такие. – моя улыбка становится ещё шире.
- Пройдёмте сюда, у нас вчера как раз был завоз…
Впрочем, это не моё дело. Даже если учесть, что из всех лестниц, ведущих на крышу, виденных мной за последние четыре года, эта по праву заняла первое место в номинации «обветшалость и заброшенность».
Кое-как поднявшись и измазавшись при этом в ржавчине, цепляясь длинным свёртком, зажатым под мышкой за остатки перил, я спрыгнул с уступа чердачной двери на крытую рубероидом крышу. Рубероид – это хорошо. Ноги не скользят, шума – минимум, не то что на оцинкованных наклонных скатах где-нибудь в центре. Очень не люблю такие крыши, но если поблизости нет других – приходится довольствоваться и этим. Наши крыши – это вообще что-то особенное. Я никогда не чувствовал себя на них спокойно. Здесь меня всегда не покидает ощущение чужого взгляда. Он всегда знает, зачем я пришёл сюда. Но не грозит и не судит. Он просто говорит: «Я вижу». И я знаю, что он видит.
Есть люди, для которых крыша – место отдыха и уединения. Здесь они предаются воспоминаниям, размышлениям, иногда – любви. Правда, они и приходят сюда по другой причине.
А я на работе.
С прошлого моего визита здесь ничего не изменилось. Лежали чьи-то окурки, торчали засиженные голубями антенны, тянулись какие-то непонятные тросы и кабели. Крыша была плоской, с выступающим на полметра бортиком, обитым грязным и потемневшим от времени цинком. В углу валялась забытая кем-то бутылка пива. Да, видимо народ сюда захаживает.
У меня есть ещё десять минут. Я приваливаюсь спиной к бортику, кладу свёрток на колени. Начинаю бестолково разглядывать циферблат часов. Тик. Тик. Тик.
Ненавижу этот звук. Давно уже собираюсь купить себе электронные.
Чтобы отвлечься, смотрю на небо. Небо как небо. Серое, свинцовое. Вот-вот дождь пойдёт. Незадача будет. Одет я сегодня не по сезону. Лёгкая спортивная куртка, кроссовки, дешёвые джинсы, на которых кто-то не шибко умный налепил лейбл «Versace». Если бы я хотел, я бы носил Версаче. Вот только зачем мне это? Промок бы я точно так же, как и сейчас. Впрочем, это неважно. Дождя пока нет, это уже хорошо.
Стараюсь забыться, наполовину прикрыв веки и расслабив кисти рук. Очень важно расслабить кисти рук. Иначе они будут не готовы к работе. Снизу доносится гул и приглушённые высотой голоса. Люди куда-то спешат. Куда-то едут, бегут, торопятся…
Тик. Тик. Тик. Смотрю на часы. Семь минут.
Обязательно куплю электронные часы. Вот спущусь отсюда и куплю.
Тик. Тик. Пять. Пора, наверное.
Встаю на колени и начинаю медленно разворачивать свёрток. Он тяжёлый, пахнет металлом и смазкой.
Этот Винторез я пристреливал почти четыре дня, не жалея ни времени, ни боеприпасов. Он всё время забирал чуть правее, и я всё никак не мог приноровиться. Позавчера я смазал его и отстрелял положенную сотню патронов. Потом отвёз сюда и спрятал на чердаке.
Обойма лежала отдельно, я положил её рядом с левым локтем и осторожно лёг на промасленный брезент, только что служивший пристанищем моему инструменту.
Это хороший инструмент. Я работал и на СВД, на ОСВ и даже на ВССК, когда нужно было стрелять сквозь стекло. Никто не знал, бронированное оно или нет, но рисковать я не мог. Вот и заказал специальное оборудование.
Устроившись поудобнее, я приложил оружие к плечу, передёрнул затвор и прицелился в ближайший фонарь. Плавно нажал на спусковой крючок, придерживая затвор левой рукой. Ударный механизм глухо щёлкнул, и этот звук тут же перекрыл сухой удар затвора об казённик.
Всё нормально. Можно работать.
Пять минут давно истекли, но у меня есть ещё десять до появления партнёра. Партнёр – это тот, с кем я работаю. Он – такой же участник работы, как и я.
Я не убиваю людей. Я работаю с партнёром. И я стараюсь делать это аккуратно. Так, чтобы было удобно нам обоим.
Десять минут на отдых и размышления, десять – на оценку обстановки. Это то время, за которое я должен решить, будет работа сделана сегодня или потом. Она в любом случае будет сделана. Никогда ещё не было такого, чтобы работа не была сделана.
Я смотрю в трубку прицела, одновременно вставляя обойму в ствольную коробку. Щелчок. Ещё один. Всё. Инструмент готов к работе.
Осматриваю сектор обстрела в прицел. Довольно-таки удачная позиция, хотя можно было бы выбрать и получше. Дом через перекрёсток от меня был на три этажа выше и на сорок метров ближе к мету появления партнёра, однако он был новее и была вероятность засветиться, пробираясь на крышу, на которой со времён постройки были разве что кровельщики. Здесь безопаснее.
Но если бы я не нашёл этой позиции, пришлось бы стрелять оттуда. Пришлось бы рисковать. Это как раз то, чего я не люблю делать больше всего на свете.
Я не любил этого на службе, не люблю и сейчас. Наверное, я не приспособлен для такой работы. Мне до сих пор кажется, что всё получилось случайно. История банальна и стара, как этот чёртов мир. Я случайно попал в спецназ, случайно получил должность снайпера. Случайно – потому, что до службы не стрелял не из чего опаснее пневматического переломыша – ИЖ-38, была такая у брата, а я ему завидовал, дурак.
Потом нас случайно отправили в Чечню. Я тогда ещё не понимал, что это такое. И даже после того, как убил первого своего партнёра, долго не мог понять.
Всё было достаточно банально. Он тоже был снайпером, только, видимо, немного менее удачливым, чем я. Мы сидели и караулили друг друга. Напоминает игру в молчанку – кто первый не выдержит. И прятки – кто первый заметит.
Он заметил первый. Я не знаю, почему он промахнулся, может быть, у него был плохой инструмент, может быть, дрогнула рука или он просто был плохим стрелком. Я не знаю. Я даже не подумал тогда, что он может в меня попасть.
Я даже не слышал его выстрела. Я просто увидел короткую вспышку, а в следующее мгновение надавил спуск, взяв на ладонь выше неё. Звук собственного выстрела перекрыл далёкий хлопок его винтовки и оглушил меня – за последние полчаса это был чуть ли не единственный звук, который я услышал.
Партнёр больше не стрелял. Позже мне сказали что я попал прямо в голову, куда точно – поди разбери…
Я потряс головой, отгоняя воспоминания. Почему-то я всегда вспоминаю этот первый раз, ожидая начала работы. Вспоминаю и понимаю, что мой главный партнёр был только один – тот, самый первый, а остальные – всего лишь стреляные гильзы, всего лишь нагар от пороховых газов в стволе. У них нет оружия и нет шансов. Они не видят меня и не знают, когда им придётся умереть. Им не больно и не страшно.
Потому что я делаю свою работу хорошо.
Но я всё равно называю их так – «партнёры». Мне так легче жмётся на спуск.
Я вглядываюсь в те триста пятьдесят метров, отделяющих меня от дверей торгового центра, куда должен войти партнёр. Триста пятьдесят – это не так уж и много для меня. Но всё равно серьёзно. Прицел позволяет работать и с большим расстоянием, но я не виртуоз, чтобы брать километровые цели со стареньким НСПУ. Мне нужны гарантии и я всегда предпочитаю быть настолько близко к партнёру, насколько это позволяют меры предосторожности.
Вот и сейчас я разглядываю ступеньки, покрытые чем-то вроде полированного гранита, стеклянные автоматические двери, запылённые снизу и кое-как протёртые уборщиками-халтурщиками ближе к середине. За дверьми маячит фигура в чёрном – охранник, или, как их стало теперь модно называть – секьюрити. Хорошо если это – молодой парень с надутыми бицепсами и короткой стрижкой, а не сухой старик, которого взяли на эту должность по блату или из жалости, что крайне редко, но случается. В любом случае, должность эта – чисто формальная. По крайней мере, ни старик, ни стриженный качок мне помешать не могут. Никак.
Стоп!
Человек. Среднего роста. Бежевый плащ, в левой руке – красно-коричневый кожаный портфель. Ещё не седой, но уже лысеющий, на носу – очки в тонкой оправе, ботинки с острыми носами, тёмные брюки, забрызганные по дороге вязкой осенней грязью. Полная мне противоположность. И это тоже хорошо.
Потому что вот он – партнёр. Появился на две минуты раньше предполагаемого времени. Идёт к дверям торгового центра, идёт уверенно, упругим и быстрым шагом, не смотря по сторонам. Хороший партнёр.
Может быть, он даже и смерти не боится…
Двадцать метров до дверей. Он вдруг останавливается, рассматривая носок левого ботинка. Я давно заметил, что многие партнёры медлят, когда подходят к точке контакта. Может быть, действительно что-то чувствуют? Не знаю. Но пару раз я видел, как за секунду до момента, когда пуля ударит им в затылок, они резко оборачивались. Точнее, начинали поворот. Никто из них так и не успел повернуться лицом.
Наверное, они действительно чувствуют. Только очень плохо. У тех, кто чувствует хорошо, ломается машина, заболевает жена, затапливает офис или внезапно разыгрывается вылеченный в прошлом году радикулит. Тогда они не выходят на контакт. Такое тоже бывало.
Этот – не почувствовал. И спокойно пошёл к дверям, оставив в покое свой ботинок.
Контакт состоится.
Я плавно опускаю флажок предохранителя, он тихо щёлкает, подтверждая готовность. Точка контакта – двери торгового центра. Я выбрал её ещё в прошлый осмотр и не собираюсь менять. Торговый центр – место довольно-таки оживлённое. Поэтому когда кто-то падает, отработав свою роль партнёра, суматоха поднимается немаленькая. А точнее – гораздо более интенсивная, нежели в такой же ситуации на улице. Пока все успокоятся и поймут, в чём дело, у меня будет достаточно времени, чтобы уйти.
Я держусь за цевьё, постепенно расслабляя пальцы обеих рук и ослабляя нажатие приклада на плечо. Инструмент теперь как бы висит на моих руках, опираясь на указательный палец левой руки и ложбинку большого пальца правой.
Ловлю висок партнёра в перекрестие прицела.
До дверей – десять метров. Пять.
Я медленно начинаю сжимать цевьё и рукоятку. Всё. Инструмент зафиксирован.
Расслабляю указательный палец на правой руке, затем медленно начинаю давить, осторожно выдыхая сквозь сжатые зубы.
Три. Два.
Курок в предударном положении. Он ещё не соскочил с шептала, но до этого момента меньше миллиметра. Мой палец продолжает давить на спусковой крючок., в лёгких не осталось ни капли воздуха. Прицел едва заметно перемещается, держа висок партнёра точно в своём перекрестии.
Это момент, когда ещё можно отпустить спусковую скобу и уйти.
Один.
Но я никогда ещё так не делал.
Хлопок.
Слишком громкий, чуть тише, чем вылетает пробка от шампанского. Отдача резко толкает меня назад, ствол сильно дёргает вверх и влево – по закруту пули. Чуть меньше чем через две секунды она преодолеет те триста пятьдесят метров.
Так, глушитель слишком старый, и пристрелкой я доконал его окончательно. В следующий раз нужно быть осторожнее.
Не смотря больше в прицел и вообще в сторону бывшего партнёра, я пригибаюсь, кладу винтовку – теперь уже просто винтовку - на брезент и быстро шагаю к чердачной двери.
Я никогда не смотрю на результат совей работы. Потому что я не только средних способностей стрелок.
Я ещё и трус.
Лишь однажды я сделал второй выстрел. Я уже сделал первый и положил винтовку, когда услышал приглушённый расстоянием крик. Не раздумывая, я схватил винтовку и вторым выстрелом доделал работу до конца. Я всегда стараюсь, чтобы партнёру было удобно.
Когда мне предложили эту работу, я уже получил приказ о демобилизации и с нетерпением ожидал отправки домой. Командир взвода, наш капитан, пригласил меня «перетереть» к КПП. Когда он сделал мне то предложение, я сначала не понял, что он имеет в виду. А потом испугался. Хотел уйти, но он схватил меня за рукав и заломил руку, взяв на удушение. А потом заговорил. Первое что он сказал, было заверение в скорой отправке на тот свет, если я кому-нибудь проболтаюсь. Я знал, что он просто так никогда ничего не говорит, и поэтому поверил сразу. Потом он просто меня отпустил. И спросил, что я буду делать на гражданке.
Я и сам не знал, что я буду делать. Что будет делать двадцатипятилетний парень с девятью классами, неоконченным техникумом и спецназом за плечами? Я тогда решил, что не умею ничего, кроме как отнимать чужую жизнь. Точнее, не так. Я решил что больше меня ничему не научили.
Я согласился и теперь это моё вечное оправдание. За те четыре года, что я работаю, я понял, что это – действительно всего лишь оправдание. И ничего больше.
Оскальзываясь в ржавой грязи, спускаюсь на чердак, оттуда – на девятый этаж. Вызываю лифт, спускаюсь во двор. Во дворе никого, иногда снуют редкие прохожие. Неудивительно, у большинства людей рабочий день ещё не закончился. А у детей учёба только подходит к концу. Всё тихо, мирно и пусто. Никто ничего не заметил. И не заметит, пока сюда не приедет «скорая» и милиция.
Я никогда не понимал, зачем вызывать скорую человеку, которому в затылок угодила девятимиллиметровая пуля на скорости почти двести метров в секунду. Там даже опознавать нечего, не то что фиксировать факт смерти.
Пройдя через пару дворов, похожих один на другой, будто воробьи по осени, я вышел с трамвайной остановке и сел в только что подкативший состав. Заплатив за проезд кондукторше совершенно необъятных размеров, сел на ближайшее сиденье, благо вагон был полупустой и свободных мест хватало.
Теперь можно и отдохнуть. Смежив веки, я почти сразу провалился в полудрёму, последние годы заменяющую мне крепкий сон.
Мне ничего не снилось. Мне почти никогда ничего не снится.
- Молодой человек, конечная! - голос у самого уха.
Я встаю, будто даже и не спал – привычка. Однако продрогнуть я успел, и чувствовал себя не очень уютно в своей тонкой куртке с блошиного рынка.
- Спасибо, - и выхожу.
Какая-то окраина, кажется я даже бывал здесь пару раз. Да, точно, бывал, когда ездил смотреть тот самый специальный инструмент для партнёра, который любил бронированные стёкла.
Пройдя триста метров в первом попавшемся направлении, вижу телефон-автомат. На карточке ещё сорок с лишним единиц – вполне достаточно.
Длинные гудки в трубке. Долго никто не отвечает. Я никогда бы не подумал, что буду настолько сильно пугаться длинных гудков в телефонной трубке. После того, как я узнал, насколько легко не вернуться домой с работы – они доводят меня до животной паники.
Внезапно гудки обрывает живой женский голос – самый яркий и дорогой для меня голос на свете.
- Алло! Я слушаю.
- Катя… Катя, это я.
- Лёшенька, здравствуй, как хорошо что ты позвонил! Ты уже освободился?
- Да, всё оказалось очень просто. Я уже еду домой.
Для Неё я – помощник третьего начальника четвёртого зама в какой-то мелкой фирме. Я действительно там числюсь, у меня есть все документы. Я даже пару раз там бывал…
- Лёш, меня задерживает помощница – она опять что-то сделала с компьютером, и наши мальчики разбираются. А работа стоит. Нужно Лесю из детского сада забрать. Ты успеешь?
Леська. Леся. Солнышко моё ненаглядное. Доченька.
- Успею. Кать…
- Да, Лёш?
- Я премию получил. Ты можешь взять отпуск в ближайшее время?
- Лёш… А много?
- Много. Я привлёк очень богатого клиента. Процент от прибыли идёт мне.
- Лёш, я постараюсь. Работы много. Правда. Но я постараюсь, честно.
- Катя…
- Что, Лёш? Ты какой-то грустный. Что-то случилось?
- Да ничего, я просто устал. Устал, вот и всё.
…
- Кать, я тебя люблю. Ты знаешь, да?
- Знаю, Лёш. Я тебя тоже очень люблю. Но мне надо бежать. Не забудь пожалуйста про Леську – она сегодня опять что-то там натворила – то ли разбила, то ли испачкала. Ну всё, тут начальник идёт. Пока, я к семи-восьми буду!
- Пока, – говорю я уже стучащей короткими гудками трубке.
Некоторое время я стою, глядя на трамвай, разворачивающийся на кольце. Он пустой, только ярко-оранжевая жилетка кондуктора маячит где-то в середине первого вагона.
Надо ехать, а то не успею переодеться. А этого делать нельзя. Я никогда не ношу то, в чём работаю. Мне это кажется дикостью.
Я сажусь в трамвай, привычно задрёмывая без сновидений.
За последние четыре года я ни разу не менял квартиру. Мне дали её с разу после дембеля, и я знаю, почему. Может быть, мои коллеги меняют место проживания каждую неделю. А может быть, только в плохих боевиках такое является обычной практикой. Я никогда не прятался – мои работодатели позаботились об этом. Мне звонят и назначают встречу. Я еду в условленное место и получаю описание партнёра, сроки выполнения и особые пожелания. Затем я заказываю инструмент и высказываю свои условия. Их нужно обосновать, потому что и снабжение и оплата предоставляются по сложности. Мне ещё ни разу не отказывали, а я ни разу не пытался никого обмануть.
Потому что они знают, где меня найти. Они знают где найти мою жену и моего ребёнка. Я могу долго прятаться, но в конце концов меня найдут. Через год, два, три, но – найдут. Но мне некуда бежать, пока у меня есть Они. Это – моя главная ошибка. И в этом моя сила. Потому что даже такому человеку как я, нужны силы, чтобы жить. Всё, что я делаю – для Них. Каждый партнёр, с которым я работал, работает для Них и на Них. Зачем мне жить без Неё? Без Леси?
Ха! Да кому это надо? Мне? Да вы шутите, ребята.
К дому я подъехал как раз вовремя для того, чтобы успеть переодеться. Даже перекусить успею, наверное.
Впрочем, перекусить я всегда успею.
Я захожу в пыльные двери торгового центра и останавливаюсь у отдела, торгующего часами всех видов, размеров и цветов. Долго смотрю сквозь стекло, потом захожу.
- Добрый день, могу я чем-нибудь помочь? – молодая девушка в белой блузке мило улыбается, демонстрируя полную готовность помочь мне избавиться от собственных денег.
- Добрый… Здравствуйте.
- Здравствуйте.
- Мне нужны часы, которые не тикают. – улыбаюсь, понимая неказистость формулировки.
- Электронные? – девушка тоже улыбается, вежливо и осторожно – поддерживая клиента, но ни в коем случае не унижая его.
- Да, именно такие. – моя улыбка становится ещё шире.
- Пройдёмте сюда, у нас вчера как раз был завоз…
Обсуждения Я работаю с партнёром