Прошло несколько дней, и мы опять неслись по улицам Москвы. Я чувствовала такой прилив любви и нежности, что мне хотелось об этом кричать и петь!
- Вовка, знаешь, я так тебя люблю!
- А себя-то ты любишь?
-Себя тоже люблю! – радостно заявляла я.
- Вовка, знаешь, я так тебя люблю!
- А себя-то ты любишь?
-Себя тоже люблю! – радостно заявляла я.
-Сейчас или вообще?
- Ну, что ты опять придираешься? Сейчас люблю! И вообще люблю!
- А вот не верю я тебе!
- Да что бы ты понимал-то в этом, кроме как изводить меня своими вопросами?
-А, вот видишь, не любишь ты себя, раз реагируешь на это!
-Да ну тебя, инквизитор! – вырвалось у меня. – Давай заедем в магазин за продуктами, приготовим чего-нибудь дома.
- Аня, знаешь, я хотел тебе сказать, что ты женщина духовная, а питаешься всякой ерундой!
- Правда? А ты чем питаешься?
-Я нормально питаюсь. А вот ты покупаешь всякие продукты, которые непонятно из чего сделаны.
- Мы покупаем те продукты, которые продаются в нашем магазине. И это обыкновенный магазин.
- А ты смотришь когда-нибудь на состав этих продуктов?
Честно говоря, я редко смотрю на состав. Больше я смотрю на вкусовые качества.
- Иногда смотрю, но чаще нет, - сказала я честно.
- Так вот начинай смотреть!
- Володя! Я прекрасно знаю, что состав продуктов не соответствует тем идеалам, который нам нужен. Мы же в мегаполисе живем, а не где-то на природе. И если я буду голову по этому поводу ломать, то я с ума сойду. Это ж, чтобы найти идеальные продукты, мне нужно будет мотаться по Москве в их поисках. Я договорилась со своим организмом, что пока для него – это нормально. А про детей я читала у Крайона, что они, зная, куда идут, уже встроили в свои тела адаптационные механизмы к нашим условиям здесь на Земле, поэтому для них это тоже всё безвредно.
- Да, Крайон писал об этом! Но… - и Володя начал мне рассказывать лекцию о здоровом питании. О том, что мы жарим картошку, которая вредна, и о том, что едим макароны с хлебом, что удивляет его безмерно. Я слушала его лекцию и чувствовала, что высокая планка моего настроения становилась всё ниже и ниже. Опять я что-то делала не так! Теперь уже питалась не так, как нужно!
- А вот ты, Володя, куришь и пьешь! Какая тогда твоя польза в твоем здоровом питании?
- И что ты сразу перекидываешься на меня? Я, может, завтра умру, поэтому мне можно! А вот ты идешь в вознесение, тебе не положено!
-Так если ты умрешь, то какая тебе разница? Не волнуйся ты за меня!
- А я волнуюсь за тебя! Не просто же так я рядом с тобой?
- Да уж! Не просто так! Вот ты, на самом деле, инквизитор! Хлебом тебя не корми, а дай тебе поворчать всласть… - отвернулась я и стала глядеть в окошко.
Вечером того же дня после того, как мы уже расстались с Володей передо мной возникла далекая картина.
Я увидела тюремную камеру и маленькое окно. Маленькое окно смотрело на площадь, на котором стоял эшафот - место для смертной казни преступников. По высоте камера находилась примерно на третьем или втором этаже. В камере стоял мужчина. Он стоял у стены около окна, и его лицо было обращено в сторону места казни. Я почувствовала его состояние. В нем была непреодолимая тоска, безнадежность, отчаяние, крушение всей жизни. Мужчина был одет в очень дорогую рясу священника. Это не был ординарный служитель, он был религиозным деятелем высокого поста.
Я сначала не понимала, что мне показывают. И почему священник находился в тюремной камере? Да, он точно сидел в этой тюрьме, а не просто прогуливался по тюремным подмосткам. Я чувствовала великую боль и просто черноту в душе этого человека.
Сначала я не понимала смысл происходящего. Позже мне пришло понимание всей картины.
«Кто это? Это я?» – вертелся в моей голове вопрос.
Нет, я поняла, что это не было моим воплощением. И вдруг я увидела себя. Слезы градом посыпались из меня, и я зарыдала всем своим существом, мне стало невыносимо больно в душе. Я была там. Я была в другой камере, это было нечто. Это было жутко. Эта камера находилась глубоко под землей, видимо, в подвальных помещениях этой же тюрьмы. Я была женщиной, и я была осуждённой. Я была осужденной ни за что. Я была дочерью известной в том городе знахарки, которая не угодила местным властям. Чтобы подавить деятельность целительницы, её дочь безвинно обвинили в связи с преисподней и собирались казнить. До казни её долго держали в застенках и жестоко пытали. Женщина была в полубессознательном состоянии. Её тело болело, а дух держался из последнего. У женщины на воле оставались дети, и только эта мысль спасала ее и давала силы жить, надеясь на помилование и освобождение.
Я увидела, как тот же самый священник спускается к ней в тюремную камеру. Они долго беседуют. Он спускается к ней много раз.
Эта женщина отличалась от всех других жертв. Она не просила о пощаде. Она была дерзка и держалась стойко. С самого начала она верила в положительный исход событий. Своим поведением, умом и проницательностью она выводила священника из его равновесия. Её храбрость приводила его в смятение. С самого начала он решил сломить ее дух под самый корень. У него долго не получалось, но все же он смог. Эта женщина тоже стала просить его о пощаде.
Он проникается к ней какими-то непонятными для него чувствами, которые он никогда в своей жизни не знал. Он всегда был обвинителем и жестоким инквизитором, он казнил многих невинных жертв, но сейчас с ним происходит то, что никак не соответствует его статусу. Он чувствует то, что никогда в жизни до этого не чувствовал. Он чувствует любовь, которую никогда не испытывал. Он понимает, что рискует, но не видеть этой женщины он не может. Он понимает, что в его власти и его силе спасти её. Но также он понимает, что такое положение вещей может компрометировать его, потому что дело, с его же помощью, уже приняло оборот огласки и всенародной хулы.
Теперь его мучает то, что когда-то давало прилив энергии - жажда крови и вид жертвы, находящейся в мучениях, отчаянии и просящей о пощаде. Теперь он ощущал себя жертвой. Жертвой собственной же мечты, мечты о власти, деньгах, авторитете и тотальном подчинении.
Он, как только мог, оттягивал день казни, но этот день все же наступил. Он удивлялся, почему он молчал. Он удивлялся, почему он лгал. В нем разыгралась битва за любовь или карьеру, которую он выстраивал всю свою жизнь, и которая давала ему ненасытное удовольствие подавления. До всех этих событий вид жертвы на костре доставлял ему невероятное наслаждение. Когда подожгли костер в этот раз, глядя на любимую женщину, он ощущал, что горел сам. Он чувствовал, как силы покидали его, как всё рушилось и рушилось всё то, что он так кропотливо собирал.
А что она? Она ненавидела священника. Она его презирала. Но больше всего она была в обиде на Бога, который, как ей казалось, забыл её. До последней секунды она верила, что священник, который в последние дни был к ней более милостив, предоставит ей свободу. Но этого не произошло. Она искала в толпе детей. Все вокруг скандировали: «Ведьма!». Её тело и душа болели и мысль, что скоро ей не придется больше это терпеть, давала ей успокоение и смирение. Она перестала сопротивляться, она перестала бороться. Она ушла в муках и боли за себя, за детей и за Бога, которого для неё не стало…
После ее казни инквизитор не мог больше с этим жить. Он обратился к властям. Он подписал все бумаги о том, что казнь была несправедливой, и что сожженная была незаконно обвинена. Он попросил огласке всего незаконного приговора, он заявил, что сам в этом имел вину. Чтобы как-то пресечь и усмирить высокопоставленного священника, власти поместили его в тюремную камеру, в которой я увидела его в начале. По иронии судьбы маленькое окно его камеры смотрело именно на тот самый эшафот, где умирала его любовь.
Время шло, но священник не унимался. Его признали умалишенным и отвезли в другую тюрьму, из которой невозможно было спастись. Бывший инквизитор источил о камни тюремную ложку и перерезал себе вены. Так закончилась его жизнь.
«Трясу надежды ветвь, но где желанный плод?
Как смертный нить судьбы в кромешной тьме найдет?
Тесна мне бытия печальная темница, -
О, если б дверь найти, что к вечности ведет…», - писал Омар Хайям.
Инквизитором был Владимир.
В том воплощении карму мы с ним не развязали. Поэтому мы встретились. Нет правых или виноватых, нет ни хорошего, ни плохого, есть только опыт. И все мы играем здесь для того, чтобы познать все грани этой реальности, темные ли они или светлые.
Тогда я его ненавидела, а теперь любила. Тогда я его не простила, а теперь прощала. Тогда я не приняла всей той ситуации, а теперь принимаю. Позже я поняла, что это была череда воплощений, которые я не сбалансировала именно с душой, с которой мы так часто воплощались и брали для игры непростые роли. С той родной душой, которая в этом воплощении является Володей.
Продолжение следует…
Московская Школа Вознесения
- Ну, что ты опять придираешься? Сейчас люблю! И вообще люблю!
- А вот не верю я тебе!
- Да что бы ты понимал-то в этом, кроме как изводить меня своими вопросами?
-А, вот видишь, не любишь ты себя, раз реагируешь на это!
-Да ну тебя, инквизитор! – вырвалось у меня. – Давай заедем в магазин за продуктами, приготовим чего-нибудь дома.
- Аня, знаешь, я хотел тебе сказать, что ты женщина духовная, а питаешься всякой ерундой!
- Правда? А ты чем питаешься?
-Я нормально питаюсь. А вот ты покупаешь всякие продукты, которые непонятно из чего сделаны.
- Мы покупаем те продукты, которые продаются в нашем магазине. И это обыкновенный магазин.
- А ты смотришь когда-нибудь на состав этих продуктов?
Честно говоря, я редко смотрю на состав. Больше я смотрю на вкусовые качества.
- Иногда смотрю, но чаще нет, - сказала я честно.
- Так вот начинай смотреть!
- Володя! Я прекрасно знаю, что состав продуктов не соответствует тем идеалам, который нам нужен. Мы же в мегаполисе живем, а не где-то на природе. И если я буду голову по этому поводу ломать, то я с ума сойду. Это ж, чтобы найти идеальные продукты, мне нужно будет мотаться по Москве в их поисках. Я договорилась со своим организмом, что пока для него – это нормально. А про детей я читала у Крайона, что они, зная, куда идут, уже встроили в свои тела адаптационные механизмы к нашим условиям здесь на Земле, поэтому для них это тоже всё безвредно.
- Да, Крайон писал об этом! Но… - и Володя начал мне рассказывать лекцию о здоровом питании. О том, что мы жарим картошку, которая вредна, и о том, что едим макароны с хлебом, что удивляет его безмерно. Я слушала его лекцию и чувствовала, что высокая планка моего настроения становилась всё ниже и ниже. Опять я что-то делала не так! Теперь уже питалась не так, как нужно!
- А вот ты, Володя, куришь и пьешь! Какая тогда твоя польза в твоем здоровом питании?
- И что ты сразу перекидываешься на меня? Я, может, завтра умру, поэтому мне можно! А вот ты идешь в вознесение, тебе не положено!
-Так если ты умрешь, то какая тебе разница? Не волнуйся ты за меня!
- А я волнуюсь за тебя! Не просто же так я рядом с тобой?
- Да уж! Не просто так! Вот ты, на самом деле, инквизитор! Хлебом тебя не корми, а дай тебе поворчать всласть… - отвернулась я и стала глядеть в окошко.
Вечером того же дня после того, как мы уже расстались с Володей передо мной возникла далекая картина.
Я увидела тюремную камеру и маленькое окно. Маленькое окно смотрело на площадь, на котором стоял эшафот - место для смертной казни преступников. По высоте камера находилась примерно на третьем или втором этаже. В камере стоял мужчина. Он стоял у стены около окна, и его лицо было обращено в сторону места казни. Я почувствовала его состояние. В нем была непреодолимая тоска, безнадежность, отчаяние, крушение всей жизни. Мужчина был одет в очень дорогую рясу священника. Это не был ординарный служитель, он был религиозным деятелем высокого поста.
Я сначала не понимала, что мне показывают. И почему священник находился в тюремной камере? Да, он точно сидел в этой тюрьме, а не просто прогуливался по тюремным подмосткам. Я чувствовала великую боль и просто черноту в душе этого человека.
Сначала я не понимала смысл происходящего. Позже мне пришло понимание всей картины.
«Кто это? Это я?» – вертелся в моей голове вопрос.
Нет, я поняла, что это не было моим воплощением. И вдруг я увидела себя. Слезы градом посыпались из меня, и я зарыдала всем своим существом, мне стало невыносимо больно в душе. Я была там. Я была в другой камере, это было нечто. Это было жутко. Эта камера находилась глубоко под землей, видимо, в подвальных помещениях этой же тюрьмы. Я была женщиной, и я была осуждённой. Я была осужденной ни за что. Я была дочерью известной в том городе знахарки, которая не угодила местным властям. Чтобы подавить деятельность целительницы, её дочь безвинно обвинили в связи с преисподней и собирались казнить. До казни её долго держали в застенках и жестоко пытали. Женщина была в полубессознательном состоянии. Её тело болело, а дух держался из последнего. У женщины на воле оставались дети, и только эта мысль спасала ее и давала силы жить, надеясь на помилование и освобождение.
Я увидела, как тот же самый священник спускается к ней в тюремную камеру. Они долго беседуют. Он спускается к ней много раз.
Эта женщина отличалась от всех других жертв. Она не просила о пощаде. Она была дерзка и держалась стойко. С самого начала она верила в положительный исход событий. Своим поведением, умом и проницательностью она выводила священника из его равновесия. Её храбрость приводила его в смятение. С самого начала он решил сломить ее дух под самый корень. У него долго не получалось, но все же он смог. Эта женщина тоже стала просить его о пощаде.
Он проникается к ней какими-то непонятными для него чувствами, которые он никогда в своей жизни не знал. Он всегда был обвинителем и жестоким инквизитором, он казнил многих невинных жертв, но сейчас с ним происходит то, что никак не соответствует его статусу. Он чувствует то, что никогда в жизни до этого не чувствовал. Он чувствует любовь, которую никогда не испытывал. Он понимает, что рискует, но не видеть этой женщины он не может. Он понимает, что в его власти и его силе спасти её. Но также он понимает, что такое положение вещей может компрометировать его, потому что дело, с его же помощью, уже приняло оборот огласки и всенародной хулы.
Теперь его мучает то, что когда-то давало прилив энергии - жажда крови и вид жертвы, находящейся в мучениях, отчаянии и просящей о пощаде. Теперь он ощущал себя жертвой. Жертвой собственной же мечты, мечты о власти, деньгах, авторитете и тотальном подчинении.
Он, как только мог, оттягивал день казни, но этот день все же наступил. Он удивлялся, почему он молчал. Он удивлялся, почему он лгал. В нем разыгралась битва за любовь или карьеру, которую он выстраивал всю свою жизнь, и которая давала ему ненасытное удовольствие подавления. До всех этих событий вид жертвы на костре доставлял ему невероятное наслаждение. Когда подожгли костер в этот раз, глядя на любимую женщину, он ощущал, что горел сам. Он чувствовал, как силы покидали его, как всё рушилось и рушилось всё то, что он так кропотливо собирал.
А что она? Она ненавидела священника. Она его презирала. Но больше всего она была в обиде на Бога, который, как ей казалось, забыл её. До последней секунды она верила, что священник, который в последние дни был к ней более милостив, предоставит ей свободу. Но этого не произошло. Она искала в толпе детей. Все вокруг скандировали: «Ведьма!». Её тело и душа болели и мысль, что скоро ей не придется больше это терпеть, давала ей успокоение и смирение. Она перестала сопротивляться, она перестала бороться. Она ушла в муках и боли за себя, за детей и за Бога, которого для неё не стало…
После ее казни инквизитор не мог больше с этим жить. Он обратился к властям. Он подписал все бумаги о том, что казнь была несправедливой, и что сожженная была незаконно обвинена. Он попросил огласке всего незаконного приговора, он заявил, что сам в этом имел вину. Чтобы как-то пресечь и усмирить высокопоставленного священника, власти поместили его в тюремную камеру, в которой я увидела его в начале. По иронии судьбы маленькое окно его камеры смотрело именно на тот самый эшафот, где умирала его любовь.
Время шло, но священник не унимался. Его признали умалишенным и отвезли в другую тюрьму, из которой невозможно было спастись. Бывший инквизитор источил о камни тюремную ложку и перерезал себе вены. Так закончилась его жизнь.
«Трясу надежды ветвь, но где желанный плод?
Как смертный нить судьбы в кромешной тьме найдет?
Тесна мне бытия печальная темница, -
О, если б дверь найти, что к вечности ведет…», - писал Омар Хайям.
Инквизитором был Владимир.
В том воплощении карму мы с ним не развязали. Поэтому мы встретились. Нет правых или виноватых, нет ни хорошего, ни плохого, есть только опыт. И все мы играем здесь для того, чтобы познать все грани этой реальности, темные ли они или светлые.
Тогда я его ненавидела, а теперь любила. Тогда я его не простила, а теперь прощала. Тогда я не приняла всей той ситуации, а теперь принимаю. Позже я поняла, что это была череда воплощений, которые я не сбалансировала именно с душой, с которой мы так часто воплощались и брали для игры непростые роли. С той родной душой, которая в этом воплощении является Володей.
Продолжение следует…
Московская Школа Вознесения
Обсуждения Встреча длиною в тысячи жизней. Я и Владимир, Книга 2